Текст книги "Избранное в двух томах. Том первый"

Автор книги: Тахави Ахтанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 29 страниц)

IV

С юных лет фортуна, как говорится, баловала Уали, опекая его с редкой заботливостью. Он был удачлив и в школе и в институте. Его товарищи, окончив институт, разъехались учительствовать по маленьким городишкам, по далеким аулам. А он остался в Алма-Ате, в аспирантуре и по совместительству преподавал в институте. Готовил научную работу.

Поначалу собственные успехи казались Уали немного удивительными: уж очень гладко, без особого труда, не спотыкаясь, легко и быстро карабкался он по ступеням должностной лестницы. Но шло время, и он уверил себя, что иначе и быть не может. Он убедился в своем превосходстве над сверстниками.

Военная служба на несколько лет приостановила восхождение Уали к высотам науки. Конечно, он не собирался навеки остаться в армии, но и здесь не терял времени. Хоть и не с прежней быстротой, Уали продвигался вперед. Пробыв недолгое время командиром взвода, он перешел на штабную работу. Трудно сказать почему, но Купцианову он нравился. Сам Уали считал себя неподкупно справедливым, прямым, горячим человеком.

Однако людям, вышестоящим по званию и должности, Уали никогда не противоречил. Подобострастия, угодливой предупредительности он не допускал, но, не унижая себя и держась с начальством на равной ноге, умел найти к нему тонкий подход. «Товарищ майор, – говорил он Купцианову, – вы сегодня не отдыхали. У телефона посижу я. Отдохните». В устах Уали слово «майор» звучало значительно и веско, почти как «генерал». Иногда он разрешал себе рассердиться. Он говорил Купцианову: «Позвольте заметить, товарищ майор, вы часто без всякой надобности ходите на передовую. Какая польза от неоправданного риска? Не забывайте, что под нашим началом весь полк».

Купцианов спускал ему эти вольности. Больше того, он начинал оправдываться: «Что же делать? Не могу я усидеть в штабе».

Когда выпадали свободные часы, Купцианов любил делиться с Уали своими размышлениями. Как правило, разговор начинал Уали. Заметив, что Купцианов скучает, он говорил, к примеру: «Знания наших командиров в области тактики и стратегии, на мой взгляд, еще недостаточны. Не говоря о Мольтке, Веллингтоне, очень немногие знакомы даже с Клаузевицем». И с грустным видом поглядывал на Купцианова. «Да-а, Клаузевиц – большой теоретик, – оживляясь, откликался Купцианов. – В одном его труде...»

Нужно сказать, что Купцианов питал пристрастие к истинам малоизвестным и любил покичиться своей широкой эрудицией: в его речи постоянно мелькали незнакомые имена, названия малопопулярных книг, полузабытые события.

В хороших отношениях был Уали и со Стрелковым. Он часто вносил предложения: «Товарищ комиссар, необходимо, как я полагаю, провести политическую работу среди командиров и бойцов штаба. Я согласен прочитать им лекцию по истории», или: «Хочу прочитать передовую статью «Красной звезды» работникам штаба. Хороший материал по воспитанию у бойцов чувства ненависти к врагу». У него была особая способность угадывать настроение любого человека, безошибочно подбирать к нему ключ.

К сегодняшнему бою Уали подготовился заранее и чувствовал себя внутренне собранным. То, что он взял верх над Ержаном и сумел влюбить в себя прелестную девушку, казалось ему хорошим предзнаменованием.

Что нужно делать дальше? Главное – проявить разумную, расчетливую храбрость на виду у начальства – и повышение обеспечено.

Позиции роты затопил густой кудряво-черный дым: он дотянулся и до командного пункта, где находился Уали.

Разрывы близко и часто падающих снарядов сливались в один сплошной, пронзительный вой.

Даже в эту минуту, владея собой, Уали смотрел в бинокль на передний край, затянутый клубящимся синим дымом. Порой не верилось, что в ста пятидесяти метрах отсюда, под дико пляшущей дубинкой смерти, может уцелеть хоть одна живая душа. Сверлящие, гудящие звуки не стихали, дым надвигался, колеблясь, словно черная туча.

«Началась великая битва, – подумал Уали. – Да сопутствует нам удача!»

– Товарищ старший лейтенант, товарищ старший лейтенант! – закричал телефонист, сидевший в щели. – Вас просит комбат.

