Текст книги "По чужим правилам"

Автор книги: Светлана Тулина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 25 страниц)

Стенд. Нижняя площадка
Эльвель

Здесь было холодно, очень холодно. Подсаженным на азарт орсам, может, такое и нравится, им вечно жарко, сам же Эльвель любил места потеплее.

Сейчас его откровенно знобило.

Впрочем, вполне вероятно, знобило и не от холода. Но он предпочитал не думать об этом. И без того неуютно сознавать, что ниже уже ничего нет, и вообще нет этого самого «ниже», отсюда просто некуда прыгать, а вот на голову может свалиться всё, что угодно, вплоть до…

От одной мысли об этом становится трудно дышать, и не возникает такого уж острого желания думать о других неприятностях. Тем более, что эти самые другие неприятности не касаются больше никого. Вот и не надо о них думать. Других покуда предостаточно. Более важных. Общих…

– Какие же они всё-таки твари… – В голосе Рентури было больше удивления, чем ненависти, да и глаза светились растерянно. Кто-то постанывал – быстро и коротко, словно от боли. И ещё кто-то другой всё время твердил «Как же так?.. Ну вот ведь… Как же это так?..», словно глупая старая Рль, которую как следует шмякнули головой о толстую ветку основы.

– А ведь я им почти поверил…

– Они скиу. Хоть и двуногие. Чего же ты хочешь от скиу?

Эльвель дёрнул подбородком. Может, так будет менее заметно, насколько чужим стал его голос.

Рентури засмеялся. И смех этот был горьким.

– Наверное, я идеалист, но так хочется верить, что хоть кто-то играет честно… Ну, в смысле – не совсем так как положено, с соблюдением абсолютно всех этих дурацких и никому не нужных правил, а… ну, просто… должны же быть хоть какие-то правила даже у самых завзятых орсов?.. даже у керсов… Смешно, правда?..

Орс-идеалист – это действительно смешно. Наверное… Но только вот смеяться не хотелось. Даже так, как Рентури.

И вряд ли весело сейчас хоть кому-то на всем эссейте.

Не спасало даже то, что это не первый насильственный вывод на его Большой Игре, и даже то, что керсом он был, не спасало…

Слишком уж это было неправильным.

Слишком…

Если бы рассказал наверху кто-то из орсов – ему бы просто не поверили. Но Эйрис видела всё своими глазами, а не поверить Эйрис – это вовсе не то же самое, что отмахнуться от какого-то там орса.

Они – скиу, конечно, кто спорит. Но такой подлости почему-то не ожидаешь даже от скиу, а уж тем более – от тех, кто так хорошо провёл первые таймы.

Всё подло, тихо и просто. Никакого «лицом к лицу». Никакой игры. И никаких свидетелей, если бы не случайность. Просто синяя вспышка.

Никаких тебе предварительных свистков или предупреждений, просто вспышка.

И больше – ничего.

Абсолютно ничего от шести голоруких девчонок, самое большое нарушение которых заключалось лишь в том, что сунулись они со своей полудетской командой во взрослые игры…

– Эльвель, ты был на Коллегии?

Коллегия, ха! Эльвель опять дёрнул подбородком. Не назвать приятным воспоминанием, но вряд ли Рентури поймёт – почему. Он и сам не очень-то понимал.

На этот раз никто не кидал на него испепеляющих взглядов, а уж об огрызках всяких там и вообще речи быть не могло.

Забавно…

– Что – Коллегия? – Эльвель сделал неприличный жест, – Дисквалифицировали, конечно… Заочно. Всех скопом. Что они ещё могут-то?..

– Грубо… И скучно. С ними, по крайней мере, было интересно. Хотя – тоже грубо… Возражений не было?

Улыбка Эльвеля была куда неприличнее жеста:

– Эти новеньки – заведомо орсы, все поголовно, если не хуже. В чём я, кстати, не уверен… Ты же сам видел. Кто станет с такими связываться?..

– Действительно – кто?.. – Глаза Рентури благоразумно прикрыл, но вполне хватило и интонации.

Кто же свяжется с орсами, кроме таких же грубо и грязно играющих орсов?

