Текст книги "Ловушка горше смерти"
Автор книги: Светлана Климова
Соавторы: Андрей Климов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)
– Не правда, – произнес мужчина, приближаясь и неотрывно глядя на опущенную темноволосую гладкую макушку жены, на ее остро поднятые плечи, на обтянутую тонкой тканью отяжелевшую грудь, притиснутую к краю стола. – Повтори это, глядя мне в глаза. Ты не умеешь по-настоящему ненавидеть, Лина.
– Умник, – прошептала она. – Тем хуже… Зачем ты обманул меня, Марк? – Она вскинула голову, и он поразился румянцу, вспыхнувшему на ее совершенно бескровном лице. – Ты обманул меня, как последнюю девку, – медленно повторила женщина, – разыграл передо мной спектакль… Здесь, в ящике стола, бумага, которую ты якобы сжег, тем самым доказывая, что понимаешь мои чувства и идешь мне навстречу.
– Мне необходимо было успокоить тебя.
– Зачем?
– Потому что мне казалось, я догадываюсь, что ты испытываешь.
– Значит, так? – произнесла Лина. – И, понимая это, ты все-таки решил по-своему: обмануть меня, а затем сделать то, что было тобой задумано… Верно?
Не приближайся ко мне, Марк! Ты сжег какую-то бумажку вместе с конвертом, а эта продолжала лежать в твоем столе?
– Да я начисто забыл о ней, – воскликнул Марк, – об этой проклятой бумаге!.. Она валяется там с осени… Почему же ты, когда обнаружила ее, не уничтожила сразу? Сделай это сейчас, если для тебя она имеет такое значение!
– Вот уж нет, – сказала Лина, рывком выдвигая ящик, – я даже прикасаться к ней не намерена. Вот она здесь. Возьми и уничтожь ее сам.
– Отлично, – проговорил Марк, обойдя стол и взяв двумя пальцами глянцевый листок. – Все верно, это наш, так сказать, брачный контракт. Я кладу его перед тобой, иду на кухню, вот спички… правильно, оставайся на месте, смотри!
Лина отодвинулась от стола вместе с креслом, брезгливо наблюдая, как на блюдце корчится, догорая, комок смятой бумаги. В воздухе растаял горьковатый дым. Когда Марк, неся блюдце перед собой, прошагал на кухню, она вновь протерла стол розовой салфеткой.
Когда он возвратился, она сидела совершенно неподвижно.
– Пойдем поедим, – устало сказал Марк, – ты голодна, наверное.
– Ты не человек, а какая-то бесчувственная машина, – сказала Лина. – Позволь мне уйти из твоего дома!
– Нет, – произнес Марк. – Тебе незачем уходить. Ты беременна моим сыном. Мы должны остаться вместе. Женщина промолчала.
– Ты ведь понимаешь, что твой уход, Лина, ничего не решает. Я не хочу отравлять жизнь ребенка нашими с тобой семейными разборками. Он важнее нас обоих. Он должен родиться и жить с нами.
– С нами? – Лина вздрогнула, словно от ожога. – А разве «мы» существуем? Ты, как и прежде, хочешь управлять мной, ничего не испытывая, кроме ловко скрываемой неприязни. Разве мы любим друг друга? И разве мы с тобой – действительно муж и жена?
– Я не испытываю никакой неприязни, – сказал Марк, – ты мне очень дорога… Позволь мне убрать из прихожей этот чемодан. Уже куплены билеты, давай спокойно соберемся в дорогу, а через несколько дней ты успокоишься, отдохнешь и скорее всего согласишься со мной.
– Ты опять диктуешь мне условия! Я хочу выбирать сама, – возбужденно, почти захлебываясь, заговорила Лина. – Я хочу чтобы ты не решал, что мне следует делать, а что нет. И я все-таки ухожу, потому что мой ребенок 268 всегда будет только моим.
– Я не отпущу тебя, – сказал Марк, направляясь в прихожую. – Тебе нельзя уходить, не нужно бросать меня сейчас…
В ослепительно вспыхнувшем перед ней неистовом свете Лина увидела стену, вырваться из-за которой он никогда ей не даст. Ни о чем не думая больше, она рванула ящик, схватила пистолет и, стиснув рубчатую рукоять в ладони, поднялась и быстро пошла вслед за мужчиной. Она ничего не видела сквозь едкую пелену слез и ничего не чувствовала, потому что боль прожигала ее грудь и напрягшийся, выпирающий живот. Рука, державшая оружие, стала мокрой от пота и дрожала. На ходу она сдвинула вниз какую-то штуковину сбоку ствола.
