Текст книги "Ловушка горше смерти"
Автор книги: Светлана Климова
Соавторы: Андрей Климов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)
– Безусловно, – произнес Марк без тени улыбки. – Ты сам знаешь, как оформить это единственно верным образом, чтобы младший Марк никогда не имел материальных проблем. И место для долговременного хранения картины ты подыщешь уже завтра.
Адвокат кивнул.
– Это первое, – продолжал Марк. – Второе: я был вынужден продать почти весь основной фонд. Но несколько работ – я укажу какие – ты заберешь себе. Они твои. Кроме того, один пункт в завещании касается и тебя. Это помимо опеки…
Деньгами же, полученными от продажи коллекции, мы распорядимся следующим образом…
– Ты и мое будущее намерен обеспечить?
– Митя, – сказал Марк, – довольно шутить! По поводу твоего будущего я не беспокоюсь, в особенности если ты наконец найдешь время, чтобы жениться. В остальном же ты и без меня не пропадешь… Далее: первым пунктом необходимо поставить немедленную выплату Полине Андреевне, моей жене, пяти тысяч долларов.
Это помимо наследования всего недвижимого имущества, а также содержимого моего сейфа, в котором находится некоторая наличность, сберегательные книжки на предъявителя и моя любимая авторучка. Кроме того, ты обязуешься на тех же условиях выплачивать ей по тысяче долларов ежегодно на содержание ребенка вплоть до его совершеннолетия. Затем он вступает во владение картиной.
– Это все? – спросил адвокат.
– В общих чертах такова моя последняя воля. А пока, так как я еще не собираюсь на тот свет, мы поедем с тобой ко мне и слегка обмоем совершившийся факт. Лина там собиралась изготовить нечто довольно аппетитное, судя по ее скупым намекам. Затем ты получишь кейс с наличными… Так сказать, на десерт.
– Заманчиво, – произнес Дмитрий Константинович. – Однако у меня здесь еще пара посетителей, так что я прибуду непосредственно к обеду, а ты предупреди жену, что ожидается гость. Как она себя, кстати, чувствует?
– Отлично, – сказал Марк, вставая. – Мы все трое превосходно себя чувствуем…
За обедом у Марка адвокат, благодушно оглядывая накрытый стол, пустился в воспоминания о том, как впервые увидел Лину на сцене. Они втроем расположились в просторной кухне, задернув полупрозрачные серо-дымчатые шторы, но солнце, клонившееся к западу, все равно заполняло весь объем помещения. В этом рассеянном свете по-особому было заметно каждое движение изменившейся фигуры женщины; и как только Лина утвердилась за столом, адвокат сейчас же сообщил, что в свое время она поразила его именно сосредоточенной задумчивостью лица.
– Лина показалась мне необычайной танцовщицей. О чем она думала во время танца, не представляю, но это никоим образом не соответствовало ее движениям. Помню только, что происходило что-то замысловатое, в духе несколько стилизованного фламенко.
– Где это было? – спросила Лина, оживляясь.
– В одном клубе, – адвокат назвал адрес, – я приехал к директору этого заведения в связи с уголовным делом, в котором был замешан руководитель одного из кружков. Директор, сказали мне, находится в зале с какой-то комиссией. Я потопал туда и обнаружил голую пыльную сцену, а в зале коллегиум важных теть и дядь, которые взирали на полдюжины девушек в коротких черных юбочках и трико.
Среди них как раз и была Лина. Вы там эдак стучали каблуками – с прямыми спинами и вздернутыми подбородками. Ты была повыше остальных, и, подойдя почти вплотную к сцене, я сразу выделил твое лицо: строгое и немного брезгливое.
– Вспомнила! – воскликнула Лина. – Мне было шестнадцать, я еще училась в школе и ходила в танцевальную студию. У нас тогда не было своей площадки, и в клубе мы готовились к какому-то фестивалю. Был просмотр… Ну и нашли вы вашего директора?
– Да, – сказал Дмитрий Константинович. – Потом, гораздо позже, я встретил тебя у Альбины и сразу узнал. Так мы и познакомились. Кстати, Марк, ведь и ты впервые увидел Лину именно в этом доме…
– Да, – произнес Марк.