Арбитры разве что не сказали этого открытым текстом, а сама Коллегия Капитанов больше напоминала дешёвый любительский спектакль на одного зрителя. Ему стоило бы гордиться подобной честью, но гордости не было, было лишь раздражение. И горечь.

Приличные капитаны не желают марать чистеньких ручек. А зачем, собственно? Они ведь отлично знают, что существует где-то там далеко наверху куча отщепенок, с которыми не станет играть ни одна здравомыслящая команда. И есть ещё этот, как его, Эльвель, кажется, с его дикими мальчишками… Он тоже, конечно, мерзавец не из нижних, но всё-таки в какой-то мере свой… Вы знаете его мать?.. Такая трагедия… Но, конечно, она была совсем молодая, к тому же – первый ребёнок, отсутствие опыта… Он подавал большие надежды, да вы же и сами наверняка слышали… О, да, конечно, верх неприличия, но какой голос!.. Кто бы мог подумать, что он… Такой удар для матери… А эти его пацаны… Жуткие нравы! Но… Да, да, я тоже так полагаю, именно такие и могут справиться.

А как бы они запели, эти приличные и чистенькие, если бы вдруг однажды орсы послали бы их врийсу под хвост? Если бы не было орсов, которых можно высокомерно не замечать, лишь морщиться и поджимать брезгливо губы, и быть при этом уверенными, что в нужный момент эти самые орсы всегда проведут за тебя все грязные игры – как бы они запели тогда?..

– Ладно! – сказал Эльвель сквозь зубы, обрывая чей-то скулёж с небрежной досадой, как обрывают мешавшую вбок-ветку, – Ладно… По крайней мере, они начали первыми…

Базовая. Орбитальная станция. Борт нарушителя
Неофитки Ордена Божественной Зои
Несколькими днями ранее

Чем хороши тяжёлые десантные скафандры полной защиты – так это тем, что всё делают за тебя. Малейшее усилие – что там усилие, просто намёк на него! – они превращают в мощное и несокрушимое действие. Человеку в таком скафандре совершенно не приходится напрягаться. Если, конечно, питание подключили по полной. Разгребать завалы и распутывать перекорёженную арматуру в повреждённой аварийным торможением шлюпке в такоих скафандрах не сложнее, чем расправлять смятое оригами.

И они совсем не мешают разговаривать.

– Я тоже сначала широкий поиск запустила, по аналогиям. Знаешь, сколько мне вариантов прислали?

– Штук двести?

– Двести тысяч страниц, не хочешь?! Ну, если точной быть, не двести, конечно… Но больше ста пятидесяти. Одно перечисление источников заняло больше сотни страниц… Ну, смотрю я, значит, на это дело и медленно шизею. Неужели, думаю, мне всё это перелопатить собственноручно придётся? И тут меня как что-то толкнуло. Дай, думаю, сужу поиск. Чем кубик не шутит? И набираю… Убери эту хреновину, иначе мне труповозку не протолкнуть. Нет, рядом которая… ага! Её. Вот так порядок… Знаешь, что я набираю?..

– Ну?

– Орден Божественной Зои.

– Ну у тебя и самомнение!

– Дура! Мы же тогда даже зарегистрированы не были! Я тот, древний в виду имела… Вспомни, Она ведь тоже тогда говорила про какой-то Орден…

– Мало ли что Она говорила… Может, его и не было вовсе…

– Был. Ну и теснотища на этих старых шлюпках… Как они в этот шлюз влезали? Боком, что ли?

– С ними не было гробов. Да и одеты полегче. Что тебе ответили?

– Да в том-то и фишка… Набираю, понимаешь, Орден Божественной Зои, включаю поиск. И вся эта многотысячная мутотень с экрана вмиг исчезает. Вся. Полностью. И смотрю я, значит, на пустой экран… Тупо так смотрю… И вдруг понимаю, что он не совсем пустой. Торчит, понимаешь, в самом углу одна коротенькая строчечка… И тут меня словно ударило – оно!.. Когда потом развернула и вчиталась – уже окончательно убедилась, а поняла сразу, как только увидела…

– Осторожно! Сначала выровняй давление.

– Не учи мать рожать, я здесь на два месяца дольше тебя…

– Смотри-ка! Действительно – совсем ребёнок… А ведь он жив.