– Марк! – воскликнула она, задохнувшись. – Отпусти меня, потому что иначе…
Лина еще видела, как он развернулся к ней, и усмешка, вначале небрежная, а затем изумленно-испуганная, растаяла вместе со словами:
«Осторожно, осторожно, держи подальше от себя, пистолет заряжен!» Он сделал короткое судорожное движение к ней, и Лина снова что-то нажала, оглохнув от грохота выстрела и не слыша, как он произнес:
– Ты не поняла…
– Марк! – закричала Лина, отбрасывая оружие и пытаясь поймать, удержать на весу его стремительно заваливающееся навзничь тело, но, зацепившись за оказавшийся между ними чемодан, чтобы устоять на ногах, вынуждена была ухватиться за раму зеркала. Боль, сжавшая железными тисками спину, остановила ее, Лина глубоко задышала и, как учил врач, попыталась расслабиться. Она стояла в прихожей, стараясь унять дрожь, успокоить себя и ребенка; огонь покинул ее, стена рухнула – теперь она была совершенно свободна. У ее ног на ковре лежал Марк.
Неизвестно, сколько бы Лина простояла в оцепенении, если бы из неподвижности ее не вывел резкий звонок в дверь. Ей не потребовалось перешагивать через Марка, потому что он лежал наискось, головой к двери, ведущей на кухню, – падая, он не задел ни одного предмета в прихожей. Лина боком продвинулась к входной двери и стала возиться с замком. Пальцы дрожали, не повинуясь ей.
На пороге стоял генерал Супрун в домашней фланелевой рубахе в голубую клетку и кожаных шлепанцах на босу ногу.
– Марк Борисович имеется? – осведомился он, заменяя выражение недовольства на лице иронической усмешкой. – Я пытался дозвониться вам по телефону, но совершенно безрезультатно. Мне необходимо с ним переговорить. Могу я войти?
– Нет, – сказала Лина, придерживая дверь левой рукой. Правая была у нее за спиной, и эту руку она пыталась досуха вытереть о ткань платья.
– Что значит – нет? Марк дома?
– Уходите! – сказала Лина.
Генерал внимательно вгляделся в ее лицо.
– Вам плохо, Лина? – спросил он, делая шаг к ней и протягивая руку.
– Нет.
– Что вы заладили одно и то же! – раздраженно воскликнул генерал, цепко выкручивая безвольную кисть ее правой руки из-за спины. – Сколько я могу торчать здесь?
Лина послушно отступила, слабо пытаясь отнять руку, но генерал, не отпуская ее, шагнул в прихожую и захлопнул за собой дверь. Его взгляд на миг замер где-то внизу, за ее плечом, и тут же тяжело остановился на лице женщины.
Он отпустил ее руку, и Лина, повернувшись, прошла в комнату.
– Где телефон? – отрывисто бросил Супрун. Хозяйка кивнула на письменный стол и направилась было в спальню, однако генерал рявкнул:
– Стоять! Не двигаться!
Лина удивленно взглянула на него, пожала плечами и опустилась в кресло у журнального столика. Супрун прошел к телефонному аппарату, поднял трубку, затем положил ее и воткнул вилку в розетку.
– Твоя работа? – кивнул он в сторону прихожей, одновременно набирая номер.
– Да, – безучастно кивнула Лина…
Все дальнейшее, пока ее не увезли, происходило будто без нее: квартира наполнилась негромкими голосами, бесконечно щелкал язычок замка входной двери, и наконец Марк Кричевский навсегда покинул свой дом.
Все это время она молча сидела в кресле, сложив руки на животе. Генерал говорил за нее. И только на вопрос, сообщить ли матери, Лина отрицательно покачала головой.
