Текст книги "Призраки прошлого (СИ)"
Автор книги: Светлана Гуляка
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)
– Доченька, как ты себя чувствуешь?
Слышно-то было отменно. Хочется надеяться, что разговор не на полчаса, у неё сейчас обход с Виталь Санычем.
– Нормально, мама, – ответила Вика, – нормально.
Да нет, не очень-то нормально. Лицо пытается держать, но видно, что у неё что-то болит.
– Мама, а ты сегодня приедешь? – жалобно попросила Вика.
– Вечером, милая. Папа придёт с работы, посидит с Тимошкой, и я приеду. Расскажи, как ты там?
Каринэ выразительно посмотрела на Вику. Вика оказалась девочкой понятливой.
– Мама, извини, я сейчас не могу, тут доктор...
Каринэ отбила звонок, положила смартфон на тумбочку и прямо спросила:
– Что болит?
– Живот. Немного, – неохотно призналась Вика.
– Кожа болит или внутри?
– Кожа.
С учётом того, что весь живот у неё обожжён, и в одном месте не проходило небольшое нагноение, ему не грех и болеть, хоть он уже и начал подживать. Только вот когда болит кожа, больной не пытается подтягивать ноги к животу.
Каринэ вымыла под краном Викину кружку и забрала грязные тарелку и ложку.
Странный разговор по телефону был. Вика спрашивает, где папа, у медсестры, и не спрашивает у матери. И равнодушно воспринимает то, что он вечером придёт с работы.
Или Вика просто рассчитывала, что Игорь отпросится с работы, чтобы прийти к ней?
Около поста стоял Виталь Саныч и просматривал чьи-то анализы; его флегматизм отдавал какой-то досадой.
– У верхолазки болит живот, – доложила Каринэ.
Флегматизм Виталь Саныча принял оттенок облегчения.
– Вот и вылез источник высокого лейкоцитоза, – вздохнул он.
Вику-верхолазку он допрашивал долго. Выяснилось, что живот у неё начал болеть вскоре после попадания в больницу и сначала болел несильно. Почему никому не сказала? Потому что у неё всю жизнь иногда болит живот в том месте. Иногда он сам перестаёт болеть, а если не перестаёт, она пьёт антибиотики, и он проходит. А в больнице он сам не проходил, боль только усиливалась. Но она хотела быстрее домой и боялась, что если она скажет, что у неё болит живот, то её не выпишут, и поэтому никому не говорила.
Каринэ закатила глаза.
Снимок показал начинающийся перитонит и небольшой посторонний предмет в кишечнике. На вопрос, что она глотала, Вика ответила, что ничего. Ни неделю назад, ни месяц назад. И полгода назад она тоже ничего не глотала.
– Значит, прооперируем, – флегматично заметил Виталь Саныч, – достанем и посмотрим, что ты не глотала.
– А можно без операции? – испугалась Вика.
– Уже нельзя. Посторонний предмет надо извлекать, тем более если он дал воспаление и сам выходить не собирается.
Вика разревелась:
– Можете папе позвонить?
Каринэ взяла её смартфон, по подсказкам нашла «папа» и нажала вызов, чувствуя, что замирает от мысли, что сейчас услышит его голос. Пришлось следить за собой, чтобы дышать ровно и держать лицо.
Однако Игорь не ответил. Телефон же матери оказался и вовсе недоступен.
Виталь Саныч встал:
– Каринэ, набирай периодически её родителей, нужно их согласие на операцию. А пока идём посмотрим остальных.
А часа за два до обеда началось... Из приёмного отделения подняли один аппендицит, второй. Потом заворот кишок и ржавый штырь в груди. Потом пришёл ещё аппендицит. Потом один за одним поступили юные глотатели батареек, монет, гаек и маминых серёжек. Всё, кроме монет, достали эндоскопом без оперирования. Монеты, как выяснилось, уже прошли в кишечник, Азиз Тигранович посмотрел снимок, уточнил номинал проглоченных монет и предложил подождать, когда они выйдут естественным путём.
В обед Каринэ уколола Вике обезболивающее, поставила глюкозу аппендициту и штырю в груди, влила глотательнице стекла шприцом бульон через гастростому и собралась уже в очередной раз набрать Игоря, как в палату стремительно влетел он сам. Встрёпанный больше обычного и с шишкой на лбу.
