Текст книги "По чужим правилам"

Автор книги: Светлана Тулина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)

Система Маленькой-Хайгона. Автономная медицинская база № 28
Марк Енсен

Отчаяние разным бывает.

Очень разным.

От робкого и светлого, с привкусом лёгкой ностальгической грусти, до мрачных чернильно-чёрных глубин, когда нет сил даже на жалость к самому себе.

Марк Червиолле-Енсен был знаком с отчаянием вплотную, давно и очень накоротке, пересмотрел все оттенки, перепробовал все тончайшие нюансы и мельчайшие привкусы. Он мог бы написать альманах, путеводитель или даже энциклопедию, поскольку знал об отчаянии ВСЁ.

Во всяком случае, так ему раньше казалось…

– … РАЗ-ДВА-ТРИ-ЧЕ-ТЫ-РЕ-ПЯТЬ…

До того, как полтора десятка абсолютно приличных и вроде бы безвредных людей умудрились за каких-то полтора часа превратить его жизнь в подобие ада, а 28-ю станцию – в помесь бедлама со свалкой, оставив его в растрёпанных чувствах в не менее растрёпанной станции и на грани самого глубокого и отчаянного отчаяния из всех, с которыми ему только приходилось иметь дело на протяжении последних по крайней мере двадцати лет.

– … ДИНЬ-ДОН…

И улетели, оставив его одного.

Почти одного…

– … ВЫ-ШЕЛ-ЗАЙ-ЧИК-ПО-ГУ-ЛЯТЬ…

Может быть, всё оказалось бы вовсе не так страшно, если бы только этим бы и ограничилось. И Марку Червиолле-Енсену, вполне вероятно, и удалось бы удержаться на грани. Если бы такие приличные с виду люди действительно отбыли, оставив его ОДНОГО.

– … ДИНЬ-ДОН…

Но не тут-то было…

– … ВДРУГ-О-ХОТ-НИК-ВЫ-БЕ-ГА-ЕТ…

Неприятности усугублялись ещё и тем обстоятельством, что Марк Червиолли-Енсен не любил детей.

– … ДИНЬ-ДОН…

Не любил и побаивался.

Всяких – молчаливых и орущих даже во сне, активных и апатичных, весёлых и плаксивых, скандальных и тихонь.

Не любил – и всё тут…

– … ПРЯ-МО-В-ЗАЙ-ЧИ-КА-СТРЕ-ЛЯ-ЕТ…

Он не любил их, независимо от возраста – и совсем крошечных, регулярно пачкающих пелёнки, насквозь пропахших молоком и усердно таскающих в рот всякую дрянь, и относительно больших, регулярно пачкающих стены подъездов, насквозь пропахших папиными папиросами и маминой парфюмерией и с не меньшим усердием таскающих всё, что не приколочено.

– … ДИНЬ-ДОН…

Он не любил их, вне зависимости от внешнего вида – и аккуратных толстеньких отличников-всезнаек в очках, и хрупких поэтов-художников с мечтательной поволокой в подслеповатых глазёнках, и до черна загорелых жилистых сорвиголов спартанского воспитания.

– … ПИФ-ПАФ-ОЙ-ЁЙ-ЁЙ…

Он не любил их, вне зависимости от социального положения – и золотых юнцов, скучающих в обществе персональных телохранителей, и вокзальных оборвышей с цепкими глазами и ловкими пальцами.

– … ДИНЬ-ДОН…

Но больше всего на свете он ненавидел девочек типа крошка-барби…

– … У-МИ-РА-ЕТ-ЗАЙ-ЧИК-МОЙ…

Аккуратненько причёсанных, одетых в воздушные кружевные платьица, которые любой нормальный ребёнок благополучно изгадил бы в течение первых же пяти минут, кукольных милашек с фарфоровыми личиками и стеклянными прозрачными глазками, с маленькими аккуратненькими пальчиками – розовый ноготок к розовому ноготку, – с вечно белыми носочками, губками бантиком и ровненькой, как по линеечке, чёлочкой.

– … ДИНЬ-ДОН…

Правда, сумасшедших он не любил намного больше.