Уали взял трубку в руки.

– Товарищ Молдабаев, товарищ Молдабаев...

Голос в трубке внезапно осекся. Сколько Уали ни кричал: «Алло», ответа он не слышал. Телефонист, горбясь, выкарабкался из щели и побежал исправлять провод. Дожидаясь его возвращения, Уали сел на дне ямы, Телефониста все не было. Уали поднялся, собираясь обойти передовую, и вдруг почувствовал, что ему мучительно не хочется высовывать голову из окопа. Страшно? «Да-а... интересно получается. Уж ты, дружок, не испугался ли? – удивленно спросил себя Уали. – Нет, не в этом дело. Могу же я посидеть немножко!»

– Полещук, веди наблюдение за передним краем! – крикнул Уали ординарцу.

– Есть, товарищ командир! – ответил Полещук.

Он и без напоминания глядел вперед. Немного спустя Полещук повернулся к командиру роты:

– До чего жарко палят, собаки! Видно, всерьез переходят в наступление.

Уали посмотрел на лоснящееся, грязное лицо Полещука. Голос солдата, его движения были спокойны.

– Почему задерживается телефонист? – начиная нервничать, спросил Уали.

– Кто его знает? Может, садануло его, – ответил Полещук, не отводя глаз от позиций роты. – Связисты такой же народ, как и все мы, грешные. Сами не стреляют, а от пули не застрахованы.

Уали не мог понять Полещука. Можно ли говорить так спокойно в смертельно опасную минуту? Или вовсе не знает страха, или дурачок?

В окоп, прямо к ногам Уали, свалился связист. Уали вытащил из-под него занывшую ступню, оторопело оглядел связиста. Тот – маленький чернявый юркий паренек – поднял голову и улыбнулся через силу:

– Простите, товарищ командир. Не заметил вас.

– Ничего. Связь наладили?

– Наладил, товарищ командир. Только руку немного царапнуло. Вот и запоздал. Еле управился одной рукой.

Полещук быстро обернулся.

– Что, садануло тебя, Темирка?

– Садануло, – болезненно улыбаясь, ответил Темир.

– Ну-ка перевяжи, Вася.

Полещук вытащил пакет и разодрал рукав гимнастерки связиста. Из предплечья был выдран кусок мяса. Уали отшатнулся, увидев страшную кровоточащую рану.

– Эге, дружище, придется тебя в санбат. Ляжешь в госпиталь, – сказал Полещук, перевязывая руку Темира.

– Пойду после боя. Трубку и одной рукой смогу держать, – ответил тот, морщась.

Уали почувствовал, как самообладание покидает его. У него уже не было сил заставить себя высунуть голову из окопа. «Полещук ведет наблюдение. Зачем мне зря подставлять лоб под пулю? Не ровен час, выбьют из строя до первой атаки». И он снова спросил себя, внутренне ощетинясь: «Уж не боюсь ли я? Нет, нет... Это здоровый расчет... К чему слепая отвага?»

У самого края окопа разорвался снаряд. Было такое ощущение, словно по затылку и спине Уали ударили тяжелой доской. Тело отяжелело, уши заложило. Дым с привкусом каленого железа ворвался в горло, сверкнула мысль: «Если б я выглянул из окопа?..»

– Немцы пошли в атаку!

Резкий выкрик Полещука высвободил Уали из глухоты. Он вскочил на ноги. Вначале ничего не увидел – впереди стояла пелена сплошного дыма. Временами она разрывалась. И вот в просвете на миг показались две перебегающие фигурки – показались и снова скрылись. Спустя немного времени дым рассеялся, и цепь наступающих немцев вырисовалась четко. На фоне серой, размытой осенними дождями неприветливой земли были видны шинели: не зеленые, не черные, не синие – в них было какое-то нестерпимо противное сочетание трех цветов. Наступающих фашистов Уали ощущал не как людей живой плоти, а как символ омерзительной, гадкой, словно жаба, отталкивающей смерти.

Солдаты роты все еще не стреляли. Оглушены, что ли, артиллерийской стрельбой? Уали послал во взводы связных с приказом открыть огонь и не отступать ни шагу.

