Текст книги "Избранное в двух томах. Том первый"
Автор книги: Тахави Ахтанов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 29 страниц)
Связисты, ординарцы, писаря, саперы, химики, офицеры связи, работники военторга переполняли деревушку. Помещений не хватало.
Парфенов вернулся с НП дивизии. Он только что видел своими глазами, в каком тяжелом положении находится полк Карпова. Дивизия тает, все меньше и меньше людей остается в строю. Генерал знал, что и без того неполная дивизия в сегодняшнем сражении понесла огромные потери, уменьшилась до состава полка. Лишь в тылу, в штабе, может казаться, что дивизия еще цела. Все штабные должности, указанные в штатном расписании, замещены. Если по непредвиденной случайности тыловые части потеряют несколько человек, их сразу заменят. Это – снабженцы всех видов, обслуживающий персонал. Число воинов может убавиться в два-три раза, но число людей, обслуживающих дивизию, почти неизменно.
Командирам, просившим помощи, Парфенов отвечал одно и то же:
– Не могу дать ни одного солдата... И тем не менее, ни шагу назад!
Вернувшегося с НП дивизии генерала встретил начальник штаба.
– Какая обстановка на правом фланге? – спросил Парфенов, спешиваясь.
– Трудно. Купцианов просит помощи. Я не решился послать ему без вашего разрешения единственный резервный батальон.
– Купцианов, Купцианов... Что говорит Арыстанов?
– С ним я только что связался. Говорит, что положение у них чертовски скверное. Но о помощи – ни слова. Если желаете, я соединю вас с ним.
– Незачем... сам к нему съезжу.
– Во многих местах немцы бросили на нас танки. Но пока ни одна часть не дрогнула, – докладывал начальник штаба.
Парфенов постоял в раздумье:
– Резервный батальон держи наготове. Но без меня – никому ни одного человека. Из тыловиков сформируй два-три взвода. Включи туда писарей, ординарцев, работников склада, военторг тоже... Назначь командиром одного из своих помощников. Через час я вернусь.
– Будьте осторожны, товарищ генерал.
Парфенов тяжело влез в седло. Тронув лошадь шпорами, он обернулся к начальнику штаба:
– Не забудь хорошо вооружить новые взводы. В них есть отличные люди.
...Генерал ехал мелкой рысцой, прислушиваясь к гулу сражения. Винтовочная перестрелка доносилась приглушенно, рев пушек то затихал, то усиливался. Слышался шум танков. Прошло три часа с тех пор, как прекратилась артиллерийская подготовка, и враг перешел в атаку.
Командный пункт полка Мурата расположился на опушке леса. Мимо проходила дорога. Повозку, продвигавшуюся по дороге к линии фронта, остановил выбежавший часовой.
В это время подъехал генерал.
– Что у вас случилось? – спросил Парфенов, придерживая плясавшего под ним жеребца.
– Майор Купцианов приказал не пропускать повозок мимо штаба, – объяснил связной, – говорит, штаб засекут.
На командном пункте находилось человек двадцать. Каждый был занят своим делом. То и дело связисты бегут искать обрыв провода на линии. Без устали повторяя позывные, сидят у аппаратов телефонисты. Командиры склонились над картой. Только офицеры связи сидят пока без дела – ждут приказа.
На КП Мурата не оказалось. Парфенова встретил Купцианов. Он осунулся, глаза запали. От былого щегольства начальника штаба не осталось и следа. Измятая, грязная шинель, затрепанная ушанка... Увидев комдива, Купцианов подтянулся, отчетливым голосом отдал рапорт:
– Положение критическое. Силы врага превосходят наши раз в десять. Много убитых. Без помощи нам позиций не удержать.
Телефонист прокричал:
– Товарищ майор! Вас командир третьего батальона вызывает.
– Дать подкрепление не в состоянии. Терпи!.. Терпи! – прокричал Купцианов в трубку, искоса поглядывая на генерала. – Терпи во что бы то ни стало! Останови! И против танков ничем не могу помочь. Не отступай ни шагу! Иначе – в трибунал.