– Нехилые детишки пошли… Подожди, не трогай, просканируй сначала, он может быть весь переломан…

– Кто теперь учит ученую?.. Да и нет у него ничего, что я, не вижу, что ли?.. Повезло.

– Ну, это как сказать… Его сейчас быстренько подлечат и такой штраф впаяют, что небо с перчатку покажется. Пожалеет, что жив остался…

– Осталась. Это девочка. Бедненькая… Сообщаем диспетчеру?

– Подожди… У неё точно шея не сломана?

– Точно. Даже никаких внутренних повреждений, что совсем удивительно.

– А почему голова так вывернута?

– Судороги… Ничего себе!..

– Что такое?

– В крови столько химии, что сканер зашкаливает…

– Понятно теперь, почему она чуть полстанции не разнесла!

– Не поэтому… Знаешь, звучит невероятно, но это больше всего похоже на антиксоновскую смесь. У неё ксона.

– Не может быть. Ты не путаешь?

– Нет. Понимаешь, химия эта… У меня у брата тоже. Я из-за него и в медицинский-то пошла. На ранних стадиях он ещё пытался летать, вечно этой дрянью ширялся… Да только всё равно, сглаживай симптомы, не сглаживай… толку-то, если зашкалит… Бедная девочка.

– Она в сознании?

– Не знаю… Так что, сообщать?

– Подожди… Она говорить может?

– Что, не надоело ещё?

– Ну, когда-нибудь же должно повезти… Просто по закону вероятности. Так она в сознании?

– Не уверена. Реакции расплывчатые. Если и в сознании, то в довольно-таки сумеречном.

– Ладно, так даже лучше для чистоты эксперимента… Подожди пока, не сообщай ничего… Эй! Ты меня понимаешь? Ты говоришь на лингве?.. Ты говоришь на архэнгле?.. На рашдойче?..

– На архэнгл реакция точно положительная… Говори на нём, если хочешь, чтобы она тебя хоть чуть-чуть поняла…

– Ты меня слышишь? Вижу, что слышишь… Ответь – чёт или нечет? Это не сложно… Просто – чёт или нечет?

– Ну что ты пристала к ребёнку? Ей сейчас и дышать-то больно, не то что говорить…

– Чёт…

– Она что-то сказала!..

– Тебе послышалось, что она могла сказать?!

– Чёт.

Пауза.

– Она сказала ЧЁТ.

– Ну и что?

– Ничего. Просто она сказала ЧЁТ…

– Ну и что, что сказала? Подумаешь, совпадение! Когда-нибудь кто-нибудь обязательно должен был ответить тебе именно так. Статистика!

– Угу. Только пока что-то никто не отвечал. Все почему-то предпочитали сами задавать вопросы и пускаться в длинные дискуссии.

– Ты на неё посмотри! Ей же и НЕЧЕТ-то сказать в два раза труднее, чем ЧЁТ, вот и всё! Какие уж тут дискуссии! Ну что ты опять задумала?!

– Сегодня пятница. И она сказала ЧЁТ…

– Послушай! То, что ты задумала… оно пахнет должностным преступлением.

– Старик на лодке…

– Тихо! Она что-то сказала. Что-то про старика…

– Чёт… Зоя так загадала, и он сказал чёт… Но это – неправильно… потому что потом… Засада… они ждали её… потом… в гостинице…

Пауза.

Пауза.

Пауза…

Длинный двойной выдох – кажется, сквозь зубы.

Короткий смешок.

– Ну вот… А ты говорила – диспетчеру…

Базовая. Общежитие спасателей. Номер для новобрачных

Сцинк был маленький.

Гораздо меньше тех, которые показывали всей малышне так понравившиеся фокусы в цирке на Хайгоне прошлым летом. Меньше тех, что украшали руки, причёску или воротник великолепной леди Эл, когда приезжала она проведать свою ненаглядную и единственную наследницу Люси, из соображений воспитания в духе модного демократизма отданную в кулинарный колледж.

Те ведь были взрослыми, пусть даже и из рода украшений, а этот – совсем маленький, только-только вылупившийся, ещё даже слепой.

