Текст книги "Те, кого нет (СИ)"
Автор книги: Светлана Климова
Соавторы: Андрей Климов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)
– Каких еще обстоятельствах? О чем ты?
– О тебе и о твоем брате, – сказала Инна Семеновна с укором. – Ты весь день вел себя возмутительно. Вы оба провоцировали друг друга, и все шло к скандалу.
– Не забивай мне голову чепухой, – поморщился полковник. – У тебя записан телефон этой Натальи?
– Да. Но я уверена, что ты, Савелий, ошибаешься. Девушка не могла взять деньги! – твердо сказала Инна Семеновна.
– Разберемся, – задумчиво проговорил полковник. – Завтра же свяжусь с прокурором. Парни из следственного управления эту барышню из-под земли достанут… Что ты смотришь? Если не Наталья, тогда кто? Остаются Валентин и девчонка… Они уже вернулись?
– Нет.
– Как это нет? Почему? Ночь на дворе!
– В том-то и дело. – Инна Семеновна бережно взяла руку мужа. – Боюсь, что у нас неприятности гораздо худшие, чем пропажа денег из твоего письменного стола. Родион вернулся с рыбалки, он очень обеспокоен. Сергей места себе не находит…
– Пошли вниз! – полковник тяжело поднялся. – Ну и денек… Говорил же я тебе, что все пойдет вкривь и вкось, если сюда заявится Валентин. Он будто сеет вокруг себя несчастье… Родион там?
Жена кивнула.
– Главное: не поднимать шума, – сказал полковник. – Шерех пока отменяется. Никто в поселке не должен знать, что брат и Марта…
– Ты считаешь, с ними случилось что-то… нехорошее?
– Инна, – поморщился хозяин дома, – давай без паники. Еще есть время, чтобы…
Савелий Максимович осекся – в дверь отрывисто постучали. На пороге стоял сын.
– И что будем делать? – громко, едва сдерживаясь, спросил Родион, шагнув в кабинет. Он даже не переоделся – остался в камуфляжных рыбацких штанах и рваном свитере грубой вязки.
– Не ори, будь добр, – сказал полковник. – Входи и закрой дверь.
– Зачем ты позволил Марте взять катамаран? Валентин – и тебе это отлично известно – на воде едва умеет держаться, а они пошли в сторону мыса, а потом на Гавриловский плес. Ты вообще-то в курсе, что там в воде полным-полно браконьерских сетей, старых и новых, а на берегу вообще черт знает что? Туда на выходные наезжает всякая пьянь, изображающая из себя рыбаков, и творит все, что в голову взбредет. Если они решили высадиться на берег…
– Сбрось обороты, Родька, и без тебя голова кругом, – скривился Савелий Максимович, снова опускаясь на диван рядом с женой. – Откуда ты взял, что они двинули на Нетечь? Почему такая уверенность?
– Володька своими глазами видел. – Родион шагнул к письменному столу и уселся на него. – Они проплыли метрах в трехстах от него, когда он рыбачил на Голубке.
– Что за Голубка?
– Отмель. Далековато, правда, но катамаран и двух человек на нем трудно не опознать. Шли малым ходом в сторону мыса на том берегу. А другого пути на Нетечь нет, ты сам знаешь, папа.
– А берег при чем?
– В том-то и дело. Туда с трассы ведет дорога. Грунтовка, путь не близкий, но это единственная возможность попасть к озерам после того, как всю территорию по эту сторону обнесли заграждениями. Едут машинами, даже на велосипедах; подходы там удобные, но надо хорошо знать местность, чтобы не влететь в топь. Из Старых Шаур на ту сторону редко плавают, только на плоскодонках за окунем и щукой… Валентин и Марта вполне могли там причалить – ведь прошло уже больше шести часов, а аккумулятор у катамарана еще днем дышал на ладан…
– Может, ты и прав, – проговорил полковник. – Но чем гадать, позвони-ка ты на их городской номер.
– Тетя Саша уже звонила.
– И что?
– Молчит. А свой мобильный Марта забыла здесь.
– Торопилась, значит, – задумчиво произнес Савелий Максимович.