– Ну, это уж совершенно лишнее. – Парфенов поморщился, бросил взгляд в сторону передовой. Там клубился дым, грохот разрывающихся снарядов участился. Парфенов поднес к глазам бинокль.
Купцианов бросил трубку, подошел к Парфенову.
– Третий батальон просит резервы, – почти жалобно сказал он. – Если повторится еще одна атака, они не выдержат. У меня нет ни одного лишнего солдата...
– Слышал! – недовольно и твердо сказал Парфенов. – Выдержат! Должны выдержать.
– Я понимаю. Дал приказ не отступать. Еще раз повторю. Но, как военный человек, я не могу закрывать глаза на истинное положение вещей.
Купцианов смутился, уловив осуждение в быстром взгляде Парфенова.
– Если не подойдет подкрепление, мы не сможем удержать рубеж. Сейчас от полка остались жалкие остатки, натиск немцев все усиливается. Со всех сторон только и слышу: атакуют танки, атакуют танки.
– Ты-то веришь в то, что говоришь? – спросил Парфенов.
– Я готов умереть на этом месте. Однако даже наша смерть не удержит врага.
– Ваша красивая смерть никому не нужна. Немцы не пройдут. Где Арыстанов? – спросил генерал, отворачиваясь и словно позабыв о Купцианове.
Мурат был в таком же положении, что и Купцианов. Разница лишь в том, что Мурат стоял ближе к огневым позициям и впервые командовал полком в таком тяжелом бою. Совсем недавно, еще будучи командиром батальона, он, находясь вблизи, видел масштабы боя и всем существом чувствовал его тяжесть. Поэтому он давал быстрые распоряжения и действовал оперативно. Сегодня же, как будто потеряв привычное место, где он чувствовал пульс боя, Мурат тревожился. Как бы обдуманно он ни отдавал приказы, ему казалось, что он делает не все, что может. Вот почему он часто наведывался в батальоны.
Когда Мурат пришел в батальон Конысбаева, комбат грубым голосом кричал в трубку:
– Все я отлично вижу! Положение Фильчагина хуже твоего, а он не заикался о помощи... Терпи! – увесистым кулаком Конысбаев стукнул по краю окопа. – Терпел же ты раньше, когда похуже было. – Бросив трубку, он обернулся к Мурату, стоявшему за окопом:
– Спускайтесь вниз. Там хоть не заденет.
Словно в подтверждение его слов над их головами засвистели пули. Мурат сполз в окоп:
– Как самочувствие?
– Что о нем спрашивать! Держимся... Будет ли помощь?
Мурат отрицательно покачал головой. Веки Конысбаева припухли, на месте глаз только две раскосые черточки. Лицом он стал еще чернее.
– Что поделаешь, потерпим. Немцы ведь тоже не железные, в конце концов выдохнутся...
На командный пункт посыпались мины. Конысбаев и Мурат пригнулись. Когда обстрел затих, снова поднялись.
– Пронюхали о нас немцы. Не дают покоя. Только что убили моего ординарца, – сказал Конысбаев. – Вон лежит, бедняга.
– Почему же не перенесешь свой командный пункт? – спросил Мурат.
– Буду я прыгать с места на место! Не все ли равно? А вот командир девятой роты тормошит меня, требует подмоги. – Конысбаев кружкой зачерпнул воды из ведра, жадно выпил. – Ну, подбрось хоть взвод.
– Сказал – не дам... Нет у меня взвода, – ответил Мурат и пошел дальше по траншеям.
Положение батальона Волошина было куда тяжелее, чем у Конысбаева. Казалось, штаб батальона объят пламенем. Перед самым КП догорал немецкий танк. Возле него лежал убитый красноармеец. Волошин командовал с перевязанной головой. Он только что остановил пятившуюся было роту и даже не успел вытереть кровь с лица.