– Лина и в этой компании держалась особняком, – продолжал адвокат. – Такая независимая, с гонором, барышня. Помню, Альбина позвала меня на юбилей какого-то ее очередного воздыхателя, а дома у меня тогда все сильнее разворачивались боевые действия между отцом и бабушкой Соней, так что на вечеринку я приехал с опозданием и в отвратительном настроении. У Альбины публика была разогрета уже настолько, что на меня никто не обратил внимания. В общем, еще хуже, чем дома… И тут я увидел девушку лет так восемнадцати, в светлых брючках и черном тонком свитере. Ни одного украшения, ни следа косметики на лице. И вот по этому-то ледниковому выражению синих глаз на строгом лице я сразу тебя и узнал, Лина. Мы очень славно тогда поболтали, и я отвез тебя домой.
– Интересно, – сказала Лина, – мне всегда казалось, что я умею скрывать свои чувства… но тот вечер я тоже запомнила как невыносимо скучный. Альбина меня без конца приглашала и таскала за собой. Она вообще любила окружать себя молодыми девушками, изображая любвеобильную мамочку. Поначалу было даже лестно, пока я не поняла, чего эта женщина хочет от нас на самом деле. Очевидно, у нее имелись солидные возможности, если группа из десяти девочек, которых она собрала под своей крышей, получила репетиционный зал, костюмы, какие-никакие гастроли… Потом мы стали работать профессионально и зарабатывать деньги. Она сама все организовывала и сама ставила наши несложные номера как бы вразрез традиции… Мы танцевали нечто свободное, такое, знаете, запретно-западное, и какое-то время мне казалось, что это так же смело, как балеты Бежара. В быту Альбина была традиционней таракана. Одни и те же несменяемые лица, напитки, бородатые хохмы, разговоры об искусстве… В тот вечер мне показалось это особенно осточертевшим, но, видно, я уже начала втягиваться в тусовку – ведь еще очень долго, вплоть до знакомства с Марком, я продолжала регулярно бывать в этом доме.
– И ты, и другие девочки зависели от нее, – проговорил Марк. – Я это сразу понял, как только увидел Альбину.
– Может, ты и прав, – пожала плечами Лина, – все мы от кого-то или от чего-то зависим. Можно осознавать это сколько угодно, но от этого ничего не меняется, особенно когда тебе восемнадцать и ты готов на все, лишь бы освободиться от шелухи детства и поскорее стать самостоятельным. Альбина умела создавать иллюзию красивой и взрослой жизни, но мне все это очень скоро наскучило.
– Не стоит так усложнять, – произнес адвокат, – я знаю Альбиночку давно. Она панически боится старости и, кроме того, совершенно холодная женщина. Присутствие юных девушек рядом ее возбуждало, ей казалось, что и она молода и по-прежнему хороша собой; некий самообман, присущий женщине, когда зеркальце начинает говорить горькую правду…
– Бог с ней, с Альбиной, – произнес Марк, – тем более что я-то ее практически не знаю. Это ты затащил меня к ней, Митя, и больше я там никогда не бывал. Пойдем-ка в комнату, к окошку, кофейку попьем, и достану-ка я нарды.
Спасибо, дорогая, обед получился прекрасный.
Лина совершенно отчетливо помнила вечер в доме Альбины, куда неожиданно нагрянул адвокат, привезший с собой Марка. Дмитрия Константиновича она встречала уже как близкого знакомого, отмахиваясь от намеков Альбины, что подающий надежды юрист – отличная партия. Он ей казался милым и неуклюжим умницей, не имеющим возраста. Изредка он отвозил ее домой; обычно за столом она сидела с ним рядом и разговаривала о пустяках. Ей не стал известен разговор, в котором Альбина впрямую заявила адвокату, что Лина его не любит и что эта не умная и строптивая девушка вряд ли может составить счастье порядочного мужчины.
Не ведала танцовщица и того, что адвокат привел в этот дом Марка специально, чтобы познакомить его с ней. Она заметила их обоих, когда гости мало-помалу угомонились и вечеринка вяло продолжалась как бы по инерции. Юная гордячка сидела в затемненной части комнаты под голубоватым торшером, поставив кресло поближе к проигрывателю, чтобы лучше слышать музыку. Звучал классический джаз. Пару раз сюда прорывалась слегка подвыпившая Леночка в куцей юбке, длинноногая и босая, чтобы сменить кассету, поставить что-нибудь для танцев.