И это было очень удачно, что слепой ещё. Потому что кто его знает, может он, конечно, и безвредное украшение, у которого ни инстинктов боевых, ни ядовитых зубов в наличии не имеется от рождения, не надобны поскольку, а вдруг нет? Вдруг всё-таки телохранители вырастают именно из вот таких вот крошечных козявок со стрекозиными крылышками?..

Он ещё не умел петь, вернее, не петь даже, петь сцинки не способны, нет у них голосовых связок, да и лёгких тоже нет, а обмен веществ такой, что ксенобиологи до сих пор за головы хватаются и наотрез отказываются признавать их за живые существа. А то, что называют их песней, добавляя при этом всевозможные эпитеты, самым мягким из которых будет «смертоносная», получается при быстром-быстром ударянии острого псевдометаллического язычка по не менее острым псевдометаллическим зубам. А смертельно опасный резонанс возникает из-за пустотелости этих самых зубов и собственно сцинковых костей, да и то лишь в том случае, если сцинк напуган, а напугать его непросто.

Гораздо опаснее сами зубы. И пустотелый, острый как бритва язычок, способный располосовать человека до костей, проткнуть броню или попросту прыснуть концентрированной кислотой метров на десять.

Впрочем, это всё взрослых особей касается. А этот был маленький. Совсем ещё кроха.

И ему давно уже надоело лежать в кармане сумки.

Выбраться было нетрудно, он затратил не больше пяти минут. Немногим больше заняла ориентация в окружающем сумку пространстве. Поскольку глаза у него ещё открываться не умели, он воспользовался присущим всем сцинкам чувством, которое можно было бы сравнить о своеобразным компасом. Ксенобиологи называли его «Направленным поиском». И главным тут было правильно выделить объект этого самого поиска.

Но тут маленькому и неопытному сцинку опять повезло – в пределах досягаемости находилось не так уж и много возможных объектов. А подходящими и уже запомнившимися характеристиками обладал из них лишь один.

Ксенобиологи расходятся в оценке эмоциональной шкалы сцинков. Некоторые вообще утверждают, что они не способны испытывать что-либо, напоминающее эмоции. Другие же полагают, что способность таковая у сцинков имеется, но вот эмоции их существенно отличаются от привычных человеку. Если исходить из первой теории, то ползти вверх по свесившемуся с кровати одеялу сцинка подвигло не что иное, как безусловный рефлекс и реакция на тепловой раздражитель. Если же отдавать предпочтение оппонентам, то нельзя исключить вероятности, что юный прикроватный альпинист был в тот момент обуреваем чем-то, отдалённо напоминающим радость и предвкушение.

Кровать была высокой, а на одеяле имелись складки, что не облегчало подъёма. Дважды сцинк срывался. Один раз – на пол, второй – в пододеяльник, где чуть не запутался. Но выбрался и продолжил утомительное восхождение. И в конце концов добрался до перевала.

Потом он долго отдыхал, привалившись мягкими ещё пока гранями крылышек к высунувшейся из-под одеяла руке, прежде, чем начать почти такое же утомительное восхождение на подушку. Добравшись до вожделенной цели, он ткнулся пару раз мордочкой в тёплую кожу, примериваясь, и слегка ткнул острым, как иголочка, языком.

Вернее, это он хотел – слегка, но не удержал равновесия и щёку проколол почти насквозь…

Зашипев, Жанка села на кровати, прижав к щеке ладонь. Полизала изнутри прокол, успокаивая боль, слизнула с ладони кровь. Сцинк позвякивал виновато, тыкался носом в коленку, трогал кожу языком, но уже осторожно, чуть-чуть.

Жанка проглотила вертевшиеся на языке не слишком приличные выражения, которыми собиралась приветствовать столь бесцеремонное пробуждение, погладила остроносую переливчатую головку, подняла к лицу, потёрлась носом о нос.

Сцинк радостно звякнул и открыл глаза.

Они были золотистыми. И очень большими…

Жанка перестала дышать.

Какое-то время она таращилась в эти золотистые шарики, словно парализованная змеёй крольчиха. Потом осторожно (очень осторожно!!!) отвела ладонь от лица.

Сглотнула.

