Текст книги "Те, кого нет (СИ)"
Автор книги: Светлана Климова
Соавторы: Андрей Климов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)
– И что же потом? – спокойно спросила она.
Он начал что-то возбужденно объяснять, а она вдруг перестала слышать и понимать. В ушах зашумело. Слева над височной костью толчками, с нарастающей силой, запульсировала боль.
Ксения коснулась кончиками пальцев ледяного виска, потерла, прикрыла ладонью глаза и не увидела, как Валентин мгновенно насторожился. Теперь он уже ни на миг не отрывался от ее лица.
– Почему же вы не пошли вместе? – глухо спросила Ксения.
– Не мне вам объяснять, какие подростки упрямые…
– Все равно нельзя было бросать девочку на берегу одну. Это неправильно.
Валентин пренебрежительно отмахнулся:
– Правильно, неправильно… Спит ваша девочка давным-давно и видит десятый сон. Вы понятия не имеете, что это за характер! Повздорили мы, как водится, из-за пустяка – в какую сторону повернуть, чтобы выбраться. Я предлагал идти вдоль берега. Говорю: встретим кого-нибудь, люди подскажут. А Марта уперлась и ни в какую – нужно в чащу, через лес, там должна быть дорога… В конце концов развернулась и ушла. Так что не я ее, а сама племянница меня бросила. Что ж мне – силком ее волочь? Я разозлился, плюнул и пошел, как собирался. И оказался прав. Наткнулся на рыбака, тот переправил меня в Шауры. Правда, вот – перемазался весь, угодил в болотину… Благодаря вам возвращаюсь… в человеческий облик, так сказать, – голос Валентина напрягся.
Ксения снова потерла ноющий висок, провела рукой по волосам и, не глядя в его сторону, потянулась к пачке «Мальборо», лежащей рядом с пепельницей на кухонном столе.
– Вспомнил! – вдруг с облегчением воскликнул Валентин, перехватывая ее запястье и крепко сжимая. – Мы тут беседуем, а меня все допекает: где же это я с вами раньше виделся? И вот – вспомнил! В поезде, в двухсотсемидесятом, Севастополь – Санкт-Петербург. Я работал проводником, а вы ехали с мальчиком. И точно таким же жестом пригладили волосы, когда я принес чай… Верно?
– Отпустите руку, – негромко проговорила Ксения.
Он мгновенно разжал пальцы.
Она взяла сигарету и, щелкнув зажигалкой, проговорила:
– Да. Больше того, Валентин Максимович, мы с вами вместе полночи разыскивали по всему поезду этого мальчика, моего сына. Его звали Тимур, и он исчез, когда я неожиданно заснула. А этого со мной никогда не случалось, и не могло случиться просто так.
– Что, вы говорите, произошло? Я как-то смутно припоминаю…
– Ох, только не надо лгать! – устало остановила его Ксения. – Все-то вы отлично помните… И не повышайте, пожалуйста, голос. У меня болит голова, к тому же разбудите мужа… Вы сами сказали, что узнали меня. – Она закашлялась и погасила сигарету. – И происшествие было не из тех, чтобы смутно припоминать, поскольку дело касалось непосредственно вас. Ребенок бесследно исчез из вагона, который вы обслуживали, причем один, без напарника. Тот, по вашим словам, загрипповал, и вам приходилось управляться за двоих. Это я тоже почему-то запомнила… А когда проснулась после полуночи и не обнаружила рядом Тимура, то сразу же постучала в ваше купе. И вы, Валентин Максимович, мне мгновенно открыли, хотя перегон был длинный и в других вагонах проводники спали. Скажу сразу: я помню всю эту кошмарную ночь по минутам, по секундам. Мы с вами в поисках Тимура прошли от головы до хвоста состава, осматривая плацкартные вагоны, каждый туалет, тамбур, служебку, все закоулки, прислушиваясь, не донесется ли детский голос из-за запертых дверей в спальных вагонах, а вы тем временем настойчиво убеждали меня не поднимать шум до утра. Мол, мальчик обязательно найдется, уснул где-нибудь, набегавшись. Однако я все-таки бросилась к начальнику поездной бригады… Вообще-то, в тех обстоятельствах вам следовало бы вышвырнуть меня на насыпь вслед за Тимуром. Потом туда же отправить наши вещи – и дело с концом. Шито-крыто. Могли бы спокойно отдыхать…
– Что за чепуха? Простите, не припомню, как вас зовут?
