Текст книги "Те, кого нет (СИ)"
Автор книги: Светлана Климова
Соавторы: Андрей Климов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)
И тут все опять же не просто. Савелий с его деньгами и понтами, как бы высоко ни залетал, и думать не мог ни о чем подобном. Ни когда гонял молодых на плацу в своем батальоне, ни на штабной должности, ни позже. Потому что, в отличие от всего остального, вагон – суверенная территория. Безразлично: общий, плацкартный, купейный, спальный. Понимание приходит только со временем, хотя и постоянно носится в самом воздухе, пропитанном железнодорожной гарью и вонью. Пока состав гремит на стыках, в нем нет другого хозяина и другой власти, кроме проводника.
И пусть те, кто не соображает, зарубят на носу: проводник – это не официант, не уборщик и не билетер в автобусе. Пассажир в пути находится вне времени, ни с чем не связан, единственное доступное ему пространство – вагон. А сутки-двое – целая жизнь. Поэтому он во всем зависит от того, кому подконтролен вагон. Как заложник.
И дело совсем не в жидком чае, теплом пиве, паршивой водке, постельном белье или замене верхней полки у туалета на нижнюю во втором купе. Все это хлам, не имеющий значения.
Тут другое. Прикол в том, что проводник на этой территории – и сила, и закон. И как в глухой тайге, может сделать с пассажиром, в особенности с тем, кого взял без билета, все, что угодно. Опустить по полной или дружески поднять до себя, превратить поездку в ад кромешный, сдать линейным ментам на глухом полустанке – да хоть за попытку снять на камеру мобилки любой из мостов, таможне по подозрению на контрабанду, пограничникам при пересечении границы, оставить без денег и вещей, а если понадобится – вообще избавиться от надоевшего персонажа.
Реальных полномочий – как у языческого бога. Ровно столько, чтобы самодержавно править мирком на колесах, где не только свои политика и экономика, но и любовь, и ненависть, и сама смерть.
Нечего и говорить, что так бывает далеко не везде и не всегда. Но возможность-то существует, как всегда есть возможность, что вместо «китая» пассажиру по ошибке сунут чистый комплект белья.
Кто не верит, может поинтересоваться статистикой происшествий на железной дороге. Мелочь в расчет не берем, но по-крупному сорок процентов – бесследные исчезновения. Человек выехал из пункта А, в пункт Б не прибыл. Почему, спрашивается? По не выясненным обстоятельствам, которые никто выяснять не собирается. Растерянные родичи, если таковые найдутся, могут не суетиться, вопрос закрыт.
И что же это такое вдруг стряслось?
Никто не знает, кроме проводника. А тот молчит. Поэтому только дурачье думает, что проводник с его нищенской зарплатой, густым недосыпом и злостным гастритом в придачу – жалкая сошка. Что даже в поезде над ним куча начальства, а сам он никто и звать его никак.
Кто-нибудь видел его, начальство? То-то и оно. А проводник – вот он, весь тут, рядом, под и над.
Дело зашло так далеко, что Валентин и сам испугался. Потому что временами стал терять контроль над собой. В вагоне он все время находился в состоянии агрессивного возбуждения и не всегда мог поручиться за себя. Что само по себе могло плохо кончиться. Он больше не должен был так рисковать. Если власть хотя бы над одним человеком, как говорят, развращает, то он достиг крайней точки.
Без особых, впрочем, усилий. Пассажиры в большинстве и сами вели себя как заложники. Заискивали и унижались. Хвалили – лучший, мол, проводник на свете, другого такого не встречали. Типичный «стокгольмский синдром», если кто понимает, о чем речь.
Только при мысли о том, что пряталось в духоте и коричневом сумраке вагонного прошлого, его душа как бы отдергивалась и замирала, будто не в силах ни вспомнить, ни даже вообразить случившееся. И просыпаясь по ночам то дома, в своей комнате, то в служебном купе под гул и перестук колес, он коченел от ужаса. Не от того, что боялся разоблачения и наказания, – все концы давно обрублены, жизнь равнодушно проследовала дальше, а от того, что он – это он сам, а не кто-то другой, и все, что с ним произошло, – произошло именно с ним, не приснилось, не привиделось, а – действительно было.