Хотя бы уже потому, что в реальной жизни сталкивался с ними гораздо чаще – родной дядюшка со стороны матери, как никак, хотя и считался абсолютно безобидным, любил-таки иногда выскакивать перед самым началом номера на сцену в абсолютно непотребном виде, чем неизменно страшно пугал пожилого дирижёра, невероятно смущал тогда ещё совсем молоденькую тётушку со стороны матери и приводил в полный восторг остальную публику. А двоюродная сестра самого Свена Енсена, например, всю свою сознательную жизнь боролась за предоставление избирательных прав канарейкам, в полной и не подлежащей критике разумности которых не сомневалась ни секунды. И даже основала специализированную академию при построенной персонально для их нужд церкви в рамках какой-то из труднопроизносимых конфессий. Да и сам Свен Енсен под старость крышей ослабел преизрядно.

– … РАЗ-ДВА-ТРИ-ЧЕ-ТЫ-РЕ-ПЯТЬ…

А ещё Марк Червиолле-Енсен не любил считалки.

И ЗАЙЦЕВ!!!

Вернее – ЗАЙЧИКОВ.

– … ДИНЬ-ДОН…

Зайчиков Марк Червиолле-Енсен не любил особенно…

– … ВЫ-ШЕЛ-ЗАЙ-ЧИК-ПО-ГУ-ЛЯТЬ…

Голос был громок и имел ясно слышимый металлический оттенок.

Но всё-таки – это был детский голос.

– … ДИНЬ-ДОН…

Марк заскрежетал зубами и, не рассчитав, задел гаечным ключом какие-то провода. Посыпались искры, запахло озоном.

Половина огонёчков на пульте мигнула и погасла. Жалобно пискнув, отключилась система аварийного оповещения.

Голос продолжал звучать, как ни в чём ни бывало.

– … ВДРУГ-О-ХОТ-НИК-ВЫ-БЕ-ГА-ЕТ…

Марк взвыл и швырнул кожух динамика внутренней связи об пол. Покосился на экран.

Этот экран демонстрировал внутреннее помещение реабилитационного отсека. Славное такое помещение, любо-дорого посмотреть. Травка, цветочки, журчащий по почти натуральным камушкам почти натуральный ручеёк. Пока работал внутренний динамик – имеется в виду нормальная его работа! – ещё и птички пели, и всякие там прочие звуки природы слух услаждать спешили. Отсек потому как был специально предназначен для психологического и физического восстановления лиц, перенёсших острый приступ аста-ксоны.

– … ДИНЬ-ДОН…

Хороший отсек.

Славный.

– … ПРЯ-МО-В-ЗАЙ-ЧИ-КА-СТРЕ-ЛЯ-ЕТ…

У ручья, прямо на траве, был постелен квадратный ковёр. Яркий такой, цветастый. Квадратный. Не очень большой.

Но ведь и девочка была не слишком крупная.

– … ДИНЬ-ДОН…

Она сидела на ковре и играла с неваляшкой.

Игра заключалась в том, что после каждой считалочной строчки она сосредоточенно толкала неваляшку указательным пальцем, и та издавала весьма громкое ДИНЬ-ДОН.

Музыкальное такое ДИНЬ-ДОН.

Очень чистое.

Ре-ми второй октавы…

– … ПИФ-ПАФ-ОЙ-ЁЙ-ЁЙ…

Девочка выглядела типичной девочкой из ночного кошмара – белые носочки, розовое кукольное платьице, губки бантиком. А главное – волосы. Волосы были совсем уж ненатуральными, блестящие, волосок к волоску, и цвет типично кукольный – словно яркий пушистый апельсин присыпали серебряной пудрой.

– … ДИНЬ-ДОН…

И девочка эта явно была ненормальной…

– … У-МИ-РА-ЕТ-ЗАЙ-ЧИК-МОЙ…

Ксона – болезнь коварная.

Судороги крутят такие, что иногда даже кости ломает, а мышцы и связки летят только так. И сосуды, конечно же, рвутся. Куда они денутся? Перенапряжение такое, да к тому же и стенки истончаются, всё одно к одному. Вот и появляются после каждого приступа всякие там капиллярные сетки, гематомы и внутренние кровоизлияния.

А мозг – он такого не любит.