– Зачем он ей на воде, папа? – отмахнулся Родион. – Я думаю, Марта и не собиралась затягивать поездку. Мы ведь договорились порыбачить, как только я освобожусь. Ей нужно было переодеться, попрощаться с родителями – они решили возвращаться автобусом… Послушай, а не мог Валентин втянуть ее в какую-нибудь… дурацкую авантюру? Много он выпил за столом?
– Откуда мне знать! – неожиданно вспылил полковник. – Что я ему – нянька?
– Он же… Вы что, уже все забыли?!
– Родя, – поспешно вмешалась Инна Семеновна, – поспокойнее, нам всем нужно держать себя в руках. Никто не спорит, ситуация сложная. Ничего не ясно, остается только ждать. Может, и в самом деле что-то с катамараном. Они могли пойти берегом, заблудились и явятся ночью. Зачем нагнетать? Те, кто приезжает на тот берег на субботу и воскресенье, давным-давно убрались оттуда.
– Мама, сюда едут с палатками и трейлерами, и не на два дня, а на целые недели. Лето в самом разгаре!
– Хватит болтовни! – Савелий Максимович поднялся. – Родион, захвати брезентовую куртку, ступай в гараж, возьми там пару фонарей. Они на нижней полке справа. Жди меня на причале. Я скоро буду. На веслах далеко не уйдешь, но, по крайней мере, осмотрим ближний берег с воды.
Как только сын скрылся за дверью, полковник повернулся к жене и досадливо проговорил:
– И ты прекрати квохтать, Инна! Тоже ступай вниз. Займись Александрой и Сергеем. Делай что хочешь – пой, пляши, пои водкой, но они не должны знать, что мы с Родионом ушли на озеро. Пусть сидят и ждут. И ни ползвука, поняла? Никаких предположений, версий, домыслов – иначе они окончательно запаникуют…
После того как кабинет опустел, Савелий Максимович отпер замок оружейного ящика, извлек приклад и стволы «Блейзера» и в считанные секунды собрал. Протянул руку за патронами – и тут взгляд полковника упал на полированный ящичек, в котором он держал пистолеты. Тот был открыт. «Макаров» оставался на месте, не хватало маленького «браунинга-бэби».
«Так, приехали…» – сказал себе Смагин, уже не особенно удивившись. Запирая оружейный сейф, он сунул ключ не на обычное место, а в брючный карман, после чего, держа карабин стволом вниз, быстро прошел по коридору в свою спальню, включил бра и распахнул дверцы шкафа. Натягивая джинсы и непромокаемую куртку, он слышал голос жены, который доносился снизу даже сюда…
Сергей от спиртного отказался, Александра же была не против: у нее внутри все напряглось и застыло, как сжатая с огромной силой стальная пружина. Муж о чем-то вполголоса говорил с суетливой, фальшиво бодрящейся невесткой, а она никак не могла избавиться от мысли, что случилось что-то страшное, – и не с кем-нибудь, а с младшим братом. О дочери Александра беспокоилась меньше. В голову лезло всякое: намотали на винт браконьерскую сеть, полезли в воду распутывать, брату стало плохо, а Марта растерялась… или отказал мотор, пошли берегом, в темноте столкнулись с пьяными отморозками. Да мало ли что могло случиться в безлюдном месте! Марта плавает как рыба, в отличной форме, а Валентин едва умеет держаться на воде и боится глубины…
Она никогда не могла забыть, как брат однажды исчез. Ему было восемь, ей столько же, сколько Марте сейчас, и в ту давнюю ноябрьскую ночь Александра впервые в жизни пережила ужас утраты единственного близкого человека.
Савелий в ту пору уже служил на Дальнем Востоке. Уехал он туда, прихватив с собой их беспутную молодую соседку, которую они с отцом долгое время делили на двоих. А спустя недолгое время соседка вернулась, и у папаши окончательно сорвало крышу. Надо полагать, получил от ворот поворот. Он все чаще стал приезжать с работы пьяным – не под мухой, как обычно, а до полного скотства. В таком состоянии он неизменно распускал руки.
Она уже научилась давать отпор или прятаться от его чугунных, не знающих пощады кулаков, но теперь и Валентин, неожиданно справившись с детским страхом, начал огрызаться и писклявым петушком наскакивать на отца.
