Текст книги "Ловушка горше смерти"
Автор книги: Светлана Климова
Соавторы: Андрей Климов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)
– Но я вас совершенно не знаю. А теперь вдобавок убедилась, что вы человек не только непредсказуемый, но и опасный. Все это чистейшее безумие.
– Я совершенно вменяем и к тому же совершенно искренен. Я ничего не скрываю, Лина. Речь идет об исполнении желания, причем не самого причудливого из тех, что возникают в умах.
– Что вы намерены сделать с ребенком?
– Сделать? Это слово не годится. Ничего, ровным счетом. Вырастить и увидеть его таким, каким он захочет стать. Своим вторым "я", Совершенно свободным человеком. У меня будут для этого все возможности. С него что-то начнется, я уверен. Что-то новое.
– Ничего у вас не получится. Я бы на вашем месте отказалась от этой затеи.
– Вот как? Ну, это уж мне виднее.
– Не получится, – упрямо повторила Лина. – Как это вы там говорили про запонки? Не помните? А я помню. Ни ваши деньги, ни ваш ум вам не помогут, потому что есть предел, за который человеку заходить нельзя. Нельзя – и все.
То, что вы выдумали тут, – ненормально. Похоже, что все-таки это действительно какая-то изощренно-жестокая игра. Давайте же заканчивать ее, Марк.
Марк извлек из папки лист бумаги с машинописным текстом и протянул его девушке.
– Прочтите, Лина. Так будет яснее. Лина взяла листок и, немного отстранив его, вгляделась в четкий машинописный текст. Внезапно она воскликнула:
– Послушайте, почему здесь стоит мое имя? Что вы себе позволяете, Марк Борисович? По какому праву?
– Успокойтесь. – Марк постучал по папке кончиками пальцев. – Эта бумага, даже будучи подписанной, останется частным соглашением между двумя лицами и никакой юридической силы не имеет. Ее можно уничтожить в любую минуту.
Да и дело, в конце концов, не в ней. Я составил ее только для того, чтобы как можно более определенно изложить все условия. Их нельзя назвать бесчеловечными потому, что, еще раз повторяю, подобные вещи происходят ежедневно в сотнях неудачных семей. То, что это совпадает с моим желанием и вся ситуация, если можно так выразиться, создана искусственно, не имеет принципиального значения.
Во всяком случае, для вас. Я не могу вас заставить участвовать в этом эксперименте. Об этом нет и речи. Я могу только просить вас, Лина, принять то, что я предлагаю, и понять, что во всем этом нет злого умысла. Никто не должен пострадать – наоборот!
Губы девушки дрогнули. Продолжая держать листок на отлете, но глядя не на него, а Марку прямо в глаза, она произнесла:
– Какое счастье, что я никогда не узнаю вас близко, Марк! Вам не приходило в голову, что вы настоящее чудовище?
Марк натянуто рассмеялся.
– Не приходило. Да и вы, Лина, тоже так не думаете. Просто вы испуганы и еще не решили, что вам следует думать по этому поводу. Все ваше женское существо протестует, а разум подсказывает, что я не так уж и не прав. Не торопитесь судить. Недаром сказано, что еще не известно, что кому во сколько обходится.
– Я этого не понимаю! – отрезала Лина. – При чем тут разум? Все это просто страшно. То, что вы говорите, ничего не значит, мне же ясно только, что вы предлагаете мне продать вам за… тут написано – пять тысяч долларов, значит, за пять тысяч этих самых долларов моего ребенка.
Марк сделал протестующее движение.
– Минуту, Лина. Здесь я категорически не согласен. Речь идет о моем ребенке, и только так и следует рассматривать эту ситуацию.
– И почему за пять? – продолжала Лина с издевкой, не слыша его слов. – Не за пятьдесят, не за пятьсот? И потом, доллары – я в жизни их в руках не держала! Что с ними делать? Абсурд какой-то… Никогда ничего подобного не слышала!
Прищурившись, Марк холодно проговорил:
– Вы забыли еще кое-что. Этим соглашением я навязываю вам интимные отношения, иначе говоря, вам придется переспать со мной, и не раз, до тех пор, пока не станет очевидной ваша беременность. Что касается суммы, то именно во столько я оцениваю ваши… скажем, затруднения, связанные с рождением ребенка.