– … ДИНЬ-ДОН…

Рванул один-другой крупный сосуд – и вот тебе готовенький инсульт с последующим параличом и всеми сопутствующими прелестями.

Или, что не лучше – лопнула ко всем чертям пара-другая совсем уж крохотных, ещё в дюжине тромбики засуетились, и вот вам рассеянный склероз с прогрессирующим маразмом и всякими там психозами вкупе, просим любить и жаловать.

Удовольствие то ещё…

– … РАЗ-ДВА-ТРИ-ЧЕ-ТЫ-РЕ-ПЯТЬ…

Особенно – тем, кто рядом находится…

– … ДИНЬ-ДОН…

Девочка играла с неваляшкой вот уже трое суток.

Не отрываясь от этого милого занятия ни на минуту.

Это – нормально, да?!

Вот уже трое суток милая детская считалочка, прерываемая мрачным ДИНЬ-ДОНОМ, непрерывно транслировалась по внутренней связи – внятно, отчётливо, ритмично.

И ОЧЕНЬ, ОЧЕНЬ ГРОМКО…

– … ВЫ-ШЕЛ-ЗАЙ-ЧИК-ПО-ГУ-ЛЯТЬ…

Как ей удалось добраться до динамика и намертво закоротить его – один оракул знает. Психи – они иногда очень изобретательными бывают. И продуманными настолько, что любой нормальный человек ошизеет.

– … ДИНЬ-ДОН…

Просто с ребёнком Марк Червиолле-Енсен ещё бы справился. С трудом и внутренней дрожью – но справился бы. С просто психом – тоже. Ценою множества седых волос и безвозвратно сгоревших нервных клеток, но сумел бы, поскольку дело и раньше имел. Если вести себя с ними, словно с корзиной тухлых яиц, то есть до чрезвычайности нежно и аккуратно, то это срабатывает. Главное – не называть их психами. И обращаться, словно они самые обычные люди, и вся шизня ихняя – вполне нормальное человеческое поведение.

Но – ребёнок, плюс девочка, плюс самого паскудного вида, плюс ещё и сумасшедшая…

Четверо на одного – это уж слишком.

– … ВДРУГ-О-ХОТ-НИК-ВЫ-БЕ-ГА-ЕТ…

Вот уже трое суток Марк Червиолле-Енсен боролся с превосходящими силами противника.

И, разумеется, проигрывал…

Поначалу он пытался просто вырубить динамик, но так и не сумел даже понять, в чём там, собственно, дело. А сегодня от отчаяния и вообще спалил. А заодно и перепортил половину следящего оборудования, автомеханику на две недели работы.

– … ДИНЬ-ДОН…

Он пытался усыпить её саму.

Поначалу – словами и лаской. Потом – подкупом. Потом – угрозами и силой. И, наконец, уже впадая в мрачные глубины отчаяния и начиная понимать тщетность и суету жизни вселенной вообще и его, Марка Червиолле-Енсена, в частности, – при помощи химии.

– … ПРЯ-МО-В-ЗАЙ-ЧИ-КА-СТРЕ-ЛЯ-ЕТ…

Но девочка ещё раз подтвердила диагноз, проявив свойственную всем психам предусмотрительность, и диагност тоже оказался заблокированным.

– … ДИНЬ-ДОН…

Он пытался не обращать внимание…

В конце концов, он же спал в общежитии для студентов под вовсю работающий тивизор или даже при проведении дискотеки на первом этаже, а это что-то да значит, поскольку звукоизоляцией стены студенческой общаги не страдали отроду.

Но и эта затея была обречена на провал, поскольку мощность и тембр динамика внутренней связи были специально рассчитаны опытнейшими специалистами таким образом, чтобы быстро и эффективно разбудить даже спящего после недельного запоя сурка.

– … ПИФ-ПАФ-ОЙ-ЁЙ-ЁЙ…

А сегодня утром он окончательно убедился, что и сам сходит с ума.

Забавно, но это его почти не испугало.

– … ДИНЬ-ДОН…

Ох уж это музыкальное ДИНЬ-ДОН… Тембр действительно самый пакостный. Под такой не поспишь, хоть тресни. Даже если уши зажать. Даже если подушкой накрыться…

– … У-МИ-РА-ЕТ-ЗАЙ-ЧИК-МОЙ…

Гомер врал!