– Сволочи, давят нас танками, совсем потерял голову, – пробормотал Волошин, опускаясь на землю.
– Боеприпасы на передовую линию доставляешь? – спросил Мурат строгим голосом.
– Нет такой возможности,
– Действительно, заморочили тебе немцы голову, – рассердился Мурат, – Оттого, что будешь стараться всюду поспеть, ничего не выиграешь. Прикажи доставить боеприпасы во все роты. Пусть солдаты чувствуют, что у них есть командир. Как связь с ротами держишь?
Повелительные нотки в голосе Мурата подняли усталого Волошина на ноги.
– С третьей ротой связь порвана. У железнодорожной станции черт знает что творится.
Мурат задумался:
– Немцы, судя по всему, хотят перерезать шоссе. Нужно связаться с ротой. Чего ж стоять? Пойдем, сами узнаем.
Волошин остановил Мурата:
– Я один схожу... Там жарко.
– Ничего, авось бог милует.
Они вышли на край соснового леса. Перед ними в густой мгле дыма с грохотом и скрежетом ворочались танки, утюжа землю. Сея вокруг себя смерть, они то ныряли в черные клубы дыма, то появлялись вновь. Но Мурат заметил: танки никак не могут прорваться через окопы, точно их держат на цепи. Вон уж некоторые из них пылают. Другие застыли в неподвижности. Видны вспышки гранат. Казалось, какая-то многорукая гибкая сила оплела гусеницы танков, не выпускает и кружит их на месте, словно мух, попавших в паутину.
– Это чей взвод?
– Укрепленный пункт третьей роты, – ответил Волошин.
Вдали темнели руины дома – два дня назад тут звучали казахские песни, пела Раушан.
– Значит, здесь бьется Кайсаров... Ержан, – пробормотал Мурат. – Надолго ли его хватит? Надо что-то предпринять.
Едва они повернули назад, как столкнулись с Парфеновым. Он ехал шагом, осматривая затянутую дымом передовую. Придержав коня, он слегка кивнул Мурату, но не отвел глаз от передовых позиций.
– Там люди держатся, люди воюют... – проговорил он вполголоса. – Горят фашистские танки!.. Жгут их!
Наконец-то он нашел ответ на мучивший его с раннего утра вопрос. И принял бесповоротное решение.
– Их железное рыло закопается в землю как раз тут, на этом самом месте. Отсюда мы отбросим их назад, – сказал Парфенов, повернувшись к Мурату.
– Разве у нас есть силы для контрнаступления? – усомнился Мурат.
– Нет... Контрнаступление – дело близкого будущего, но контратаковать и отбросить немцев мы обязаны. Подвиг наших бойцов обязывает нас к этому... Именно отсюда мы ударим в рыло врага. Ну-с, капитан, идемте на КП. Соедините меня со штабом дивизии.
IX
Из десяти немецких танков на исходные позиции вернулись четыре.
Перед нашими окопами чадили догоравшие танки. Бойцы, измученные жаждой, хватались за поясные фляги. Губы потрескались, язык прилипал к небу. На зубах поскрипывал песок. В ушах – лязг железа. Темнеет в глазах. Ержан сильно сжал руками виски. Звон в ушах стал проходить. Он выпил воды из фляги, но эти несколько глотков только усилили жажду. Мучила смертельная усталость. Хотелось упасть, лежать и не шевелиться. Преодолев свинцовую тяжесть в теле, он заставил себя подняться. Надо узнать, сколько человек осталось во взводе.
Запах бензинной гари и каленого железа стоит над окопом. Подбитые танки врага чернеют в поле обгорелыми тушами. Они продолжают дымить. Один из танков с отсеченной гусеницей словно еще рвется вперед.
