Текст книги "Избранное в двух томах. Том первый"

Автор книги: Тахави Ахтанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 29 страниц)

– Быстро! Погоняйте быстрее! – кричал бегущий за подводами Мурат.

На передней телеге, свесив похожие на пеньки ноги, обутые в валенки, восседал боец. Лица его не было видно. Огромная не по росту шапка закрывала глаза, нос и рот.

– Погоняй быстрее! – заорал Мурат, подбегая сзади.

– Выдохлась животина, – пробормотал напуганный возница, с трудом поворачиваясь к офицеру всем телом, завернутым в невероятно широкий тулуп.

– Слезай с телеги! – закричал на солдата Мурат.

Сзади, чертыхаясь, бежал старшина.

Лошади, круто поводя боками, остановились. Мурат, схватив поводья и прут, несколько раз сильно хлестнул бесчувственных лошадей. Кони уперлись задними ногами, вырвали из сугроба телегу, неуклюжий возница свалился в снег.

Отдуваясь, путаясь в длинных полах тулупа, солдат едва догнал Мурата.

– Напялил на себя черт знает сколько одежды, стал неповоротлив, как баба. Имя-то твое как? – спросил Мурат.

– Койшибаем зовут меня, – ответил возница, поспешно забирая поводья.

– Ну, если Койшибай, то погоняй! – срифмовал Мурат, убегая вперед.

Фашисты, идущие по следам советских солдат, открыли огонь. Расстояние между ними сокращалось. Головная часть батальона достигла леса. Мурат остановился пораженный. За деревьями белела широкая поляна, за ней синел бор, а может быть, тоже редкий перелесок. Левее проглядывали крыши деревенских изб. Из двух-трех труб вырывался бесцветный мирный дымок.

На востоке глухо и беспрестанно перекатывался гул артиллерийской канонады. Чуткое ухо Мурата улавливало длинные очереди русских «максимов». На расстоянии пушечного выстрела находилась наша армия! Наши люди, по которым за пять дней окружения истосковались, как будто пять лет провели на необитаемом острове. «Мы здесь! Мы живы!» – хотелось крикнуть Мурату. К горлу подкатывались слезы.

Чувствовалась близость передовой. По расчетам Мурата, батальон должен был в следующую ночь перейти линию фронта.

Невдалеке грохнул выстрел. Мурат, бывший артиллерист, по звуку определил, что стреляла 122-миллиметровая пушка. Через несколько минут снова раздался выстрел. Пушка противника! Сердце Мурата бешено заколотилось. Впереди враг. Нужно прийти к какому-то решению. Судьба батальона зависит от этого решения. «Атака! Только вперед! Иного выхода нет!»

Мурат быстро обошел остановившиеся в нерешительности роты, скомандовал:

– Вперед!

Не прошли и полкилометра, как за клубами синего дыма показались тяжелые пушки, стоявшие на огневой позиции. Пушки даже не были замаскированы. Увлеченные стрельбой, немецкие артиллеристы не заметили советских бойцов, пробиравшихся к ним в туманной дымке между деревьями.

Грузный белобрысый немец, подносчик снарядов у крайней пушки, оглянувшись, застыл, разинув рот. Из рук его выпал снаряд. Завизжав, как животное, фашист бросился бежать. Заряжающий обернулся и ахнул. Паника охватила прислугу батареи. Красивый стройный офицер с биноклем в руках стоял на зарядном ящике. Отдавая команду, он тоже оглянулся.

– Хальт! Хальт! Цурюк! – заорал он, быстро собрал солдат, пытаясь приготовить их к бою, но опоздал. Пока артиллеристы вразнобой сделали несколько автоматных выстрелов, батальон Мурата с криком «ура!» смял их и завладел батареей.

– Живо снимите замки с пушек!.. И снова вперед! – подал команду Арыстанов.

Бойцы схватились за горячие замки. Командир быстро построил уцелевших в стычке немцев, поднявших руки, отобрал у офицера флягу, потряс ею над ухом. В морозном воздухе запахло французским коньяком.

Спереди, чуть правее, возникли крики, шум, послышалась перестрелка. Невдалеке находилась еще одна батарея. Мурат приказал командиру второй роты:

– Уничтожишь батарею и присоединяйся к нам! Деревья поредели,открылось длинное картофельное поле. За ним снова редкий лес. Увязая в глубоком снегу, спотыкаясь, стреляя на ходу, бежали солдаты. Некоторых из них догоняли вражеские пули, кидали в снег, который тут же окрашивался кровью.