Враг приближался. «Осталось метров двести», – прикинул Уали. И опять он почувствовал, как мужество, накопленное им со вчерашнего дня, иссякает в нем капля за каплей. Он искренне испугался: «Моего мужества не хватило даже на одну атаку!»

– Товарищ старший лейтенант, товарищ старший лейтенант! Вас просит комбат.

Уали не сразу понял, о чем говорит Темир. Можно ли так? На них наступает сама смерть, а комбат вызывает к телефону. Уали даже забыл, что существует какой-то комбат.

И в это мгновение Уали неожиданно ясно осознал свою полную беспомощность. Рота, еще вчера беспрекословно выполнявшая каждое его распоряжение, сейчас уже была не в его власти. На передовой линии каждый солдат бьется лицо к лицу со смертью. Призыв Уали, переданный двумя связными, – «не отступать», по существу и не доходит до них. Уали ощущал себя не командиром, подчиняющим пятьдесят-шестьдесят человек своей воле, а беспомощным человеком, спрятавшимся за спиной сильного и отважного солдата, который, истекая кровью, схватился с противником насмерть. У него задрожали колени. Он нащупал флягу на боку: «Да, да... нужно подкрепиться!» С трудом Уали вытащил пробку и, двумя руками сжимая флягу, закинул голову, поднес флягу ко рту. Холодная водка обожгла горло.

Под сильным огнем вражеская атака захлебнулась. Фашисты залегли, окапываясь на тех участках, которых сумели достичь. После небольшой передышки враг возобновил артиллерийский обстрел и послал танки. Вслед за танками из леса высыпала пехота.

Комбат, как оказалось, приберегал немногочисленные пушки на крайний случай. Кое-где рядом с вражескими танками стали рваться снаряды. Но три немецких танка шли напролом, стреляя на ходу из пушек и пулеметов. Они надвигались все ближе, грозный их скрежет слышался все явственнее: острым кинжалом он вонзался в мозг Уали. Водка на мгновенье вернула ему уверенность. Но она рассеялась, как пар, и снова в душе он ощутил пустоту. Но вот что было неожиданно: в этом жалком состоянии он вспомнил, о чем думал вчера: «Нужно показать отвагу, и тогда придет слава». И, как вчера, он представил себя храбрецом, который увлекает солдат за собой и преследует отступающего врага. Но вчера он верил в свои душевные силы, а сейчас был подавлен, безволен и не мог этого от себя скрыть. Вчера в его воображении враги представлялись игрушечными солдатиками, а в действительности они оказались сеятелями смерти. Уали неотрывно глядел на танк и всем существом своим чувствовал, что он может раздавить его, как муху.

«Я не должен умереть! Это невозможно!» – твердил он себе. Мысли роились в его разгоряченном мозгу. Что только не лезло в голову! Вот маститые преподаватели института неторопливым шагом входят в аудиторию. Невысокий раскосый крепыш Селимгереев, левой рукой приподняв над переносьем очки, приветливо кивает Уали головой. «Я в нескольких шагах от смерти, а они там спокойно читают лекции! – с ненавистью думал Уали. – Почему же я должен умереть? Чем я хуже Селимгереева?» Вот всплыла в воображении Раушан, глаза ее полны любви, и капризные губы дрожат. «Что же это делается? – воскликнул Уали. – Не может быть, чтобы я никогда больше не увидел Раушан».

И тут он увидел своих солдат, выпрыгивающих из окопов. Вот показались двое, потом еще двое. «Что они делают?»

– Товарищ старший лейтенант! Наши бегут! – закричал Темир.

Уали словно палкой ударили по лбу. Бездна разверзлась перед ним. Смерть накатывалась на него, как волна. Что он может против нее? Как ее остановить? Какая-то слепая сила выбросила Уали из окопа. Словно овца, ищущая укрытия от бурана, он побежал назад, к деревне. Ему не хватало воздуха, он задыхался. Добежав до какого-то дома и укрывшись за его стеной, он перевел дух. Из дома доносились громкие голоса. Взгляд Уали остановился на большой, грубо отесанной дверной ручке. Эта ручка была ему знакома. «Когда он ее видел?» На ручке большая трещина. Уали помнит: он занозил об эту деревяшку руку.

Уали крикнул, не помня себя:

– Раушан!

Раушан выбежала, прижимая к груди желтую сумку, плотно набитую медикаментами. Выронив сумку из рук, она замерла на крыльце. Встревоженное лицо ее просветлело:

– Уали? Почему ты здесь?