Лина обрадовалась адвокату, подумав, что он-то и избавит ее от участия в повторяемом постоянно под занавес ритуале, – при мысли, что придется с кем-то из гостей танцевать и нельзя отказаться, не обидев хозяйку дома, у Лины мгновенно портилось настроение.
Рядом с Дмитрием Константиновичем стоял мужчина лет тридцати, плечистый, слегка сутуловатый, с аккуратно вылепленной, коротко стриженной светловолосой головой; лица незнакомца Лина из своего угла не разглядела, зато отметила жадный интерес в глазах Альбины, которая приблизилась к гостю, тут же заслонив его своей высокой змеиной фигурой, обтянутой серебристо-черной тканью.
Адвокат нетерпеливо оглядывался, а его спутник невозмутимо потягивал какое-то питье. Альбина повернула свое плоское зеленоглазое лицо, поискала взглядом Лину и царственным жестом тонкой, сухой, в кольцах руки поманила ее.
Девушка осталась неподвижно сидеть в своем кресле. Хозяйка о чем-то заговорила с новым гостем, а Дмитрий Константинович бочком протиснулся к сидящей Лине между танцующих пар, которые, не дождавшись, пока Тони Харпер умолкнет, топтались не в лад в сумраке комнаты. Адвокат, сияя улыбкой, схватил ее руку и крепко пожал.
– Я хочу познакомить тебя с моим близким другом. Марк! – окликнул он.
Тот высокий мужчина, одетый дорого и неброско, подошел к Лине, наклонил голову, и она увидела обращенные к ней серые, совершенно спокойные глаза, в которых еще не растаяла брезгливая скука…
С того вечера все и началось, и вот чем закончилось. Она на кухне моет посуду, Марк с адвокатом уставились на игральную доску, а внутри ее настойчиво напоминает о себе ребенок.
– Что ты, Лина? – спросил Марк с порога кухни, рассеянно глядя на дверцу холодильника.
– Он начал как-то по-новому двигаться, – сказала Лина, поворачиваясь боком на стуле и давая Марку возможность пройти. – Может, стоит лечь?
– О ком ты говоришь?
– Ребенок… Будто он связан и все время старается выпутаться.
– Дай я послушаю.
– Что ты можешь услышать? Не трогай меня, пожалуйста.
– Я услышу… Я ему сейчас кое-что скажу.
– Ну что ты можешь сказать, Марк?
– Что мы с Димой играем в нарды, а его мама – самая красивая женщина на свете.
– Может, все-таки нужно лечь? Да не трогай же ты меня, Марк! Ступай к Дмитрию Константиновичу. Бери свое пиво и отправляйся.
– Лина, не сердись, мы скоро закончим, и Митя уйдет, а потом я поведу тебя гулять…
– Не хочу!
– Надо выйти на воздух. Там чисто и уже тепло, малышу необходим свежий воздух. Мы возьмемся под руки, как счастливые супруги, и ты гордо понесешь свой хрустальный шар перед собой. Договорились?
– Марк, тут утром, когда ты ушел, тебе звонила какая-то Рита.
– Ну и черт с ней!
– Пусти меня, – сказала Лина. – Иди к Мите, а я побреду в спальню…
Как долго еще ждать, пока он родится!
– Лина!
– Что?
– Да так, – улыбнулся Марк. – Мне иногда приходит в голову нелепая мысль о том, что я тебе завидую. – Он кивнул на живот женщины.
Лина промолчала, подумав, что о себе она этого сказать не может, так как именно себе завидует меньше всего. И что надо наконец решиться и окончательно объясниться с Марком сегодня же вечером. И переехать жить к матери…
– Лина, что все-таки с тобой происходит? – спросил Марк, когда они вернулись. Женщина сразу же направилась в кухню, молча зажгла ближайшую горелку и поставила на плиту белый эмалированный чайник. – Ты ведешь себя так, будто я тебя смертельно оскорбил. Разве ты не знала, на что идешь? Мы ведь обо всем договорились, во всяком случае, мне так казалось.