В тот день, в середине недели, ничто не предвещало грозы. Вдвоем с братом они приготовили ужин, отец задерживался в училище. Но когда грохнула входная дверь, что-то рухнуло с вешалки и понеслись проклятия из прихожей, Саша поняла, что беды не миновать. Отец найдет повод, неважно какой. Поэтому и шепнула Валентину: «Беги скорей, закройся в комнате!» – «Вот еще, – прошипел младший, бледнея, – пусть только тронет, я его зарежу…» – «Глупый ты, – сказала она, – он же как буйвол. Он просто сотрет тебя в порошок. У тебя еще старые синяки не сошли. Прячься!» – «Хоть бы он сдох! – выкрикнул брат. – Я его ненавижу!..» – «Это кого ты тут ненавидишь? – отец, пошатываясь, стоял на пороге кухни. – О ком ты, щенок, смеешь так говорить?» Валентин побледнел, выпрямился во весь свой росточек, а Саша, до крови закусив губу, чтобы справиться с дрожью, тоже вскочила: «Папочка, мой руки, я мигом накрою, все горячее!»
То, что произошло потом, было предсказуемо и неизбежно. Отец отшвырнул ее в угол и наотмашь ударил брата в лицо с такой силой, что у Валентина хлынула кровь из носа и разбитых губ, затем схватил сына за руку и поволок к себе. Дверь захлопнулась, и сколько она ни билась в нее, захлебываясь слезами, отец не открыл. Самое страшное, что оттуда не доносилось ни звука, – или от отчаяния Саша просто оглохла.
«Он убьет Валика…» – тупо подумала она, опускаясь на пол у двери. Однако брат вскоре вышел из комнаты, обогнул сестру, словно не узнавая, и она услышала, как полилась вода из крана в ванной. Потом торопливые шаги, возня в прихожей и грохот захлопнувшейся входной двери.
Она вскочила и бросилась вдогонку – вылетела в ноябрьскую тьму в своем стареньком вылинявшем спортивном костюме и шлепанцах, бросив нараспашку дверь квартиры. Но ни в парадном, ни на улице Валентина не было; срывался снежок пополам с дождем, под ногами хлюпало, вокруг – ни души.
– Валя! – отчаянно закричала она. – Вернись!..
Уходя, он надел свитер, теплую куртку и ботинки, даже шарф не забыл, а значит, не замерзнет. Кроме того, под вешалкой, где болталась отсыревшая шинель отца, на полу Саша обнаружила его бумажник – совершенно пустой. Сколько там было, она понятия не имела, однако бумажник подняла и положила во внутренний карман. Из комнаты отца доносился тяжелый храп.
Александра села на кухне и стала ждать; но и утром в пятницу Валентин не вернулся.
Она была уверена, что увидит его в школе, но и там его не было. Пришлось соврать учительнице начальных классов, что брат простыл и температурит. Учительница велела записать для Смагина домашнее задание и посоветовала вызвать врача, если температура не спадет и в выходные…
Вечером ее тревога до того усилилась, что Сашу стала бить крупная дрожь. Отец, казалось, не замечал отсутствия сына, как не обратил внимания и на пропажу денег. Он мучился дикой головной болью, как будто пытался что-то припомнить, шатался по дому, а к вечеру заперся в своей комнате и так беспробудно запил, что в субботу даже не вышел на дежурство по училищу.
Полдня Александра пробегала по дворам, расспрашивая знакомых пацанов, обшарила все окрестные чердаки и подвалы и наконец решила, что если в понедельник брат не объявится, идти к директору школы и все ей рассказать. В ночь на воскресенье она спала в прихожей, постелив на полу одеяло и укрывшись своим пальтишком, одетая и обутая, чтобы, если брат постучится, сразу открыть. Или если кто-нибудь позвонит и скажет, что нужно ехать в морг опознавать его тело. Такое она много раз видела по телевизору…
На следующий день Валентин явился домой. Было около семи вечера, отец отсутствовал. Брат был весь заляпан грязью, голодный, из носу текло, глаза блестели от возбуждения и температуры. «Я мышьяк достал! – с порога прохрипел он и удушливо закашлялся. – У дядьки в электричке купил… Будем папашу травить постепенно, сыпать в жратву по щепотке…» «Иди поешь, потом в ванну. Завтра останешься дома, я с утра вызову врача, – строго сказала она. – Ну и кретин же ты, Валик!» – с горечью и облегчением добавила Александра. «Так, значит, мне не надо на уроки? – обрадованно спросил он. – Вот, возьми, спрячь яд получше. Я совершенно здоров! Все равно ненавижу его…»
Брат пролежал две недели с жесточайшим бронхитом и едва не угодил в больницу. Все это время отец их не трогал, даже купил брату новые зимние ботинки, а она, постепенно успокаиваясь, готовила с Валентином домашние задания, заставляла глотать таблетки, поила чаем с лимоном и вареньем, а пакет с крысиной отравой в тот же вечер вынесла и спустила в мусоропровод…
Мужу Александра об этом никогда не рассказывала.