Ее радость сменилась удивлением, настороженностью. Раушан почувствовала холодок в груди. Уали сыпал торопливым говорком:

– Скорее, скорее, Раушан! Немцы уже близко! Танки!

Он трусливо оглянулся по сторонам. Отступающие солдаты его роты бежали мимо них. Уали повторял как в бреду:

– Скорее, скорее! Я за тобой пришел!

– Но ведь наш батальон на позиции. Как же ты...

– Ойбой, да не задерживайся ты! Они тоже бегут. Фашисты подходят.

Из-за угла дома выскочил Коростылев.

– Кто здесь панику сеет? – закричал он.

Уали, вжав голову в плечи, молчал.

– Да никак это вы, старший лейтенант? – удивленно произнес Коростылев, разглядывая Уали.

– Танки подходят. Есть приказ отступать! – ответил Уали, не поднимая глаз.

– Врете! Не было такого приказа! Сейчас же остановите своих бойцов! – шея и лицо Коростылева налились кровью, он надвинулся на Уали и вдруг, вскипев, бешено заорал:

– Убирайтесь к черту! Пришибу!

Раушан онемела. Она ничего не понимала. Раушан невольно вспомнила рыжего пса у них дома: бывало, гонишь его палкой, а он, поджав хвост, глядит жалкими глазами, трусливо пятится, жмется к земле. Уали, приговаривая шепотом: «Сейчас, сейчас остановлю», – медленно попятился и кинулся бежать прочь.

– Чего стоишь? Ну-ка, порасторопней! Отправляй раненых! – гневно крикнул Коростылев.

Раушан подбежала к бричке, на которой лежали два раненых бойца. Она не чувствовала слез на щеках, но услышала, как Коростылев сказал со злостью и презрением:

– Не думал, что он такой подлец!

V

Немцы, прорвав позиции роты Уали и обойдя с тыла деревню Соколово, направили удар на стык двух дорог, ведущих в большую деревню Васильево: здесь стоял штаб дивизии. Наступавшая пехота и танки противника зажали в тиски второй батальон.

Немецкое командование, подтянув за последние три-четыре дня свежие силы, бросило их на прорыв. Дивизия с трудом удерживала позиции: генерал Парфенов не располагал достаточными силами, чтобы, пропустив неприятеля, загнать его в мешок и уничтожить. Командиры, выставив редкие заслоны, отдали своим частям приказ отойти. Пытаясь оторваться от наседавшего врага, батальоны поспешно отступали.

Командный пункт Мурата находился в деревне Соколово. Во время боя Мурат был в ротах, на передовой, готовый в любую минуту появиться там, где грозила самая большая опасность. Он не щадил себя. В силу непонятного закона войны, чем храбрее человек, тем меньше вероятность его гибели. Пули щадили Мурата. Его присутствие внушало солдатам уверенность в своих силах. Он весь сосредоточился на одной мысли: не пропустить немцев, не отступить; и он не отдавал себе ясного отчета в том, как протекает бой. Одно время ему казалось, что на левом фланге дело идет неладно, но он как-то не успел или не смог вдуматься в это.

Когда сумерки стали сгущаться, прибежал Маштай. Вытаращив свои большие глаза, он крикнул:

– Товарис комбат, сюда!

Мурат понял, что случилась беда.

Он подошел к ординарцу:

– Что тебе? Говори.

И хотя никого не было вблизи, Маштай, прикрыв рот рукой,сказал вполголоса:

– Меня послал адъютант. Мы попали в окружение!

– Правду говоришь? Уточнили обстановку? – спросил Мурат. Он отказывался верить.

– Своими глазами убедились. Все, что есть: хозвзвод, санвзвод – всех бросили на оборону. Но немцы прут дальше.

Мурат сильно встревожился:

– Есть связь с полком?

– Нет. Телефонные провода порваны. Связист хотел восстановить, да как раз и наскочил на фрицев.

– Созови командиров рот. Нет, ты оставайся здесь. Пошли лучше трех связных, – приказал комбат.