Он принес из комнаты узкую вазу тонкого голубоватого стекла, на четверть налил ее водой и поставил на кухонный стол, поместив туда крупные лимонно-желтые нарциссы.
– Да, – проговорила Лина в его затылок, – мы обсудили все, кроме единственного: что будет со мной, когда родится ребенок и ты заберешь его себе.
– Раньше ты не задавалась этим вопросом.
– Я была обыкновенной дурой…
– Теперь ты поумнела?
– Прекрати! – воскликнула Лина, резко выключив газ под вскипевшим чайником. – Я понимаю, что ты чувствуешь себя обманутым. Но давай объяснимся как почти близкие люди. Что ты так смотришь на меня?
– Мы, – помолчав, сказал Марк, – вовсе не близкие люди. Ты ошибаешься.
Мужчина и женщина вряд ли могут быть настолько близки, чтобы избавиться от собственного одиночества. Это разные миры. Как солнце и луна… Мы могли бы с тобой жить вместе как равноправные партнеры или же как разумные люди, вступившие в добровольный союз во имя известной им цели… Мы оба предпочли второе. Нашей целью был этот ребенок, и неизвестно, для кого он важнее, для тебя или для меня.
– Ты рассуждаешь так, словно в мире не существует любви…
– А в тебе, Лина, – произнес Марк, – говорит сейчас проснувшаяся чувственность. Обычная женская нравственно здоровая природа. Инстинкт хранительницы рода… Для меня же ребенок значит очень много. Я буду всегда жить в нем, а он – во мне… Ты меня, конечно, огорчила, но, думаю, я смогу убедить тебя поступить разумно.
– Ты ничего не понял, Марк. На что ты надеешься? Ты по-прежнему намерен настаивать на том, чтобы, родив ребенка, я исчезла из твоей жизни? – воскликнула Лина, и он увидел, как побледнели и напряглись ее губы. Глаза женщины в сумраке позднего вечера стали почти черными. Его пронзило острое чувство жалости к ее молодости.
– Не стоило бы именно так ставить вопрос.
– Но я должна знать!
– Что именно ты хочешь услышать? – спросил Марк, сразу устав от сегодняшнего долгого дня и этого, не имеющего никакого смысла, разговора. – Ты хочешь заручиться моим обещанием расстаться с тобой?.. Чтобы ты осталась одинокой матерью с ребенком, я же – не любимым тобой его отцом? Как водится, раз в неделю я стану наезжать к Манечке и под твоим строгим взором буду исподтишка совать ему сладости, игрушки и, вероятно, даже прогуливаться с мальчиком по Измайловскому парку. А тебе приходило в голову, что в этом доме до тебя не жила ни одна женщина? И не будет жить… И что для меня значит наш сын?
Лина молчала, не отрывая глаз от его лица, вспыхнувшего на миг страданием и тут же закрывшегося, словно темная створка алтаря.
– Что ты хочешь, в конце концов, от меня услышать? – спросил Марк.
– Я хочу, – проговорила, заплакав, женщина, – чтобы ты не забирал у меня ребенка.
– Хорошо. Успокойся, – холодно произнес Марк. – Нет нужды так расстраиваться. Умойся, я заварю чай… – Он повернулся к плите. – Я завтра же поеду к Мите и возьму у него конверт, где хранится наш с тобой договор. Мы его сожжем. На этой вот газовой плите… Согласна?
– Да, – сказала Лина.
Она побрела в ванную, где долго, всхлипывая и постанывая, умывалась.
Затем расстелила свою постель, сняла одежду, аккуратно сложила ее в шкаф и накинула халат. Перед зеркалом нанесла на лицо тонкий слой витаминного крема и долго водила щеткой по волосам, глядя на свое отражение, пока не услышала из кухни голос Марка, зовущий ее.
За все это время Лину не посетила и тень мысли о том, что, поговорив с Марком, она собиралась сегодня же начать действовать следующим образом: упаковав свои вещи, а возможно даже, оставив их, сесть в такси и навсегда уехать к Манечке.
Наутро, когда Марк ушел, Лина уже собралась все-таки выйти на улицу. Но начался дождь и тихо шумел за окнами почти весь день. Телефон молчал. Она повозилась на кухне, побродила, прилегла и продремала до вечера.