Надеюсь, вы уже достигли совершеннолетия?
– О, разумеется! – Лина откинула голову и звонко засмеялась, блестя влажными зубами. – Скажу больше – эта сторона жизни мне неплохо знакома… Вот что… – Она резко оборвала смех, словно откусив нитку. – Вот что я вам скажу, Марк. Одному Богу известно, почему я еще тут сижу и слушаю весь этот бред.
Скорее всего потому, что мне просто не хватает мужества встать и уйти.
Сказывается Манечкино воспитание, и, как всегда, не вовремя. Спрячьте вашу бумагу, я ее никогда не читала. Кстати, а почему, собственно, если вы представляете себе эту сделку как соглашение двух сторон, существует только один экземпляр? Ведь полагается, чтобы каждый из партнеров имел такой же, разве нет?
Марк слегка кивнул, не отрывая взгляда от лица девушки которое как бы двоилось в холодном свете люминесцентных трубок.
– Конечно, – проговорил он. – Таково правило. Но я уже сказал, что этот документ не имеет юридической силы. В случае, если он будет подписан, я передам его на хранение доверенному лицу, а по выполнении всех условий он будет уничтожен. Не стоит умножать видимости…
– Все, лебедяты, закрываемся, – подала голос тетка за стойкой. – Отбой!
У нас до пяти.
Щелкнул выключатель, и в стекляшке осталась тлеть одна лампа в углу за холодильником. Марк и Лина, двигая стульями, почти в полной темноте направились к выходу. У двери девушка, внезапно остановившись, отрывисто спросила:
– И кто же, если не секрет, это доверенное лицо?
– Не секрет. – Марк толкнул створку, и их принял мокрый черный воздух.
– Дмитрий Константинович Семернин.
– Дмитрий Константинович… Вот уж никогда бы не подумала. Значит, он в курсе дела?
– Нет. Во всяком случае, не вполне. Бумага будет передана ему на хранение в запечатанном конверте. У меня все основания доверять ему как юристу, больше того…
– Будет передана… – Лина шагнула вперед и снова остановилась. Теперь Марк не видел ее лица, только смутно мерцающее пятно плаща. – Знаете, Марк, теперь я окончательно убедилась, что вам недоступны обычные человеческие чувства. Вы сделаны из какого-то другого материала, какого – не знаю. Прощайте.
Надеюсь, больше мы никогда не увидимся.
Повернувшись на каблуках, она быстро и размашисто пошла вдоль аллеи.
Марк последовал за ней в некотором отдалении. Но догнать девушку ему удалось лишь у портала главного входа, подсвеченного цветными прожекторами. Рядом с этим грузным сооружением светлая фигура Лины казалась воздушным мазком акварели на грубом картоне. Марк все еще ощущал тяжелое волнение, которое не оставляло его во время всего разговора, и когда он окликнул девушку: «Лина, послушайте, Лина!..» – оно вспыхнуло с новой силой.
Девушка остановилась и повернулась к нему, слегка покачиваясь с пяток на носки, все еще полная движения. Сейчас она была ослепительно хороша.
Удлиненное тонкокожее лицо дышало яростью, глаза под сошедшимися к переносью густыми бровями сухо блестели, полная нижняя губа была закушена. Руки оставались в карманах плаща, но и так было видно, что кулаки Лины до боли сжаты.
– Почему вы преследуете меня, Марк Борисович? – почти выкрикнула она. – Я достаточно ясно дала понять, что вы не можете рассчитывать на меня. Что вам еще нужно? Дайте мне спокойно уйти, в конце концов.
Марк стоял в двух шагах, небрежно помахивая сумкой.
– Сейчас вы похожи на безумную Медею, – проговорил он, улыбаясь одними глазами.
– Господи! – с отвращением воскликнула девушка. – Неужели и этого мало?
Убирайтесь, Марк Борисович, убирайтесь к черту, туда, откуда вы и явились!
– Хорошо. – Марк покорно склонил голову. – Я понимаю вас, Лина, и ни на чем больше не настаиваю. Вот, возьмите. – Неуловимым движением он извлек из сумки знакомый листок и протянул девушке. В растерянности Лина взяла бумагу и попятилась.
– Зачем это? Что мне с этим делать?
– Что хотите. Можете выбросить сейчас, можете оставить на память.