От этого дрожало и ухало в яму сердце, простыни намокали от пота.
На самом деле ему требовалось одно – что-то вроде стоп-крана. Раз уж обычные тормоза отказывались служить. И он сразу, с первого взгляда на девушку, которая попросилась в его вагон на занюханной станции Завасино, с первых же ее слов, понял, что она для этой роли годится на все сто. За эти годы он научился кое-что понимать в людях, хотя и ошибаться поначалу приходилось не раз и не два…
Он снова поискал глазами Наталью и успел зафиксировать только ее легкую фигуру в коротком платьице, неторопливо удалявшуюся через лужайку по направлению к большому дому. Савелий как раз послал ее за чем-то – до него только что донесся хмельной голос старшего брата, отдававший распоряжения.
«Невеста!» – Валентин едва сдержал довольную усмешку.
Никакая невеста не была ему нужна. Этого только не хватало! А требовалась ему верная, преданная, все понимающая, а главное, умеющая молчать напарница. В Наталье все это он почуял с ходу. Теперь оставалось ее сломать, подчинить себе, как это делалось в детдоме с мелкой пацанвой, и превратить в точного и ответственного исполнителя его воли. А заодно – в надежное прикрытие.
Это он умел. Ну а если сюда приложатся и некоторые скромные забавы – тоже неплохо. Особенно в рейсе.
Часть третья
1
Наташе случалось видеть, как это происходит. Правда, в другой жизни. До суда и всего, что за ним последовало.
В любом застолье наступает момент, когда шумная разношерстная компания, разогретая спиртным и острыми блюдами, внезапно начинает распадаться на мелкие группки. Уже забыт повод, по которому собрались, и разговор сворачивает на далекие от конкретной свадьбы или юбилея вещи. И если поначалу жующие и произносящие тосты похожи на многоголовую гидру, у которой половина голов чужие друг другу, и подчиняются суровому патриархальному ритуалу, – по мере продвижения к фруктам, десерту и кофе все отчетливее проступают лица и характеры.
Но не это было важно. Люди, собравшиеся у Смагиных, занимали ее ровно настолько, насколько сама она становилась объектом их внимания. Оттого поначалу она все время держала в поле зрения Валентина – краем глаза, исподтишка: он то и дело отвлекался от беседы с Сергеем Федоровым, отыскивал ее, где бы она ни была, и приклеивался липучим, неотвязным, как жеваная резинка, взглядом.
До поры до времени на нее постреливал глазками и прокурор Шерех. Она его интересовала, но, к счастью, не сама по себе. Еще до того, как гости расселись за столами, прокурор подозвал к себе Наташу и вполголоса задал пару вопросов, ответов на которые не получил. Это его не удовлетворило. И теперь, как только она появлялась с очередным блюдом или переменой тарелок, ловил ее в прицел своих золотых, подозрительно поблескивающих окуляров, словно продолжая молчаливый допрос…
Место рядом с дочерью Федорова, где до того сидел Родион, пустовало. Девочка ерзала, дважды уронила вилку, а когда Наташа принесла чистую, заметив попутно, что еда на тарелке перед ней почти не тронута, взглянула исподлобья и промолчала.
Мать Марты, по-прежнему делавшая вид, что впервые видит Наталью, была увлечена беседой с соседкой по столу. Похоже, она из тех, кто решает мелкие проблемы самым простым способом – выбрасывает их из головы. Тем более что есть вещи посерьезнее, чем заморачиваться на какую-то постороннюю девицу.
Все это время Наташе приходилось курсировать между домом и беседкой. Основные блюда доставлялись из кухни – что-то томилось в духовке, что-то поджидало своей поры в холодильнике, требовались то лед, то какая-то особая вода для прокурора, то соус, который следовало подогреть до определенной температуры, следя, чтобы, боже упаси, не подгорел.