Марк возвратился около шести. Был он возбужден, с мокрой головой, отчего его короткие волосы потемнели и закурчавились. Лина, позевывая, отправилась накрывать на стол. Марк заглянул на кухню, протягивая ей пакет и локтем прижимая к боку бутылку шампанского. Лина разобрала сверток – в нем оказались сыр, ветчина, лимоны, конфеты и плетеное лукошко, полное ранней клубники.
– У нас сегодня гости? – спросила Лина.
– Нет, – ответил Марк, – мы отметим расторжение нашего договора…
Приготовь все, детка, я сейчас буду готов.
Лина расставила приборы, разложила полотняные салфетки, сполоснула руки и отправилась в спальню, где переоделась в легкое платье из яркого крепдешина.
Затем подумала и достала из шкатулки на трюмо браслет, который Марк подарил ей под Новый год, хотя ни браслет, ни перстень к этому наряду не подходили.
Отец ее ребенка ждал в комнате, сидя в кресле и просматривая газеты. Он был уже спокоен, одет в темный костюм и показался ей необыкновенно сильным и красивым. «Как бы там ни было, но этот человек – мой муж», – подумала Лина.
– Ну что – ужинать? – сказала она улыбаясь.
– Сначала мы сделаем то, что я обещал. – Марк поднялся, отшвырнув газеты. – Господи, я забыл показать тебе самое главное! Я кое-что купил нам в подарок!
Он прошагал в прихожую, внес мокрую картонную коробку, на ходу ее раздирая, и через минуту выставил на столик новенький двухкассетный «Грюндиг».
– Правда, всего одна кассета. Мади Уотерс. Но я у Димы попрошу еще.
Давай пока поставим его на кухне и поужинаем под музыку.
– Давай, – сказала Лина. – Я подожду здесь. Когда Марк возвратился, Лина сидела в кресле.
– Тебе не холодно? – спросил он.
– Нет.
– Смотри, – сказал Марк, – вот конверт. Я вынимаю и предъявляю тебе документ…
– Не надо, – сказала Лина.
– Почему же? Там наши подписи. Прочесть содержание?
– Марк!
– Что, дорогая?
– Я хочу есть…
– Потерпи немного, – произнес Марк и, положив свернутый вчетверо лист обратно в конверт, подошел к письменному столу, где уже находились небольшой расписной поднос и коробок спичек. – Смотри, на твоих глазах я со всей возможной торжественностью сжигаю это.
Лина неотрывно глядела, как пламя медленно облизывает бумагу. Она сидела не двигаясь, потом перевела взгляд на лицо Марка, что-то дрогнуло в ней и погасло, сменившись полным покоем.
– Все, – сказал Марк, энергично потирая руки. – Ну и смердит! Как всякий незаконно состряпанный документ. В унитаз его!
Лина поднялась, подошла к столу и провела пальцем по легкому налету пыли на его поверхности.
Марк на кухне разливал в бокалы шампанское.
– За твое счастье! – произнес он. – Ты выпьешь со мной глоток?
– Да. – Женщина легко прикоснулась к его бокалу краем своего и медленно, ощущая на языке ледяную колючую горечь, с наслаждением выпила все.
Марк щелкнул клавишей магнитофона и принес из спальни канделябр, чтобы зажечь свечи.
– Кутить, так по всем правилам, – сказал он. – В детстве я мечтал жить в замке, при свечах. А ты?
– А я хотела всю жизнь протанцевать на сцене.
– Все еще может сбыться…
– Я мечтала стать балериной…
– Лина! – воскликнул Марк. – Да ведь мы с тобой никогда не танцевали.
Ты послушай, какой блюз. Ну, вставай же!
– Марк! Она вдруг до слез покраснела.
Он взял Лину за руки и осторожно вывел из-за стола, на котором трепетали три свечи в старом бронзовом канделябре. Слегка приглушил музыку, и стало слышно, что за темным окном снова стучит дождь. Лина как-то боком повернулась к нему и положила ладонь на его плечо. Другая рука, с браслетом, безвольно повисла вдоль ее тела.
Марк обнял Лину и, двигаясь в такт музыке, прикрыл глаза.
В начале июля на Москву обрушилась чудовищная жара, от которой в доме не было спасения.