– Ксения… И вы все время твердили: Ксения, не плачьте, успокойтесь, все будет хорошо, мальчик найдется. Где-нибудь спит, утром все образуется. И впрямь образовалось…
– Но я-то тут при чем? – вскинулся Валентин. – Действительно, мы с вашим сынишкой немного поболтали о том о сем, когда вы задремали. И я вам об этом говорил. Он расспрашивал о поездах… В последний раз я его видел, когда мальчик отправился в ваше купе, а я начал мыть стаканы и прибираться. Верхний свет был погашен, горели ночники. Потом я заперся у себя в служебном купе – нужно было слегка вздремнуть перед длинной стоянкой в Запорожье, я же один на весь вагон. Тут вы и постучали… Все это я подробно изложил в рапорте начальнику пассажирских сообщений, а затем следователю транспортной прокуратуры. Меня вызывали несколько раз, пока шло расследование. Разве не было доказано, что это просто несчастный случай?
– Кого интересует это вранье? – не выдержав, закричала Ксения. – Несчастный случай! Это вы убили Тимура. Столкнули его на рельсы, потому что… Потому что мой сын просто не мог самостоятельно открыть дверь тамбура, и уж тем более высунуться из нее на ходу! Вы убийца, и можете не сомневаться, рано или поздно я это докажу…
– Богом клянусь! – Валентин вскочил, с грохотом отшвырнув стул. – Это несчастный случай, я не имею к нему никакого отношения. Вы просто сходите с ума, Ксения!
– Я не верю вам, – судорожно вздрагивая, проговорила она. – Ни на грош. Я только одного не могу понять: зачем? Зачем вы это делаете? Кто вы такой? Сначала Тимур, теперь эта несчастная девочка, Марта… Может, и другие… Не молчите, ответьте мне: почему?..
Валентин был в полной панике. Растерянно глядя на мгновенно распухшее и подурневшее лицо Ксении, он лихорадочно подыскивал какие-то слова, чтобы успокоить женщину. Проклятый идиот! И дернуло же его сунуться именно в этот дом! Почему он сразу не узнал ее среди гостей Савелия? Эта полоумная вбила себе в голову дурацкий бред и не оставит его в покое… Теперь их уже двое против него – девчонка и Ксения. Не зная, как выпутаться из этой ситуации, он все еще продолжал стоять на месте, вцепившись побелевшими пальцами в трубчатую спинку кухонного стула.
Выручил его хозяин дома.
Иван Алексеевич, в пестрых пижамных штанах, грузно возник на пороге, протирая припухшие с похмелья глаза, и, слегка заплетая языком, осведомился: «Что тут з-за шум, Ксюша? Ты п-почему не спишь?» Женщина стремительно бросилась к двери. На ходу она обернулась к Валентину и процедила сквозь зубы: «Убирайтесь отсюда! Чтоб духу вашего не было!»
Не дав мужу толком осмотреться, она вытолкала его в коридор и, плотно прикрыв двери, повела в спальню. Там, сама уже едва держась на ногах, она проговорила, прилагая огромные усилия, чтобы голос звучал мягко и убедительно:
– Вечно тебе чудится шум, Иван! Спи, я просто вышла попить. Сейчас вернусь, только погашу свет…
Когда она снова вошла в кухню, Валентина там уже не было. Он словно растворился в густом и плотном ночном воздухе; лишь над плитой покачивались пустые плечики, на которых сохла его рубашка. Ксения сняла их, держа двумя пальцами, как зачумленные, осторожно положила на подоконник, закрыла окно и придвинула стул к обеденному столу.
Она ничего не слышала: ни шагов, ни щелчка автоматического замка калитки. Он просто метнулся на улицу, прикрыв за собой, и на этом – все!