Еще не остыло, еще дышит поле битвы. За окопом лежат окоченевшие трупы. Товарищи, за минуту до этого живые, ушли навеки. Нет Кускова – души и совести взвода. Шапка слетела с его головы, тело неподвижно, он лежит на спине и будто пристально вглядывается в небо, стремясь увидеть сквозь серые тучи радостную синеву. Нет славного неуклюжего великана Даурена. Погиб предприимчивый Максим Добрушин, так изменившийся со дня встречи с мальчиком в лесу. Все они были близкими людьми, членами одной большой семьи, где не всех одинаково любишь, но все по-своему дороги.
Ержан испуганно остановился. Он чуть не наступил на убитого; из-под земли видна была рука и пола шинели. Резко нагнувшись, он разгреб землю руками и приподнял голову мертвеца. Из-под земли показалось мраморно-серое лицо Зеленина. Прощай и ты, боевой товарищ!
Одна треть взвода полегла в этом бою. Ержан пересилил себя – как бы стряхнул и горе свое и усталость. Надо было действовать.
Бойцы выдохлись. Кожек, положив автомат на край окопа и привалившись к стенке, безучастно смотрел перед собой. От копоти лицо его стало землистым, усы обвисли. Маленькие черные глаза ввалились. Он посмотрел на Ержана пустым взглядом.
– У тебя есть гранаты? – спросил Ержан.
– Противотанковых – две. Хватит на одну вылазку.
– Собери оружие погибших. Пригодится.
– Хорошо, – сказал Кожек. – Товарищ лейтенант, а как с подмогой? Больно тяжело...
Ержан некоторое время смотрел в лицо Кожеку.
– Не знаю. Но пока жив хоть один человек, мы не отступим.
– Да я просто так спросил, – безучастным голосом проговорил Кожек. – Как-нибудь выстоим. А коли на роду написано, то чего уж...
В одном из окопов Ержан столкнулся с Земцовым. Тот сидел на развороченной земле, спустив с плеч шинель. Раушан перевязывала ему руку.
– Ранен я, товарищ лейтенант, – сказал Земцов.
– Кости целы?
– Кости в порядке. Но осколок словно рубанком прошелся по мясу.
– Его надо отправить в санбат, – проговорила Раушан, завязывая концы марли.
– Что ты наговариваешь, дивчина? – укорил ее Земцов. – До конца боя уж как-нибудь продержусь. Правая-то рука здоровая.
– Иди в санбат.
– Я останусь, товарищ лейтенант. Ведь мои товарищи погибли тут. Как могу я, почти здоровый, уйти?
У Ержана каждый солдат был на счету. Но оставить однорукого Земцова в бою он не имел права.
– Не могу я держать тебя в этом пекле, – сказал он.
– Понимаю... Но я не мальчишка, – возразил Земцов и опустил глаза.
Продвигаясь дальше по окопу, Ержан услышал за собой шаги, обернулся и увидел, что Раушан идет за ним. И вдруг он испугался за Раушан, испугался так сильно, что у него перехватило дыхание.
Остановившись, он сказал ей каким-то неверным голосом:
– Сейчас же уходи в свой взвод.
Она смотрела ему в лицо и, кажется, не понимала смысла его слов. Ержан попытался схитрить:
– Послушай, Раушан, немцы больше не пойдут в атаку. Тебе все равно здесь нечего делать.
Раушан покачала головой:
– Нет... Не нужно меня уговаривать, Ержан. Ты же слышал, что сказал Земцов.
И Ержан смирился.
– Тогда будь осторожна, Раушан, – сказал он прерывающимся голосом.
Обойдя взвод, Ержан расставил людей тонкой цепочкой и, таким образом, прикрыл место прорыва. Он опасался, что эта поредевшая цепь не сможет сдержать нового фашистского натиска. Но он ошибался. Люди как бы заново родились в бою, они были исполнены решимости принять любое сражение.
Когда Ержан вернулся в окоп, Борибай доложил:
– Принесли тело политрука.
– Где оно?
– Лежит на краю окопа. Спустить вниз?