От Кускова, оставшегося в засаде, ни слуху ни духу. Мучительно долго не возвращалась вторая рота, посланная уничтожить батарею. Оттуда все еще доносились автоматная стрельба и сухие разрывы гранат.

Разрозненный, убавившийся батальон шел к линии фронта, к неугасимому зареву и канонаде так, как идут к бессмертию. Тяжело стонала земля, словно каменные глыбы обрушивались ей на грудь. Из-за редких деревьев, покачиваясь, медленно плыл густой черный дым. Казалось, в этом дьявольском огне не может уцелеть не только живая душа, но даже травинка. Советский батальон бежал к чадившему пожару, словно в огне искал спасения и защиты.

У опушки леса батальон столкнулся с двумя ротами немцев и, растягиваясь, словно извивающийся канат, пошел на них редкой цепью.

Немцы, видимо, успели разобраться в обстановке, поняли, что перед ними всего один потрепанный батальон.

Мурат шел чуть впереди цепи, чтобы самому все хорошенько видеть. Он сразу отметил спокойствие фашистов, уверенных в себе, будто заранее подготовленных и знающих, куда и против кого они выступают. Две цепи враждующих солдат сходились молча, не стреляя, лишь замедляя шаги.

Мурат подал команду «Ложись!», решив вначале разредить немецкую цепь и затем идти в штыки. С земли видны были только тяжелые, словно литые из чугуна, немецкие сапоги. Кое-кто, спотыкаясь, набирал короткими голенищами снег. У белобрысого толстяка, шагающего впереди, при каждом кивке головы поблескивали очки.

Над головой Мурата, словно стайка вспугнутых птиц, пронеслась проворная автоматная очередь. Он пригнул голову, подумал о своих считанных патронах, и ему стало страшно. Вражеский огонь уплотнялся. Пули с шипением, словно раскаленное железо, опущенное в воду, вонзались в снег. Мурат лежал, не отрывая воспаленных глаз от приближавшихся врагов.

Немцы наступали нахально, но продуманно. Мурат отложил теперь уже ненужный, пустой автомат, достал из кобуры «ТТ», в котором оставались последние восемь патронов. Семь для фашистов, а восьмой... Холоден лик смерти. Бескровные, словно бумага, лица немцев, сливаясь воедино, вытянулись в длинное белое полотно. «Это же мертвецы», – подумал Мурат. Ему померещилось, что это бесплотные тени, чьи души унеслись бог знает куда.

Опомнившись, комбат крикнул:

– Огонь!

Лесную опушку окутал едкий пороховой дым. Залп не ошеломил немецкого офицера. Стараясь не задерживаться на открытом месте под пулями, он погнал вперед поредевшую цепь солдат. Визгливым, сверлящим криком поднял припавших к земле.

Подошел Маштай, посланный подогнать отставших, подводы и пушки. Он обрадовал командира известием, что вторая рота догнала их. Только от Кускова, оставшегося в засаде, все еще нет никаких известий.

К Мурату вернулись силы. Начался ожесточенный неравный бой. Батальон сопротивлялся, укрепившись на холмах, покрытых редкими молодыми березками. Кончики тоненьких веточек, покрытых ледком, позванивали, как хрусталь. У подножия холмов сутулились четыре домика, какие-то сараи без крыш, за ними укрылись подводы, пушки встали на огневую позицию. Бойцы вновь окопались в снегу, стреляли из-за берез. Немцы несколько раз с невиданной злобой кидались в атаку, не давали русским перевести дыхание. За каждой отбитой атакой немедленно начинали новую.

Нелегко удержать превосходящие силы противника. Большие потери несет вторая рота на правом фланге.

Мурат отправился туда. Пока добежал, – немцы пошли в атаку. Советские бойцы не выдержали, дрогнули, по одному поднимаясь с земли, бежали очертя голову.

Командир роты, стоя во весь рост, размахивал пистолетом, кричал, но не мог остановить своих людей. Увидев разъяренного комбата, солдаты, забыв о страхе, остановились.

