Текст книги "Те, кого нет (СИ)"
Автор книги: Светлана Климова
Соавторы: Андрей Климов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)
Цесарки в просторной клетке по другую сторону гаража ей не понравились. Серые в крапинку упитанные птицы толпились, расшвыривая крепкими красными лапами зерно, просовывали сквозь сетку голые шеи, украшенные неприятными на вид наростами, и норовили клюнуть. Крючковатые клювы щелкали, как хирургические зажимы.
– Мать вбила себе в голову, что их яйца – лучшее средство от аллергии. Хотя никакой аллергии ни у кого нет. И вдобавок от них смердит.
Родион покрутил носом и покосился сверху на макушку Марты. Они обогнули гараж и пересекли выложенную плитами площадку.
Хубилай и в самом деле оказался симпатягой – в отличие от монгольского хана, чьим именем его припечатал Смагин-старший. Добродушный, обалдевший от жары, он с первой минуты признал Марту за свою. Родион выпустил пса из вольера, и тот на радостях пошел нарезать вокруг галопом петли, колотя направо-налево хвостом, а под конец наподдал Марте под колени кудлатой короткоухой башкой размером с ведро.
Она с хохотом присела, едва удержавшись на ногах, но все же стало жутковато – уж очень он был большой, а сахарно-белые клыки в улыбающейся слюнявой пасти торчали, как у того тигра, чья лапа висела в кабинете Смагина-старшего.
Родион фамильярно затолкал пса обратно в вольер, и они направились к воде, миновав по пути навес и очаг.
Эта Наташа больше не показывалась, и Марта пожалела, что не сумела разглядеть ее получше.
Дорожка, покрытая серым, плотно укатанным гравием, огибала газон с можжевельниками и форзициями, а затем тянулась вдоль берега параллельно густым зарослям тростника, за которыми и начиналось собственно озеро.
Тростник, пояснил Родион, не скосили специально. Ему предназначалась роль живой изгороди, маскирующей территорию Смагиных от любопытных глаз с воды. Только там, где решетчатый деревянный настил от бани спускался к берегу, в зарослях был прорублен неширокий проход. Настил переходил в прочную кладку из дубовых плах. Над кладкой горбилась дуплистая ива, почти не дававшая тени, а в проходе плясала рябь, слепя солнечными зайчиками. В жаркой дымке над водой маячил противоположный берег.
Мелкие волны поднимали глинистую муть, но дальше вода была чистая, слегка зеленоватая.
Марта успела вспотеть, и ей сразу же захотелось залезть в озеро, но вместо этого она поднялась на кладку и пошлепала к дальнему концу, где были причалены две «казанки» и яркий, цвета яичного желтка, небольшой моторный катамаран. Рядом с катамараном спускались в глубину покрытые зеленью ступени с перильцем. Проход в тростнике здесь расширялся, открывая простор.
Марта заколебалась – соблазн поплавать был велик. Но она знала, как Родион носится с катамараном, подаренным ему отцом сразу после успешной сдачи экзаменов в институт.
– Отличная у тебя лодка, – начала она, постукивая носком кеда по желтому поплавку с надписью по трафарету «К-435». – А почему у нее такое странное название?
– Это никакое не название, – Родион тут же раздулся от гордости. – Регистрационный номер. А название я так и не придумал. Хочешь, назову «Марта»?
– Этого только не хватало, – фыркнула Марта. – И мотор у него есть?
– Спрашиваешь! – Он спрыгнул с кладки на гулко отозвавшуюся палубу. Катамаран покачнулся. – Только не бензиновый. Бензиновые на наших озерах под запретом. Хочешь, прокатимся?
Она сначала пожала плечами, потом подумала и согласилась.
Родион стал отвязывать чалку.
Марта спустилась на палубу и забралась в углубление кокпита между поплавками. Здесь находились два жестких пластиковых сиденья, рулевое управление и приборный щиток. Как в машине, только кнопок поменьше. Слева, в специальных зажимах, – пара коротких весел с широкими лопастями.
Родион откинул какой-то лючок на палубе, пошуровал в глубине и, отдуваясь, плюхнулся рядом с Мартой.
– Сейчас! – пообещал он. – Держи пальцы крестом.