Мучительное сожаление охватило ее. Теперь она никогда не узнает о последних минутах жизни сына. И будет вечно терзаться проклятыми вопросами, на которые никто никогда не даст ответа…
Бормоча: «Дура полоумная! Не трогал я твоего мальчишку, пальцем не коснулся…» – Валентин обернулся и со злостью пнул ногой калитку. Маслянисто щелкнул замок.
Куда теперь? Стоя спиной к ограде участка Красноперовых, он растерянно озирался в полной темноте. Фонари в поселке уже не горели, но на востоке мутно серело. Успев заметить, как на веранде и во всем доме, куда его занес слепой случай, погас свет, Валентин повернул и зашагал вверх по улице, смутно припоминая дорогу. Где-то через квартал асфальт кончится и широкая бетонка сама приведет его к шлагбауму и посту охраны. А если пойти в другую сторону, рано или поздно он окажется на автобусной остановке в Старых Шаурах…
Никакой вины перед Ксенией он не чувствовал. Мальчик был замечательный – умненький, доверчивый, живой, лукавый и страшно подвижный. У него и в мыслях не возникло… просто протянул руку, погладил по смуглой, тугой, с темным румянцем щеке… Убийца? Никто бы не посмел так его назвать, даже знай он всю правду. Судьба в мелочах повторила, заново проиграла, теперь уже без его участия, то, что случилось давным-давно, когда он еще только начинал на Транссибе.
Распахнутая дверь тамбура, мокрая тьма, свист в ушах и грохот колес, в котором начисто глохнет любой, даже самый отчаянный вопль…
Ядовитый вкус наслаждения он помнил и сегодня, хотя прошло уже столько лет с той ночи, когда ему точно так же пришлось остаться в вагоне одному. Но не по собственной воле – его напарница Оксана тайком сошла в Омске делать аборт и лишь на обратном плече маршрута вернулась – зеленая, как недозрелый крыжовник, и едва волочащая ноги.
Пацан сел после Тюмени, на разъезде, где стояли всего минуту, с билетом до Перми. На вид ему было двенадцать, не больше, но позже выяснилось, что на самом деле он на пару лет старше. Его никто не провожал. Нутром Валентин мгновенно почуял, что в засаленной сумке подростка – серьезные деньги, что это курьер, безымянная пешка в чьем-то бизнесе, скорее всего, связанном с дурью. А ближе к ночи он взял мальчишку в оборот – не из-за денег, хотя позже все-таки пришлось их забрать, а от сумки избавиться.
Полупустой вагон несся, когда в запертом служебном купе щуплым куренком этот дурачок трепыхался у него в руках, шипя бессмысленные ругательства и размазывая слезы по грязному, перекошенному гримасой лицу. Потом трусливо заныл, но в конце концов притих, они даже попили чайку с карамельками и мирно разбежались бы покемарить, если бы поезд на перегоне между Тюменью и Екатеринбургом то и дело не останавливался. Стоянки были короткие, по две-три минуты. В вагон лезли без билетов какие-то тетки с мешками, похмельные работяги и желтые молчаливые китайцы с горами баулов. Пакостный отрезок. Когда все опять затихло, он направился в тамбур с веником – прибрать грязь, которую нанесли садившиеся ночью пассажиры.
Тот паренек, вытянувшись, как струна, неподвижно стоял в тамбуре, глядя в темное стекло двери. Там отражалось узкое бескровное лицо с провалами на месте крепко зажмуренных глаз. Кровь снова бросилась Валентину в голову, он отшвырнул веник, цепко сгреб мальчишку за тощее плечо правой, а левой стал лихорадочно возиться с мелкими пуговицами – на новых форменных брюках, плохо пошитых, неудобных в ходу, молний еще не полагалось. От возбуждения Валентин едва не потерял сознание – и все-таки получилось!
Только когда все было кончено, расслабленный и слегка ошалевший, он дал слабину.