Не видел Одиссей никаких сирен. А если бы видел – только бы его самого и видели, поскольку никакие восковые пробки в ушах против ЭТОГО не помогают, разве что приглушают слегка, но всё равно – слышно…

Марк Червиолле-Енсен знает.

Пробовал.

– … ДИНЬ-ДОН…

Марк вцепился зубами в воротник форменной куртки.

Потянул.

Материя не поддавалась, и он дёрнул, зарычав. Потом дёрнул ещё раз. Всхлипнул. Выплюнул изжёванный воротник.

– … РАЗ-ДВА-ТРИ-ЧЕ-ТЫ-РЕ-ПЯТЬ…

Сегодня утром он попытался опять включить тиви.

Он пытался это сделать ещё вчера, но вырубил сразу же, как только услышал первую фразу.

– … ДИНЬ-ДОН…

А поначалу вроде бы ничто не предвещало кошмара. Шёл какой-то фильм. Красивый такой фильм, синее море, небо безоблачно, яркое солнце в воде отражается… (Хм-м?.. Ассоциации странные… Ладно, проехали).

Синее море, белый пароход…

Пароход действительно был белым. Правда – не пароход, а изящная древняя яхта, ещё моторная, с убранными по случаю слабого ветра парусами. Старинная, даже без антигравитационого покрытия. И сделанная, кажется, из дерева. То ли фильм в стиле ретро, то ли наоборот – последний писк моды

– … ВЫ-ШЕЛ-ЗАЙ-ЧИК-ПО-ГУ-ЛЯТЬ…

На ослепительно белой палубе под парусным тентом сидела молодая женщина в белом костюме.

Сидела, облокотясь на лёгкий белый столик, покачивала белой туфлей на стройной ноге, щурила на солнце тёмно серые глаза. Потом обернулась на звук шагов, посмотрела оценивающе и насмешливо прямо в камеру, изогнула капризно красивые яркие губы.

– … ДИНЬ-ДОН…

– Капитан Енсен, сделайте глупость… Ради меня…

Марк Червиолле-Енсен, действительно дослужившийся в медицинском корпусе до субкапитана, взвизгнул и отскочил от тиви, выдернув провод. Потом нашёл в медкаталоге индекс неразбавленного спирта и выпил полстакана залпом.

– … ВДРУГ-О-ХОТ-НИК-ВЫ-БЕ-ГА-ЕТ…

Он вообще-то не пил. Совсем.

Поэтому после третьего стакана, уже практически утром, сумел себя убедить, что ему просто показалось.

Вернее – послышалось.

Эта сероглазая женщина в белом совсем не то говорила.

Или произошло какое-то дурацкое совпадение – ну ведь бывает же, в самом-то деле!

Правда, для того, чтобы решиться снова включить тиви, понадобился ещё один стакан.

– … ДИНЬ-ДОН…

Шёл боевик, на экране не наблюдалось ни синего моря, ни белой яхты. Рушились здания, взрывались машины, падали тут и там трупы, пули чирикали, словно весенние птички. Пробежал, отстреливаясь, какой-то раненый парень. Короче, Марк совсем было успокоился.

А потом появилась ОНА…

– … ПРЯ-МО-В-ЗАЙ-ЧИ-КА-СТРЕ-ЛЯ-ЕТ…

Эта.

В белом которая.

Замотала головой, заломила руки, закричала отчаянно:

– Енсен, Енсен, мы погибли!..

Правда, сейчас она была уже вовсе не в белом, но какая, к дьяволу, разница, если это точно была она?!!

Марк разбил экран каблуком ботинка.

Он не закричал – голоса не стало.

– … ДИНЬ-ДОН…

Сумасшествие, выходит – штука острозаразная…

– … ПИФ-ПАФ-ОЙ-ЁЙ-ЁЙ…

Марк Червиолле-Енсен посмотрел на себя в маленькое зеркальце, закреплённое над погасшим пультом.

И увидел мерзкую небритую рожу маньяка-убийцы с красными мутными глазами и стекающей из угла перекошенного рта слюной.