Они по-прежнему сидели в ярко освещенной кухне, Инна куда-то отлучилась.
– Погаси, Сережа, эти лампы, глаза режет, – устало проговорила она.
– Сходим к причалу? – спросил Федоров. Пепельница перед ним была полна окурков. Он погасил верхний свет, оставив светильник над мойкой. – Не могу сидеть. Уже двенадцатый час… Саша, что же это такое?
– Не кричи! Если они к утру не вернутся, нужно заявлять в милицию.
– Ты так думаешь?
– У тебя есть другие предложения? – Александра потянулась к бутылке.
– Не пей больше, Саша!
– Я не могу, – жалобно проговорила она, – у меня в голове такая страшная пустота…
Федоров махнул рукой, закурил очередную сигарету и вышел на террасу. Освещенный фонариками сад казался уютным, но за пределами этого домашнего света беззвучно клубилась тьма. И где-то в этой непроглядной черноте находилась Марта – беспомощная, замерзшая, может быть, испытывающая боль. О самом плохом он старался не думать, а Валентина вообще не было в его мыслях…
Он взглянул на свою руку – пальцы подрагивали. На террасу, нетвердо ступая, вышла Александра, остановилась в дверном проеме и тоже попросила сигарету. Ему почудилось отчаяние в голосе жены. Федоров полез в карман пиджака за пачкой «Винстона»; пальцы неожиданно нащупали глянцевитый прямоугольничек картона, и вместе с сигаретами он извлек оттуда визитку Алексея Гаврюшенко. Она так и провалялась в кармане со дня случайной встречи с бывшим одноклассником. Зашевелилась смутная мысль, но его отвлекла Александра, и Федоров сунул карточку обратно.
– …И что после этого может склеить нашу с тобой замечательную семью? – с насмешливой издевкой бормотала жена. – Новый ребенок? Твое великодушное терпение?..
– О чем ты, Саша? – рассеянно спросил Федоров, шагнул к ней и обнял. – Не надо, я тебя очень прошу!
– Я не готова! – вскрикнула Александра, заливаясь слезами. – Всю жизнь я жила в напряжении, постоянно ожидая беды… а ты… а теперь…
– Успокойся, пожалуйста. – Федоров осторожно гладил жену по вздрагивающей спине. – Тише, милая. Смотри – кто-то идет! Вдруг это твой брат и Марта вернулись?
На свету две темные фигуры оказались Савелием Смагиным и его сыном. Александра оттолкнула мужа и бросилась напрямик через лужайку, а Федоров спросил у Инны, которая как раз появилась на террасе:
– Где они были?
– Савелий взял лодку, чтобы осмотреть берег… Не сидеть же сложа руки…
– Не похоже, чтобы им повезло, – сказал Федоров. – У Александры вот-вот начнется истерика. Она немного перебрала и уже себя не контролирует. Попробуй уложить ее, Инна, пусть поспит. Я поговорю с Савелием Максимовичем и еще раз позвоню домой. Мало ли что…
– Я сделаю, – кивнула Инна Семеновна.
По лицам Савелия и сына она сразу поняла, что все впустую. Муж был мрачнее тучи, и она решила отложить расспросы до тех пор, пока не уведет в дом Александру, присмиревшую и обмякшую после того, как полковник рявкнул: «Отвяжись от меня, Сашка! Инна, забери ее отсюда!»