– Куда вы?.. Вперед! – зычным голосом кричал Мурат.

Разорванная цепь вновь соединилась в одно целое. Прибежал взволнованный Дулат. Присев на корточки, шепотом, чтобы никто не слышал, сообщил:

– Товарищ капитан, с левой стороны новая немецкая часть...

– Черт бы ее побрал! – сквозь зубы процедил Мурат, приказав лежавшему рядом Волошину: – Иди со взводом на левый фланг, к хутору, и держись там до последнего человека.

Увидев, как удаляется взвод, Мурат понял, какой опасностью чреват его приказ. Но иного выхода не было.

Скрываясь за деревянным сараем на краю хутора, Мурат думал, как ему поступить. Веревку рвут там, где она тоньше всего, но здесь, куда ни кинь взглядом, – повсюду враги, а на переднем крае они, наверное, стоят плотной стеной. Казалось, уже не было сил, чтобы вырваться из окружения. Что ж, будем стоять до последнего на этой земле! Перед глазами возникла Айша. Круглое лицо ее переливается румянцем, ясно смотрят карие глаза, она улыбается, словно кутает его в шелк. Мурат усмехнулся: «Тебе тут не место. Может задеть пуля!»

– Товарищ капитан!

Подле Мурата стоял командир артиллерийского взвода.

– Что, если я немного насолю фашистам?

– Сколько осталось снарядов?

– Тридцать два.

– Потерпи малость. Еще пригодятся. Если не подопрет к самому горлу, без моего разрешения чтобы не тронул ни одного снаряда.

Немецкая артиллерия прекратила огонь, видимо, опасаясь поразить своих солдат.

Атаковала фашистская пехота. От тактики наступления взводами немцы впервые перешли к тактике густых цепей. Мурат приберегал напоследок свои две противотанковые пушки. Бойцы третьей роты отстреливались одиночными патронами. Взвод Волошина к ним еще не подошел.

В печах на хуторе растопили огонь. Над крышами взвился легкий голубоватый дымок, казалось, что избушки курят.

Перебегая по узенькой улочке, Мурат увидел Коростылева, вносившего в избу раненого бойца. Все вокруг пропиталось дымом пожарищ. Даже снег пропах терпким запахом крови.

Мурат забежал в избу напиться. У печи, прижавшись друг к другу, сидели пятеро бойцов, перевязывая друг другу раны. Коростылев притащил раненого,положил на пол и начал снимать с него затвердевшую на морозе шинель. – Кто еще может держать в руках оружие, выходите, – попросил Мурат.

Два бойца, опираясь на винтовки, медленно поднялись. Телефонист, лежавший на полу, облокотился, подлив голову:

– Посадите меня к окну...Я еще могу стрелять...

«Такой солдат шилом бреется, дымом греется», – подумал Мурат.

Колонна, появившаяся с левого фланга, повзводно пошла в атаку. Увязая в глубоком снегу, немцы продвигались вперед.

Обе стороны пока не открывали огня.

Мурат бегом обежал окопчики, поспешно вырытые в снегу, проверил наличие патронов у пулеметов, собрал в одно место раненых, приковылявших с хутора.

В просвете облаков на минуту обнажилось ясное лазоревое небо, показалось румяное солнце. Арыстанов взглянул на небо, на опушенные инеем белые березы, на чистый снег. Вся эта красота природы так не вязалась с кровью, дымом, смертью, что человеку на какое-то мгновение стало не по себе. Где-то поблизости в кустах жизнерадостно запела птичка. А потом свистнула пулеметная очередь, и к ногам Мурата свалилась разорванная пулей синица, блестящая, черная, с синим отливом, с темно-зеленым хвостом и крыльями.

«Вот так и меня ударит пуля: останутся небо, березы, птицы, а меня не будет», – с тоской, ущипнувшей за сердце, подумал Мурат.

Небо снова затянули облака, стал срываться снежок, и будничная обстановка боя вытеснила из головы непривычные печальные мысли. Надо было жить, надо драться с врагами, управлять сотнями людей, которые верили в него, ждали его приказов и беспрекословно их выполняли.