– Зачем? – спросила она, с любопытством следя за его манипуляциями.
– Затем. Я уж и не помню, когда аккумулятор подзаряжал. Хотя, если он выдохся, никакой крест не поможет.
Он ткнул в кнопку на щитке, и стрелка на круглой шкале прибора качнулась, пошла вправо и встала рядом с зеленой чертой.
– Смотри-ка, – с облегчением произнес Родион. – Девяносто процентов. Хоть на Канары.
Он сунул руку в недра приборного щитка и что-то нажал. Открылся потайной бардачок – там лежали бумажки, обернутые прозрачной пленкой, фонарик и пара резиновых перчаток.
– Что это у тебя? – Марте было жарко, солнце стояло прямо над головой.
– Документы. Тут рыбнадзор лютует, без удостоверения можно залететь. Я человек рассеянный, Мартышка, а матушка моя утверждает, что еще и инфантильный. Знаешь, что это значит?
– Знаю.
Он поднялся, чтобы оттолкнуть катамаран от кладки, а когда образовался просвет между досками и желтым поплавком, сел на место и запустил мотор. Катамаран начал грузно разворачиваться тупым носом к озеру, мотор тихонько ворчал, плескалась вода.
Марта обернулась.
На берегу под ивой сидела неизвестно откуда взявшаяся Наташа. В узком светлом платье и темных очках. Платье было короткое, из-под него были видны острые, плотно сдвинутые колени. Девушка курила, коротко затягиваясь и отгоняя дым от лица узкой ладонью.
Просвет между берегом и катамараном увеличивался. Девушка бросила окурок на влажный песок у края воды и поднялась. Тем временем из глубины участка, из-за стриженого бордюра кустарников, требовательно донеслось: «Ма-арта!.. Марта! Ну куда же ты подевалась?..»
Звала мать.
Но сейчас Марте было не до нее – она ломала голову над тем, что все-таки здесь делает эта девушка. Но на всякий случай подала голос: «Мам, мы на полчасика! Скоро буду!» – не очень стараясь, чтобы ее услышали.
Родион уже вывел свое суденышко из прохода и сворачивал налево. Теперь они шли вдоль полосы тростников, постепенно удаляясь от берега.
С воды озеро казалось гораздо больше, а противоположный берег еще дальше, хотя до него и так было не меньше километра. Стали видны дальние мысы, какие-то заливы и излучины. Шауры отсюда выглядели как шахматная доска с редко расставленными резными фигурами, зато правее, в лощине, толпились какие-то домишки, крытые старым шифером. Они карабкались на склоны и имели такой вид, будто земля вот-вот выскользнет из-под их прогнивших фундаментов, и только зелень садов прикрывала ободранные стены и рассыпающиеся дощатые заборы.
На дальнем берегу синел огромный холм с плоской, будто срезанной ножом вершиной и заросшими склонами, о котором Родион сказал, что там когда-то стоял город, а потом его спалили.
Марта слушала рассеянно и переспросила:
– Кто спалил?
– Татары, я думаю, – сказал Родион, покосившись на нее. – Хотя черт их разберет. Тут всякого народу перебывало за последнюю тысячу лет… Жарко тебе, Мартышка?
Она промолчала. Если смотреть в сторону этого холма, озеро казалось бесконечным. Ну, то есть не бесконечным вообще, а просто не было видно, где оно кончается и начинается следующее, связанное с ним узким проливом.
Марта спросила, где эта протока, не переставая думать о девушке по имени Наташа, хотя ей почему-то помнилось, что «невесту» Валентина звали иначе. Родион указал на дальний мыс, поросший кустарником, и добавил, что за ним начинается широкий и мелкий Гавриловский плес, а там уже и протока в другое озеро. Называется оно Нетечь, а берега у него – сплошное болото и заросли.
На воде задувал ветерок, и было не так душно. Катамаран неторопливо полз по озеру, берега едва заметно поворачивались, и раскрывались все новые пейзажи.
Марта наклонилась, чтобы расшнуровать кеды, и обнаружила, что дно у катамарана решетчатое и сквозь щели решетки видно, как под ними быстро бежит вода, хотя двигаются они со скоростью пешехода. Сбросив кеды, она стащила футболку и шорты и осталась в купальнике. После чего растянулась на палубе позади кокпита.