Как только женщины ушли, Савелий Максимович велел сыну запереть гараж, выпустить пса из вольера, свет на террасе и в саду не гасить, отправляться к себе и больше не путаться под ногами. Всем спать! Подъем в шесть…
– Родион снова займется поисками завтра прямо с утра, – произнес он, останавливаясь рядом с Сергеем и переводя дух. – Прихватит с собой приятеля – парень толковый, поможет. На том берегу мы побывали почти везде, где стоят палатки и есть подходы к воде. Народ нетрезвый в основном, но вполне вменяемый – рыбаки. Желтый катамаран с мужчиной и девочкой на борту никто не заметил. Я как только вернусь из города, тоже подключусь. В восемь у меня важная встреча, к десяти буду здесь, а там по обстоятельствам. Думаю, шансов на то, что они появятся до рассвета, уже нет…
– Я тоже поеду с ребятами! – перебил Федоров.
– Езжай, мне-то что, – пожал плечами Савелий Максимович, взглянув на измученное лицо Федорова. – Слушай, тебе сейчас первым делом нужно поспать. Иначе свалишься. Завтра понадобятся силы. Иди отдыхай, а я тут еще кое-что обмозгую.
Савелий Максимович даже не взглянул вслед Федорову. Скажем прямо – сейчас его не так тревожило то, что младший брат и девчонка где-то застряли, как мысль об исчезновении пистолета из оружейного ящика и о шуме, который поднимется вокруг его имени, если вся эта история повернет в худшую сторону. О пропавших деньгах он вообще пока не думал…
В доме, вместо того чтобы отправиться к жене – ее уложили в гостевой, – Федоров прошел в кухню, включил свет и без особой надежды набрал с мобильного собственный домашний номер. Никто не брал трубку. Тогда он снова вынул визитку Гаврюшенко и позвонил. Где-то на восьмом гудке раздался полузадушенный возглас приятеля:
– Слушаю! Кто это?
– Леша, извини, разбудил? Что у тебя с голосом?
– Жена спит, легли пораньше. Из коридора говорю… А ты чего бормочешь? Але!
– Подожди минуту, сейчас перезвоню. Я за городом. – Из коридора донеслись тяжелые шаги Савелия Максимовича. Федоров поплотнее прикрыл кухонную дверь, а когда все стихло, снова набрал номер.
– Ну? – услышал он нетерпеливый голос. – Что там у тебя, Серега?
– У меня дочь пропала, – сказал Федоров. – Сегодня вечером.
5
В постели Александру не отпустило. Инна ушла, оставив включенной маленькую лампочку на подоконнике. Мысли, одна другой ужаснее, скакали вперебой, как обезумевшие блохи, и каждую, буквально каждую из них она страшилась додумать до конца.
Она попробовала успокоить себя тем, что пытался внушить ей Сергей, – у катамарана электрический привод от аккумулятора, а аккумулятор, по словам Родиона, заряжали нерегулярно, никто за этим особенно не следил. Весла остались дома. Если батарея села где-нибудь у противоположного берега, то брат и дочь, скорее всего, высадились там, а теперь кружным путем добираются в Шауры. Нет тут ничего особенного – случается и не такое. Дорога не близкая, километров десять – пятнадцать, к тому же неизвестная обоим, темно. Могли и заночевать где-нибудь… Во всяком случае, никакой катастрофы нет, не может быть. Погода отличная, затонуть катамаран в принципе не мог, а значит, все дело в глупой случайности…
Она куталась в легкое, совсем новое одеяло верблюжьей шерсти, но согреться не могла. Выпитое подействовало тягостно – в груди все время что-то дрожало и поворачивалось, голова была налита жидким свинцом. И постепенно полупустая гостевая, где из обстановки имелись только широкая приземистая кровать, ковер на полу да пара легких дачных стульев, начала заполняться призраками. Вернее, она сама их позвала, чтобы отделаться от скверных предчувствий, закрыться прошлым, каким бы оно ни было, от отупляющего страха и предчувствия надвигающейся, неясной пока беды в настоящем…
…О своей матери Александра почти ничего не знала. В смысле происхождения: ни ее корней, ни национальности, ни даже точной даты рождения, – все было скрыто за семью печатями, как многое в клане Смагиных.