Ержан не ответил. Он смотрел в сторону противника. У пригорка чуть поблескивали крохотными оконцами деревенские домики. Снег был изрыт гусеницами танков. Кусты тальника помяты. Врага не видно. Впереди на снегу чернеют тела убитых. Пепельно-свинцовые тучи висят низко, бросая на землю сумрачную тень. Вокруг страшная тишина, от которой звенит в ушах.
Ержан повернулся к Борибаю:
– Передай бойцам: пусть придут проститься с Кусковым.
Бойцы медленно подходили. И каждый, приближаясь к телу политрука, снимал шапку. Пришел Бондаренко с перевязанной головой, постоял, вглядываясь в неживое лицо Кускова, сорвал с головы окровавленную шапку, прошептал:
– Прощай, товарищ...
Вслед за ним подошел Какибай. Потом Картбай – в горле его перекатывался кадык; он судорожно глотал слезы.
К телу Василия Кускова приблизился Ержан и проговорил срывающимся голосом:
– Прощай, друг!
Подняв голову, он посмотрел на выстроившихся в окопе бойцов. Он будто пересчитывал их в уме. И вдруг выкрикнул:
– Товарищи! Мы лишились верных наших друзей. Железные, отважные были люди. Вот... Василий Сергеевич умер, но не пропустил вражеский танк. Он пал на поле боя и оставил нам завет: сражаться до последнего дыхания. Он говорил нам: «Позади Москва. Отступать некуда!» Поклянемся же не отступать ни на шаг с этой земли, где пролилась священная кровь наших друзей!
Слова Ержана заглушил могучий гул. На окопы снова шли танки. И кучка людей, маленькая их горсточка, словно вросла в землю – люди, сжимая в руках оружие, стояли плотно, плечом к плечу.
– По местам! Изготовиться к бою! – скомандовал Ержан.
Раушан и прежде бывала в боях. Санитарная служба обязывала ее к этому. А в окружении она была не только санитаркой, перевязывающей раны, она была бойцом, сражалась с оружием в руках. Легко ли ей это далось? Необстрелянный человек боится глядеть в упор на ряды наступающего противника. Даже собрав всю свою волю, не убегая с поля боя, он не верит в свои силы, надеясь не на себя, а на других. Раушан прошла через это. Порой ее изумляло, что она осталась живой. И сейчас не могла уйти из взвода Ержана, словно привязанная к нему.
Вражеские танки спускались с косогора. Раушан пыталась их сосчитать и все время сбивалась со счета. Сколько же их? Едва она насчитала десять, как один из них переместился влево. Приближаясь к окопам, они потеряли строй, некоторые начали отставать. Вертясь на одном месте, они обстреливали окопы и заходили за другие танки. Было похоже на то, что они боялись разделить участь своих обгоревших собратьев. Но это было ложное впечатление. Танки шли. Раушан ясно видела вздымающийся из-под гусениц снег. Нарастающий скрежет и визг раздирали все ее тело. Уже не в силах смотреть, она легла на дно окопа.
В это время послышался голос:
– Готовьте гранаты!
«Это голос Ержана», – мелькнуло в голове Раушан, и она будто только сейчас почувствовала, что не одна, что в окопе кроме нее есть люди. Танки вплотную подошли к окопам. Послышались разрывы гранат. На один миг Раушан увидела махину приблизившегося танка, мир для нее померк. Прошла минута или час? Раушан услышала надтреснутый голос Ержана. Она поняла,что взвод еще сражается и командир на своем посту.
Раушан с трудом поднялась, сбрасывая с себя пласты земли. Тяжелый танк, пройдя окоп, развернулся и пошел назад. Раушан прижала к груди бутылку. Танк утюжил окоп в тридцати метрах от нее. Раушан побежала к нему. Танк двоился в ее глазах. Но в следующий миг она ясно увидела: танк, оставив окоп, направился в тыл. Раушан взобралась на кромку окопа, кинула бутылку. В изумлении и почти в беспамятстве она смотрела, как желто-багровое пламя, разрастаясь, бушует на поверхности темной стали.