– … ДИНЬ-ДОН…

Марк Червиолле-Енсен посмотрел вокруг.

И увидел развороченные останки двадцать восьмой станции, явно свидетельствующие о нападении пиратской эскадры и десятка хорошо вооружённых и мастерски обученных диверсантов-террористов.

Посмотрел на выведенный из строя диагност, испорченные динамики, погасший пульт, сломанную кофеварку.

Кофеварка оказалась последней каплей.

– … У-МИ-РА-ЕТ-ЗАЙ-ЧИК-МОЙ…

Марк Червиолле-Енсен вздохнул и сдался.

По захламленному коридору прошёл к медотсеку, разблокировал двери, потянул на себя створки.

Спросил устало:

– Чего ты хочешь?

Девочка толкнула пальцем неваляшку, издав очередное мерзкое ДИНЬ-ДОН. Подняла кукольную головку. Из-под серебристой чёлочки оценивающе смотрели кукольные глаза, прозрачные мёртвые пуговки цвета имбирного эля.

Марк Червиолле-Енсен содрогнулся.

Глаза моргнули. Сощурились. Кукольные губки сложились бантиком. Голосок был невыносимо капризен:

– Шлюпку.

Станция Кляйн
Теннари

На Станции Кляйн Теннари задержался несколько дольше, чем рассчитывал.

Тут так и хочется ещё разок недобрым словом помянуть полторы сотни орущих, неугомонно скандалящих и чертовски изобретательных личностей несовершеннолетнего возраста, но поминать их недобрым словом было бы несправедливо, поскольку именно в данном конкретном случае они-то как раз были абсолютно не причём.

Виновата оказалась профессиональная вежливость.

А детишки вели себя как раз-таки на редкость приятно. То ли притомились за растянувшуюся на почти что сутки дорогу, то ли израсходовали все тщательно приготовленные пакости залпом, в самом начале. То ли подействовала отвлекающим фактором незапланированная остановка у Двадцать Восьмой медбазы со всеми сопутствующими обстоятельствами – ещё бы! Такое приключение не каждый год случается, то-то остальные обзавидуются!..

Да и конец пути – это всегда гораздо легче, чем начало. В профильные лагеря Астероидов детей распределяют компактными группками по десять-пятнадцать человек, и каждую тут же подхватывают персональный воспитатель с помощником-стажёром из старших практикантов, размещают группами ещё при посадке, никакой путаницы или давки. Спрятаться на катере тем, кто полёт продолжить желает, практически негде, так что и с этой стороны никаких неприятностей – сколько принял на борт в порту Хайгона, столько и сдаёшь с рук на руки, тютелька в тютельку… С шестой группой, правда, небольшая заминка вышла, пока документы сверяли, но и то ненадолго. Сверили, отметились, и всё. Долго, что ли?..

Меньше часа. Всё вместе.

И ещё через четверть, уладив профессиональные формальности, отметив прибытие и получив подтверждение на отпуск, Теннари неожиданно для самого себя вдруг оказался перед проблемой этического плана.

Чисто технически улететь с Астероидов он мог немедленно, этим же челноком, не в меру любопытный пилот всячески намекал, что отнюдь не прочь повторить крюк до Двадцать Восьмой медбазы благого дела и собственного удовольствия ради, так что с этой стороны сложностей не предвиделось.

Сложность была в том, что формально отпуск Теннари начинался только через сутки…

Это было общеприняая практика, сутки после прилёта сопровождающий ещё считался на работе, но никому бы и в голову не пришло требовать в течение этих самых суток от него исполнения своих профессиональных обязанностей. Люди на Станции Маленькая работали понимающие, с детьми дело имеющие повседневно, и сутки эти предоставлялись человеку для того, чтобы мог он немного прийти в себя, успокоить истрёпанные перелётом нервы и элементарно выспаться.

Никто не стал бы обвинять Теннари в нарушении служебной дисциплины, отправься он в отпуск на сутки раньше. Более того – многие так и делали, это не то чтобы поощрялось, но нарушением не считалось и карательных мер за собой не влекло.

Но всё-таки…

Теннари не был воспитателем. Теннари был медиком.