Отцовскую же ветвь родословной она сумела проследить лишь до курского прадеда Михаила, который служил станционным жандармом и, по рассказам деда Карпа, запомнился горожанам как большая сволочь. Да и сам Карп Михайлович был еще тот фрукт – она его помнила отлично: невероятно старого, но все еще крепкого, схожего с жилистой лесной коряжиной. Ее, сначала одну, а позже в паре с младшим братом каждое лето вывозили в деревню на границе Белгородской области, где в собственном доме на высоком крепком фундаменте имел постоянное местожительство Карп Смагин с женой и двумя дочерьми.
Деревенька из полусотни дворов звалась Гнилушка. Она располагалась в две линии по сторонам песчаной дороги, уводившей неизвестно куда – в бесконечные поля, летом и зимой продуваемые сухими ветрами. В трех километрах шумела асфальтированная автотрасса. Водоемов не было никаких – ни речушки, ни пруда, ни даже захудалого болотца; зато сразу за селом, прямо за домом деда, что стоял на дальней околице, начинался сосновый лес, еще сравнительно молодой.
После дождей, ближе к концу лета, туда ходили по грибы. В сосняках густо родились маслята и польский гриб, в березовых перелесках – черные грузди. Изредка попадались белый или гнездо лисичек, в середине осени можно было наткнуться на рыжики, а в ноябрьские холода валом шли рядовки и зеленушки. Все это жарилось, сушилось, солилось, мариновалось, раскатывалось по банкам и кадочкам и исчезало в огромном погребе деда Карпа. Дед был бережлив и прижимист…
За полями доживали век еще несколько таких же деревень; в самой дальней и большой – Коммунарке, по имени местного колхоза, имелись клуб, начальная школа, магазин, почта и автобусная остановка. Расписания не требовалось, так как маршрут был единственный: утром в райцентр, в полдень обратно. До остановки от дедова подворья было ровно семь с половиной километров.
Дом этот, вместительный и прочный, Карп Михайлович приобрел сразу после войны, выйдя в отставку в чине подполковника интендантской службы. Тогда ему было шестьдесят два, он дошел со своей дивизией до Берлина и вывез из Германии кучу невиданного добра. Бабушка Клавдия ждала его в Харькове с тремя детьми: Максимом шестнадцати лет, Татьяной двенадцати и восьмилетней Галиной, на редкость крепкой и жизнерадостной девочкой. Всю войну они провели в эвакуации за Уралом, здесь же, в городе, у бабушки уцелела близкая родня. О том, зачем дед купил дом в такой глухомани, от чего прятался и почему просидел в Гнилушке до самой своей смерти в восемьдесят шестом году, – даже заикаться не полагалось.
В тот приезд в деревню, когда отец отправил десятилетнюю Александру вместе с маленьким Валентином, ее больше всего интересовали семейные хроники. Дело было в недавно умершей матери – даже тетки, жившие с дедом, покойную не упоминали, будто ее никогда не было на свете. Бабушка отмахивалась от расспросов, а из Карпа Михайловича сведения приходилось выжимать по капле. Он хоть и был, по мнению Александры, жутко старым, однако пребывал в ясном уме. Младшим внуком дед интересовался мало, деспотически помыкал дочерьми, до поры до времени гордился первенцем Максима, но с Александрой беседовал с охотой. Под эту его слабину она и стала по крохам выцеживать подробности жизни своей матери.
В сырую погоду, когда накануне весь день лил дождь, у деда, как правило, разыгрывался артрит и он отлеживался в своей угловой комнатушке с окном в огород при по-особому протопленной печи – чтоб в меру тепло, но не душно. Тут Александра его и настигала. С Валентином, который деда Карпа почему-то боялся до икоты, обычно возилась тетка Галина. В остальное время он хвостом таскался за сестрой, и чтобы хоть ненадолго отделаться от младшего, она говорила, что идет читать газету дедушке.
Пробравшись в комнату Карпа Михайловича, где стоял тяжелый запах какой-то мази, она поплотнее прикрывала тяжелую скрипучую дверь, усаживалась на кровать, прижималась к дедову боку и приступала к допросу.
– А вот скажи, дедуля, – как бы невзначай интересовалась Александра, наклоняясь и поправляя скрученный в трубку ворот серой сорочки на морщинистой шее, – где папа познакомился с моей мамой?