Пацан достал его своими сопливыми угрозами, истерикой и отчаянием, смешанным со страхом, что все может повториться еще не раз, а до Перми далеко. Но даже не это, не то, что он совершенно не сопротивлялся, – все последующее произошло неожиданно и заняло считанные секунды. Валентин, больше уже не обращая внимания на парнишку, распахнул входную дверь вагона, чтобы вымести мусор. Поезд, гремя и раскачиваясь, мчался, а каким-то поддатым работягам с нефтепромыслов вздумалось под самое утро подымить в тамбуре соседнего вагона. Мальчишка дернулся туда, сделал едва приметный шажок, крикнул, – ничего не оставалось, как вытолкнуть его навстречу несущейся в темноте насыпи…
Ну вот – наконец-то Валентин понял, куда двигаться. Поначалу ошибся, его занесло в какой-то тесный переулок, окончившийся тупиком и бесноватой овчаркой, с хрипом кидавшейся на проволочную ограду. Но теперь он точно знал, где шлагбаум, – под ногами стелились гладкие бетонные плиты, а далеко впереди желтел свет в окне будки охраны.
…Сына этой Ксении звали Тимур. Все точно. И на первый взгляд не было ничего общего с тем, давним, почти забытым.
Поздним вечером они сели вдвоем в его вагон – на южных направлениях он предпочитал работать в плацкартных. Места у женщины с мальчиком оказались в первом купе, сразу за служебным. В том, где обычно до самого отправления держат броню по линии Минобороны, МВД и спецслужб.
Две нижние полки – красивая синеглазая молодая женщина в пестром открытом сарафане и непоседливый мальчик лет восьми в майке и шортах. Оба загорелые, довольные, слегка утомленные проводами, напутствиями и объятиями шумного татарского семейства. Горбоносый бровастый старик татарин – Валентину он запомнился как-то отдельно – о чем-то без конца клокотал, кивая клювом, как сердитый ворон.
Он сразу почувствовал к обоим пассажирам симпатию. Молодая женщина осталась в вагоне, а ее сынишка спрыгнул на перрон… «Тимур, вернись немедленно!» – крикнула она, тут же появляясь в тамбуре. «Там же дышать нечем, мама, – запротестовал мальчишка. – Жарища! Я пока постою на перроне с проводником…» – «Не волнуйтесь, – посмеиваясь, произнес Валентин, – я пригляжу за парнем. До отправления еще девять минут…»
Ксения неохотно скрылась в вагоне, а он спросил у парнишки, умеет ли тот играть в шахматы. «Еще бы! – ответил Тимур, взглянув надменно. – А что?» – «Приходи ко мне в купе, когда освобожусь, сыграем, у меня есть дорожные. Купил во Владивостоке…» – «А вы и там бывали?» – оттаял мальчишка. Валентин кивнул. «Приду! Расскажете про Тихий океан?» – сверкнули жемчужные влажные зубы и улыбка во весь рот…
Когда отправились, все пошло обычным порядком: билеты, постельные комплекты, беготня по вагону; но что заставило его, обычно такого осторожного, тщательно обдумывающего на людях каждое слово, каждый шаг, потерять голову? Какой демон толкнул бросить таблетку в стакан с чаем, который заказала Ксения, а затем настороженно вслушиваться, что происходит в соседнем купе?
Тимур, когда мать уснула, сыграл с Валентином пару партий в шахматы, проиграл, заскучал и отправился чистить зубы. Потом улегся на свою полку, уже застеленную Ксенией чистой домашней простыней поверх сыроватого железнодорожного комплекта, но тут же вскочил. Валентин был ни при чем – мальчишке не спалось. Такой уж он уродился: любопытный, непоседливый и вездесущий. В следующие полчаса он буквально замучил его расспросами: что и зачем в вагоне, почему не работает это и отчего нет того-то. Опять ненадолго прилег, свет уже был погашен, стемнело, а на первой же стоянке выскочил к нему на перрон и больше не отходил…
«Тут я и слетел с резьбы, – поморщился Валентин, невольно ускоряя шаг. – Завелся, как последний пидор. Ведь говорил себе: затихни, не надо этого, ты разве не помнишь, что было за Тюменью? А в Бикине? Забыл, почему тебе пришлось валить оттуда? Как собственный брат чуть не уложил тебя из нарезного ствола своего штуцера?..»
Он остановился, озираясь и бормоча под нос, – нервы зашкаливали, но пост у въезда в Шауры отсюда был уже хорошо виден.