Лина бродила по комнатам с отекшими щиколотками, с воспаленной от пота кожей, к которой страшно было прикоснуться: от самой легкой ткани на ней появлялись рубцы. Лина обматывала живот мокрым махровым полотенцем или лежала в прохладной воде, открыв дверь в ванную. Марк боялся приближаться и только упрашивал поменьше пить.
В конце концов, созвонившись с каким-то приятелем, он уговорил бедняжку, пока не спадет жара, на пару недель уехать на Рижское взморье. У приятеля имелся там большой дом в дюнах, машина и матушка-врач, которая могла присмотреть за будущей матерью, пока Марк окончательно приведет дела в порядок и приедет за ней, чтобы вернуть домой перед родами.
Лина была согласна.
В среду решено было уехать из расплавленного жарой города уже окончательно. Марк покинул дом рано, Лина поднялась вслед за ним, чтобы, пока не навалилось пекло, спуститься в магазин за продуктами в дорогу. Был восьмой день второго месяца лета. До родов Лины в конце августа оставалось не так уж и много времени, которое ей хотелось провести в покое – она могла позволить себе дней двадцать расслабиться у моря.
При выходе из лифта она столкнулась с генералом Супруном в мундире, в окружении свиты возбужденных. чем-то молодых людей. Как ни торопился к себе Петр Алексеевич, соседка все же была остановлена за локоток его властной рукой.
* * *
– Сегодня раненько видал вашего супруга – все спешит куда-то… Как он поживает? – проговорил генерал, на полшага отступив вместе с ней от лифта, давая своим орлам возможность в него погрузиться.
– Нормально, – обронила Лина и, не желая поддерживать разговор, отодвинулась от Супруна, как бы предлагая ему присоединиться к ожидающим в лифте спутникам.
– А вы, Линочка, все хорошеете, – не унимался генерал, сладко подмигивая и, словно ненароком, касаясь указательным пальцем ее круглого живота, – неплохо себя чувствуете, а?
Лина поняла, что еще секунда, и случится ужасное – она ударит этого отвратительного старика. «Что же это со мной творится? – мелькнуло в ней, когда, резко и неуклюже развернувшись, она торопливо выбежала из подъезда на показавшийся свинцово-синим солнечный свет. – Сейчас еще не хватало расплакаться…»
Глубоко задышав и преодолев судорогу тошноты, Лина достала из кармана хозяйственной сумки темные очки и пошла прочь от дома, стараясь держаться в тени. Она была в ситцевом сарафане, однако ее открытая спина и волосы, собранные в пучок под шляпкой из белой соломки, мгновенно взмокли. Воздух был неподвижен, густ, полон пыли и удушливых запахов; Лине нестерпимо захотелось вернуться домой, но, обернувшись и увидев стоящую у подъезда черную служебную «Волгу» генерала, она лишь ускорила шаг.
В продуктовом дышать стало как будто легче, но пришлось потолкаться в очереди, так что, когда Лина выбралась оттуда и отправилась купить еще и хлеба, а затем отыскать какие-нибудь фрукты, ее преследовало единственное желание: наконец-то оказаться дома, выпить кувшин холодного компота, сбросить липкую одежду, погрузиться в воду и лежать там до самого вечера…
Едва женщина, нагруженная покупками, переступила порог квартиры, как сразу же услышала настойчивую, трель телефона. Босиком она пробежала к письменному столу, схватила трубку и услышала голос Марка:
– Полиночка, где ты была? Я звоню уже почти час.
– В магазине, – раздраженно сказала Лина, чувствуя, как зудит все тело и внутри болезненно толкается ребенок, – ведь мы решили, что если у тебя нет времени заняться покупками, в эту преисподнюю следует отправиться мне…
– Прости, – перебил Марк, – я очень тороплюсь. Не нужно было никуда ходить, раз тебе не хотелось… Детка, я забыл дома записную книжку, она в одном из ящиков стола справа, отыщи ее, пожалуйста…
Лина, прижимая трубку к щеке, обогнула стол, опустилась в кресло и, неуклюже нагнувшись, на четверть выдвинула верхний ящик. «По-моему, во втором», – донеслось до нее. Рывком дернула нижний – и тотчас увидела небольшую записную книжицу в потертом кожаном переплете.