– В окоп! Ложись! – услышала она резкий крик и оглянулась: она успела перехватить испуганный взгляд Ержана. Что-то тяжелое ударило ей в грудь под сердце. Белый свет затуманился. Медленно переворачивалось небо. В следующее мгновенье ей показалось, что она стремительно поднимается над землей и камнем летит вниз. Она видела лицо Ержана совсем близко над собой и вдруг недосягаемо далеко. Стены окопа надвинулись на нее так тесно, что стало нечем дышать.
Трясущимися руками Ержан перевязал ее грудь. Раушан и видела его и не видела. Марля белым пологом окутывала лежащий перед ней мир. Она вдруг подумала с необычайной ясностью: «Я ранена в грудь и теперь умру». Но вот что удивительно: она не ужаснулась этой мысли. Чувство безмерного покоя охватило ее, и не было в ней ни жалости к себе, ни тоски по уходящему миру.
Ержан не мог оторвать от нее глаз и как что-то священное поцеловал ее испачканные землей руки. Ее погрубевшее на морозе лицо становилось тоньше, бледнее. Румянец словно скатился с ее щек, рот чуть приоткрылся, губы опали и шевельнулись тихо, тихо. Ержан понял, что она произнесла его имя. Позвала в свой предсмертный час не отца и мать, позвала его. В широко открытых, потерявших блеск черных глазах вдруг возник свет, затопил душу Ержана и стал гаснуть.
Прощанье, длившееся не больше минуты, показалось Ержану вечностью. Только когда над окопом прогрохотал танк, он опомнился и с криком «Стой!» бросился преследовать зловещую машину. Выхватив из-за ремня противотанковую гранату, широко размахнувшись, кинул вслед: «За Раушан!» Танк, вздрогнув, завертелся на месте. Ержан, не пригибаясь в завалившемся окопе, достигавшем его пояса, злорадно закричал:
– Ага! Ага!
Раскаленная пуля обожгла ему предплечье.
– Ложись! – раздался крик, и Борибай, дернув его, заставил упасть. Насел на Ержана, пытавшегося встать, стал перевязывать ему рану.
– Успокойтесь! Немного выдержки! – уговаривал Борибай, зубами обрывая концы марли.
Ержан, как бы удивленный, взглянул на Борибая. Увидев спокойное выражение его лица, затих, затем поднялся, хотел бежать на левый фланг, где слышались громыханье и лязг танков, но над окопом лежал подбитый им танк. Лейтенант, выпрыгнув из окопа, пробежал мимо танка.
Бойцы должны видеть командира. На левом фланге все еще грохотали танки. Редкая цепь солдат не щадила последних сил. То там, то сям выбрасывались гранаты, бутылки. Ержан подумал, что, не приняв какого-то необычайного решения, невозможно остановить противника. Охваченный этими мыслями, Ержан остановился.
Какибай отнес тело Добрушина и Даурена за изгиб окопа, встал на колени, попрощался с телом политрука. Когда его взгляд с мертвого лица политрука упал на немецкие танки, все внутри него заклокотало, он стиснул челюсти.
Быстро добежал он до своего места. У него остались две большие гранаты и связка ручных гранат. Он засунул одну гранату за пояс, другую взял в руки. Танк прошел левее. Он бросился вдогонку, кинул вслед гранату. Когда он поднял голову, танк уходил целым, невредимым. Охваченный яростью Какибай побежал по окопу, во всю длину засыпанному землей и потому неглубокому, в это время сзади в правое его плечо попала пуля. Граната из руки выпала на землю, Какибай неуклюже сел. Удрученный тем, что за день не смог уничтожить ни одного танка, он заплакал. С плеча по правой стороне груди текла кровь. Не было сил перевязать рану. Теперь он, беспомощный, кипевший злобой, мог лишь наблюдать бой.
С правой стороны от него обычно находился Картбай. Видимо, это он с размаху кинул гранату в танк, приближавшийся к окопу. Левее, увертываясь от гранат, не доходя до окопа, стреляют из пулеметов два танка.