До прихода чужих людей она что-то пыталась объяснить Супруну, однако он как бы ее не слушал. Его коренастая, но все еще подвижная фигура мелькала повсюду, то склоняясь над ящиком стола, то заглядывая в шкафы и за шеренги на полках. Лишь раз он остановился, чтобы поставить перед Линой на журнальный столик стакан воды.
– Страсти-мордасти, – сказал он с досадой. – О чем ты думала, Лина? Чем он тебе не угодил? Почему отключен телефон? И где ты взяла оружие?.. Не хочешь говорить? Что же, твоему нынешнему положению не позавидуешь…
В эту минуту больше всего на свете Лина хотела остаться одна, чтобы все это наваждение сгинуло и она могла бы, прихватив чемодан, спуститься вниз, подозвать такси и уехать к Манечке. Там бы она наконец легла, закрыв глаза, и все забыла, а прежде остального – Марка, того, кто был так бесповоротно виновен в ее ненависти, страхе, страсти и боли, от которых необходимо было избавиться раз и навсегда.
И когда раздался следующий звонок в дверь и квартира начала наполняться энергичными деловыми посторонними, а генерал, перестав терзать ее нелепыми вопросами, властно зарокотал в прихожей, отдавая распоряжения, – Лина терпеливо приготовилась к долгому ожиданию. Первый шаг она сделала сразу: усилием воли уняла дрожь, уничтожила в себе воспоминания и лица, прокляла свою прошлую жизнь и осталась в полном одиночестве.
* * *
Можно было сколько угодно терзать себя мучительными вопросами, но ни на один из них Дмитрий Семернин не нашел бы ответа. Происшедшее поразило его настолько, что лишь спустя какое-то время он мог выкарабкаться из мрака, в который его повергла гибель Марка, и обратиться к судьбе Лины.
Его, помимо прочего, подтолкнул к этому Супрун, наутро следующего после похорон Марка дня приехавший к адвокату на работу для неофициальной встречи.
Разговор между ними произошел нелепый и крайне напряженный. Генерал сильно нервничал поначалу и на вопрос Дмитрия, почему его так интересует содержание бумаг, якобы переданных Марком Борисовичем адвокату, ответил, что курирует дело об убийстве Кричевского, а поскольку в доме потерпевшего ничего не обнаружено, то получение документов, писем, дневника, наконец, могло бы заметно продвинуть следствие… Семернин понимал, что все это – наглая и неуклюжая ложь, так как Марк все-таки успел открыть ему роль генерала в охоте за «Испытанием огнем» и передать свидетельства художника Игоря о прошлом Супруна.
– Как вы сами понимаете, генерал, я не вправе удовлетворить ваше, кстати, недостаточно юридически оправданное, любопытство, – сказал Дмитрий. – Кроме того, по неизвестным причинам мне рекомендовано держаться подальше от этого дела и отказано в просьбе выступать защитником Лины.
– Вы же близкий друг этой семьи, – быстро проговорил Супрун, – вы можете подойти к вопросу… э-э… чересчур субъективно… к тому же вам пришлось бы защищать убийцу вашего лучшего друга. Вам пытались помочь избежать… скажем, стресса.
– Черт возьми, – горестно усмехнулся Семернин, – неужели и это вас занимает? Мне кажется странным, генерал, такое пристальное внимание к этой истории и ваше участие в ней. Почему вас так беспокоит участь Лины? Зачем вам понадобились бумаги Марка? Чего вы добиваетесь?
– Конечно, мы с Марком Борисовичем не были близкими людьми, – пробормотал Супрун, – однако так случилось, что в тот роковой день я поднялся к нему по делу и был потрясен – ведь мы довольно долго соседствовали…
– Знаете, генерал, – произнес Дмитрий Константинович, – этот наш бессвязный диалог можно продолжать до бесконечности. Но не нужно. Мне известно, что именно вас интересует. Давайте выложим карты на стол… Согласны? Отлично.
То, что вы ищете, Марк продал. Вы не верите мне? Это ваше дело, но я вам советую прекратить свои поиски и забыть все так же прочно, как вы позабыли Киев десятилетней давности. Марк очень старался обезопасить себя и своих близких и преуспел в этом. Не рискуйте, вы делаете неверный шаг. Это опасно для вас. И будьте добры, не препятствуйте мне исполнить мой долг – защитить жену моего друга.