Положение второй роты, возглавляемой Волошиным, ухудшилось, немцы заставили ее отойти к хутору. Уставшие от беспрерывных боев, с обмороженными лицами, с покрасневшими глазами, бойцы, собрав последние силы, яростно отстреливались, губы их были твердо сжаты и напоминали разрезы, сделанные ножом. Раненые оставались в своих мелких окопчиках, не было тыла, где можно перевязать раны. Многие раненые до последнего вздоха не выпускали из рук винтовок.

Около взвода немецких солдат в шинелях мышиного цвета прорвались сквозь оборону первой роты и направились к хутору.

Мурат, собрав артиллеристов и санитаров, приказал им оборонять хутор.

Вскоре первая рота спустилась к домикам. Волошин тоже стал отходить туда со своими людьми.

Вид Мурата был страшен – лицо, обросшее черной бородой, всклокоченные волосы, полы шинели пробиты пулями. Он перестал хорониться, и его видели то у одной, то у другой избы. У него появилась какая-то необыкновенная чувствительность, словно батальон был его телом и он чувствовал, в каком месте ему становилось больно. Уставшие солдаты, услышав хриплый знакомый голос комбата, чувствовали себя так, будто к ним пришло подкрепление.

– Товарищ комбат, дозвольте покурить... Хоть махорочкой затянуться перед смертью.

– До смерти еще далеко, друг.

– Да я в шутку – когда ночью шли, вы курить запретили и до сих пор свой приказ не отменили.

– Если есть табак, кури...

– Товарис капитан! Вы ранены! – Маштай потянул за рукав Мурата. Комбат оглянулся. Ординарец быстро вытащил из кармана индивидуальный пакет. Из руки Мурата ягодами вишен капала кровь. Маштай умело перевязал рану. Мурат окинул взглядом вражескую сторону.

– К немцам еще идет подмога!.. Но почему так мало? – удивился он.

Человек пятнадцать солдат, со штыками наперевес, бежали на немцев с тыла.

Мурата осенила мысль: «Наверное, это Вася Кусков». Он поднялся во весь рост, потянув за собой край еще не закрепленного Маштаем бинта:

– Встать! В атаку! Вперед!

К нему подбежали солдаты, и с ними политрук Кусков.

– Все, что смог, сделал!.. Потеряли полвзвода, – доложил он.

– Спасибо за помощь! – Мурат пожал Василию руку.

– Выбрались из одного окружения, да угодили в другое, – Кусков усмехнулся. – С народом вместе всегда веселее. Если весь народ сразу вздохнет – буря будет.

Завечерело. Сопротивление обескровленного, но собранного вместе батальона возросло. Мурат отправил бойцам последние ящики с патронами. Вместе с возчиками на передовую линию пошел и Дошевский. Но уже трудно было разобрать, где передовая, где тыл. Круг замкнулся, и батальон в полном окружении остался торчать на холме, занимая также хутор из пяти домишек. И вдруг от Волошина пришла короткая записка: немцы уходят, размыкая цепь окружения.

«Что бы это могло значить, что они замышляют?» – думал Мурат.

– Фашисты еще раз пойдут в атаку, последнюю и решительную, – догадался Кусков, лежавший на снегу, около Мурата.

– Даже покурить не дают, черти...

– Видимо, свежая часть сменяет старую, уже выдохшуюся...

Мурат только теперь заметил, как сильно изменился Василий с потрескавшимися на морозе, кровоточащими, распухшими губами. Щеки его впали, от углов рта, словно царапины, пролегли вниз две горькие морщины. Красивое лицо покрылось болезненной бледностью. «Как дуб после бури», – подумал комбат.

– Боеприпасов осталось совсем мало. И люди тают,как свеча, зажженная с двух концов. Сумеем ли пробиться к своим? – тихо спросил Мурат.

– Сумеем! – уверенно ответил Василий.

Фашисты снова пошли в атаку.

Молча устремив взгляды на приближающуюся стену врагов, бойцы сильнее сжали свои винтовки, у каждого оставалось меньше чем по обойме патронов. Наступил момент, когда надо приложить последние усилия, а что будет потом – одному богу известно.

Мурат понял: положение достигло критической точки, и уже невозможно отбросить наступающую цепь. Но и отступать некуда. Если оставить окопы, перебьют всех до одного. «Что бы ни случилось, будем стоять насмерть. Хорошо было бы послать последнюю радиограмму Парфенову: «Умираем, но не сдаемся!»