Палуба оказалась горячей, как сковородка с огня, и пришлось поплескать на нее из озера. Купальник спереди намок, но тут же высох, а вода с палубы бесследно испарилась.
– Это ты в Ялте так загорела? – Родион, обернувшись, пощекотал ее пятку.
– Ну, – проворчала Марта. – Где ж еще? А щекотки я не боюсь, между прочим.
В отличие от большинства рыжеволосых, она любила солнце и легко загорала. Кожа становилась золотисто-бронзовой, без грубой черноты, и никогда не шелушилась.
В другое время она бы порадовалась, что он заметил ее загар, но сейчас Марте было не до того.
Странное у нее было состояние. Подвешенное. Такое бывает, когда думаешь сразу обо всем. И хорошего в этом мало.
Она следила за тем, как медленно приближается большая отмель, заросшая тростником, слушала ровное гудение мотора, видела длинную мускулистую спину Родиона с крупной родинкой, похожей на чернильную каплю. Пахло свежей водой – вдали от берега она была синеватой и очень чистой. Вверху лениво шевелились редкие облака.
Здесь все было по-настоящему. Совсем не так, как в грязноватом и многолюдном Крыму. И с Родионом Марта всегда чувствовала себя надежно – не то что с мальчишками в школе. Те агрессивны, постоянно взвинчены и страшно болтливы. С языка не сходит корявый мат, которым они пытаются обозначить свою набухающую мужественность. Но ничего не выходит – они все равно похожи на кобельков-недоростков, которых псы постарше и позлее шугают от своих свадеб.
Родион никогда не смотрел на нее так, как они, – словно запускают пятерню за резинку трусов. Может, конечно, просто считал ее сопливой девчонкой. Хотя она-то твердо знала, что это не так, и родство, пусть и двоюродное, тут тоже ни при чем.
Тогда почему у нее ничего не получилось, когда она заговорила с ним в кафе о том, что ее так мучило и пугало? И почему так уверена, что к этому разговору больше не стоит возвращаться? В том, как Родион повел себя, было что-то такое… – она не смогла сразу подобрать слово, – что-то такое, будто он и знать об этом не желает.
Но и сама она хороша. Вместо того чтобы четко и ясно описать, как было дело, стала мямлить и запинаться, подыскивать какие-то чужие слова. Должно быть, потому, что в тот день она обнаружила, что внутри у нее есть запретный колодец. И в нем плещется, кружит и тыкается в ослизлые стенки какая-то холодная скользкая рептилия.
В чем причина? Ведь он все чувствует с полуслова, у них контакт. В конце концов он старше и мог бы что-нибудь посоветовать, хотя бы посочувствовать. Ничего подобного – кузен Родя просто закрыл тему. Отстранился. Будто ничего не происходит.
Тогда она обиделась. Словно он ее предал.
С родителями все по-другому, нечего и пытаться объяснить. Мать ни за что не поверит, а отец, как обычно, когда она обращалась к нему со своими проблемами, посоветует не делать из мухи слона.
Внезапно Марта почувствовала, как в горле набухает ком, и уткнулась носом в сгиб локтя, чтобы Родион, случайно оглянувшись, не заметил, что с ней творится.
Катамаран тем временем обогнул тростниковую отмель. Она оказалась похожей на подкову – по другую сторону открылось что-то вроде залива, окруженного стеной тростника, кивающего на ветерке бурыми метелками. Посреди этой заводи стояла на якоре резиновая лодка с одинокой фигурой рыболова в нахлобученной на нос широкополой фетровой шляпе. В нескольких метрах от него в ожидании поживы на волнах покачивалась серая с белым озерная чайка.
Родион сбросил обороты, и катамаран пошел по инерции, описывая дугу. Рыболов разогнулся, помахал шляпой и стал сматывать лесу. Чайка вспорхнула и отлетела подальше.
Когда они оказались совсем рядом, Марта разглядела парня получше: сухой, черный как головешка, белесая выгоревшая рубашка в клетку, длинные волосы скручены в узел на затылке; из-под густых, почти сросшихся на переносице бровей – ярко-синие на смуглом скуластом лице глаза.