– Не знаю, что вы, Семернин, тут себе навыдумывали, – с нажимом сказал генерал, багровея, – однако мне не совсем ясны мотивы вашего поведения… Что же касается гибели Марка Борисовича, то смею вас заверить, вы ничем не сможете помочь Полине. И если побудительным мотивом явилось наследование имущества покойного…
– Лине ничего не было известно о завещании.
– Вы вполне могли открыть ей глаза, – насмешливо глядя на Дмитрия Константиновича, быстро и грубовато произнес Супрун. – А уж выводы делайте сами, чай, грамотные…
– Я прошу вас покинуть мой кабинет, – устало сказал Дмитрий. – И кстати, с чего вы взяли, что Марк оставил завещание в ее пользу?
– Вы мне только что сообщили об этом, Дмитрий Константинович.
– Вы заблуждаетесь, я этого не утверждал…
– Завещание существует, – скривился Супрун, – такой умный человек, как Кричевский, не мог не думать о своем будущем, и не зря в последнее время ваши встречи чрезвычайно участились… Впрочем, меня это мало занимает, – небрежно добавил генерал, поднимаясь со стула. – Полина не отрицает, что застрелила мужа, и так как я полагаю, что это было совершено преднамеренно, приговор будет достаточно суровым. У меня есть возможность повлиять на прокуратуру, чтобы она заняла самую жесткую позицию в отношении убийцы…
– Ясно, – проговорил Дмитрий, не замечая того, что они с Супруном уже стоят у самой двери кабинета лицом к лицу, и негромко спросил:
– А от меня-то что вам все-таки понадобилось?
– Текст завещания, – хрипло прошептал генерал. – Никогда не поверю, что вы его с Марком Борисовичем не обсуждали.
– Марк не оставил никаких распоряжений по поводу своего имущества, – сказал адвокат. – Порядок наследования в таком случае вам известен не хуже, чем мне. Что касается Лины, то я буду защищать ее в суде, невзирая на ваши концы в прокуратуре. Советую в этом мне не препятствовать.
– Вам не мешало бы подумать о своем будущем, молодой человек, – холодно глядя в глаза Дмитрию, проговорил Супрун. – Я не верю ни единому вашему слову.
Бумаги покойного Марка Борисовича вам все-таки придется предъявить следствию. И даже если он не распорядился по поводу своей коллекции и наличных денежных средств, никто, кроме вас, не может знать, куда все это подевалось. Нам с вами не раз еще придется возвращаться к этому вопросу.
– Генерал, – с любезной улыбкой произнес Дмитрий, слегка приоткрывая дверь, – боюсь, что для столь ничтожных хлопот у вас не найдется времени. Всего хорошего. И советую вам почаще вспоминать на досуге свое замечательное прошлое…
Вот так. Марк был прав и не зря тревожился – такие, как Супрун, способны из упрямства изгрызть даже собственный хвост. Это было умно – не делать официального завещательного распоряжения. Нотариально заверенного акта не существует, Лина как жена наследует все, и необходимо приложить максимум сил для того, чтобы приговор, учитывая ее положение, был как можно более мягким.
Она получит не такой уж большой срок и вернется в дом Марка с ребенком…
Бедная девочка, можно представить, каково ей сейчас…
Адвокат подумал, что прежде всего необходимо получить рекомендацию коллегии на участие в процессе. Это будет нетрудно сделать, во-первых, потому, что для многих его коллег это дело не престижное, а для маститых – элементарное. Во-вторых, во избежание случайных проколов все-таки придется обратиться за помощью. Он сделает это немедленно – Дмитрий уже набирал номер телефона, а спустя четверть часа, закрыв кабинет, ехал в сторону Звенигорода – на дачу к своему профессору с Лубянки. Он не сомневался в удачном исходе визита, тем более что до сих пор никто официально не объявил ему о том, что по делу Лины назначен другой адвокат. Его просто не пустили к ней, а на обращение к своему начальству он получил невнятный ответ: «Погодите, Дмитрий Константинович, с этим. Все очень и очень непросто…»
* * *
Потом он хоронил Марка, отвозил в Дракино Михаила и тупо сидел с ним, допивающим литровку, за столом во флигельке, слушая его речи о Марке…
Перепугал своих старушек внезапным приступом стенокардии, они его отпоили чаем с валерьяной и уложили спать на полу кухни, и ему стали безразличны и комары, и ночная душная гарь из открытого окна, и вся эта суета, называемая жизнью, которая происходит как бы не с ними…
В Звенигороде все было сделано в полчаса, включая несколько звонков.