Попрошу вас лишь об одном. Если что-нибудь изменится, через неделю в это же время наберите мой номер телефона, он есть на обороте, и скажите только одно слово – да. Я буду ждать. Если звонка не последует, навсегда забудьте о моем предложении. Больше я вас не побеспокою. До свидания.
Марк вскинул сумку на плечо и мерно зашагал к турникетам. Миновав их, он обернулся, взмахнул рукой и вскоре исчез из виду, смешавшись с группой туристов, праздно бродивших на стоянке в ожидании, когда подадут автобус.
* * *
Четырнадцатого ноября в начале девятого Mapка поднял телефонный звонок.
Звонил Дмитрий, чтобы сообщить, что день ему поломали вчистую и вряд ли он сможет сегодня помочь Марку в делах.
Пока он говорил, Марк, зажав трубку плечом и скулой, неторопливо одевался. Покончив с этим, он сказал:
– Митя, не хлопочи. Все отменяется. Я едва не забыл одну вещь.
По-видимому, мне придется большую часть дня оставаться дома. Я жду важного звонка.
– Отлично! – обрадовался адвокат. – Проблема снята. Не исключено, что около двух я смогу забежать. Как там твоя старушка?
– Сдалась. Обе «Сирени» у меня и еще кое-что. Адвокат бурно обрадовался.
– Ты гигант, Марк! Тем более забегу – хоть взглянуть, пока они еще здесь.
– Ты откуда будешь ехать, Митя?
– Скорее всего с Бутырской.
– Тогда заверни в одно местечко, не сочти за труд, и возьми там то, что я тебе продиктую. Есть под рукой карандаш? Обратишься к Леониду Витальевичу.
Марк продиктовал список и добавил:
– И непременно бутылку «Букета Абхазии», если у них еще осталось.
Дмитрий Константинович присвистнул:
– Круто! Чревоугодие, не помнишь, относится к числу смертных грехов?
– Как же, – сказал Марк. – Обязательно. Адвокат засмеялся:
– Договорились. Жди, буду как сказал.
Марк повесил трубку и сел на ковер у кровати, скрестив ноги и чувствуя, как массивные резные розетки, украшавшие его ложе, холодят спину. Все это, разумеется, преждевременно. К тому же при упоминании о визите к старушке в памяти всплыли события минувшей ночи, и в комнате явственно запахло мешковиной, сыростью, каким-то медленным тлением. Этот неизвестный покойник, чье уходящее тепло и тяжесть он, казалось, еще ощущал, оставался при нем.
Он вскочил и в три шага оказался в большой комнате. «Сирени» были на месте, у стены. В утреннем освещении воздух вокруг них плыл и колебался, словно от акварелей исходил сильный жар, чистое лиловое пламя. Марк толкнул раму окна – пространство дохнуло холодом, небо было ясным, но с едва уловимой желтизной.
Отвернувшись и глубоко дыша, он снова нашел взглядом акварели, пересек комнату по диагонали, собрал эти тяжелые буроватые листы шершавой английской бумаги с неровно обрезанными краями и сложил их в папку, прослоив хрусткой калькой.
В сущности, до прихода Дмитрия не имелось шанса на чем-либо сосредоточиться. Приведя себя в порядок и с особой тщательностью побрившись, Марк наскоро перекусил. Затем, вытащив с полки первую попавшуюся книгу, устроился за письменным столом у аппарата, спаренного с тем, что стоял в спальне. Но вскоре почувствовал, что читать не в состоянии.
То, что он предложил Лине неделю назад, пришло ему в голову в состоянии какого-то мгновенного озарения – того, что теперь стало модно называть словечком «инсайт». И когда Марк осознал, чего намерен добиться, у него словно гора с плеч свалилась. Однако он и сам не до конца понимал, почему это произошло. Было так, будто он год за годом задавал один и тот же вопрос и наконец услышал ответ – ясный, отчетливый, исчерпывающий. И сразу успокоился. К девушке он не испытывал ничего, кроме симпатии и расположения, но это было как раз то, что требовалось. Его нисколько не трогали ее резкость, доходящая до грубости, явное нежелание идти на контакт, упрямство и агрессивность. Марка интересовало другое – то, из-за чего он ее сразу выделил, – она была чистой.