Юбилейный процесс катился, как по рельсам, если б не духота, не взмокшее на спине платье и не каблуки, застревавшие в гравии дорожек.
Примерно к тому моменту, когда компания за столом начала разваливаться на группки, Наташа окончательно почувствовала себя невидимой. Теперь она больше никого не интересовала, превратилась в пустое место, в прислугу, до которой никому нет дела, и даже Валентин, занятый разговором с Федоровым, перестал следить за ней. Это было большим облегчением.
Савелий Максимович поискал глазами жену, не нашел, поднялся со своего места и стал пробираться к выходу. Юбиляр уже основательно принял, но держался прямо, осанисто, и лишь с побагровевшего лица не сходило упрямое выражение, а лохматые брови хмурились, словно он решал в уме задачку с дробями.
Слегка вразвалку хозяин дома направился к очагу, воздух над которым дрожал и струился, поддернул манжеты и, наклонившись, принялся разравнивать припорошенные пеплом угли витой кованой кочережкой. Сын расстарался – все как положено, лучше не надо. Савелий Максимович разогнулся, ища взглядом жену. Полные щеки блестели от жара, а лоб тут же осыпало мелким бисером.
– Максимыч, дорогой ты наш! – зашумели за столом. – Куда ты девался? Мы тут как раз собрались поднять за твою даму сердца!..
– И очень даже отлично. Еще поднимете, – проворчал Смагин. – Никуда не денется дама. А покуда – антракт. А за ним, как водится, – гвоздь программы.
Инна Семеновна уже спешила к нему с объемистой посудиной из темного стекла, в которой с вечера были замаринованы ломти белужьего бока вперемежку с крупными очищенными тигровыми креветками. Смагин принял, вооружился лопаткой и начал ловко метать рыбу и креветок на решетку – будто карты сдавал.
Зашипело, взвился душистый дымок, мужчины начали подтягиваться к очагу – поглазеть, хотя никто, в отличие от того, как это обычно бывает, не совался с советами к юбиляру. Хозяйка тем временем отправила Наташу собрать использованные тарелки и бегом принести дюжину чистых, но не на стол, а прямо к очагу, а сама с озабоченным видом скрылась в доме.
Наташа обернулась в три минуты, отметив про себя: обе мойки уже с верхом полны грязной посуды; а когда шла со стопкой тарелок, Савелий Максимович поманил ее к себе.
– Где там у нас беленькое сухое?
– На сервировочном столике, – услышал он в ответ. – Совиньон и калифорнийское. Ну и на столе бутылки две-три, початых. Только оно уже все теплое.
– Так, – хозяин ловко перевернул шеренгу уже почти готовых креветок. – Одну откупоренную давайте сюда. Остальное, сделайте любезность, забросьте в морозильник на кухне. Минут на десять, не больше. Потом подниметесь ко мне в кабинет, найдете в баре две бутылки «Арарата» и все мигом на стол. Только берите «капитана» – он там где-то справа стоит.
– Капитана? – переспросила Наташа.
– Ну, – нетерпеливо сказал хозяин. – Чего непонятного? Четыре звезды на этикетке. И лимоны не забудьте – пару штук.
Она пожала плечами и принесла бутылку с вином, в которой оставалось меньше трети, и полковник, прикрыв горлышко большим пальцем, принялся обрызгивать дымящиеся ломти, прежде чем перевернуть рыбу на решетке, а потом отставил опустевшую бутылку. Наташа, прихватив вино с сервировочного столика, направилась к дому – должно быть, в двадцатый раз за сегодня.
Семь минут – ровно столько и нужно, чтобы присесть, перевести дух и спокойно выкурить сигарету, пока перестанут ныть щиколотки. Новые босоножки оказались с характером.
Она уже сделала несколько шагов по дорожке, ведущей через центральную часть лужайки, но, заметив на полпути оживленно беседующих Сергея Федорова и Валентина, свернула и обогнула лужайку по периметру. Смагин-младший жестикулировал, явно был на взводе, и сталкиваться с ним сейчас Наташе не хотелось.