Адвоката упросили остаться обедать, а затем погулять со стариком по саду и выслушать некоторые его раздумья о перспективах советской юриспруденции.
Дмитрию пришлось погасить в себе нетерпение поскорее погрузиться в дело.
Деликатность и разница в возрасте обязывали поучаствовать в беседе о Юрии Владимировиче и необходимости реформ в системе исполнения наказаний. Адвокат внимательно слушал и не пожалел: мелькнуло имя высокопоставленного лица, правой рукой которого являлся генерал Супрун, и выходило так, что генералову начальству осталось гулять на воле считанные месяцы. Собеседник Дмитрия по-стариковски этими вещами интересовался, а источники его информации были безукоризненно точными и проверенными.
Наконец, дружески распростившись, Дмитрий уже под вечер помчался к Манечке в Измайлово. По дороге он подумал было о том, что необходимо сразу же, завтра с утра, ходатайствовать об изменении меры пресечения для беременной Лины. Однако, вспомнив генерала, понял, что добиться этого будет трудно, а то и вовсе невозможно. К следователю, не заручившись поддержкой прокурора, даже дав «на лапу», не подступиться, а прокурор, по-видимому, в одной упряжке с Супруном. Марк умер во вторник, был похоронен через день, а сегодня – пятница и стоит все та же невообразимая жара. Если завтра он не получит свидания с Линой, а получить его – маловероятно, то сколько же ей мучиться там без элементарного человеческого участия?
Дмитрий поймал себя на мысли, что не представляет Лину в камере СИЗО.
Ему было остро жаль ее, жаль Марка, их любви, очень жаль Манечку. Он вспомнил, как мельком увидел Марию Владимировну на кладбище. Она не подошла к адвокату и его семье – здесь был его насупленный отец, поминутно одергивающий пытавшуюся заговорить хоть с кем-нибудь мать. Жара усиливала ощущение нереальности происходящего, но она же и ускорила прощание с Марком. Дмитрий, задыхаясь от тоскливой боли и давящего присутствия чужих людей, был даже благодарен Рите, которая вывела его из толпы и протянула открытую бутылку теплого нарзана. Она была в глухом черном платье и шляпе, вполовину закрывавшей ее белое напудренное лицо. Глаза бывшей подруги убитого лихорадочно блестели, но, слава Богу, она молчала. Когда к ним подошли любопытные девчонки Альбины, он поспешил назад и, обернувшись, заметил в отдалении Манечку у чьей-то еще свежей могилы. Ее маленькая фигурка съежилась, словно от удара, а руки прижимали к груди сумочку, из-под которой алели три капли гвоздик вниз головками, так что длинные ломкие стебли упирались Манечке в опущенный подбородок. Адвокат не видел, положила ли она свои цветы среди множества других, сразу увядших, потому что очень быстро ушел с кладбища под предлогом необходимости отвезти в Протвино Михаила. Он знал, что все разойдутся очень скоро, а его родителей доставит домой в своей служебной «Волге» Супрун, прибывший к концу похорон…
Мать Лины была в доме не одна. Она открыла ему сразу, не поинтересовавшись, кто это настойчиво звонит в дверь в такой час. По растаявшей на ее лице надежде Дмитрий понял, что все это время она ждет дочь. Манечка всхлипнула, шагнув ему навстречу, и адвокат обнял ее за вздрагивающие плечи.
На пороге кухни стояла худощавая женщина лет сорока. Ее карие припухшие глаза выражали строгую решимость и полное отсутствие какого-либо любопытства. В одной руке она держала папиросу, а в другой молоток. Рыжеватый изредившийся перманент на ее крепкой макушке был слегка растрепан. Дмитрий отпустил Манечку, осторожно отступил и наклонил голову в приветствии.
– Маша, кто это? – хрипловато осведомилась женщина, не отрывая твердого взгляда от лица гостя.
– Оксаночка, познакомься с Дмитрием Константиновичем… он друг Полины.