Немного утомленной, не без мусора в голове, имевшегося, впрочем, у всех, нервной – но в своем роде Лина была совершенством. Размышляя о том, каким образом могла родиться мысль о подобном договоре, Марк с ходу отмел мелочные и мстительные мотивы. Ясное дело, Лина не хотела его, он ее не интересовал совершенно, потому что она была убеждена: такие люди, как он, не должны ее интересовать. Не она была в этом виновата. Все, что случалось с ней в этой жизни до сих пор, однозначно свидетельствовало: Марк Кричевский – табу. И все же он не справился с волнением, когда она ответила ему яростным отказом. Иначе и быть не могло, он был готов к этому. Тогда на что же он рассчитывал? Дмитрий прав, говоря о странностях собирателей. По слухам, в психушках их целые палаты… Это естественно, всякая мономания не обещает в своем развитии ничего хорошего. Впрочем, можно успокоиться, потому что отныне у него целых две навязчивых идеи…
В полдень, прекратив гипнотизировать молчащий телефон, Марк сварил кофе по собственному рецепту, с зернышком кардамона, и, прихлебывая из тяжелой темно-красной фаянсовой кружки, вернулся обратно за стол. Бездействие всегда было для него мучительно, и, чтобы переключить внимание, он занялся сумкой, все еще валявшейся в прихожей. Освободив ее от денег и документов, он прошел в спальню и, отодвинув кресло, снял со стены тяжелое старинное зеркало в черной резной раме, инкрустированной осыпавшимся перламутром. За зеркалом в капитальную стену был врезан маленький цилиндрический сейф, не больше китайского термоса в окружности. Замок был несложен, но умелец, выполнивший заказ, снабдил его секретом: даже имея ключ, надо было знать, как им воспользоваться. Ключ имел две бородки, и, чтобы открыть, следовало вставить его в определенном положении, сделать оборот, а затем вынуть и, повернув на сто восемьдесят градусов, снова вставить – только тогда дверца отпиралась.
Содержимое сейфа представляло собой некоторую сумму наличными в рублях, две сберегательные книжки на предъявителя и несколько листков стандартной бумаги, свернутых в трубку и перевязанных лентой. Вынув деньги и бумаги, Марк задвинул в глубину стального цилиндра паспорт и военный билет, бросил туда же стянутые резинкой купюры, добавив к ним доллары, а затем щелчком водворил на место бумажную трубу. Это было самое главное – акт эрмитажной экспертизы «Испытания огнем» с приложением рентгенограммы картины и данных анализа красочного слоя, подтвердивших подлинность работы и ее возраст, а также мнения трех крупнейших искусствоведов, единогласно заявивших, что ничьей кисти, кроме мастера Дирка Боутса, картина принадлежать не может. Здесь же находилось и давнишнее письмо из Брюсселя. Ничего другого Марк держать дома не решался.
Покончив с этим, он принес из кухни кусок сухой фланели, начисто вытер раму зеркала и толстое граненое стекло с пожелтевшей амальгамой, а ключ сунул в задний карман джинсов. Звонок в дверь застал его на полпути к телефону. Марк вернулся в прихожую и открыл, не заглядывая в глазок.
– Принимай свой горкомовский буфет, – не здороваясь, проворчал с порога адвокат. – Все руки оборвал. Метро это еще чертово…
– Ты все посчитал? – спросил Марк.
– После, – махнул рукой Дмитрий Константинович, освобождаясь от вязаной куртки на «молнии». – У тебя попить есть?
– Хочешь, чаю заварю? Есть английский, «Эрл Грей».
– Вари. И погрызть чего-нибудь. А то я пока в этих казематах – у Витальевича твоего – околачивался, слюной изошел. Вот оно где, светлое-то будущее человечества, а я с утра ни маковой росинки.
– Буженину будешь?
– Буду, буду. Там еще помидорчик я где-то видел. И его давай. И потолще режь, не скупердяйничай.
– Потолще этикет не велит. Да сядь ты, Митя, Бога ради, не мечись. Что это ты в таком ажиотаже?