Мурат приказал выкатить вперед пушки и расстреливать прямой наводкой фашистские цепи. Наступила решительная минута. Снаряды отпугнули немцев, утихомирили их натиск. Немцы падали, прижимаясь друг к другу, а немного погодя вновь поднимались и бросались вперед.

У русских еще строчили два пулемета. Большинство бойцов, расстреляв все патроны, от злости били землю прикладами, ждали, когда можно будет броситься в штыки. Мурат охрип. Он заменил убитого пулеметчика, сжал теплые ручки затыльника. С каким-то напряженным хладнокровием посылал точные короткие очереди. Внезапно Мурат поднял голову от пулемета, окутанного облачком пара. «Почему улепетывают немцы?» – удивленно подумал он.

Лежащий рядом Маштай закричал:

– Бегут! Бегут, собаки!.. Ура!.. – поднялся, бросился вперед.

Когда немцы беспорядочно отошли к лесу, показалась большая группа наших солдат. Исход длительного кровопролитного боя был решен. Томительное ожидание смерти окончилось.

– Живы ли, братцы?

– Не тот казак, что поборол, а тот, что вывернулся.

Стрелков с разбега схватил в объятия лежавшего у пулемета обессилевшего Мурата.

– Я знал, что это были вы! И пошел вам на выручку – скороговоркой говорил Стрелков. – В километре отсюда передовая...

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

I

События последней недели измучили генерала Парфенова. Наступление немцев усиливалось с каждым днем. Чем больше выматывалась и несла потери его дивизия, тем яростнее напирал враг.

На рассвете после непродолжительной артподготовки немцы вновь начали атаку. На поле перед траншеями забушевали вулканы, заметались вихри размолотой сухой земли, стало трудно дышать горячим воздухом.

Полк Карпова весь день находился под сильными ударами авиации и танков, но продолжал удерживать позиции.

Вражеские автоматчики, примерно около роты, прорвав линию обороны, просочились в наш тыл. Это сеяло панику.

Парфенов долгое время оставался на НП полка. Не в меру осторожный Карпов обычно во время боя просил резервов, но сейчас, находясь рядом с комдивом, изменил своей привычке. Хладнокровие и выдержка генерала передались и ему. Когда атаки были отбиты, Парфенов, покидая траншею, сказал Карпову:

– Как видишь, можно обойтись и своими силами.

Вернувшись в штаб дивизии, Парфенов узнал, что батальон Арыстанова вышел из окружения. Генерал не спал эту ночь, но сразу же, верхом, поехал к Мурату.

Как всегда в момент затишья на фронте, в тылу наступила страдная пора. С огневых позиций везли на подводах раненых. Легкораненые брели пешком – с забинтованными головами, с подвешенными на перевязях руками. Вдоль телефонных кабелей куда-то бежали связисты, спешили выполнять задания солдаты и офицеры; тарахтели брички и рокотали машины. Молох войны требовал новой пищи для своего бездонного чрева.

Морозный ветер, обжигавший лицо в лесной чаще, затих. Генерал Парфенов выехал за опушку леса, натянул поводья, остановил нетерпеливо перебирающего ногами жеребца и приподнялся на стременах. Поднеся к глазам бинокль, он долго смотрел в сторону, где за лесом метались черные гривы дыма.

– Немцы подожгли, – проговорил адъютант, закуривая папиросу и с наслаждением затягиваясь. – Зажигательными пулями стреляют. Боятся, дьяволы,темноты.

Упираясь ногами в стремена, Парфенов напряженно всматривался в полыхавший пожар.

«Горят в огне обжитые родные гнезда русских людей!»

Адъютант, заметив погрустневший взгляд генерала, поспешил отвлечь его:

– В деревнях не осталось ни одной живой души. Все эвакуировались.

– Эвакуировались, – задумчиво повторил генерал. – Но они вернутся.

Батальон Мурата Арыстанова квартировал в маленькой полусгоревшей деревушке, неподалеку от линии фронта. Изб для всех не хватило, и многие красноармейцы расположились на снегу, у жарко горевших костров.

«Ночью обязательно будут бомбить», – подумал генерал, но не решился приказать погасить костры, жалея людей, которые заснули на тридцатиградусном морозе, как убитые.