К тому же – рыцарем Ордена, а это организация почти военная, не поощряющая дисциплинарные нарушения даже в столь малом.

И поэтому он вежливо отклонил любезное предложение пилота, мотивируя свой отказ необходимостью составления отчёта для дирекции. С отчётами пилот был явно не в ладах, если судить по его вмиг сочувственно поскучневшей физиономии, и потому расстались они вполне дружески, но достаточно быстро.

Разумеется, не в отчёте было дело. И задерживаться на Станции дольше необходимого минимума Теннари не собирался, поскольку странная тревога почему-то упорно не хотела никуда уходить из его подсознания, хотя никаких рациональных объяснений подобного самовольного захвата чужой территории да и самой своей сущности предъявлять не желала с не меньшим упорством.

Бред?

Бред.

И всё-таки.

Всё-таки…

Шестая группа была сдана с рук на руки в неполном составе.

Впервые за все годы его практики…

Вроде бы и не его вина.

Вроде бы и сделал он всё, что мог.

Вовремя понял, вовремя купировал приступ, насколько это вообще было возможно. Вовремя нашёл ближайшую медбазу и сам запрограммировал диагноста, не надеясь на стандартные меры.

Что же тогда?..

Двадцать восьмая эта – база вроде неплохая неплохая, во всяком случае, не из худших, реабилитирующий отсек выше всяких похвал. Аста Ксона штука неприятная, но летальные исходы при ней редки, особенно, если обнаружили и локализовали вовремя. Ну, разве что при старческих истончившихся сосудах да изношенном сердце.

Но тут-то – не тот случай.

Можно даже больше сказать – совсем не тот случай…

Ещё при первом взгляде он удивился отсутствию синяков, и потому анализ сделал более расширенный. И результату уже не удивился.

А чему удивляться, если «Антиксоновский коктейль» продаётся в любой припортовой аптеке, и среди молодёжи пользуется повышенной популярностью из-за побочных эффектов, схожих с лёгким наркотическим опьянением? И не запретить ведь, они же не туфту продают – настоящий и прошедший все положенные испытания состав, действительно укрепляющий стенки сосудов и снижающий постксоновский травматизм, да вот только для того, чтобы концентрация этого коктейля в крови достигла необходимого уровня, выпить его следует не менее двух литров, что уже проблематично. И не снимает он боль, и, вопреки повсеместному заблуждению, от тошноты тоже не спасает. Но кого волнуют такие мелочи? Никого…

Ну – поддалась девочка модному веянию, приняла за компанию на грудь пару склянок… Ну – оказалась эта её блажь очень даже к месту… случайно… Мало ли бывает счастливых совпадений? Порадоваться за девочку дружно, и забыть благополучно…

Так что же тогда?

Опасность рецидива?

Ещё больший бред.

Не бывает у Ксоны рецидивов. Во всяком случае – на поверхности пусть даже и астероида, не зря же все спасательные медбазы именно на них собачили, если уж подходящей планеты под боком не оказывалось.

Откуда же тогда взялось это крайне неприятное и очень смутное ощущение какой-то неправильности. Неточности. Неверности. Несоответствия.

Ошибки…

Оно возникло ещё там, на станции. И с тех пор никуда не исчезло. Хотя и яснее не стало.

Усилилось только.

Врачебной ошибки?..

Ну, это, братцы, уже даже на бред не тянет.

Что он, ксоны не видел, что ли?!..

Типичная ксона, пробы негде ставить, а что симптоматика странная – так это тоже вполне объяснимо, Макс сказал, что она вот уже почти неделю жила на одной минералке и витаминах, диета такая. Идиотизм, конечно – куда ей ещё худеть?! – но у каждого свои тараканы.

Вот только сон этот её, разве что…

Спать во время приступа Аста Ксоны – всё равно, что спать в работающей электромясорубке. Или бетономешалке.

Нереально, короче.

Попробуй как-нибудь – сам поймёшь, почему.

Что же это за гадостью баловалась она в предполётную ночь, если утром даже ксона сумела разбудить её только через шесть часов, а кровь больше напоминала гремучую смесь всевозможной дряни и выглядела скорее как специально приготовленный образец из пособия по токсикологии?