Родион стоя ожидал, пока течение поднесет катамаран поближе.
– Как клев?
Вместо ответа рыболов приподнял над водой садок – в нем трепыхалось с полдесятка красноперок в ладонь и подлещик.
– Да! – спохватился Родион. – Знакомься, Володька, – моя кузина Марта. Очень серьезный человек.
– Владимир, – пробасил рыболов, снова приподнимая шляпу. – Вижу, что серьезный.
Они с Родионом были одногодками, но Володя выглядел старше. Марта, стараясь быть вежливой, кивнула и, чтобы не молчать, поинтересовалась:
– Вы ведь тоже живете в Шаурах?
Оба почему-то засмеялись. Вместо Володи ответил Родион:
– В Шаурах, да не в тех. Видала деревню на берегу? Там у Володи бабушка. А вообще-то он городской, хоть и выглядит полудиким. Мы с ним тут уже второй год вместе рыбачим.
– И ты тоже? – удивилась Марта. До сих пор она не подозревала, что Родион рыбак. Даже представить себе не могла его с удилищем или со спиннингом.
– Обижаешь! – ухмыльнулся он. – Могу даже фору кое-кому по этой части дать. Я на Амуре с отцом на калугу ходил! Это тебе не красноперку с плотвой дергать.
Марта не стала спрашивать, что за калуга. Может, Родион ее просто выдумал на ходу.
Парни оживленно заговорили о рыбалке. Ей пришлось толкнуть Родиона в бок, чтобы обратить на себя внимание.
– Как ты думаешь, – спросила она, – ничего, если я здесь немного поплаваю?
Володя взглянул на нее с любопытством.
– А ты, русалка, не того… не утопнешь? Тут метра четыре с лишком, я сам промерял.
Марта только пожала плечами. Поднялась, перешла на правый борт, секунду помедлила, щурясь на пылающую под солнцем рябь, оттолкнулась и без всплеска, по всем правилам, ушла в воду.
Сверху она была теплая, как супчик, но на глубине, метрах в двух от поверхности, находился обжигающе холодный слой – где-то поблизости со дна бил родник. Как раз то, что нужно. Марта перестала грести, на мгновение зависла, а когда ее вытолкнуло на поверхность, глотнула воздуху и спокойным широким кролем поплыла к выходу из залива.
Ледяной ожог и спокойный зеленоватый сумрак под водой все расставили по местам. Теперь она чувствовала себя уверенней. Иногда так бывало перед соревнованиями, в которых ей приходилось участвовать, и тогда она заранее знала, что придет первой.
Марта дважды пересекла заливчик и обогнула стоящие борт о борт лодки. Родион протянул руку. Она выбралась из воды и растянулась на палубе, обсыхая.
– Круто! – уважительно произнес Володя. – Где это ты так научилась?
– В бассейне, где ж еще! – Марта усмехнулась, подставляя лицо солнцу, и вдруг спохватилась: – А нам, случайно, не пора?
– Да уж, – Родион повернул бейсболку козырьком назад и спрыгнул в кокпит. – Деваться некуда. Ты как – остаешься или с нами? – спросил он приятеля.
– А на буксир возьмете? – оживился Володя. – На «резинке» мне отсюда час выгребать.
– Без вопросов. Давай конец.
Володя поднял якорь, опутанный водорослями, отвязал и перебросил конец веревки на катамаран. Родион поймал ее на лету и прикрутил к кольцу на корме. Потом запустил мотор, и они двинулись.
Где-то на полпути Володя крикнул: «Стопори!», и Родион полез отвязывать. Они коротко переговорили – что-то насчет вечерней рыбалки и наживки, и «резинка» начала удаляться, шлепая смешными веслами, похожими на разливные ложки.
– Куда это он? – спросила Марта, когда Родион снова уселся на «шкиперское» место.
– Домой. Если б мы не спешили, я бы его отбуксировал до самой деревни… А ты не хочешь попробовать?
– Попробовать что?
– Порулить катамараном. Это совсем просто.
– Я знаю.
– Откуда?
– Просто запомнила все, что надо делать.