Из избы, сиротливо притулившейся возле церкви со сбитым крестом, вышел Мурат, узнал генерала и побежал к нему навстречу. Простуженным голосом отдал рапорт.

Соскочив с коня, Парфенов перебил комбата и протянул руку. Мурат крепко сжал ладонь генерала.

– Виноват перед вами. Я ездил в штаб дивизии, чтобы обо всем доложить, но вы были на передовой...

Парфенов долгим пристальным взглядом поглядел в лицо комбата, обнял и поцеловал в губы.

– Все-таки выбрался! Я так и знал. Спасибо. Сейчас каждый человек в дивизии на счету.

Вдвоем они вошли в избу; воздух был спертый от сушившихся портянок, сапог и едкого махорочного дыма. Окна плотно занавешены плащ-палатками: единственная свечка на столе, воткнутая в горлышко бутылки, едва освещала комнату.

Увидев генерала, ординарец Маштай неохотно достал из вещевого мешка и зажег вторую свечу. Парфенов, присевший у стола, усмехнулся:

– Зажги сразу три свечи, пусть будет светло, как в церкви.

– У меня их всего три, а до утра далеко, товарис генерал, – смутившись, ответил Маштай.

– Согрей генералу чай, собери закусить: все, что есть, ставь на стол, – приказал Мурат ординарцу.

– Мы уже все нормы по харчам перебрали.

Мурат незаметно для генерала погрозил ординарцу пальцем.

– По русскому обычаю не мешает побаловаться чайком, – Парфенов потер озябшие руки, при свете свечи вглядываясь в карту, лежащую на столе.

– Немецкая, рекогносцировка 1941 года. У них все здесь нанесено точнее, чем на наших картах, – сказал Мурат.

Генерал внимательно посмотрел на него. Лицо Арыстанова, обожженное морозом, почернело, щеки ввалились, нос обострился. Отросшая черная борода делала его чужим, не похожим на себя.

– Ну-с, рассказывай, через какие беды прошел, – попросил Парфенов.

– Во всей этой скверной истории, признаться, виноват я сам, – медленно ответил Мурат. – В горячке боя я упустил из виду общую обстановку и даже то, что происходило вблизи от меня. И по своей опрометчивости угодил прямо в капкан. За это и наказан. Более лютой муки, чем та, что пришлось вынести в окружении, трудно придумать. Полагаю, что в другой раз этого не случится.

Парфенов, постукивая пальцами по столу, спокойно продолжал наблюдать за Муратом.

– Я далек от мысли обвинять тебя в том, что произошло. Полк потерял связь с батальонами. Кроме того, седьмая рота в ходе боя проявила неустойчивость, чем воспользовался противник и быстро прорвался в тыл. Вообще немцы бросили против нас превосходящие силы.

– Так-то оно так. Я получил жестокий урок. Но ведь другие-то батальоны не попали в окружение? Мне тяжело от одной этой мысли. Почему именно я оказался в окружении?

Парфенов приехал в хорошем, приподнятом настроении и самобичевания Мурата не одобрил.

– В другой раз будешь умнее, – усмехнулся он, сильнее пристукнув пальцами по столу. – Ну-с, ничего. Все хорошо, что хорошо кончается. А лично я без памяти рад, что ты вырвался. – Парфенов выпрямился, опираясь локтями о край стола. – Я верил в тебя. И знал, что ты не запятнаешь своего имени, что бы там ни случилось. Но война есть война... Не стану скрывать – порою нет-нет да и вкрадывалась в мысли тревога о том, что мы навсегда потеряли батальон. – Генерал виновато и добродушно поглядел на Мурата. – Прошу прощения за откровенность. Говорят, что человек к старости бывает беспокойным. Наверное, я становлюсь старым... – заключил он, грустно усмехнувшись.

Обычная сдержанность между начальником и подчиненным незаметно перешла в откровенность. Друзья, встретившись снова после разлуки, делились мыслями, переживаниями. Лицо Мурата засветилось искренним расположением.

Парфенов любил этого волевого капитана. Он любовался его плотным телосложением, мужественной, уверенной походкой, военной выправкой, ясностью мысли. И его дела, и он сам вызывали невольное восхищение.