К главному входу в дом она подошла со стороны флигеля, в котором ночевала. Взбежала по ступеням, оглянулась, четко зафиксировав, что Валентин далеко и, кажется, вообще ее не заметил, и нырнула в дверь, ведущую на террасу, а затем в холл.
Миновав коридор, Наташа снова оказалась в кухне. Поставила бутылки, которые все еще крепко прижимала к груди, на барную стойку, вернулась и прикрыла за собой дверь. Затем подошла к окну, взглянула, одновременно чиркая зажигалкой, и глубоко затянулась. Гости и хозяева кучковались вокруг беседки и очага, – оттуда доносились громкие нетрезвые мужские голоса.
Зато в доме было тихо – и она слышала эту глубокую, спокойную тишину всем телом.
Морозильник едва различимо бормотал в углу. Ему вторил большой холодильник. Из крана срывались капли, шлепаясь в пустую салатницу. Наташа отошла от окна, распахнула морозильник и плашмя, одну за другой, стала класть бутылки с вином на свободную верхнюю полку. Пока она ходила за ними, морозильник запищал, предупреждая, что температура растет, нервно замигал зеленым огоньком. Девушка вздрогнула – звук был пронзительный, какой-то птичий. Пришлось поторопиться.
Покончив с этим, она взглянула на стенные часы, опустилась на обитый коричневой кожей угловой диванчик, на спинке которого висела чья-то сумочка, сбросила босоножки и, наслаждаясь минутой покоя, вытянула ноги, пошевеливая онемевшими пальцами. Сигарета сама собой сгорела наполовину – и к такому куреву, слишком легкому, тлеющему, как бикфордов шнур, Наташа тоже никак не могла привыкнуть. Но едва расслабилась, как тут же вспомнила, что нужно еще сбегать наверх.
Пришлось снова обуваться. Она погасила окурок, еще раз мельком взглянула на часы, помня наставления хозяина, и вышла.
Вернувшись в холл, Наташа поднялась на второй этаж, размышляя по пути о том, что вот – никак не выбрать время, чтобы трезво и всерьез обдумать все, что за сегодняшний день успело произойти и накопиться. На угрозы Валентина ей было наплевать, однако он в любую минуту мог повести себя агрессивно, а скандал в присутствии хозяев, да еще с сеансом «разоблачения», ей совершенно ни к чему.
К кабинету Савелия Максимовича она направилась не через столовую и коридор, а через просторную бильярдную, которая и сама по себе ей нравилась, к тому же такой маршрут был короче. Повернула бронзовую ручку в форме рубчатого шара – накануне сама начищала до блеска – и переступила порог, слегка робея, как и в первый раз, от всей этой зоологии на стенах. Прошлась вдоль стены, мимоходом потрепала жесткое ухо кабана-секача, взглянула на чистую поверхность стола и оставшийся включенным компьютер. Должно быть, хозяин кабинета спешил, выпроваживая своего юриста, и она не собиралась ничего здесь трогать.
Обойдя объемистый передвижной бар, вплотную придвинутый к письменному столу, Наташа присела на корточки – для этого пришлось подтянуть повыше узкое платье – и открыла дверцу правого отделения. Левое было с небольшим холодильничком и автоматом для изготовления льда, в правом Савелий Максимович держал напитки, не нуждающиеся в охлаждении.
«Два капитана, два капитана…» – бормотала она, как стишок, перебирая разнокалиберные бутылки, пока не нашлась та, что с четырьмя звездочками и силуэтом библейской горы. Где-то должна стоять и вторая, хозяин говорил определенно, и вряд ли мог ошибиться. Странно, но старую книжку про двух капитанов, такую трогательно-старомодную, она впервые прочла не где-нибудь, а в колонии – там она пользовалась необыкновенной популярностью. Не меньшей, чем пухлые романы Аниты Шрив или фильм про бессонницу в Сиэтле, который крутили там каждую субботу.
Наташа выставила коньяк на стол, включила подсветку в баре и снова углубилась в его недра. И тут же застыла. Должно быть, она бессознательно продолжала чувствовать тишину в доме, и теперь эту тишину что-то нарушило.