– Ну его все к монахам! Клиент у меня порезался. Долго они с ним торговались, кого он будет сдавать, кого нет, наконец вроде бы сошлись. Нет – смотрю, начали опять прессовать парня. Вчера перевели в камеру к самой отпетой сволочи, так он и до ночи не дотянул. Где-то в обуви, что ли, был у него обломок лезвия, он им себе все вены вдоль пораспускал. Ужас! Лежит в больничке в Бутырке, белый как бумага. Похоже, не жилец, кровопотеря неслыханная. Да ладно… Это у нас быт. Как у тебя? Звонили?
– Нет пока.
– Что-то серьезное?
– Еще не знаю.
– Послушай, Марк… – Дмитрий Константинович вонзил зубы в бутерброд, на который ушло полбатона и еще много всякой всячины, и на лице его отразилось чистейшее блаженство. – Блеск! Сахару мне не клади. Послушай, а что там у тебя с Линой?
– Что ты имеешь в виду?
– Сам знаешь.
– Ничего особенного. Ты ее изучил лучше меня. Я ей сразу не показался.
Так что – извини. Сваха из тебя никакая.
– Странно… – Адвокат даже перестал жевать. – У меня сложилось совсем другое впечатление. Именно потому, что я ее знаю. Что-то ты не то говоришь.
– Как бы там ни было, Митя, вряд ли стоит продолжать эту историю. Мне было сказано, что ничего, кроме антипатии, я не вызываю. Тут я пас.
– Похоже на Полину. – Адвокат засмеялся и потянулся к чашке. – Говорить в точности наоборот тому, что думаешь. Надеюсь, ты вел себя достойно?
– Спрашиваешь! Боюсь, недостаток демократичности меня и погубил.
– Вот что… – Адвокат, насытившись, откинулся, глядя прямо перед собой. – Я все-таки не советую тебе спешить. Попробуй еще раз, что тебе стоит?
Девушка она не простая.
– Хватит, Митя. Это я и без тебя знаю. Но что сделано, то сделано. По собственной воле искать с ней встреч я не намерен.
Адвокат удрученно кивнул, покрутил пальцем у виска и проговорил со вздохом:
– Ладно, проехали. Раз так – пошли смотреть акварели. Вас обоих не переупрямить. Где там твой Врубель?..
Следующие полчаса они провели, изучая содержимое папки Марка, пока Дмитрий Константинович не взглянул на часы. Схватившись за голову и проклиная все на свете, он кинулся в прихожую, сгреб куртку и портфель с бумагами, и двери за ним захлопнулись. А еще спустя некоторое время Марк обнаружил, что нетерпеливо расхаживает из угла в угол, поглядывая в окно. В этом одержимом кружении его вдруг настигло странное чувство – собственный дом, это комфортабельное и продуманное гнездо одинокого делового мужчины, обустройство которого потребовало немалых усилий, показался ему чужим. Комната, где он находился, – просторная, с отличным освещением, с голубовато-серыми, гладкими, ничем не заставленными стенами, где висели всего две работы, пейзаж Васильковского и набросок Шагала, – не принадлежала ему, как не принадлежали тяжелые дубовые полки со множеством редких и дорогих книг и гнутая приземистая мебель из желтой, как июньский мед, карельской березы, купленная у вдовы именитого писателя.
Пытаясь избавиться от этого ощущения, Марк толкнул раздвижную дверь спальни. Все то же. Тяжелые шторы, причудливая кровать – павловский ампир, зеркало, поблекший гобелен, остановившиеся каминные часы… Вся квартира Лины и ее матери могла целиком поместиться в одной из комнат, но при чем здесь это?
Разве это имело какое-то значение?
Марк крепко растер лицо ладонями. Если бы в доме нашлись сигареты, он непременно закурил бы, но их не было.
Лина позвонила в половине четвертого.
Звонок заставил Марка вздрогнуть. Поднимая трубку, он на мгновение задержал ее в воздухе, чтобы успеть собраться с мыслями.
– Слушаю, – проговорил он, не садясь.
– Здравствуйте, Марк, – сказала Лина. Слышно было плохо, сухие щелчки перемежались шуршанием и скрежетом. – Я звоню вам, чтобы сказать, что согласна.
– Повторите, Лина, я не понял. – Марк слышал себя сейчас как бы со стороны.
– Я согласна! Я звоню, чтобы сказать – да. Да! Вы меня понимаете?
– Конечно. Я очень рад, Лина. Почему у вас такой голос? Что-то случилось?