– Сейчас увидим, что ты запомнила! – Он пересел, а Марта, уже успевшая наполовину обсохнуть, забралась в кокпит, устроилась перед приборной доской и крепко взялась за черный двурогий руль, похожий на самолетный.
– Ну а дальше? – с подковыркой спросил Родион.
– Дальше – большая зеленая кнопка, – задумчиво проговорила она. – Потом – белая, поменьше. Теперь – рычажок на руле…
Она уверенно проделала все это, и мотор заработал. Катамаран тронулся, постепенно заворачивая к берегу.
– Выверни руль, – подсказал Родион. – Иначе сейчас врежемся в тростник. А вообще-то – молодец. Я же говорил, что ты умница.
– Когда это ты говорил? – поинтересовалась Марта. Оказывается, управлять большой и тяжелой лодкой совсем не сложно. Ощущение было незнакомое, но приятное. – Ничего подобного я что-то не слышала.
– Вот вы, женщины, всегда так. Слышите только то, что хотите.
– Может, и умная. – Марта прищурилась, направляя нос катамарана в ту сторону, где горела на солнце черепичная кровля дома Смагиных. – Да толку от этого – ноль.
– Почему ты так думаешь?
– Этот самый ум, он только мешает. Тебе не кажется? Все время подсовывает такие вещи, что от них можно просто заболеть.
Она смотрела прямо перед собой, чувствуя, как горячий ветер шевелит уже совсем просохшие жесткие завитки на висках. Разговор, хотела она того или нет, снова возвращался к тому, давнему, который пришлось оборвать из-за Родиона.
– Поэтому я себя и не люблю, – добавила Марта, хмурясь. – А иногда просто терпеть не могу.
– Это нелегко, – пробормотал он.
– Что ты имеешь в виду?
– Любить себя. Слишком много для этого нужно. Например, перестать чувствовать себя всегда правым. Как мой отец. Вот он всегда прав. На все сто процентов. Думаешь, он счастлив?
– Не знаю, – сказала Марта со вздохом. – Я с ним едва знакома. И правой я себя чувствую редко. Правда, есть исключения…
– Знаешь, что сказал еще один умник? – в его голосе звучало глубокое участие. Это было так неожиданно, что она сбилась и умолкла. – Человек сделан из такого кривого дерева, что из него нельзя выточить ничего ровного. Как ты думаешь, что это может значить?
До прохода в тростнике уже было рукой подать.
– И ты туда же, – вздохнула Марта. – Давай, садись на свое место. Мне еще одеться нужно.
Она натянула шорты и футболку поверх сыроватого купальника, зашнуровала кеды. Нащупала в кармашке лимонный леденец в прозрачной бумажке и протянула Родиону.
Тот отмахнулся – они как раз подходили к причалу, и все его внимание было занято тем, чтобы точно пристроить свою неповоротливую посудину между двумя другими лодками.
Наконец катамаран ткнулся в мостки. Марта выпрыгнула, пригладила волосы и подождала, пока Родион затянет узел чалки, а потом они вместе сошли на берег и стали подниматься по дорожке, которая вела мимо бани, смахивающей на игрушечный теремок, к большому дому.
Похоже, за те сорок минут, что они отсутствовали, их никто не хватился. Нигде не было видно ни души, только на площадке перед гаражом стояла чужая машина – жемчужно-серая, маленькая и плоская, как летающее блюдце. Столы под навесом уже были накрыты – там блестели хрусталь и мельхиоровые приборы. А на приземистой скамье у водоема с японскими карпами…
Марта остановилась как вкопанная. Просто потому, что почувствовала – невозможно ни вздохнуть, ни пошевелиться. Колени ослабели, зато внутри все сжалось в комок с такой силой, что на мгновение ей почудилось: еще немного – и она взорвется. Рванет, как шутиха. Разлетится в клочки.
– Эй, – окликнул Родион, – ты чего, Мартышка?