– Мария Владимировна робко прикоснулась к локтю адвоката. – Он, наверное, может сообщить нам какие-нибудь сведения… Прошу вас, Митя, проходите сюда, на кухню. Чайник еще горячий…
Дмитрий попросил разрешения привести себя в порядок с дороги. Он включил свет в ванной, вымыл руки с мылом и ополоснул лицо. Сообщить что-либо Манечке пока не представлялось возможным, но острое ощущение оборотной стороны горя, обрушившегося на них всех, укрепило его решимость действовать как можно быстрее и надеяться на удачу.
Манечка сидела за кухонным столом, уставившись в свою чашку, а когда адвокат опустился на табурет напротив, нерешительно взглянула на него.
– Мария Владимировна, вы уже предпринимали какие-нибудь шаги? – мягко спросил Дмитрий.
– Они сказали мне, что Полиночка никого не хочет видеть и вообще ведет себя… неразумно.
– Как же еще бедной девочке вести себя? – произнесла женщина с папиросой. – Она в шоке. Чаю вам налить, Дмитрий Константинович?
– Нет, благодарю, – отмахнулся адвокат. – Манечка, я приехал сообщить вам, что буду защищать Лину в суде. Только сегодня я в принципе получил разрешение на это. К вам никто не приходил, не звонил?
– Никто, – ответила за Манечку ее приятельница, – мы сами словно в камере, если не считать бесконечных соседок с соболезнованиями.
– Я не смогу больше жить в этом городе, – всхлипнула Манечка. – Мне так стыдно, так страшно… Особенно был ужасен звонок в среду на работу, как гром среди ясного неба… Следователь сообщил о случившемся и задавал какие-то вопросы по телефону, уже не помню… Что я могла ему ответить? Сказала, не может быть, ведь они собирались в Прибалтику… Мне было так плохо и страшно, что я тут же дала телеграмму Оксаночке в Харьков, и она в тот же день вечером прилетела. Мы учились вместе и всегда дружили. Оксана Петровна – прекрасный педагог и чуткий человек. – Манечка просительно взглянула на адвоката сквозь слезы.
– Я предлагаю ей ехать ко мне, – сказала Оксана Петровна, обращаясь к адвокату, – она здесь сойдет с ума от неизвестности и горя. Она не перенесет этого суда.
– Я не могу бросить дочь…
– Не перенесет! – повысила голос женщина. – Ты умрешь прямо в зале при твоей чувствительности, если еще раньше не свихнешься от мыслей о Лине.
– Спокойно, – произнес Дмитрий Константинович, – прошу вас, чуть поменьше эмоций. Как я уже вам сообщил, Мария Владимировна, я буду защитником Лины. Однако в данный момент мне, как и вам, ничего не известно: ни причины трагедии, ни того, как чувствует себя ваша дочь. Единственное, что я могу с уверенностью сказать, – Лина не убивала своего мужа умышленно, я думаю, выстрел оказался случайным…
– Но откуда же у нее пистолет? – вновь вмешалась Оксана Петровна, в волнении закуривая новую папиросу.
– Оружие принадлежало Марку, – неохотно сказал адвокат, – думаю, следствие это установило сразу. Что произошло между ними? На этот вопрос может ответить только Лина. Манечка, как они жили в последнее время?
– Хорошо, – не задумываясь ответила Манечка. – Марк Борисович был особенным человеком и замечательным мужем для Линочки, ведь… – Она вновь горько заплакала.
– Успокойтесь, Мария Владимировна, дорогая моя, все минется, – сказал адвокат, поспешно и неловко вставая и понимая, что не сможет сообщить этой несчастной женщине о крайней серьезности положения Лины. – Я попробую сделать все, что возможно. И прошу вас без моего разрешения ничего не предпринимать, а я в свою очередь буду держать вас в курсе событий.
– Что мы можем предпринять, – пробормотала Оксана Петровна, в сердцах швыряя окурок в мусорное ведро под раковиной, – что могут сделать маленькие люди в этом чудовищном государстве, когда с ними случается несчастье? Только смириться. Ты согласна, Маша?