Сначала Наташа решила, что ошиблась. Однако прошло несколько секунд, и звук повторился. Кто-то шел, очень медленно и осторожно ступая, по коридору со стороны столовой. Не меняя положения, она подняла голову, вслушиваясь. Шаги затихли, словно тот, кто только что поднялся по лестнице из холла, раздумывал, куда направиться. Или кого-то искал.
Наташа бесшумно прикрыла дверцу бара. Мелькнула суетливая мысль: можно взглянуть в окно и по тому, кого недостает среди столпившихся у беседки и вокруг столов, определить, кто сейчас стоит в коридоре в пяти шагах от двери кабинета.
Однако времени ни на что уже не оставалось. Неужели Валентин снова ее выследил? От этого Наташу охватила паника, дыхание сбилось, во рту появился металлический привкус. Что теперь делать? Что дальше? – спросила она себя.
За окном пронесся порыв ветра, тяжелая штора на окне вздулась и опала, зашумела крона сосны, росшей возле угла дома. Но даже сквозь этот шум, проникавший через приоткрытое окно, Наташа услышала, как шаги возобновились, и это окончательно лишило ее способности рассуждать.
Оставались считанные мгновения. Вместо того чтобы выпрямиться и занять оборонительную позицию, она лихорадочно огляделась вокруг. Между тыльной стороной письменного стола и широким подоконником был просвет шириной меньше полуметра. Опустившись на четвереньки, Наташа втиснулась в этот просвет, немного проползла вперед – туда, где становилось совсем тесно, потому что стол стоял под углом к стене, и замерла в таком положении.
«Трусливая идиотка, – сказала она себе, стараясь сладить с дыханием. – Интересно, как ты это объяснишь, если сейчас в кабинете появится хозяин?»
Правда, верилось в такое с трудом. Походка Савелия Максимовича была совсем иной. Он был из тех мужчин, под которыми скрипят даже хорошо пригнанные половицы и ступеньки.
Оттуда, где теперь находилась Наташа, будто сквозь длинную подворотню, был виден только кусок толстого светлого ковра, да и тот частично загораживала опора кожаного вращающегося кресла, вплотную придвинутого к столу с противоположной стороны. Еще она подумала, что если вошедший потянется за бутылкой коньяку, которая осталась стоять на письменном столе, то непременно ее обнаружит.
Нелепая идея, но она ничего не могла с собой поделать. Просто на секунду потеряла ощущение реальности. Оставалось только прикрыть веки, попытаться взять себя в руки и плыть по течению. Раз уж сама загнала себя в угол.
В этот момент дверь широко открылась. Наташа вздрогнула, однако никто не вошел. Тот, кто крался по коридору, молча стоял на пороге, оглядывая кабинет и не делая ни шагу вперед. Словно насмехался над ней.
Наташе стало страшно. Скрюченное в неудобной позе тело казалось наэлектризованным, однако она не шевелилась, напряженно вслушиваясь и ничего не слыша, кроме оглушительных ударов собственного сердца.
Легкие шаги пересекли ковер и замерли возле стола. В поле зрения появились зеленые кеды подросткового размера, мускулистые икры, покрытые ровным загаром и золотистым пушком, круглая коленка с подсохшей корочкой ссадины.
Марта?.. Она-то что здесь делает?
Вместе с невыразимым облегчением Наташа почувствовала досаду: девчонка заставила ее пережить страх и унижение, каких она давно не испытывала. Она уже была готова выбраться из своего убежища, превратив все в шутку, в забавное недоразумение, но что-то ее остановило.
Марта слегка отодвинула в сторону кресло. Затем под крышку стола нырнула ее рука и оказалась прямо перед Наташиным лицом. Пальцы девочки нашли небольшой хромированный крючок, прикрепленный снизу к столешнице, и нетерпеливо ощупали его. До этой минуты Наташа вообще не замечала эту штуковину, и Марта словно указала девушке на нее.