– Сейчас, – горло Марты сдавил спазм. – Ты… ты иди, я догоню…
На скамье восседал не кто иной, как дядюшка Валентин. А на коленях у него – девчушка лет семи в пестрых штанишках до колена и куцем топике. Из-под ее кокетливой кружевной шляпки выбивались пепельные локоны. Девчушка вертелась и изгибалась, пытаясь дотянуться до воды и накрошить пузатым карпам печенья, но Валентин крепко удерживал ее, поглаживал по худенькой спинке с острыми крылышками лопаток, а его колено тем временем ходило вверх-вниз, словно они там играли «в лошадки».
Но Марта, в отличие от всех, точно знала – никакие это не «лошадки». И к игре не имеет отношения.
Она услышала, как он проговорил высоким тенором, слегка задыхаясь – по-видимому, все-таки волновался:
– Прошу тебя, не вертись – свалишься в воду.
Слова были самые обыкновенные, но у нее тяжело и редко заколотилось сердце. Сейчас она боялась только одного – задохнуться от бессильной ненависти. Это из-за него, из-за этого совершенно чужого, лишнего в их семье человека, колодец внутри нее заполнился грязью и ядом. И теперь там день за днем барахтается эта тварь – мерзкая жаба стыда и страха.
Она все еще медлила, приходя в себя. Наконец Валентин резко откинул назад свою круглую, коротко стриженную и уже лысеющую голову, выставив хрящеватый кадык и будто разглядывая что-то в горячей синеве вверху, и в ту же секунду Марта решила: если сегодня, прямо здесь, она что-нибудь не сделает с этой своей жабой, все пропало.
Девчонка восторженно взвизгнула – ей наконец-то удалось освободиться из рук взрослого и забросить крошки печенья на самую середину водоема.
Валентин обернулся. Их взгляды встретились.
Марта могла бы поклясться, что успела заметить выражение испуга на лице дядюшки, но это была всего лишь тень. В ответ она выдавила каменную улыбочку и, спотыкаясь, побежала по гравию вдогонку за Родионом, бормоча как заклинание: «Чтоб ты пропал, чтоб ты пропал!..»
5
Савелий Смагин так и не смог подавить раздражение от появления Валентина в его доме.
Когда-то он по-своему любил младшего брата – сдержанно, как и полагается мужчине, покровительствуя, а при случае и защищая. Однако никогда не переставал жалеть о том, что тот вырос без матери. «Александра вконец забаловала Вальку, – не раз говорил он молодой жене уже в ту пору, когда после смерти отца решительно увез младшего брата к себе на Дальний Восток и они поселились втроем. – Капризный, дерганый. С придурью, однако, получился парень…»
О том, что произошло в интернате в Вяземском, куда он временно определил брата, не хотелось и вспоминать. А что делать: только-только отыграли свадьбу, нужно было обустраивать новую квартиру, плюс служба, командировки, выезды на полигон… Куда его было девать? Да ведь и не насовсем – на лето, каких-то три-четыре месяца, от силы полгода… Правда, потом пришлось оставить мальчишку до весны, до конца учебного года, чтобы после определить в обычную десятилетку в военном городке.
До весны, однако, Валентин не дотянул.
Савелий навещал младшего чуть не каждое воскресенье, тащился с гостинцами за сотню километров, два часа туда, два – обратно, пока не громыхнул скандал. Да не скандал – чистая уголовщина, хотя пацан молчал до последнего, ни полсловом не намекнул.
Все открылось, когда директор интерната получил три проникающих ранения заточкой в живот. Ублюдок выжил, очухался и пошел под суд. Того, кто нанес «телесные повреждения», оправдали по всем статьям, потому что он дал показания о том, что «педагог» к нему систематически приставал с известного рода домогательствами, а с прочими – их оказалось десятка два, длинный список, – систематически совершал развратные действия. Среди этих прочих в списке оказалась фамилия Смагин.
В прокуратуру вызывали и Савелия. На вопросы следователя он заявил, что ни о чем ни сном, ни духом, брат ни на что не жаловался и вообще ни разу не упоминал имени директора. Случившееся – как гром с ясного неба. Хотя нутром чуял, все – чистая правда.