И это – Ани, девочка-пай, которой и о существовании-то всякой такой мерзости известно быть не должно!..

Так что растерянность Теннари скорее носила характер растерянности исследователя, вдруг обнаружившего на месте тщательно простерилизованной десятками всевозможнейших способов лабораторной салфетки носовой платок, причём многократно использованный.

Чувство, хорошо знакомое любому педагогу.

Проблема, конечно, малоприятная. Но скорее психологическая, чем медицинская. В конце концов, он же не воспитатель, в души подопечных лезть не обязан. Ошибся. С кем не бывает?

Стоит ли гнать волну?..

Если трезво разобраться – у Теннари не было ни малейших оснований для срочного возвращения на Двадцать Восьмую медбазу. По сути, поступив на эту самую базу, Ани перестала быть его подопечной, перейдя под опеку МЕДАСа, так что и тут оснований не было.

Оснований не было.

Предчувствия – были.

А Теннари слишком долго имел дело с детьми, чтобы не доверять своим предчувствиям. Тем более, если орут они истошно дурным голосом на всю галактику, пусть даже из-за истошности этой и не понять – о чём именно орут…

И потому, душевно распрощавшись с пилотом, Теннари прямым ходом отправился в отделение МЕДАСа, точнее – в центр экстренной помощи при этом самом отделении, намереваясь воспользоваться полномочиями Сопровождающего и реквизировать реабилитационный глайдер. Уж эти-то действия с врачебной этикой находились в полнейшем соответствии!

Вот тут оно и началось…

Сначала оказалось, что ни одной машины с реабоксом в данный момент на базе нет.

Жаль, что хвалёные предчувствия его на этот самый «данный момент» взяли выходной. Иначе, только услышав эти слова, он бы сразу же развернулся, даже не попрощавшись, и, пробежав половину дороги бегом, ещё бы вполне успел заскочить на челнок к вящей радости любознательного пилота.

Но Теннари не уловил в словах об отсутствии катеров никаких особо тревожных намёков, и весьма благосклонно отнёсся к предложению диспетчера «немножко подождать», поскольку в любой момент какой-либо из них может и вернуться.

Он прождал четыре часа.

Потом робко усомнился в правильности своей трактовки профессиональной этики и навёл справки в транзитном отделе.

И узнал, что доставивший его челнок вот уже три с половиной часа как отправлен назад.

Начав наводить справки – очень трудно остановиться. Теннари и не остановился.

И обнаружил, что в ближайшие две недели нет ни одного рейса, направляющегося с любого из Астероидов в сторону Двадцать восьмой медбазы. Даже приблизительно в ту сторону…

Забавно, но это его в тот момент даже порадовало. Поскольку отпала необходимость решать и сомневаться. Если выбора нет – то волей-неволей придётся блюсти эту самую этику, начал ежели уж…

Он прождал ещё двенадцать часов.

И лишь для того, чтобы обнаружить полнейшее и вопиющее несоответствие бокса на вернувшемся глайдере не только межпланетным медстандартам, но и простейшим требованиям гигиены и техники безопасности.

Впав в весьма непривычное для себя состояние ярости, он посредством диспетчера выдернул из тёплой семейной постели дежурного медмеханика, который искренне полагал, что дежурить на базе при отсутствии катеров – излишество и дурь, после чего тихим и вежливым голосом нагнал на пожилого, толстого и очень мирного отца семейства такого страха, что тот клятвенно обещал справиться с ремонтом за три часа.

Ну – четыре от силы.

Но Теннари, войдя в раж, оказался не способен остановиться так быстро. Провёл полную инспекцию катера, после чего принялся за базовое обеспечение, и успокоился только тогда, когда полностью обновлён и перезагружен оказался весь фонд диагноста.

За четыре часа механик не справился.

Бледнея и заикаясь, он твердил о своей полнейшей невиновности в этих прискорбных обстоятельствах, поскольку необходимой схемы на базе МЕДАСа не оказалось, пришлось заказывать у соседей, ещё три-четыре часа, и он все наладит, там и работы-то осталось – раз плюнуть, хотите – сами проверьте…

К этому времени вернулись уже четыре катера, но боксы на двух из них были в ещё худшем состоянии, а на одном – так и вообще отсутствовал. Это можно вполне понять – здесь не то место, где регулярно встречается аста ксона. Ксона – не понос, который может прихватить вас за задницу где угодно и когда угодно. Она или есть – или нет.