Крючок был пуст, хотя наверняка для чего-то предназначался, и рука разочарованно удалилась. Сейчас девочка заглянет под стол, и обе они окажутся нос к носу. Наташа уже была способна с юмором смотреть на нелепую ситуацию.
Этого, однако, не произошло. И она догадалась почему. Потому что крючок предназначался для ключей. А ключи в данную минуту торчали в замке верхнего ящика правой тумбы письменного стола. Марта это заметила точно так же, как заметила Наташа, едва войдя в кабинет и направляясь к бару. Ключей было два, на увесистом бронзовом кольце, причем второй явно не имел отношения к письменному столу.
Точно: до нее донеслось короткое позвякивание. Затем зеленые кеды переместились слева направо, и Наташа услышала, как ключ скребет по металлу, проворачивается раз, другой, а затем еще кое-что: маслянистый щелчок и короткое попискивание хорошо смазанных петель.
Кроме письменного стола, в кабинете запирался только плоский стальной шкафчик, наглухо приваренный к вмурованным в стену кронштейнам. Тот самый, который заинтересовал Наташу еще тогда, когда она впервые здесь оказалась, но спросить о его назначении так и не решилась.
Она и сейчас никак не могла поверить, что стала свидетелем того, как девчонка-подросток орудует в кабинете своего родственника, словно бывалый домушник. Что ей там понадобилось?
Нестерпимо хотелось пошевелиться, сменить позу. Мышцы рук и бедер жгло, будто они были набиты тысячами мелких иголок, спина разламывалась. Но это было по-прежнему невозможно: теперь придется дождаться, пока Марта возьмет то, за чем пришла. А сама она не должна вмешиваться, что бы здесь ни происходило.
Наконец девчонка нашла то, что искала. Послышалась короткая возня, затем дверца стального ящика закрылась, ключ повернулся в замке, и Марта снова оказалась у письменного стола.
Здесь вышла заминка. Вместо того чтобы вернуть кольцо с ключами туда, где оно находилось до ее появления, Марта остановилась. Секунду раздумывала, а затем отперла ящик и начала рыться в содержимом.
Что она там делала, Наташа не могла видеть. Однако действовала Марта спокойно и сосредоточенно, словно по заранее намеченному плану. Без всякой спешки. Задвинув ящик, она, очевидно, протерла полированную поверхность вокруг замочной скважины салфеткой, уничтожая отпечатки, скомкала ее и уронила под стол, но нагибаться за бумажным комочком не стала.
Затем пересекла кабинет, приоткрыла дверь, выглянула в коридор – и через секунду быстрые шажки пронеслись по коридору и заглохли на каменных ступенях лестницы. Дверь кабинета затворилась словно сама собой; все продолжалось не больше трех минут.
Наташа машинально потянулась за скомканной салфеткой, зажала в кулаке и, постанывая, выползла из-за стола. Разогнулась, немного постояла в раздумье, потирая ноющий висок, сунула бумажку в карман фартука и принялась за поиски второго «капитана».
«Арарат» нашелся сразу – будто давно стоял наготове и ждал ее.
Вниз она спускалась бегом. Нужно было срочно вытащить вино из морозильника. Прошло уже больше четверти часа с того момента, как Савелий Максимович отправил ее с поручением, и передохнуть ей так и не удалось.
Вытащив холодные как лед и неожиданно ставшие неподъемными бутылки, она отыскала в кухне плетеную корзинку, составила в нее вино и коньяк и направилась к выходу, даже не вспомнив о лимонах.
И только когда уже спускалась по ступеням к лужайке и водоему, ища взглядом и не находя Марту, ее вдруг охватило странное смешанное чувство. Будто она опять влипла во что-то очень серьезное.
Хотя пока еще было не ясно – во что.
2
Аккуратный садовый прудик, обложенный мшистыми каменными глыбами, пришелся Федорову по душе. Здесь было уютно. Можно было присесть на скамью и спокойно посмотреть на зеленоватую неподвижную гладь, покрытую листьями водных растений. У самого дна стоят тяжелые нездешние рыбы, которых видишь лишь изредка, а в сумерках включаются цветные фонарики подсветки и слышно, как журчит прозрачная вода, сбегая по двум каменным уступам в водоем.