…Не отходил. Вцепился, как клещ: «Ну мне совсем-совсем не хочется спать, дядя Валентин, честное слово! Я еще побуду в тамбуре с вами, чуть-чуть… А можно эту дверь открыть? Ну пожалуйста, я только монетку брошу, на память… Ух ты, здорово, – земля едет!..»
И он, битый-перебитый дурень, повелся, пошел на поводу, и у кого – у настырного малолетки! После тяжелой духоты вагона, где, как всегда, не работала вентиляция, свежий воздух будто начисто выдул мозги. Трепещущая на ветру легкая маечка, влажный разрез яркого рта, восторг в черных глазищах, взмах смуглого кулачка с зажатой монеткой, которую Тимур добыл из кармашка шортов… черный проем за приоткрытой тяжелой дверью… Уже ничего не соображая, он обхватил мальчишку за плечи, притиснул к себе горячей спинкой – такого крепкого, шелковистого, слегка припахивающего детским потом. И тут щенок неожиданно вывернулся, бешено зыркнул и выкрикнул: не смей меня трогать, ублюдок проклятый! Оттолкнул Валентина обеими руками, слегка подался назад, нога в пляжном шлепанце соскользнула с рифленого стального порожка и… все. Исчез. Как никогда не бывало.
После истории с Тимуром он больше года ни на кого не мог смотреть. Словно ослеп и оглох – так потрясла и испугала его эта нелепая смерть. А тогда сил хватило только на то, чтобы разыграть спектакль перед Ксенией, отвести ей глаза, и на продуманное вранье во всех инстанциях, с которыми пришлось иметь дело. А потом постараться все забыть.
Тем более что совсем рядом у Сергея и Александры подрастала Марточка, племянница, и неторопливая охота за ней с каждым днем становилась все более волнующей и острой. К тому же он привязался к ней по-настоящему…
Теперь нужно с ходу отключить поток бессвязных мыслей и образов, выкинуть всю лишнюю беллетристику из головы и собраться. Это он умел как никто – освоил еще в интернате, давным-давно. Если бы не научился, одному богу известно, где бы был теперь.
Перед шлагбаумом находилась слабо освещенная площадка. Свет был и в застекленной будке, где, по идее, должен дежурить охранник. Когда Валентин приблизился, откуда-то выскочила желтая дворняга и преградила ему путь, показывая слюнявые клыки. Он попробовал двинуться – пес залаял, и пришлось остановиться.
Наконец из будки показался охранник – здоровенный детина в камуфляже и со складной дубинкой на поясе. Вспыхнул мощный фонарь, луч уперся прямо в глаза Валентину. Он слепо заморгал, оставаясь на месте. Одновременно рука в брючном кармане торопливо отделяла от скрученных тугим роликом баксов купюру.
Называть свое настоящее имя он не собирался. И историю свою опять чуток подправил – до встречи с местным браконьером. Будто бы приехал с приятелями, остановились на той стороне озера, выпили, заблудился, мобильный остался в машине, позвонить парням не получится, потому как наизусть номеров не помнит… Может, можно с кем-то договориться, чтобы отвезли в город – утром на работу, облом…
Охранник хрипло, до хруста в челюстях, зевнул, прищурился на предрассветное небо и сказал: «Сто».
– Что сто? – не понял Валентин.
– Зеленых, – коротко ответил детина.
Он кивнул и услышал: «Жди здесь…»
Пес, настороженно следивший за переговорами, сразу потерял к нему интерес.
Пока его не позвали к вынырнувшему из сумерек со стороны поселка синему «опелю» с тонированными стеклами, Валентин успел сбегать в лесок и облегчиться. После чего отделил еще одну купюру и сунул в задний карман брюк. Осталось, следовательно, две девятьсот. Главной удачей было то, что он, где бы ни был, держал ключи от дома при себе – это стало привычкой еще в ранней юности.
Охранник сгреб сотню. Дверца распахнулась, и Валентин погрузился в темное, мягкое, пахнущее какой-то тропической чепухой нутро «опеля». Впереди в подголовник водительского кресла был надежно впаян крепкий, коротко стриженный молодой затылок. Звучала негромкая музыка.