Почти все пострадавшие были безотцовщина, бесхозные и бесправные, вступиться некому, и дело по-быстрому спустили на тормозах, директору дали минимум условно, в интернат назначили директорствовать пожилую женщину, а Валентин вернулся домой. Пока шло следствие, Инна возмущалась и требовала, чтобы муж подал заявление, но Савелий твердо сказал: не буду позориться и портить себе карьеру. Ты наших гарнизонных знаешь. Начнут полоскать мое имя на всех углах. Переживет пацан. И вообще, может, ничего такого и не было…
Теперь-то он определенно знал – было, никуда не денешься, иначе откуда все остальное? Но и с этим знанием, даже через столько лет, видеть брата полковнику было тяжело. И даже не из-за того давнего случая, а, как бы это поточнее, – по совокупности обстоятельств.
Валентин жил с ними на всем готовом, имел в квартире собственную комнату с балконом, Инна о нем заботилась. И при этом не проявил ни малейшей склонности заняться чем-нибудь стоящим. Тем временем подрастал сын Родион, в доме становилось тесновато, да и Савелий начинал тяготиться постоянным присутствием в доме взрослого мужчины. Вдобавок, когда младший брат, к их с Инной облегчению, уже втянулся в работу на железной дороге, Савелий необдуманно повязал себя с ним кое-какими делами из числа тех, которые вслух лучше не обсуждать.
Вопрос окончательно повис в воздухе. Смагин даже предложил брату денег – помочь с покупкой комнаты где-нибудь в коммуналке, но все рассосалось само собой. Валентин перебрался в Хабаровск – там ему было много удобнее, потому что скорый Хабаровск – Москва, на котором он мотался, отправлялся оттуда, снял жилье и через несколько месяцев выбил для себя комнату в общежитии.
Теперь они виделись лишь пару раз в месяц, да и то по делу.
Став материально независимым, Валентин заметно переменился. Даже подумывал приобрести машину у перегонщиков, да так и не собрался, потому что лень было посещать курсы и сдавать какие-то там экзамены. Ни к чему стоящему не пригодный, пассивный и постоянно ускользающий, таким он и остался, несмотря ни на что…
Вот и теперь полковник даже не смог пожать протянутую руку брата, хотя Александра смотрела умоляюще, будто подталкивала их друг к другу. Сестра об их отношениях ничего не знает, и знать ей не положено, – так уж повелось в роду Смагиных: у каждого свои тайны, с которыми жить до могилы.
Инна сказала: покажи своим дом, пусть посмотрят, пока гости не съехались. Он кивнул: ладно, а ты свари пока кофейку и подай в нижней столовой, чтобы без хлопот. Там и выпьем по рюмке. Напряг нужно было снять; он изо всех сил старался казаться радушным, широким хозяином, потому и говорил лишнее – каких сил и здоровья стоило ему строительство, на какие затраты и ухищрения пришлось пойти, и прочее в том же необязательном роде. И при этом вертел в руках, не распечатывая и не зная, как избавиться, подарок сестры.
Родион еще в холле уволок племянницу, Валентин же сначала слушал вполуха, позевывал демонстративно, потом и вовсе отстал от Сергея и Александры и куда-то пропал.
Первым делом прошлись по первому этажу; наверх и не стали подниматься – хватило без того. Смагин заметил – дом произвел впечатление на Сергея, но сестра все ждет чего-то, нервничает и хмурится. С Александрой всегда так – не поймешь, что на самом деле у нее на уме…
Усадив родственников в столовой, полковник поднялся на второй этаж. Прошел в кабинет, прихватил из бара бутылку коньяку и мимоходом бросил досадливый взгляд на письменный стол, где дожидалась увесистая папка. До того, как съедутся приглашенные, оставалась еще пара часов, можно было бы спокойно заняться документами – ан не складывалось.
Позавчера последовал неожиданный звонок из России. Сообщили, сломав все прежние договоренности, что клиент появится в городе уже в понедельник, в восемь утра. Подпишет бумаги – и наконец-то будет поставлена точка в затянувшейся и крайне важной для Савелия сделке.