Манечка бессильно молчала и, вытирая глаза, смотрела мимо адвоката в темное окно, будто пытаясь высмотреть там хоть какой-нибудь обнадеживающий знак. В повисшей тишине Дмитрий направился к двери, не замечая, кто провожает его, и ощущая безмерную усталость от того, что утешить этих женщин ему совершенно нечем. Единственное, что он сделал, так это, преодолев отчаянное сопротивление Манечки, оставил ей немного денег.
Сестра Марка прилетела в Москву спустя неделю после похорон, когда адвокат успел уже побывать у Лины. Где прибывшая остановилась, он так и не разобрал, потому что Мила позвонила в то время, когда он уже ложился.
Встретиться договорились на следующий день в консультации. Звонок этот вызвал у Дмитрия некие бесплодные размышления, не давшие ему уснуть сразу. В последний год Марк не распространялся о жизни семьи за границей, отделываясь коротким «нормально» на все расспросы. Адвокат знал, что он довольно регулярно позванивал сестре, отказавшись от переписки, как и от предложения Милы приехать погостить. Дмитрий не был удивлен тем, что никто из Кричевских не явился на похороны Марка, хоть сразу же сообщил им о происшедшем несчастье. Бог знает, что там случилось и почему Мила прибыла с таким опозданием…
Этот вопрос, впрочем, так и не возник в их утреннем разговоре в кабинете Дмитрия Константиновича. Мила явилась ровно в назначенный час. Темная элегантная одежда ее все же немного старила. Сестра друга казалась загоревшей, почти чернокожей, а вокруг глаз, когда она сняла темные очки в золотой оправе, отчетливо обозначились морщинки. Мила была не намного старше Лины, но производила впечатление уверенной в себе и достаточно многоопытной дамы: возможно, это объяснялось обручальным кольцом, крепко сидевшим на ее безымянном пальце.
– Я и не знал, что ты уже замужем, – произнес адвокат, усаживая гостью и предлагая воды из сифона. – Кто он? Как старики?
– У вас жарче, чем в Израиле! – Усмехнувшись, Мила отказалась от питья.
– Родители устроены неплохо. Кто мой супруг? Это не важно, да и не интересно тебе. Что же все-таки произошло? Почему эта женщина застрелила Марка?
– Что произошло, покажет следствие, – отвечал адвокат, убирая со стола стаканы. – Тебе же я могу сказать единственное: по моему мнению, Лина совершенно случайно, по нелепой неосторожности спустила курок…
– И сколько же ей могут дать за эту неосторожность? – быстро спросила молодая женщина, неотрывно глядя на руки Дмитрия, перебирающие документы на столе. – Если, конечно, будет доказано, что все произошло именно так, как ты предполагаешь.
– От трех до семи лет, – неохотно произнес Дмитрий Константинович, – с учетом ее положения, думаю, срок будет минимальным.
– Вот как? – воскликнула Мила. – Впрочем, судьба этой девицы нас совершенно не занимает. Марк даже не удосужился сообщить, что женился, – я узнала об этом уже здесь…
– Зачем ты приехала? – прямо спросил адвокат. – Не будем вести светских разговоров, как ты сама понимаешь, у меня нет на это времени. Если тебя не беспокоит судьба жены брата, да и Марк, как я понял, для вас уже отошел в прошлое, что тебе потребовалось от меня?
– Марк оставил завещание?
– Нет, – сказал адвокат, решив от Милы ничего не скрывать, – юридически оформленного завещания не имеется. Однако мне он поручил распорядиться его имуществом и быть опекуном наравне с матерью ребенка, если сам умрет раньше его рождения.
– Это распоряжение было вызвано конкретными обстоятельствам?
Какой-нибудь угрозой? – спросила Мила. – Что-то не похоже на Марка – он был всегда уверен в себе. Может, он предчувствовал, что жена его прикончит? Кто эта женщина? Рита сообщила мне, что она из малообеспеченной семьи…
– Чепуха! – воскликнул, краснея, адвокат. – Ты говоришь чушь. При чем тут Лина? Неужели взрослый человек не может распорядиться своими делами и деньгами как ему заблагорассудится?..
– Рита дала понять, что Марк был богатым человеком, – перебила его Мила.
– А тебе-то что? Какое ты имеешь к этому отношение? – резко спросил адвокат. – Что-то я не понимаю тебя.