Парфенов узнал еще одну черту в характере Мурата. Он дорожил своей честью и даже был слишком самолюбив. Мурат всем своим существом всегда старался выдвинуться среди сверстников, был безукоризненно аккуратным во всех делах. Его батарея, а потом батальон были всегда впереди. Разношерстную массу солдат, людей различных профессий, только вчера занимавшихся мирными делами, он за короткое время научил искусству воевать. И это качество – дорожить своей честью – неизменно звало его вперед.

Маштай приготовил чай, даже раздобыл где-то ароматный ломтик лимона. Парфенов глотнул из кружки, сделанной из снарядной медной гильзы, обжег рот.

– Чай-то твой горяченек, солдат, – сказал он, морщась.

– Холодного не держим, товарис генерал, – молодцевато ответил развязный, как все ординарцы, Маштай.

– Как настроение у твоих солдат? Есть больные и обмороженные?

Помедлив, Мурат ответил:

– Бойцы хлебнули горя, но ничего, выдержали.

– Пока немцы ведут перегруппировку, пусть батальон отдохнет денька два... Больше нет времени. Получишь приказ из штаба. А потом будешь готовить новый оборонительный рубеж. В условиях войны это тоже отдых.

– Для здоровых людей работа – всегда отдых, – согласился Мурат.

– На строительстве оборонительных сооружений заняты полмиллиона москвичей. Из них семьдесят пять процентов женщины. Солдатам придется работать вместе с женщинами, и, думаю, это хорошо. Присутствие женщины радует сердце солдата.

Из кучи солдатских тел, лежавших вповалку, приподнялся человек в бязевой нательной рубахе.

– Хочешь чаю, солдат? – спросил генерал.

– Никак нет, а вот закурить, это бы премного благодарен.

Парфенов протянул солдату початую пачку «Казбека».

– Возьми на всех...

Солдаты зашевелились под шинелями, разобрали папиросы и закурили.

Свечи догорели, и Маштай зажег третью, последнюю свою свечу. Парфенов долго смотрел, как в белом венчике свечи, словно в яблоневом цветке, копошится золотая пчелка огня.

– Немцы сильно тебя потрепали. В штабе мне доложили, что у тебя большие потери в людях.

– Да, не одна казахская мать прольет слезы над своим погибшим сыном, многие семьи не дождутся своих кормильцев. Во время последнего прорыва шли прямо на пулеметы... К тому же потеряли один взвод целиком, оставили его в засаде. Немцы отрезали...

Генерал нахмурился и покатал в пальцах хлебный шарик.

– Какой взвод? Как фамилия командира?

– Комвзвода Кайсаров. Может, помните, его недавно обсуждали на партбюро.

– Помню, помню... Совсем молодой парень.

– Да, молод. Не следовало его оставлять в засаде... Это тоже моя ошибка.

– Мотя... Мотечка, родная моя, – забормотал на полу солдат.

– Во сне жену кличет... – сказал тот, что взял папиросы. – Фашисты жену его повесили где-то под Киевом... Так она ему каждую ночь снится.

Парфенов выпил еще кружку чаю.

– Пока вы отходили, Кайсаров, надо полагать, сдерживал противника?

– Да.

– Значит, он выполнял твой приказ... – взволнованно сказал генерал. – Подождем, может быть, Кайсаров тоже выйдет. Не будем его хоронить прежде времени. Арыстанов, ты себе веришь?

– Верю!

– Тогда и людям верь. Без веры в людей трудно жить на войне. Кстати, этот старший лейтенант, споривший на бюро... Как его фамилия? Кажется, Молдабаев? Из-за него и ты попал в окружение. Ведь немцы прорвались на участке его роты. Егоров тяжело ранен, и я назначаю тебя командиром полка, думаю, что Военсовет армии не станет возражать. Завтра принимай полк.

– Ничего не понимаю, товарищ генерал. Я думал, вы приехали разнести меня, а вы доверяете мне полк, – растерянно сказал Мурат. – Да и справлюсь ли я с полком? Думаю, Купцианов больше подходит, у него и военное образование, и опыта побольше моего.

– Купцианов прирожденный штабист, для командира полка он не подходит. С завтрашнего дня приступай к новым обязанностям, – решительно сказал генерал, вставая из-за стола. – Завтра, если выкрою время, загляну к тебе в волк. Посмотрю твоих героев. Можно бы и сейчас отправиться, да не хочется нарушать их отдых.