– Ничего. Нам нужно увидеться, чтобы все решить окончательно. Через полтора часа я буду свободна.
– Где мы встретимся?
– Возле Савеловского вокзала. У касс.
– Я приеду.
Марк положил трубку и в течение минуты сосредоточенно размышлял.
Времени, однако, оставалось в обрез. Засучив рукава, он прошел в кухню и взялся за дело. Предстояло соорудить ужин на двоих, потому что он твердо решил, что непременно привезет Лину сюда. Все должно быть скромно, но в то же время и изысканно. Спокойная, умиротворяющая обстановка, немного хорошей еды, фрукты. И обязательно – цветы. Из стенного шкафа Марк извлек пару золотисто-красных высоких бокалов французской работы, таких старых, что позолота на ободках почти стерлась, бережно протер, дыша на хрусталь, и отнес на маленький стол, располагавшийся у стены, противоположной окну, под картинами. Затем положил приборы и поставил широкие тяжелые дрезденские тарелки с монофаммой, к ним – салфетки в серебряных кольцах. Затем по всей поверхности стола живописно расположил холодные закуски вперемежку с зеленью, оставив в центре место для цветов. Напоследок окинув все критическим взглядом, Марк развернул хрустящую льняную салфетку и набросил ее поверх созданного натюрморта.
Вымыв руки, он неторопливо и тщательно выбрал костюм, галстук, однако в последний момент передумал и вернул костюм на место, оставшись в джинсах и мягком исландском свитере. Поглядывая на циферблат, вынул из холодильника вино и отправил бутылку в нишу у батареи отопления – она успеет согреться. Куртка не просохла после вчерашнего, и ему пришлось влезть в старое долгополое драповое пальто, служившее ему в поездках. Не застегивая его, Марк вышел, вызвал лифт, но тот не шел, из шахты доносились глухие голоса. Тогда он открыл дверь на черную лестницу и, прыгая через ступеньки, поспешил вниз…
Лину он заметил, когда такси описывало длинную дугу по площади вокзала.
Девушка стояла как бы на полпути между кассами и автобусной остановкой. Сумерки уже начали сгущаться, ртутные фонари тлели вполнакала. Людской поток с подошедшей электрички обтекал Лину с двух сторон, она же сохраняла полную неподвижность.
– Тормози, – сказал Марк, на ходу открывая дверцу и откладывая в сторону розы в хрустящей обертке. Машина притерлась к бортику.
– По-быстрому, – буркнул водитель. – Здесь нельзя.
– Лина! – окликнул Марк еще издали.
Девушка плавно повернулась к нему и пошла навстречу, двигаясь странно замедленно, будто по пояс в воде. Марк отступил к машине, пропуская ее в салон и придерживая дверцу, затем сел сам. Лина сидела прямо, слегка откинув голову и прищурившись на затылок водителя. Едва они тронулись, Марк сказал:
– Мы едем ко мне, если не возражаешь. Это удобнее всего.
Лина равнодушно кивнула и хрипловато, не замечая его «ты», ответила:
– Хорошo.
Потом они надолго замолчал". Когда уже катили по проспекту, Лина пошевелилась и проговорила:
– Здесь какие-то цветы. Я боюсь помять. Это твои?
– Черт… – Марк улыбнулся в темноте. – Совсем забыл. Это тебе, извини.
– Белые розы? – В голосе Лины звучала ирония. – Ты упрямый человек.
Она отвернулась и стала глядеть в окно, словно отыскивая кого-то среди пешеходов на тротуарах.
У дома Марка они вышли. Те несколько десятков метров, которые необходимо было пройти до подъезда, он бережно и твердо поддерживал ее под локоть, словно для того, чтобы этим прикосновением засвидетельствовать реальность происходящего.
Лифт поднял их на двенадцатый этаж. В прихожей Лина стряхнула с плеч свой плащ, сняла шарф и, оставшись все в том же, уже знакомом Марку, платье с открытой спиной, вопросительно взглянула на хозяина.
– А теперь – сюда. – Он толкнул матово-черную дверную ручку. Дверь бесшумно поехала в сторону и ушла в стену. Щелкнул выключатель.
Не раздеваясь, Марк отнес в кухню цветы, там же избавился от пальто.