Как только машина тронулась, Валентин прикрыл глаза и едва не прослезился. Покой и блаженство – вот и все, что он сейчас чувствовал. До самого города он продремал и ответил лишь на единственный вопрос, с которым к нему обратился водитель: на какой улице его высадить.
Валентин Смагин так никогда и не узнал, что тот, кто за какие-то сорок минут доставил его в город к самому подъезду их с Александрой квартиры, – один из племянников мужа Ксении Красноперовой. Старые Шауры буквально кишели их многочисленными родичами. Однако самому Ивану Алексеевичу начиная с той ночи надолго стало не до родни. То, что творилось с женой, испугало его до полного отрезвления.
Он редко позволял себе лишнее, однако накануне на юбилее Смагина не смог отказать полковнику с его бесконечными «еще одну, чтоб не ржавело». Слишком уж нервничал сосед, так что временами и не узнать. Обычно деловитый, подтянутый, быстрый, полковник производил впечатление человека уверенного и всегда уравновешенного, но сегодня что-то было не так. Мутное напряжение витало в воздухе пополам с тревогой и напускным радушием. С трудом пережив вместе с женой собственную трагедию, Иван Алексеевич такие вещи чувствовал моментально, однако чужих тайн знать не желал и всячески избегал сложностей в отношениях с неблизкими ему людьми. Жизнь представлялась ему ясной, простой и печальной; у него была прочная крыша над головой, приличная работа и женщина, которой он был предан. Все остальное его не касалось…
Погасив свет на веранде и в кухне, Ксения вернулась в спальню и начала раздеваться, почему-то швыряя вещи на пол, что было совершенно не похоже на нее. Поначалу Иван Алексеевич подумал, что жена все еще раздражена его вчерашним перебором. Поэтому, преодолевая головную боль и резь в желудке, он попросил не сердиться на него – так уж вышло, Смагин настаивал, беспрестанно наполнял рюмки, а он не мог противиться, впав в какой-то тупой столбняк.
– Ксюша! – окликнул Иван Алексеевич. – Ну, ты уж, дорогая, не сердись на меня, безмозглого…
Жена стремительно обернулась, и в свете ночника он увидел ее залитое слезами и сведенное судорогой бледное, как стена, лицо. Широко открытым ртом Ксения хватала воздух, не в силах произнести ни слова. Он отшвырнул одеяло, вскочил и бросился к ней.
Такое уже бывало. Впервые – после похорон Тимура, потом изредка повторялось, но не часто, и он знал, что делать. У нее внезапно останавливалось дыхание, судорога перехватывала горло, начиналась аритмия, холодели конечности. Необходимые лекарства, прописанные врачом, у которого Ксения последние двенадцать лет наблюдалась, были под рукой. Иван Алексеевич опрометью бросился к тумбочке, где обычно хранились шприцы.
Приступ ему удалось снять, и довольно быстро, однако то, что произошло потом, повергло его в полное замешательство. Он не знал, что предпринять, потому что жена повела себя совершенно необычно. Вместо слабости после приступа, смущенной улыбки и медленно возвращающегося румянца, за чем обычно следовал неглубокий, но целительный сон, Ксения, по-прежнему бледная, полураздетая, с лихорадочно блестящими глазами, начала метаться по комнате, время от времени разражаясь хриплым смехом. Наконец, остановившись, она выкрикнула: «Воды, дай мне пить!» и, всхлипнув, снова заходила из угла в угол.
Иван Алексеевич кинулся в кухню за минеральной, вернулся, подал стакан, жена жадно осушила его, позвякивая зубами о тонкое стекло, и глухо произнесла:
– Все, меня больше нет, я ухожу к сыну, прощай!
– Ксюша, тебе нужно прилечь, – жалобно начал он, – тебе станет легче, лекарство поможет, все пройдет… А я завтра побуду с тобой, никуда не поеду. Немного погуляем, сходим к озеру…
– Что ты мелешь, Иван? – она взглянула на него, презрительно морщась. – Все эти годы я искала его, понимаешь? И вот – нашла. Сам нашелся… И ничего не смогла сделать, даже просто уничтожить не сумела. Варила кофе, подавала бутерброды…
– О чем ты говоришь, милая? – растерялся он.