– Да, – сказала она в трубку.
– Найди по алфавиту фамилию Михельсон…
– Нашла…
– Инициалы А.Р.?
– Да.
– Мне нужен домашний и рабочий номер. Лина продиктовала и спросила:
– Это все?
– Спасибо, моя хорошая, – проговорил Марк, – ты меня очень выручила.
Вернусь домой через пару часов…
Лина положила трубку и откинулась в кресле. Полированная поверхность стола была кое-где поцарапана и уже покрыта тонким слоем серой тонкой пыли.
Женщина вздохнула и, изогнувшись боком, стала задвигать оба ящика – верхний и второй. Первый легко встал на место, однако тот, что был под ним, заклинило, и ей пришлось почти полностью вынуть последний, третий, чтобы второй наверняка вошел в свой паз.
Ящик поддался сразу, потому что был почти пуст, не считая газетного свертка. Лина вынула его, удивляясь тяжести, положила на стол и развернула.
Перед ней лежал пистолет – совершенно настоящий. Она коснулась его влажными пальцами: оружие было гладким, слегка маслянистым и холодным. Решив, что именно громоздкий сверток оказался причиной заминки с задвиганием, Лина опустила оружие в третий ящик, стоявший теперь на полу, и, скомкав ворох газетной бумаги, отправилась ее выбросить. Женщина все еще была в шляпе и на ходу сняла ее. Затем на кухне выпила два стакана желтоватой кипяченой воды, сразу снова взмокла и освободилась от одежды. Вернулась в комнату, чтобы привести в порядок стол, по пути накидывая легкий халат.
Ящик с пистолетом вернулся на место. Второй последовал за ним. В верхнем, все еще наполовину выдвинутом, лежали какие-то бумаги и стопка розоватых салфеток. Лина взяла одну, чтобы протереть поверхность стола. Пыли было куда больше, чем казалось поначалу, так что пришлось взять еще пару салфеток. Комкая их, Лина подумала, что вот, Марк когда-то не велел ей даже приближаться к этому столу, сам же не в состоянии даже пыль стереть… Зазвонил телефон – это была Манечка, у которой на работе все отправились за мороженым.
Поболтав с матерью о предстоящем отъезде, Лина пообещала сегодня же вечерком заглянуть к ней. Выслушивая длинный монолог о том, насколько неразумно они с Марком поступают и как неполезны дальние переезды беременной женщине, будущая мать рассеянно взяла из все еще выдвинутого ящика сложенный пополам плотный лист глянцевой бумаги и развернула его.
У нее задрожали пальцы и гулко заколотилось сердце.
– Лина? – словно с другой планеты услышала она голос Манечки.
– Да! – хрипло отозвалась та.
– Куда ты пропала, доченька? Ты меня хорошо слышишь?
– Конечно, – сказала Лина, превозмогая головокружение, – я все поняла, мама. Вечером поговорим.
Она опустила трубку на рычаг и отключила телефон. Затем осторожно взяла лист с письменного стола и опустила в ящик, ящик же вернула на место. Ей не нужно было читать этот документ – Лина с одного взгляда его узнала. Это было их с Марком «соглашение», где говорилось, на каких условиях она отдаст ему ребенка. Внизу стояла ее подпись и дата. Именно эту бумагу он торжественно уничтожил у нее на глазах, и именно этот его жест был фантастическим лицемерием!
Где-то в доме задребезжал звонок – Лина, вздрогнув, прислушалась и поняла, что слышит звук параллельного аппарата, стоящего в спальне. Она яростно вырвала шнур из розетки у окна. Стало тихо. Ее била мелкая ознобная дрожь.
– Ты паршивый лжец, Марк Кричевский, ненавижу тебя! – сказала она вслух. – Это лицо, улыбку, эти вкрадчивые движения сильной кошки и то, как ты говоришь – рассудительно, веско и спокойно. Ненавижу мужчин – всех вместе взятых, с этой их самоуверенной претензией считать себя хозяевами положения…
– Всхлипывая, Лина отправилась на кухню. – И я еще плачу, дура, какая мучительная насмешка – эта жизнь, не дающая ни истинной веры, ни даже сомнительного спокойствия безверия… Стоп, закончим на этом. Теперь уже все равно…
Умывшись, накрасила губы розовой помадой, припудрила лицо, надела широкое цветастое платье и отправилась в спальню, где в чемоданчик, с которым явилась в этот дом, сложила лишь самое необходимое: косметику, белье, халат, кое-что из одежды. Манечку она решила не предупреждать, поскольку имела свой ключ от квартиры матери, однако и без записки Марку уходить не следовало.