Когда он вернулся, Лина, стоя посреди комнаты, рылась в своей плоской черной сумочке. Наконец она нашла то, что искала.
– Садись же, – сказал Марк. – Устраивайся поудобнее.
– Вот, – проговорила Лина, оглядываясь, и опустилась в низкое гнутое кресло. – Я подписала твои условия. Я готова исполнить все, о чем ты говорил.
Возьми.
Марк, не глядя, принял у нее сложенный вчетверо листок и небрежно бросил его в ящик письменного стола. Затем включил настенные светильники и погасил верхний свет, заливавший комнату слепящей белизной.
– Чудесно, – сказал он. – Но об этом мы поговорим немного позже.
Расслабься и давай поужинаем. Тебе необходимо поесть. Выпьем вина.
Наклонившись, он выудил из ниши бутылку и поставил на подоконник.
Лина коротко взглянула – за сплошной плоскостью стекла было совершенно черно, будто окно выходило в открытый космос, и внезапно сказала:
– Так где же твоя живопись? Что-то я ничего не вижу.
– Разве? – удивился Марк, пересекая комнату и придвигая кресла к столу, накрытому салфеткой.
– Это? – Лина кивнула в сторону шагаловского наброска.
– И это тоже. Шагал, между прочим. Хотя и неатрибутированный.
– Что это значит?
– Это значит, что работа не подписана и авторство нужно доказывать. Но я в этом не нуждаюсь.
– Допустим. – Лина переменила позу. Теперь локти ее опирались на колени. – А где же остальные? Я знаю кое-каких художников, у них холсты от пола до потолка.
– Это лишнее. – Марк снова вышел и вернулся с черной стеклянной вазой, в которой стояли цветы, сбросил салфетку с сервированного стола, скомкал ее и сунул за кресло. Откупоривая вино, он продолжал:
– Все, что у меня есть, я храню не здесь. Таковы обстоятельства. Если когда-нибудь захочешь, я покажу тебе. Это стоящие вещи. Прошу!
Повинуясь его жесту, Лина пересела к столу. Под салфеткой скрывалось продолговатое мельхиоровое блюдо, прикрытое сверкающим колпаком, а также с полдюжины хрустальных корытец с оранжево-розовой семгой, лоснящейся, как антрацит, икрой и паштетами. Марк разлил вино – себе на донце, Лине на два пальца.
– Ну же! Смелее. Наш первый ужин, и надеюсь, не последний. Немного мяса, фруктовый салат… Все легкое…
Он отломил хрустящую корочку калача, подцепил ею лепесток масла, зачерпнул ложечкой икры. Двумя пальцами сжал дольку лимона, ловя хлебом мутноватые капли сока, и с аппетитом зажевал, как бы приглашая поскорее присоединиться. Затем, сняв с блюда крышку, примерился и отсек пару ломтей холодной телятины, ловко перенеся один из них на тарелку Лины.
Лина придвинула тарелку к себе, но взялась за бокал, пригубила вино и зябко поежилась.
– У тебя холодно.
– Топят скверно, – сказал Марк. – Высоко. Почему ты не ешь?
– Я не хочу. Я не за этим сюда пришла.
– Что ж… – Золотистые брови Марка сошлись к переносице. – Тогда давай выпьем. Могу даже сказать тост.
– Не надо. Я не буду пить.
– В мои планы вовсе не входит отравить тебя. На этот счет можешь быть спокойна.
– Я не сомневаюсь, – не разжимая губ, проговорила Лина. – Скажи, почему ты все время рассматриваешь меня, словно какое-то насекомое? Со мной что-нибудь не так?
– Все так, – сказал Марк с улыбкой. – Ты очень красива. Только сейчас я понимаю, насколько ты красива.
– Это лишнее, – быстро возразила Лина. – Я всего лишь намерена исполнить все пункты нашего соглашения. Но я хотела бы получить гарантии.
– Какие же? – спросил Марк.
– Ты тоже должен поставить подпись. Марк негромко рассмеялся.
– Будь по-твоему. Но ты должна знать, что, кроме моего слова, других гарантий нет.
– Я знаю. Подпиши.
Отставив бокал, Марк тщательно вытер кончики пальцев салфеткой, выдвинул ящик письменного стола, взял бумагу, крупно расписался и в нижнем углу проставил дату.