– Мне откуда знать, – хрипло отвечал Карп Михайлович, морщась. Колени его под одеялом шли вверх, дед с кряхтением поворачивался к стене, и ей приходилось отодвигаться. – Где-где… Какое мне до того дело? Я вот лично отыскал твою бабку Клавдию в Харькове в двадцать девятом году. Память у меня еще будь здоров, не то что у некоторых… – Было непонятно, кого он имеет в виду, однако Александра не уточняла, надеясь, что, начав, дед мало-помалу разговорится и все-таки ответит на ее вопрос. – Дело уже шло к большому голоду… Бабушка твоя разгуливала по Благбазу; я сразу обратил на нее внимание – хрупкая такая барышня, курносенькая, вся в веснушках, рыжие волосы торчат из-под касторовой шляпки. Пальчики тоненькие, пучки петрушки ими перебирает… Я, понимаешь ли, был в командировке, и попутно имелись у меня кое-какие дела на том базаре. Мне уже стукнуло сорок пять, я до того был женат трижды, и неудачно; а увидел ее и решил попробовать еще раз, потому что детей не завел и все бегал по бабам…
– Ну? – нетерпеливо перебивала Александра. – А дальше-то?
– К зиме увез ее к себе в полк, под Смоленск, – хмыкнул дед. – Через год родился твой отец, к пятидесятилетию Клавочка подарила мне Татьяну, а в тридцать восьмом на свет появилась еще одна твоя тетка – Галинка. Жена мне тогда сказала: «Карп, на этом все – хватит размножаться!», хоть я был не прочь завести еще парочку сопливых. Однако все повернулось иначе: война, фронт, разруха. Семью пришлось эвакуировать с первым же эшелоном, и мы с твоей бабушкой надолго расстались. Меня же еще в сороковом прикомандировали…
Чтобы он не уплыл в сторону вязких военных воспоминаний, Александра прерывала деда: «Погоди, я тебе чаю сейчас принесу…» Спрыгивала с бугристой лежанки и мчалась в кухню. Там, слава богу, никого не было, самовар еще шумел, а в фаянсовом цветастом чайнике оставалось немного утренней заварки. С великой осторожностью, боясь ошпариться, она отворачивала тугой кран, заливала крутым кипятком дедову целебную травку – видела, как это делает бабушка, – выжидала минуту, плескала в кружку чуть-чуть холодной заварки и прихватывала из собственных городских запасов пару липких карамелек. Кружка, тем не менее, оставалась страшно горячей; и она, отчаянно боясь уронить или расплескать, едва успевала донести питье до комнаты. Входила – дед, посвистывая носом, дремал.
Приходилось все начинать сначала.
– Дедушка, просыпайся, – тормошила его Александра. – Я попить принесла.
Карп Михайлович, опять же недовольно кряхтя и постанывая, приподнимался на подушках, а она пыталась предельно четко сформулировать свой вопрос, пока дед окончательно не очнулся.
– Так откуда моя мама Надя взялась?
– С неба свалилась. Подуй на чай, не люблю горячий…
Александра от души дула, в кружке поднималась буря, дед же сумрачно вперивался из-под лохматых бровей в пространство.
– Мы тут все жили скопом при хозяйстве, а Максим в городе – уже курсантом артиллерийского училища. Способный был парень, строгий, мечтал о военной карьере. И тут как снег на голову… – Она даже перестала дышать, чтобы не спугнуть. – Привез свою Надю, значит, знакомить. Платьице крепдешиновое в горошек, рюшки, бантики, жакетик куцый, сумчонка. Ни кожи, ни рожи: волосы мелко завиты, губки намазаны, ножки, как у курицы, да еще и на каблуках… Тьфу! Только в ней и было – глаза на пол лица. Светятся. И Максим наш от нее ни жив, ни мертв… «Где взял?» – спрашиваю. «На вечере в училище, под Новый год…» – «Получше не нашлось?» – «А вам, папаша, какое дело? – отвечает, наглец. – Она уже беременная…» Так и женился, двадцати не было. А там и Савелий родился, слава богу, в нашу породу пошел.
– А где жили родители?