– Все ты отлично понимаешь, – спокойно возразила женщина, приподнявшись и аккуратно вешая шелковый пиджак на спинку стула. – Мы близкие Марка, и мне доподлинно известно, чем он занимался и откуда у него могут быть… сбережения.
– Ну и что? – сказал адвокат. – Он не оставил завещания в вашу пользу, а следовательно, все имущество, движимое и недвижимое, наследуют жена и ребенок.
– Жена? Может быть, ты хочешь сказать – убийца?
– Мила, – проговорил адвокат, мгновенно успокаиваясь, – я вижу, с тобой невозможно говорить как с цивилизованным человеком. Мы ведь не на базаре, и торг здесь неуместен. Дождись суда и приговора. Там, между прочим, будет сказано, что никакой конфискации имущества не предусматривается, что означает сохранение очередности наследования.
– Ты так полагаешь?
– Да. И если ты уверена, что все-таки конфискация произойдет, то, уверяю тебя, не в вашу пользу. Все отойдет государству…
– Я не могу ждать, – сказала, помолчав, Мила. – У нас с мужем дела. Вы с Марком – мошенники, и государство ваше мошенническое.
– Мила!
– Что – Мила? Я прекрасно понимаю, раз нет завещания, то нет и ничего.
Но я-то знаю, мне было сказано, в какую сумму оценивалась коллекция Марка. Где она? – Она смотрела на молчащего Дмитрия Константиновича с вызовом, ясно давая ему понять, что просто так отсюда не уйдет. – У Марка была прекрасная квартира.
У него были картины, бронза, бесценная мебель. Он не мог не подумать о нас. Это было бы несправедливо.
– Тебе нужны деньги? – просто спросил адвокат. – Сколько?
Мила назвала сумму.
– Если я тебе их дам, ты сегодня же уберешься домой, к мужу?
– Завтра же, – усмехнулась Мила. – Меня здесь от всего тошнит, и поверь, ноги моей больше тут не будет. Никогда! Если бы не банкротство нашей фирмы, я бы оплакала Марка на земле предков и – забыла. Все равно он был обречен. Я всегда это говорила…
– Ты получишь наличными всю сумму, которую требуешь, – произнес Дмитрий Константинович, тяжело поднимаясь из-за стола. – Сегодня вечером, у меня на квартире. Из рук в руки, без всяких расписок. Однако ты обязана мне поклясться, что сделаешь две вещи: скажешь отцу и матери, что деньги оставил тебе Марк, и никогда не станешь предъявлять никаких имущественных претензий к Лине и ее ребенку.
– Всего-то? – пожала плечами Мила, вставая и прихватывая сумочку и пиджак. – Обещаю. Клянусь, если угодно. Теперь я уже могу заказать билет на самолет? На могилу брата меня свозили… И все-таки, Митя, какие же вы здесь неисправимые романтики… Я позвоню тебе вечером и приеду.
Адвокат неотрывно смотрел, как она движется к двери. На пороге Мила обернулась – едва ощутимое презрение сквозило в небрежном наклоне ее аккуратно подстриженной головки.
* * *
Дмитрий Константинович Семернин был арестован в собственном кабинете на пятый день после суда над Линой.
Впрочем, он ожидал неприятностей, хорошо помня тяжелый взгляд Супруна, которым тот проводил его, когда все закончилось. В деле Лины не было никакого просвета, однако Дмитрий приложил максимум усилий, чтобы вся эта история не выглядела столь чудовищной. Как он и предполагал, меру пресечения изменить ему не позволили, и ожидать суда Лине пришлось в камере.
На суде Лина была бледна, лицо ее похудело, остро выпирал живот из-под широкой кремовой мужской рубахи; она так и не сменила тренировочных брюк, которые носила в камере. Лина казалась абсолютно равнодушной в этом пропитанном враждебностью, душном помещении, но все же нехотя выполнила данное Дмитрию Константиновичу обещание – ничего не сообщать ни следователю, ни во время суда без его позволения; смотрела она только на него и ни на кого больше, даже мать не удостоив кивком… Это был опасный путь, но надеяться на то, что Лина, какой он ее знал, сумеет произвести благоприятное впечатление на судью или кого-либо разжалобить, казалось нелепым.