– Этого достаточно? – спросил он. – Ты удовлетворена?
– Да, – сказала Лина.
– Ты все еще мерзнешь, – сказал Марк. – Может быть, что-нибудь горячее?
Хочешь, я сделаю глинтвейн?
– Нет. – Лина обхватила себя руками под грудью. – У тебя странный дом.
Мебель эта, будто из старого кино…
– Ты не видела спальню. Там у меня и подавно восемнадцатый век.
Неловким движением Лина уронила вилку, и пока Марк поднимал ее, смотрела на его плечи, обтянутые пушистым свитером, на крупную, хорошей формы голову с жесткими золотистыми завитками за ушами и сдвоенной макушкой счастливчика.
Выпрямившись, он отложил вилку и проговорил, слегка задыхаясь:
– Ты не хочешь вина, не хочешь еды. Мне ничего не остается, как поцеловать тебя. – Усмешка его стала жесткой.
Он обошел кресло, склонился над ней, подавшись всем телом вперед, и взял ее за подбородок. Затем коснулся губами уголка ее рта, чувствуя, как она не уступает. Пальцы его скользнули по теплому затылку девушки. Он ощутил запах ее волос, вкус губ, их припухлость, но ничто не раскрылось ему навстречу.
Лина резко откинула голову и пробормотала:
– О черт! Мы так не договаривались.
– Разве? – Марк засмеялся, отступая. Лина опустила глаза, ее высокие скулы обозначились резче. – Так что же нам делать?
Лицо девушки вспыхнуло, все ее чудесное, гибкое и сильное тело напряглось. В одно мгновение она оказалась на ногах.
– Хорошо, – резко проговорила она, – идем! Чего тянуть? Покажешь мне свой восемнадцатый век.
Марк стоял, слегка покачиваясь с пяток на носки к насмешливо глядя на нее.
– Дверь перед тобой, – сказал он. – Через минутуя буду готов.
И, отвернувшись, вышел из комнаты, на ходу снимая свитер и приглаживая волосы.
Лина упрямо наклонила голову и шагнула в спальню.
Когда Марк вернулся, она стояла босиком, слегка прогнувшись, в бледном свете слабого ночника. Ступни утопали в длинном ворсе ковра. Марк приблизился, коснулся ладонью ее спины – Лина вздрогнула – и одним бережным, мягким движением стащил с нее платье. Он едва успел различить матовый блеск ее кожи, как она скользнула под простыню и отвернулась к стене, сразу сделавшись маленькой, почти незаметной на огромном пространстве постели.
Оказавшись рядом, Марк прошептал ее имя, и его рука легла на ее прохладное плечо. Она повернулась на спину, скрестив ноги и дыша ровно и глубоко. Марк склонился к ней и увел прочь свистящий шелк простыни. Губы его скользнули по ее груди, и она снова вздрогнула, а Марк засмеялся и уткнулся лицом в ее шею, вдыхая запах ее духов, сладкий и простодушный. Затем он обнял ее, Лина же, подавшись под его тяжестью, протянула руку и с силой сжала в ладони его мужское естество.
Марк отпрянул.
– Что ты делаешь? Кто тебя научил этому?
– Никто, – пробормотала девушка. – Мне показалось, что…
– Не надо… Все должно случиться само собой. Это честнее. Ты вся дрожишь… Ну давай же, оттаивай, оттаивай, девочка…
Теперь он видел ее всю. И запрокинутое лицо с закушенной нижней губой, и каменно отвердевшую маленькую грудь, и плоский нежный живот, подпушенный короткой гривкой лобка, и сильные бедра, и узкие, чуть великоватые ступни.
Он провел горячими жесткими ладонями от ее груди к животу, на миг задержавшись внизу. Рука его скользнула между бедер Лины – осторожно, невыносимо осторожно, словно во сне, но этого она уже не могла вынести.
Мучительно прогнувшись, она коротко и глухо застонала.
– Не думай, только не думай, – настойчиво твердил Марк. Голос его звучал низко и слегка гортанно.
Лина зажала рот ладонью, и Марка охватило такое отчаяние, что на миг он перестал что-либо чувствовать. Губы его коснулись виска девушки, на языке возник вкус горько-соленой влаги, и в ту же секунду он уловил слабое, как удар сердца новорожденного, ответное движение.