Кажется, что сопротивление слабеет, гаснет. Какибай побежал, но, подкошенный болью, вернулся обратно. В это время появился тяжелый танк. Какибай огляделся. Поблизости никого не было. И он понял, что только он сможет остановить этот танк, что это его долг. В противном случае вся пролитая сегодня кровь окажется пустым жертвоприношением. Танк не должен пройти.
Гранату Какибай положил на край окопа. Достал из углубления связку гранат, закусил конец веревки. Снова взял в левую руку гранату, лежавшую на кромке окопа. Впился глазами в танк, идущий на него. На какой-то миг, словно находясь на краю чернеющей бездны, откинулся, уперся спиной в стенку окопа. Перед ним встали родная земля, мать, друзья, Марияш. Он находился между кромешной черной тьмой и сверкавшим всеми красками светлым миром. Распрямляясь, Какибай застонал. Танк шел на него.
– Не пройдешь, окаянный! – Собрав последние силы, Какибай, словно пружина, бросился навстречу черной, бездонной пропасти.
И Ержан, и солдаты, находившиеся поблизости, увидели бойца, на четвереньках выбравшегося из окопа. Выползая, он припал на локти и издал душераздирающий, пронзительный крик боли. Вскочив, он бросился навстречу танку. Люди, затаив дыхание, смотрели на это единоборство – на человека и тяжелый танк, идущих друг на друга. Человек ударился о танк и взорвался вместе с ним. Осыпался, наполняясь землей, окоп. Танков становилось все меньше. Небольшая кучка оставшихся в живых солдат перешагнула грань смерти.
К бойцам, достигшим наивысшей точки напряжения, вернулись спокойствие, хладнокровие, мужество. Теперь не было спешки, суетливости, боязни. Каждый в упор смотрит на танки, метко целится по самым уязвимым местам.
Немецкие танкисты, сидя за толстым слоем брони, чувствуют свое бессилие в борьбе один на один с незащищенными людьми.
Самое страшное – у советских солдат кончаются боеприпасы. Бойцы подолгу по всему окопу ищут гранаты, бутылки.
Ержан не мог уйти с левого фланга, понимая, что основной удар направлен на этот участок.
Он был ранен – второй раз за этот день. Сделать перевязку не было времени, да и некому. Мертвая Раушан лежала на дне окопа, накрытая его шинелью. Он был в одной гимнастерке, но ему было жарко. Снег, падая на лицо Раушан, не таял, одна снежинка задержалась на ее ресницах. Держа гранату наготове, Ержан ждал, когда танк приблизится. Он видел, ясно различал каждый трак на гусенице. Целясь под гусеницу, он бросил гранату. С правой стороны показались еще два танка. Ержан побежал в их сторону. Солдаты бросили две гранаты, но не попали. Оба танка успели перевалить через окоп.
Танки прорвались! Все кончено! Мужество покинуло Ержана, он не мог понять, что с ним происходит. У здания станции танки были накрыты снарядами. Один из них загорелся, другой повернул назад.
Из-за леса выкатила шумная лавина танков, за ними бежала пехота. Ура! Это были наши танки, наше войско. Слезы брызнули из глаз Ержана.
– В атаку! – закричал он и выпрыгнул из окопа. Очень мало людей поднялось за ним, очень мало люден уцелело. Среди них Ержан признал Бондаренко и Картбая. За ними – еще два-три человека. И это все,что осталось от взвода.
Ержан пробежал впереди наступавшего из леса батальона шагов тридцать и как подломленный упал.
...Очнулся он утром. Три пули задели его, но ранения не были тяжелыми. Он потерял много крови, и его измотал, измучил продолжительный бой.
Очнувшись, Ержан увидел над собой темный деревянный потолок. Бездумно и спокойно он разглядывал его – каждую щель и каждый сучок. Все тело Ержана было охвачено ленивым томлением.