И если она есть – вы сразу же это обнаружите. И вы, и окружающие вас пассажиры, и уж тем более – базовые врачи. При первом же вашем визите на орбиту той несчастной планеты, которая имела трижды несчастье быть вашей родиной, а теперь окажется к тому же ещё и местом пожизненного заключения.

Теннари не удивился бы, узнав, что за все четыре с половиной сотни лет существования базы МЕДАСа на Астероидах здесь не было ни одного случая.

И не будет, пока дети здесь только проходят осеннюю практику, а не занимаются рождением новых детей…

Любое дело, будучи начато, когда-нибудь заканчивается, и ремонт не является исключением. Какой бы сложности он ни был.

Теннари утешал себя этой мыслью ещё часа два, сидя в жутко неудобном кресле зала ожидания. Потом проснулся.

И понял, что за прошедшие три с половиной часа у него страшно затекла левая рука, да и ноги неплохо было бы размять, проверив заодно, насколько соответствует реалиям сегодняшнего дня мысль о конечности любого начинания.

Оказалось, что соответствовала. И, что оказалось совсем уж приятной неожиданностью – вполне.

Вот только пилот не соответствовал совершенно.

Пилот – существо вполне понятное.

Во всяком случае, предсказуемое.

В том смысле, что, воспользовавшись временным выпадением грозного начальства из реальности, он сумел не только тихонько улизнуть в ближайший бар и к великому для себя удовольствию набраться преизрядно, на жизнь свою тяжёлую жалуясь всем, кто имел неосторожность оказаться рядом, но и подраться там от души с кем-то, на жизнь свою обиженным ничуть не менее.

И, как результат, сейчас благополучно отсыпался в полицейском участке, вконец ублаготворённый и довольный собой и окружающими.

Вывести Теннари из себя не удавалось ещё никому. За все десять лет его работы в интернате. А это, простите, от трёхсот до пятисот (в особо урожайные) ходячих неприятностей ежегодно.

И, видит Оракул, они пытались!..

Он не стал орать на диспетчера: «А куда вы смотрели?!!», топать ногами и скандалить в участке. Просто объяснил ситуацию весьма понятливым полицейским, не лишённым некоторых человеческих слабостей, отнюдь не худшей из которых является злорадство. И пошёл обзванивать остальных пилотов.

Правда, полицейские оказались куда более понятливыми и злорадными, чем он ожидал, и, когда через полчаса вызванный из отгула пилот второго катера явился на базу, там его уже ожидал подвергнутый тотальной очистке организма коллега – мокрый, как мышь, злой, как чёрт и трезвый, как стёклышко.

Но и тут улететь не удалось.

Потому что произошла пересменка.

И новый диспетчер, проверив по комму и обнаружив, что полномочия Теннари закончились больше часа назад, сделался вдруг ужасно бдительным и потребовал немедленно покинуть помещение всем посторонним, не имеющим документально заверенного права находиться во вверенном его попечениям ужасно секретном и так далее.

Ни о каком полёте, разумеется, и речи быть уже не могло.

Теннари не стал скандалить. Оставил рапорт и заявку на катер, уверенный, что никуда дальше мусорной корзины эта заявка у бдительного диспетчера не проникнет.

Зашёл в контору интерната, где на него посмотрели с лёгким недоумением, но дубликат рапорта и заявки всё-таки приняли.

Поинтересовался наличием каких-либо приятных изменений в расписании ближайших гражданских рейсов и почти не огорчился, узнав, что подобных нет и в помине.

И пошёл отсыпаться.

Потому что все равно делать больше было нечего…

Ему удалось поспать около двух часов.

Да и то только потому, что сначала его пытались отыскать в личном отсеке или других подходящих местах интерната, и лишь потом догадались проверить припортовую гостиницу.

Двадцать восьмая автономная медицинская база не вышла на связь в установленное время.

И на аварийные вызовы тоже не отвечала…