Ротным командирам Мурат коротко объяснил создавшуюся обстановку:

– Мы попали в окружение! Никакой паники! Командира, который отступит без моего приказа, а проще говоря – побежит, расстреляю на месте. Сейчас положение неопределенное. Предлагаю вам до выяснения обстановки создать круговую оборону. Для обороны деревни с южной стороны четвертая рота выделяет взвод, шестая рота – для обороны с северной стороны, пятая рота – с тыла. Еще раз предупреждаю: никакой паники, особенно при переброске взводов. Приступайте к исполнению!

Когда командиры бросились в свои роты, к Мурату подбежал запыхавшийся разведчик Дулат с бойцом:

– Товарищ комбат, вам приказано отходить.

– Запоздал со своим приказом, дружище! Мы в окружении, – ответил Мурат.

– Да, не поспел вовремя. Добирался два часа.

– Чем же ты занимался два часа? – вспылил Мурат.

Дулат, не теряясь под окриком, доложил скороговоркой:

– В пути наткнулись на немцев. Мы и туда и сюда, искали щелку, чтобы проскользнуть. Да никак... Так и мыкались по лесу. Наконец вышли на опушку, кинулись напрямую.

Хотя приказ командира полка, переданный Дулатом, сейчас не стоил и гроша ломаного, Мурат не мог не оценить отваги разведчика.

– А ты заметил, в каком направлении движутся немцы и какие силы? Ведь у тебя зоркий глаз, – сказал Мурат, смягчившись.

– Полагаю, что силы у него большие. Как мы успели заметить, больше батальона, – в голосе Дулата чувствовалась неуверенность, он сомневался в точности своих наблюдений. – У нас, разведчиков, острый слух, любой шорох приучены распознавать. Так если по шуму судить – их много. И танков изрядное количество, своими ушами слышали.

Пока обстановка не была ясна, Мурат не хотел отдавать приказ об отступлении. Он был уверен, что, отступая, окруженный противником батальон может попасть в безвыходное положение. Поэтому каждый шаг следовало заранее рассчитать и взвесить.

И Мурат принял неожиданное решение.

– До соединения с полком останешься в моем распоряжении! – приказал он Дулату. – Теперь приступим к делу. Маштай, передай, чтоб Ержан выделил из взвода пять бойцов.

Когда ординарец побежал выполнять поручение, Мурат снова повернулся к Дулату:

– Сейчас пойдем в разведку.

– Есть, – козырнул Дулат.

– Пойдешь вместе со мной.

– Товарищ капитан, вы что же, сами пойдете? – изумился Дулат.

– Да.

– Вы... не ходите, товарищ капитан. Прикажите. Я все разведаю.

– Не рассуждай! – рассердился Мурат. – То, что узнаешь ты, для меня вполцены, я должен увидеть все своими глазами.

Совсем стемнело, когда они вышли в разведку. Гул боя отдалялся на восток. С левого фланга совсем не было слышно стрельбы. Справа вспыхивали зарницы артиллерийского огня. Прошло немного времени, и гул почти совсем затих.

Деревня Соколово стоит на пригорке. Здесь можно идти без опаски, а спустившись с пригорка, приходится пробираться ощупью, следя за каждым своим шагом, словно ступая по топкому болоту.

Пройдя шагов сто от деревни, Мурат резко остановился. Где-то послышались скрип подводы и людской говор. Но нельзя было установить, на каком языка разговаривают. Где-то справа заурчали машины. «Ага, в километре отсюда проходит шоссе!» – сообразил Мурат. Раза два вдали вспыхнули фары. Теперь Мурат ясно определил, что с той же стороны доносятся скрип телег, шум, гомон.

Мурат тихо подозвал Дулата.

– Возьми с собой Картбая и обследуй наши бывшие окопы. Картбай хорошо знает дорогу, – шепотом сказал он. – Только смотри, осторожней.

В окопах немцев не оказалось. Мурат, оглядевшись, по следам установил, в каком направлении двинулись неприятельские части.

Вернувшись из разведки, он собрал командиров и объяснил им порядок обхода. Мурат совершенно упустил из виду хозвзвод и санвзвод. Коростылев молчал, но Дошевский, издерганный вконец, не выдержал:

– А где находиться хозвзводу?

– Извини, о хозвзводе я совсем забыл, – ответил Мурат. – При наступлении ты обычно тащишься позади, а при отступлении – несешься впереди. Сейчас положение иное. И впереди и позади – неприятель. Придется тебе держаться в середине. Смотри, не транжирь боеприпасов. Будь бережлив.