– Ты не догадываешься? Ну конечно, тебе никогда ни до чего не было дела… Только что здесь побывал убийца нашего сына… – Ее тоскливый взгляд остановился на чем-то позади мужа, но когда Иван Алексеевич попытался осторожно обнять ее за плечи, Ксения резко вздрогнула и оттолкнула его руки. – Уйди, ради бога. Не трогай меня. Убирайся!..
Он растерянно вернулся в кухню, чтобы снова наполнить водой стакан. Нужно дать ей снотворное; он знал, где лежат таблетки, которые она тайком от него пила. На столе стояла пустая чашка с остатками кофейной гущи, пепельница полна окурков, Иван Алексеевич опустошил ее и поставил в мойку вместе с чашкой. Кофе… – подумал он, – если Ксения пила его среди ночи, это вполне могло спровоцировать приступ. А мысли о сыне ее и без того никогда не покидали.
Прежде чем направиться в спальню, Иван Алексеевич поднялся наверх, отыскал в блокноте номер телефона врача и, совершенно позабыв о времени, позвонил в город. Несмотря на то что часы показывали четыре двадцать, его выслушали. Врач подробно расспросил о состоянии своей пациентки и какие именно препараты принимала Ксения. Потом, подумав, добавил:
– Вот что, приезжайте-ка вы, голубчик, прямо с утра. Часов в девять. Я уже буду в клинике, и для вашей жены найдется местечко. Давненько мы с ней не видались…
Ивану Алексеевичу почудилось, что из спальни донесся какой-то вскрик, он с трудом уловил слова врача и попросил повторить.
– Попробуйте успокоить жену, дайте ей обычной валерьянки, а с утра – прямо ко мне. В девять, как договорились…
Ксения, к его великому облегчению, больше не металась, а смирно лежала на своей половине кровати, свернувшись калачиком. Она тихо плакала, время от времени бессвязно вскрикивая. И ничуть не сопротивлялась, когда Иван Алексеевич приподнял ее, повернул родное, но неузнаваемое лицо к себе и вложил в закушенный рот несколько желтых таблеточек. Жена покорно, хоть и с трудом, проглотила, запив водой.
Он укутал ее пледом, поставил будильник на шесть тридцать и лег рядом, зная, что сна больше не будет.
Ксения вскоре затихла, подтянув свои круглые смуглые колени почти к подбородку, – как ребенок в материнской утробе. Напоследок она пробормотала и вовсе несуразное. Что-то вроде: «Марта, детка, ну где же ты бродишь?..»
5
В тот момент, когда Валентин усаживался на корме старой плоскодонки, Марта уже жалела о том, что сгоряча утопила его мобильный. По крайней мере, она могла бы позвонить Родиону. Ему, и никому другому, потому что возвращаться в Шауры она не собиралась, а номер Родиона помнила – в конце две семерки и два нуля. Он подсказал бы, как отсюда выбраться, и, возможно, понял бы, зачем она все это сделала.
Она еще не решила, как поступить дальше, но когда перед ней в темноте поочередно всплыли бледные лица матери и отца, внезапно вспыхнула, до боли стиснула кулаки и пробормотала: «Сделайте одолжение, оставьте меня в покое хотя бы сейчас!..»
О Валентине она больше не думала – почему-то была уверена, что все-таки добилась своего. Его просто больше нет. Как будто, пытаясь поймать прыгающим кургузым стволом пистолета его фигуру, она метила не столько в него самого, сколько в тот образ, который сидел глубоко внутри нее, вызывая непроходящую тошноту.
Далеко позади на берегу остались плед, который ей сейчас очень пригодился бы, какая-то еда и ее старая зеленая бейсболка с вышитой надписью «Oxford». Но возвращаться ради этого не стоило, а пытаться отыскать катамаран, который течение унесло неизвестно куда, уже бесполезно. Хотя, если бы она знала, где он болтается, доплыть туда ей ничего не стоило.