Устроить такое было не просто, однако Савелий Максимович не пожалел ни сил, ни средств.
Федоров рассчитывал хоть немного побыть в одиночестве, поэтому почувствовал легкую досаду, когда обнаружил возле водоема соседку Савелия и Инны, ту самую, которую они с Валентином исподтишка рассматривали и оценивали.
Поворачивать было поздно – получилось бы слишком демонстративно, поэтому он спросил разрешения присесть, устроился рядом и вытащил сигареты. Возможно, несколько суетливо, потому что смутился, как мальчишка.
Как только женщина обернулась на его голос, выяснилось, что она необыкновенно привлекательна. И лицо, и руки – легкие, с небольшими, словно точеными кистями, какие изредка встречаются у полных женщин, и блестящие вьющиеся от природы волосы, и густо-синие внимательные глаза, и чуть припухшие губы, тронутые помадой, – все останавливало взгляд. Гладкое обручальное кольцо, тонкая золотая цепочка с крестиком на смуглой шее с едва проступившей сеточкой легких морщинок. Ничего этого он не увидел за столом, не дал себе труда разглядеть, а тут еще и Валентин с его «сеансом разоблачения»… Ей можно было дать и меньше сорока, и больше: явно из тех, кто не скрывает возраста; и только цыганистое, чересчур пестрое платье с глубоким вырезом женщине совершенно не шло.
Неожиданно она привстала, огляделась и вполголоса попросила у него сигарету.
– Иван Алексеевич не любит, когда я курю, – просто объяснила женщина, затягиваясь глубоко и с нескрываемым удовольствием.
В одном шурин оказался прав: никакого маникюра, ногти подстрижены коротко, как у тех, кто много работает на клавиатуре или играет на музыкальном инструменте.
– Приходится прятаться, – продолжала она, – а сигареты я забыла. Мы спешили, потому что все утро я провела на кладбище у сына. Сейчас ему было бы почти столько, сколько вашему племяннику…
Значит, она знала, кто он такой. Федорову было неловко расспрашивать об умершем сыне, поэтому, извинившись, он поинтересовался ее именем-отчеством – оказалось, что женщину зовут Ксения Асадовна, – и перевел разговор на водоем: мол, нелегко, должно быть, поддерживать в нем режим, очищать воду и прочее.
– Так это же Иван Алексеевич и строил, – сдержанно улыбнулась женщина. – Все просто, как в школьной задачке про бассейн с двумя трубами… у нас такой же, может, чуть поменьше. – Попутно выяснилось, что ее муж был гидротехником, специалистом, каких на пальцах можно перечесть. И в этом Валентин дал маху. – Савелий Максимович, как только мы познакомились, сразу же захотел что-то в этом роде. Мы с вашей родней легко сошлись, уж и не знаю почему – ведь мы с мужем теперь живем очень замкнуто…
Она попросила у Сергея еще одну сигарету, покосившись в сторону беседки.
Ксения Асадовна, оказывается, по материнской линии была родом из балаклавских греков, а отец ее имел татарские корни. Отец нездоров, но переехать из Крыма сюда отказался наотрез, и теперь за ним присматривает ее младшая сестра Зоя, – в том, как женщина это произнесла, почему-то звучала легкая укоризна.
– Смерть нашего с Ваней сына буквально подкосила всю семью, – она снова с каменным упорством свернула к той же теме.
Выхода у Федорова не оставалось: пришлось спросить, что же все-таки случилось с мальчиком.