Но силы исподволь возвращались к нему. «Где же я нахожусь?» – подумал он. И в памяти всплыл нависший над его головой танк; один за другим оживали перед ним эпизоды вчерашнего боя.
В комнате кроме Ержана лежало пять человек. Двое из них – ближе к стене – тихо перешептывались. Этот шепот словно прояснил сознание Ержана. Он вспомнил, как из леса появились наши танки я за ними стена наступающих солдат, «Вероятно, тут-то я и упал, и меня отвезли в санбат», – соображал ой. Он снова увидел Раушан. Бескровные губы ее беззвучно выговорили его имя, и она закрыла глаза, ушла навеки. Сколько людей уцелело во взводе? Кто жив, кто пал? Какибай, увешанный гранатами, стремительно нырнул под танк и погиб. Щемящая боль стиснула сердце Ержана, он, пытаясь привстать, ударился о ручку носилок, застонал.
«Товарищ лейтенант, товарищ лейтенант», – донесся до его слуха очень знакомый голос. Кто-то осторожно наклонился над ним. Апырмай! Ведь это Земцов! На глазах Ержана выступили слезы. Он лежал неподвижно, вглядываясь в лицо товарища.
– Жив? – едва слышно произнес Ержан.
Земцов молча кивнул головой.
– Вчера я вместе с вами угодил в санбат. Очень мы за вас боялись, но доктор сказал, что опасности нет. Здесь пять человек из нашего взвода. Борибай ранен. Сейчас его унесли на операцию. И Картбай ранен. Будто всего шесть человек от взвода в живых осталось. На улице дядя Ваня и Кожек стоят. Их к нам не пустили. Помните Ерофея Максимовича, старик, который вывел нас из окружения? Он тоже пришел проведать вас.
– Приподними мою голову.
Здоровой рукой Земцов осторожно приподнял голову Ержана.
В комнату, пригнувшись под низкой притолокой, вошел Мурат и остановился у порога, привыкая к полумраку после дневного света. Увидев Ержана, он подошел к нему, прижался лицом к его колючей щеке. Земцов принес табуретку. Мурат сдернул с головы ушанку и сел у носилок Ержана.
– Вот, глядишь, и выправишься, – сказал он и коснулся плеч Ержана. – Спасибо, дорогой, за боевую службу, – продолжал Мурат веселым голосом, и эти слова согрели сердце Ержана, А в сердце его было много горя: нет Раушан, нет политрука Кускова, Какибая, Зеленина.
Сдавленным голосом Ержан произнес:
– Ко мне товарищи пришли. Можно им войти?
И когда разрешение было получено, товарищи вошли, неловко и стеснительно ступая, и бережно, как хрупкую вещь, пожали здоровую руку Ержана. Вот Кожек. Вот Бондаренко. Вот и Картбай с рукой на перевязи.
– А тебя, Кожек, как всегда, избегают пули, – сказал Мурат.
– На этот случай пословица есть: в сорокалетнем побоище только тот погибает, кому это суждено. А если смерть не схватила меня за глотку, – стало быть, ей не дозволено.
Вошел лесник Ерофей Максимович:
– Ну, товарищи, горе наше минуло. По всем дорогам прут наши танки, как железная туча. Побежал супостат! По всему фронту наши наступают. На дорогах советских войск видимо-невидимо... Слыхал, сынок, обо всем слыхал. Сражались вы, как настоящие герои. Я ходил смотреть на подбитые танки. Дело хозяйственное. У колхоза нужда в железе.
Старика прервал появившийся доктор:
– Что за люди? Не разрешается входить посторонним, товарищи.
Мурат поднялся с табуретки.
– Им, пожалуй, разрешается, – сказал он.
Ерофей Максимович, покосившись на доктора, наклонился к Ержану:
– Я, сынок, много повидал на своем веку. Опять в огне русская земля. Но скажу наперед: не нас пожгут супостаты – сами они сгорят в этом огне. За вашей спиной, сынки, мать-Родина, как за каменной стеной. Так тому и быть.