С катамараном вышло то же, что и с мобильным: она оттолкнула его от берега, ни секунды не размышляя, чтобы окончательно, как ей казалось, отрезать Валентину путь к возвращению. И если бы сейчас кто-нибудь спросил Марту, чего, собственно, она пыталась добиться, затевая всю эту странную и опасную игру, которая могла кончиться совсем иначе, она бы не смогла подобрать точных слов, чтобы дать ответ или просто описать свое состояние. Потому что в ее совсем не книжном лексиконе просто не было слова «отчаяние».
«И вы тоже, пожалуйста, – уймитесь!» – приказала Марта тупым спазмам, время от времени принимавшимся терзать низ ее живота. Кровь, так испугавшая ее поначалу, больше не текла, но чувствовала она себя по-прежнему раненой и разбитой. Но не беспомощной, и точить слезы по этому поводу не собиралась. Хорошо еще, что в заднем кармане шортов нашелся носовой платок. Он тоже промок, но, тщательно отжав, Марта затолкала его в мокрые трусики, что, по крайней мере, на какое-то время дало ощущение безопасности. Если бы ей сейчас предложили загадать желание, оно оказалось бы очень простым.
Странная штука – человеческие отношения в этом мире, подумала она, чувствуя, что вот-вот ее начнет бить дрожь. Сырая одежда, туман с озера, тьма, клубящаяся в зарослях, – вполне достаточно. К тому же быстро холодает. Однако она не позволила дрожи овладеть собой. Не имело смысла трястись, когда от нее требовалось совсем другое. Она пока еще не знала, что именно. Но мысль, которую она поначалу отбросила с тем же омерзением, с каким отбрасывают гусеницу, свалившуюся за шиворот, снова вернулась.
Чужой сказал правду. А это значит, что теперь все по-другому. И даже сама она больше не та Марта, которую она знала, а кто-то совсем не похожий на нее. Не известный даже ей самой. Может быть, она наделала кучу ошибок, но, так или иначе, перемены уже произошли, и с этим ничего не поделаешь. На мгновение она почувствовала жалость к тем, кто остался в поселке. Особенно к отцу – а как еще его называть? Он всегда относился к ней с неловкой нежностью, защищал от резких, порой совершенно необъяснимых и часто несправедливых нападок Александры, которые только теперь получили свое объяснение. Все встало на свои места. Просто у нее никогда не было собственного ребенка – вот в чем дело. И Александра всегда была против нее, Марты.
Она вздрогнула – в зарослях картаво и неприязненно вскрикнула какая-то птица. Не сейчас. Лучше пока спрятать мысли об этом подальше, чтобы потом во всем разобраться. Первым делом нужно найти какую-нибудь тропу в этих зарослях, которая рано или поздно приведет ее к дороге, пусть хоть проселочной. А там будет видно. Но для того, чтобы туда войти, нужен был толчок, что-то более сильное, чем простой страх заблудиться окончательно.
У воды Марта всегда чувствовала себя спокойнее, чем где-либо. Это была ее собственная стихия, как у какой-нибудь там русалки, но такой вода стала только после того, как она сумела окончательно преодолеть себя.
Внезапно Марта вспомнила один из недавних вечеров дома, когда за ужином в кухне собрались все, и ей было велено не тащить свои бутерброды в комнату, а посидеть «по-человечески». Дядюшка Валентин жевал энергично (чего стоила одна эта его гнусная манера раскрошить котлету и перемешать с макаронами, поливая кетчупом пополам с майонезом!), и вдруг принялся раздраженно жаловаться на грубость и неряшливость племянницы, на отсутствие у девчонки уважения к старшим и прочее в том же роде.
Александра подняла брови, взглянула исподлобья и тут же взялась ее щучить. Марта буквально задохнулась. Не от обиды, а от того, что невозможно никому рассказать, что вытворяет здесь этот тип в то время, когда их нет дома. Ни малейшего шанса. Ни один из них не поверит и не поймет, как день ото дня ей все страшнее оставаться с ним наедине. Если бы они любили ее по-настоящему, если бы были настоящими родителями – разве посмели бы усомниться, что она говорит правду? Тем более что даже в тот вечер налицо были улики – синяки на запястье: он перехватил ее, вывернувшись из-за угла в прихожей, и впился цепкой обезьяньей лапой. Имелся и фиолетовый след от болезненного щипка пониже плеча, старательно спрятанный под рукавом футболки.