– Двенадцать лет назад Тимур выпал на ходу из поезда и погиб. Мы с ним вдвоем возвращались из Балаклавы от моих родителей, – она сообщила это без всякого нажима, низкий голос звучал ровно. – Это было в самом конце августа, двадцать девятого. Он должен был идти во второй класс. Я уснула на нижней полке – мы ехали в плацкартном, с билетами было трудно, но места оказались удобные, сразу за купе проводника… Сын был необыкновенно подвижным и ужасно любопытным… Вот… – она умолкла, с очевидным усилием остановив себя. – Просто я хотела сказать, что для моих родителей то, что случилось с их внуком, стало настоящей катастрофой. Одна за другой навалились болезни, и мама вскоре окончательно слегла. Опухоль желудка, вскоре выяснилось, что неоперабельная… Я, Сергей Викторович, в замужестве сохранила фамилию родителей, и у Тимура в свидетельстве о рождении она тоже стояла. Об этом просил мой отец – ему казалось, что таким образом продолжится его род. Нас ведь две сестры в семье, а Зоя в ту пору была еще не замужем.
– Иван Алексеевич не возражал?
– Нет, что вы! Он во всем со мной соглашался. Ему с таким трудом удалось заполучить меня в жены, отец и мать так долго колебались и надеялись удержать меня при себе, что на такие мелочи, как фамилия ребенка, Ваня не обращал внимания… Уж такой характер – ровный, добрый, необыкновенно терпеливый.
– Вы, должно быть, познакомились, когда он отдыхал на юге?
– Ну какой тогда был в Балаклаве отдых! Это теперь там яхт-клубы, причалы, особняки. Обстановка была вполне рабочая…
– Я тоже познакомился со своей будущей женой на работе, – не к месту вставил Федоров.
– …То есть он-то был в командировке, на секретном объекте 825 – может, приходилось слышать? А я подрабатывала в столовой. Заканчивала техникум в Симферополе, а на каникулах возвращалась домой. Началось у нас все сразу и очень бурно. Через год Иван привез меня сюда, в дом своих родителей в Старых Шаурах. Это недалеко отсюда, четверть часа пешком. Он ведь старше меня на четырнадцать лет.
– А почему в Старые Шауры?
– Если уж быть точной, то не сразу. Сначала мы поселились в городе, в его двухкомнатной. Я нашла работу по специальности в ресторане, а когда забеременела, муж настоял, чтобы я пожила на свежем воздухе. Мне здесь понравилось. Иван к тому времени уже зарегистрировал свою фирму, дела пошли неплохо, и через год он приобрел здесь участок и начал строиться. А я после рождения Тимура больше нигде не работала, только готовила на всех. Я ведь неплохой повар, с образованием… и Инне с сегодняшним юбилеем помогала. Люблю это дело… – Федоров наконец увидел, как она по-настоящему улыбается – слегка смущенно и наверняка зная, как хорошеет при этом. – Вам понравилось?
– Все просто замечательно вкусно!
– Ну вот. А больше я ничего не умею. Малышу исполнилось пять, когда мы перебрались в собственный дом с просторной кухней, кучей комнат, садом с альпийской горкой и водоемом. Там я постепенно увлеклась цветоводством, потом у нас появился пес – дед того, который живет теперь у Смагиных… Мальчик уже в два года научился плавать, не вылезал из воды и обожал море. Был просто помешан на кораблях. Ваша дочь, я слышала, серьезно занимается плаванием?
– Да. Я отвел ее перед школой в бассейн, потому что Марта, в отличие от вашего сына, страшно боялась воды. Сейчас она кандидат в мастера спорта.
– Мы бы не решились…
– На что? – Федоров озадаченно взглянул на нее.
– Взять чужого ребенка. После того, что у нас случилось… – помедлив, проговорила женщина и вдруг, чутко уловив, что Федорову не понравились ее слова, мягко добавила, коснувшись его руки: – Вы уж извините. Наверно, вам неприятно это слышать от постороннего человека, но я Савелия Максимовича не тянула за язык. Никто об этом, кроме меня, не знает. И не узнает. Так уж вышло, что он почему-то именно со мной решил поделиться этой тайной. Возможно, мы в тот раз выпили больше обычного, а может, просто настроение. Сейчас уже не помню… Замечательная у вас девочка. Вы не сердитесь, Сергей?
– Да нет, почему же, – пробормотал Федоров. – Иногда мне кажется, что Марта и в самом деле наша биологическая дочь.