Кое-что, однако, было не готово; вот-вот подъедет юрист, чтобы привести все в надлежащий вид. Что тоже некстати – придется и его звать к столу. Вырваться накануне Криницкий не сумел, провожал жену-певицу на съемки какой-то фигни, долго извинялся. Сказал, что вынужден прихватить с собой малолетнюю дочь – не с кем оставить. Пришлось согласиться и на это, однако Григорий что-то не особо спешил…
В столовой сестра первым делом распахнула пошире окно и закурила. Сергей помалкивал, прохаживался, разглядывал легкую итальянскую мебель и цветную штукатурку на стенах. Как только Смагин вошел, почти одновременно, будто сцена была заранее отрепетирована, из кухни появилась жена.
Полковник огляделся – Валентина все еще не было.
Инна поставила на просторный овальный стол поднос с кофейником, сахарницей и чашками и тут же скрылась, извинившись и добавив, что срочно должна заглянуть в зимний сад. При чем тут зимний сад, никто так и не понял. Савелий Максимович кивнул сестре – давай, мол, хозяйничай, а сам разлил коньяк, плеснув себе на донце.
Александра выглядела нарядно, – он только сейчас заметил, – в светлом шелестящем платье, на открытой высокой груди две нитки некрупных бус из индийских камней. Сергей, которого полковник уважал за сдержанность и считал серьезным профессионалом, тоже был на уровне… Из них один Валентин игнорировал семейный дресс-код – вырядился, как амазонский попугай, глаз с морды рвет: шелковая рубаха в замысловатых разводах, штаны в обтяжку с навесными карманами, широкий плетеный кожаный ремень, ко всему – зеленый платок на шее и тяжелые золотые часы на запястье… Вот и он, легок на помине, а следом – Инна.
Сестра тут же протянула Валентину чашку кофе. От коньяка он отмахнулся.
– Хорошо у тебя тут, Савелий, – неожиданно бодро произнес младший Смагин. – Ты у нас молодец, везде своего умеешь добиться.
Савелий Максимович поднял бровь и исподлобья взглянул на брата.
– Ну, что ж, позволь поздравить тебя с шестидесятилетием и пожелать от всего сердца…
С улицы неожиданно загремел басовитый лай. Валентин вздрогнул, осекся, а Инна Семеновна воскликнула:
– Кто-то приехал, Савелий!
– Это мой юрист, надо думать, – отозвался полковник. – Схожу взгляну.
Он кивнул жене и вразвалку направился к двери. Инна последовала за ним.
Как только они остались втроем, Александра возмущенно проговорила:
– Что ты творишь, Валя? Мы же договорились. Не дразни его, я тебя умоляю…
– А чего, что я такого сказал? Сергей, ты свидетель! Похвалил усадьбу, она и впрямь очень даже. Ты чего, собственно, ожидала? Что он запрыгает от счастья? Бросится мне на шею? Ты что, не видишь – он ничуть не переменился, к тому же ему вообще не до нас… Ну-ка, плесни мне все-таки коньячку… Да не так – полную… И вообще, – уже спокойнее продолжал он, – зря, зря ты все это замутила. Отбудем номер, и с чистой совестью по домам.
– Ты бы, Валик, с этим поаккуратнее, – заметила Александра. Она знала, что младший брат быстро и глупо пьянеет, и тогда становится болтлив, невыносимо груб и бесцеремонен. Такое водилось за всеми мужчинами их рода. – Я тебя очень прошу…
– Не дрейфь, сестричка. Ситуация под контролем. Да и напитки у нашего полковника так себе. – Валентин взял бутылку со стола, повертел и хмыкнул: – «Кок-те-бель», с понтом… Позвонил бы раньше, я б ему накатил толкового пойла…
– Хватит кривляться, – поморщилась Александра. – Хотела бы я наконец понять, чего это вы с Савелием так озлобились друг на друга?
– Не суши мозг, Саша. Мы с ним намертво повязаны, больше чем по-родственному. Было, конечно, одно небольшое недоразумение, да дело прошлое. Характер у него тяжелый, вот что я тебе скажу. Чисто смагинский.
– Ладно, – перебила брата Александра, – какая теперь-то разница. Не желаю я в это вникать. Сделала, что могла. В конце концов, Савелий из нас – старший, и нужно уважать его чувства. И ты мог бы быть поуступчивей… А ты-то чего молчишь, будто воды в рот набрал? – Она круто повернулась к мужу, перекатывавшему между ладоней пустой бокал. – Очнись, Сергей!