Всё равно – близко. Слишком близко. Взрослые могут плюнуть метров на пять спокойно, значит, этот метра на два тоже достанет. Говорят, сцинка очень трудно разозлить или испугать. Может, и не врут. Да вот только…

– Ладно, допустим, – сказала она и заметила, что голос её звучит не слишком-то уверенно. Кашлянула, попыталась продолжить более твёрдым тоном, – Давай рассуждать спокойно… Я, конечно, не являюсь твоей хозяйкой. И ты это знаешь. Должен знать, вас же ещё до рождения программируют… Но ты так же должен знать, что я тебя не крала. Знаешь? Надеюсь, что знаешь… Ты скорее всего украшение, слишком уж ласковый… Раз я тебя не крала – я, стало быть, хорошая, так?.. Так… И я тебя обязательно отдам… при первой же встрече… Вы же эмпаты, ты должен чувствовать, что я не вру. Даже если ты телохранитель… Ладно, пусть… Я ничего плохого твоей хозяйке не сделала, так? Так… И не сделаю. Правда-правда! Мы даже подругами были… насколько это вообще возможно… Я плохо помню, но что-то там было по поводу временной опёки друзей подопечного при отсутствии самого подопечного… Будем надеяться, что ты у нас парень правильный, обученный то есть… А я – друг. Слышишь? Ладно, будем надеяться, что не только слышишь…

Сцинк звякнул жалобно, ткнулся носом в ладонь. Жанка сглотнула пару раз – горло почему-то сразу пересохло. Осторожно погладила пальцем маленькую мордашку точно между золотыми глазами.

Говорят – от яда сцинка нет ни защиты, ни противоядия. Врут. Наверное…

Сцинк обрадовался, зазвенел увереннее, потрогал её палец острым кончиком языка – самую малость потрогал, осторожненько, не уколол даже. Не злой он был, просто маленький и неумелый. И ласковый. Наверное – действительно украшение, и нечего было так паниковать…

Скрипнула дверь.

– Проснулась? Вот и хорошо. Есть хочешь?

Жанка подумала. Покачала головой.

– Ты узнала насчёт корабля?

Вошедшая казалась совсем девчонкой. Старше Жанки, конечно, но не намного. Только вот глаза… И тонкие пальцы каонистки… Жанка не помнила, как её зовут – она не слишком-то хорошо соображала вчера, словно в тумане плавала. Кажется, поначалу ей пытались что-то объяснить, но она была слишком занята сначала ванной, потом – едой, а когда начались песни, просто и тривиально заснула, так и не успев толком ничего понять.

– Узнала. Вот… – вошедшая протянула Жанке узкую пластинку распечатки. Жанка взяла, ещё не понимая. Взглянула на галлограмму. Прочитала текст. Со свистом втянула воздух сквозь зубы.

– Послушай, у меня же просто нет таких денег! И ничего настолько ценного… – она вдруг запнулась. Потому что поняла, что сказала неправду. Ценность у неё была. И ценность немалая.

Сцинк.

Если окажется, что он всё-таки украшение… Или того лучше – производитель… С телохранителями сложнее, их генетически программируют на принадлежность одному человеку, в крайнем случае – семье, но ведь могут же программу эту и подчистить, было бы желание и время…

И ещё она поняла, что сцинка не отдаст.

– И не надо. Считай это подарком от нашего клуба.

Странно, но этой каонистке действительно ничего не надо было взамен. Жанка это почувствовала сразу, как только перестала судорожно придумывать способы оставить у себя и билет, и сцинка.

– Не понимаю…

– И не надо. Просто вчера была пятница. А по пятницам я бываю немного не в себе. Видишь ли, однажды я умерла, и было это как раз в пятницу…

Талгол. Большая Арена Деринга
Стась

Бэт захлопнул дверь, отсекая многочисленных любопытствующих и стадионный шум.

Лицо его было застывшим и непроницаемым, руки глубоко засунуты в карманы узких чёрных брюк. Взгляд прищуренных глаз, тяжёлый и неотрывный, давил почти физически. Дверь он захлопнул резким пинком плеча, так, что задрожала узкая кушетка и у Стась лязгнули зубы.

Она знала, конечно, что он разозлится. Но подобной ярости не ожидала.