Лина вынесла чемодан в прихожую, прихватив с письменного стола блокнотный листок и карандаш, и даже успела зайти в кухню, когда раздался щелчок отпираемой входной двери. Хрустнув сломанным карандашом, она швырнула его и скомканную бумажку в мусорное ведро…
Бешенство, как пыльный горячий смерч, охватило ее всю, едва раздался голос Марка, но огромным усилием воли она вогнала этот сухой огонь в себя.
– Привет! Ты на кухне? Как жарко… Что у нас есть попить?
Лина молча стояла у окна и смотрела, как Марк, отирая еще свежим носовым платком нос и шею, приближается к ней. Его кремовая шелковая рубаха с короткими рукавами была расстегнута до пояса.
Она шагнула к табурету и села, опустив голову. Где-то в стороне раздался липкий звук открываемого холодильника, затем послышались шаги и звук льющейся в стеклянный стакан жидкости. Предчувствие того, что она не сможет скрыть своего отвращения, слыша, как он эту воду пьет, гулко глотая и блаженно постанывая, заставило Лину стремительно подняться и почти выбежать.
Марк удивленно посмотрел ей вслед. Он медленно остывал от своей беготни. В кармане лежали билеты на Ригу, где их должен был встретить приятель.
Михельсон получил координаты Дмитрия, тот завершит все дела здесь. Когда Марк вернется в Москву, удобно устроив Лину, он встретится с генералом уже без нее, чтобы раз и навсегда обезопасить себя, жену и ребенка…
– Детка, ты обедала? – крикнул он, на ходу сдергивая сырую рубаху с плеч и отправляясь принять душ. – Если нет, то подожди меня четверть часика, я хочу еще и побриться, а потом мы поедим вместе. Ты уже и чемодан собрала?
Извини, что я заставил тебя бегать по магазинам. – Марк прикрыл дверь ванной и включил воду. – Господи, вот блаженство… – пробормотал он.
«Отлично, – сказала себе Лина, – я накормлю тебя напоследок, потому что объясняться с голодным мужчиной не только глупо, но и бессмысленно. Однако сидеть за одним столом, бороться с собой и слушать твою ложь – выше моих сил».
Лина накрыла на кухне: разогрела котлеты, поставила салат из огурцов с зеленым луком и сметаной, стакан с компотом, затем села, поджидая Марка.
Он появился минут через пять в футболке и джинсах, с мокрыми потемневшими волосами, пахнущий лимонной горечью хорошей туалетной воды и совершенно расслабленный.
– Ты не обедаешь? – удивился он.
– Я не голодна, – коротко ответила Лина, – жарко. Ты будешь окрошку?
– Еще бы! – сказал Марк.
Она наполнила тарелку и поставила перед ним.
– Положи сметану…
– Спасибо, – сказал хозяин дома и неторопливо придвинул к себе хлеб, – мне без тебя неинтересно обедать…
Лина упорно молчала за его спиной, перекладывая котлеты из сковороды на тарелку. Запах пищи разбудил в ней чувство голода, она представила вечно пустой холодильник Манечки, ее кудахтанье, слезы, – и виноват во всем был этот сильный мужчина, не терявший аппетита ни при каких обстоятельствах. Волна нестерпимой детской обиды захлестнула ее – Лина выбежала из кухни и без сил рухнула в кресло за письменным столом. Марк появился на пороге через секунду.
– Что происходит? – спросил он.
– Ничего! – фыркнула Лина.
– Я же вижу… – сказал он.
– Иди ешь свой обед, – с ненавистью произнесла она.
– Мне что-то расхотелось.
– Вот как? – сказала Лина. – Какие мы чувствительные… Привыкай. Я сейчас ухожу от тебя к Манечке. И не вздумай там появляться. Если бы ты знал, до чего ты мне отвратителен…