– В общежитии. – Карп Михайлович отхлебнул из кружки. – Остыло… Пришлось подсуетиться. Я кабанчика за это отдал, годовалого.
– В город, что ли? Живьем? – Александра засмеялась.
– Чего хихикаешь, дурочка? Знаешь, как жалко резать было, – ему б еще полгода бока нагуливать. А за так ничего не делается. Там и брат твой старший родился, в августе пятидесятого. Максим как раз был на стрельбах, и Клавочка моя сломя голову помчалась в город. Но я не поехал, нет…
– А что было потом?
– Суп с котом, – сердито буркнул Карп Михайлович. – Тут хозяйством не больно разживешься. Земля паршивая, супесь. Лошадь, козы, свиньи, куры, огородишко, картошка. Сколько добра ушло в город, не говоря о деньгах! Он же учился, стипендия с гулькин хрен. Надежда сына нам сдала, сама пошла работать парикмахершей, а тут тетки твои чисто взбесились, мужей им подавай. Рванули в город: там их обеих покрутило-помутило и ни с чем вернуло… – Дед замолчал, отдал ей пустую кружку и вроде бы снова задремал полусидя.
Однако Александра знала, что это ненадолго, – он мог засыпать и просыпаться раз по десять кряду. Поэтому отнесла кружку в кухню, вымыла и вернулась; важный для нее разговор еще не был закончен. В доме сегодня было на удивление тихо – словно все вымерли. У деда она устроилась поудобнее в углу и стала терпеливо ждать, пока его выцветшие, слезящиеся, обезображенные глаукомой глаза не откроются снова…
С тетками давно все было ясно. Крепенькая одинокая Галина – стряпала, обшивала, вязала и прибирала дом, понемногу теряя природную жизнерадостность. Старшая, Татьяна, замуж таки вышла, когда ей было уже далеко за тридцать, связав свою судьбу с местным жителем – тихим бездетным вдовцом. Оба они жили в дедовом доме и батрачили с рассвета до позднего вечера, – на них двоих и держалось все хозяйство Карпа Смагина. Бабушка была агентом по реализации продукции. На что идут, где спрятаны заработанные деньги и сколько их, никто спросить не осмеливался. Александра была уверена, что дед закапывает их в саду – в глиняных горшках-глечиках.
Когда ей исполнилось три года, дед купил в подарок сыну «жигули-копейку»; Карп Михайлович сто раз повторял не без гордости: цвет – «лунная ночь». Он же и отобрал машину у Максима, как только обнаружил, что сын склонен к запоям. Автомобиль перешел к Клавочке, которая в свои шестьдесят с гаком на удивление быстро освоилась и лихо гоняла в сельпо за продуктами, на колхозные поля – за кукурузой и свеклой, и даже отправлялась в город на рынок – торговать. Она набивала «жигуль» под завязку мешками и ведрами, брала с собой младшую дочь и катила в Белгород, а то и в Харьков – в зависимости от того, где цены на данный момент стояли выше.
– Ты машину отдал бабушке в тот год, когда мама умерла? – погромче, чтоб точно расслышал, спросила Александра снова очнувшегося деда.
– Точно так, – засопел он. – Не кричи, сядь ближе… – Она подошла и села. – Зачем пропойце машина? Папаша твой всему разучился, руля удержать не мог. Гаража не нажил, машина ржавела впустую… А у них с Надеждой все и без того к бесу разладилось…
Это Александра и сама помнила – чуть ли не ежедневные безобразные ссоры. По ее мнению, во всем был виноват отец. Мама – нежная, красивая, добрая – была несчастной женщиной. Она часто плакала – молча, тайком, отчего сразу дурнела: крупный мягкий рот дрожал, как у старухи, выпуклые, сберегшие синеву глаза тускнели, подбородок прыгал, кожа на лице морщилась. Мама к тому времени бросила работу; лишь изредка, чтобы только не сидеть дома, ходила на дом к богатым клиенткам делать маникюр, педикюр и стричь их мужей – она была «мужским мастером». Отец приносил неплохие деньги и запрещал ей работать, и мама, томясь, всю свою нерастраченную энергию тратила на дочку. Савелий к тому времени был уже взрослым парнем и поступил в то же училище, где теперь преподавал Максим Карпович Смагин…