Шёлковая форменная японка завязывалась широким поясом с перехлёстом на спине. На то, чтобы шагнуть к самой кушетке, снять узел и одним движением сдёрнуть синий шёлк, ему потребовалось не больше пары секунд.

– Бэт, я уже в норме. Всё нормально, я просто…

Он ничего не сказал, только окатил с ног до головы тяжёлым взглядом. И Стась заткнулась.

Он не стал возиться с завязками жилета, просто срезал их под самый корень и аккуратно снял раздвинутые пластины. Стась глядела в стену, грызя губы и стараясь не морщиться.

Если у неё и была слабенькая надежда на то, что с утра что-то изменилось в лучшую сторону – хотя бы зрительно – то надежда эта приказала долго жить в тот момент, когда Бэт перестал дышать.

Не насовсем перестал. Всего лишь секунд на десять. Но для надежды вполне хватило…

Стась вздохнула и не сдержала болезненной гримасы. Синяк ещё увеличился и потемнел, и теперь доходил до самых рёбер…

Бэт со свистом выдохнул воздух. И Стась тоскливо подумала, что вот именно сейчас он и начнёт орать. Она не любила, когда на неё орали, пусть даже и за дело.

– Ну и чего страшного? Подумаешь, синяк?! Делов-то. Когда-нибудь это должно было случиться, я же не заговорённая… – Стась упрямо выпятила подбородок, но вызова не получилось. Получилось что-то вроде слабой попытки оправдаться.

Лёгкие и пористые бронепластины приняли на себя основную силу удара, равномерно распределив её на большую площадь, поэтому прямого пробоя в печень с выворачиванием наизнанку всей наличествующей требухи не получилось. Остался только синяк. И вмятина на жилете, хотя создатели пеноброни утверждали, что её невозможно пробить даже реактивным снарядом. Ну, так, в худшем случае – лишь поцарапать…

Заменить пару пластин – дело нехитрое, для этого и в мастерскую ходить не надо. А синяк… Ну, что – синяк? Больно, конечно… Но выглядит совсем не так страшно, как мог бы выглядеть у кого другого, у Стась с пелёнок крепкие и на совесть простеленные всем чем надо стенки сосудов и богатая гемоглобином густая кровь быстрой свёртываемости. Конечно, это грозит ранним атеросклерозом, повышенным риском тромбообразования со всякими там малоприятными последствиями в виде маячащего в более или менее отдалённом будущем инсульта и гипертонии, но зато синяки не возникают в самых ненужных местах от любого чуть менее слабого соприкосновения с чем-либо чуть более твёрдым. По большей части дело вообще обходилось без синяков, а для напоминания о допущенной неосторожности оставалась боль.

На этот раз боль тоже была.

Но и синяк – был…

– Это не так уж и больно на самом-то деле. Это просто так выглядит страшно, у меня вообще синяки возникают от любой ерунды, нет, правда! Достаточно пальцем посильнее надавить…

Она не надеялась, что Бэт поверит. Она и сама-то себе не очень верила, и голосочек был гнусненький – растерянно-заискивающий такой голосочек, с мелким противным дрожанием внутри.

Она никак не могла справиться с этим противным дрожанием.

– Отлежусь пару часов, регенератор съем, в камере посижу… Потом высплюсь – и завтра буду, как новенькая!

Чёрт, до чего же противный голосочек.

Но молчать ещё хуже – тогда становится ощутимее молчание Бэта. А молчание у него нехорошее…

И хуже всего в этом молчании было то, что Стась отлично знала, каким именно вопросом оно завершится… Коротеньким таким вопросиком, маленьким и простеньким. И Бэту, по большому счёту, совершенно наплевать на то, что она ответит. Потому что он и так знает правильный ответ, не зря же так долго молчит – наверняка уже подсчитал…

– Сколько?

– Чего – сколько? – переспросила – и чуть не взвыла, таким фальшивым и ненатуральным прозвучал и без того довольно-таки противный голосочек.

– Недель. Сколько?

Очень тихо, почти шёпотом.

Он не кричал.

И от этого было лишь страшнее.

– Четырнадцать! Вот только на днях… Правда-правда…

Она видела, что он не поверил. И не могла на него за это сердиться – она и сама бы не поверила такому мерзкому голосочку.

Да и считать он умел…