Мурат отдал приказ отходить по ротам. Батальон взял направление на северо-запад. Миновали окон, оставленный два дня назад. Небо затянуло тучами, ни одна звездочка не проглянет. Около трехсот человек двигались бесшумно и безмолвно. Шестьсот ушей чутко вслушивались в малейший шорох. Ночь своими мягкими темными крыльями укрыла батальон от вражеских глаз. Только бы до рассвета не натолкнуться на немцев и форсированным маршем выбраться из окружения..

Но чем дальше, тем медленнее продвигался батальон. Высылаемые вперед разведчики натыкались на блуждающие немецкие группы, задерживались. Лесные тропинки то выводили к шоссе, по которому сплошным потоком катились колонны противника, то, петляя, увлекали далеко в сторону.

С четырьмя подводами и тремя маленькими пушками идти по бездорожью Мурат не мог. За ночь батальон одолел не более десяти километров.

Наступило тусклое, хмурое утро. Яснели просветы между деревьями, и вскоре уже можно было различить молоденькие сосны и кусты в тени больших деревьев. Батальон подошел к опушке.

Впереди открылась широкая равнина. В отдалении маячили реденькие рощицы. Деревни, вероятно, спрятались за лесом, в низинах, отсюда их не видно. Тугой утренний воздух пощипывал щеки и руки. Кругом – ни малейшего признака жизни. Видимо, передовые колонны неприятеля ушли далеко вперед, а задние заночевали в деревнях.

Мурат не решился при дневном свете пересечь открытую равнину километров в десять длиной.

За одну ночь догнать отступающую дивизию не удалось. Теперь продвижение батальона замедлится. Линия фронта будет отдаляться все больше. Неприятельский напор не ослабевает. Пройдет не меньше четырех-пяти дней, прежде чем остановят врага на новом рубеже. Впереди непредвиденные ловушки, неожиданные опасности. Триста человек без колебаний верят Мурату, надеются на него, а на кого опереться Мурату? Помощи ждать неоткуда, а пробиваться надо...

Потребуется не только мужество. Потребуются быстрота и выдержка, трезвая рассудительность и молниеносная решимость.

Мурат вернулся к бойцам, укрывшимся в лесу. Роты расположились в том же порядке, в каком шли в колонне.

Кое-где разговаривали приглушенными голосами. Но большинство людей сидели молча. Солдаты только переглядывались, когда мимо проходил комбат. Мурат понимал их взгляды. Но чем он их может ободрить? Он вдруг почувствовал, что эти люди, безмолвно доверившиеся ему, стали ему еще родней и ближе.

«Судьбы людей на корабле едины».

Мысль эта взволновала Мурата. Он сломал веточку молоденькой сосны и начал счищать с нее кору. Другого выхода нет: надо сказать им горькую правду. Всю, до конца. Зачем скрывать, какой смысл? Они сами чувствуют. И он начал своим ровным голосом:

– Товарищи, вы хорошо знаете, что мы в окружении. Положение трудное. Ничего определенного, а тем более радостного, сообщить вам не могу. Мы не сумеем выбраться из окружения за один-два дня. Впереди нас ждут серьезные испытания, с честью выйти из них могут лишь смелые из смелых. Будьте готовы к этим испытаниям. – В руках Мурата согнулась и хрустнула ветка. – Ни один человек не должен отбиться. «Один в поле не воин», – говорит русская пословица. Одинокого противник сломает легче и скорее, чем этот вот прутик. – Мурат отбросил ветку. – А все мы вместе – лес густой. Нелегко срубить весь лес. Наша сила в единстве. Есть поговорка: «Судьбы людей на корабле едины». Наши сердца, наши души – едины. Сейчас над нашим кораблем нависла опасность. Когда кораблю угрожает шторм, место ли трусливому моряку на корабле? Нет, не место, и трусливых моряков не найдется среди нас. Нет среди нас такого презренного человека. В эту серьезную минуту предупреждаю вас – буду строг. И от всех командиров потребую строгости. Забудьте о колебании, о нерешительности. Или умрем, или вырвемся из окружения! Иного пути нет. Если найдется подлец, готовый просить у неприятеля пощады, он будет немедленно расстрелян! Паникеров ждет то же самое...