– Папа, – разревелась Вика, – меня оперировать будут...
Игорь встревожено глянул на неё, затем вопросительно – на Каринэ.
– Идёмте на пост, – Каринэ положила Викин смартфон на тумбочку. – Нужно ваше согласие на операцию.
На посту она описала ему ситуацию и нашла бланк с уже вписанным Викиным именем и диагнозом. А пока Игорь пытался разобрать Витальсанычевы каракули, Каринэ осознала, что они очень близко стоят друг к другу, так что её рукав касался рукава его джемпера. Можно же было стать дальше... Это она неосознанно стала ближе, или он?..
– Она жаловалась на боль в животе? – спросила Каринэ.
– Нет, – Игорь беглым мелковатым почерком написал «согласен» и расписался. – Я видел, что ей болит, – он повернул голову; лицо его оказалось ближе к её лицу, чем должно было. – Но она говорила, что болит ожог, там, где гноилось, и болит не очень сильно.
– Болит у неё в другом месте.
Обезболивающие притупляли боль – и девчонка могла терпеть. А перитонит потихоньку нарастал. Хорошо ещё, что антибиотики притормозили его развитие.
В это время зазвонил внутренний телефон.
Кого ещё нелёгкая принесла?
– Хирургия, – Каринэ плечом прижала трубку к уху, забрала у Игоря согласие на операцию и вложила его в историю болезни Вики.
– Это приёмное отделение. Поднимаем вам аппендицит.
– Опять?! Вы издеваетесь?
– Выполняем социалистический план по аппендицитам, – язвительно поправили на том конце провода. – Пятилетка за три года.
– Лучше бы вы пятилетку за три года по отпускам и премиям выполняли!
– А это не в нашей компетенции. Мы только по аппендицитам.
Каринэ положила трубку. Вздохнула. Игорь то ли случайно, то ли сознательно легонько провёл щекой по её волосам.
Постоять так ещё хотя бы несколько мгновений – так близко...
– Каринэ, – Зуля пристроила на стол чьи-то истории болезни. – Пошли мой заворот кишок из реанимации забирать.
Несколько мгновений прошли мгновенно...
До Вики очередь дошла ближе к концу смены, потому что после четвёртого аппендицита поступило ещё одно стекло в животе – к счастью, на этот раз стекло оказалось снаружи, а не внутри. Девятилетняя девочка играла рядом с выброшенными рамами, разогналась, не успела остановиться и влетела в стекло. Стекло вдребезги, а она животом упала на осколки, торчащие в раме. Снимок, впрочем, показал, что осколки дальше брюшной стенки не пошли, а потому ей быстренько их достали, наложили пару швов, дали передохнуть в реанимации и отправили заселяться в первую палату.
На пост подошёл Виталь Саныч, сквозь его флегматизм просматривалось желание пропасть без вести хотя бы на пару часов.
– Что скажешь, Каринка, – он выкопал из историй болезни Викину, – мы с тобой доживём до утра?
Он сегодня тоже оставался дежурить.
– Доживём, Виталь Саныч, – успокоила она его. – Скоро все детишки улягутся спать и перестанут падать куда не надо и глотать что ни попадя.
– Это радует... Подавай в операционную нашу верхолазку, пока не привезли очередной аппендицит.
– Папа, я боюсь, – заревела Вика, когда Каринэ и Зуля пришли в палату с каталкой.
– Ты будешь спать и ничего не почувствуешь, – успокаивал её Игорь явно не первый раз, помогая Каринэ перекладывать дочь на каталку. – Когда тебя первый раз оперировали, ты ведь ничего не чувствовала.
– Я всё равно боюсь. Папа, не уходи...
Он дошёл с каталкой до операционного блока, а затем мягко чмокнул дочку в лоб и погладил рукой по её волосам – таким же пепельным, как и у него:
– Не бойся, всё будет хорошо.
И словно бы белые волны качнулись вокруг него, расширились и укрыли его дочь.
Каринэ и Зуля покатили каталку в операционную, Игорь пошёл назад в отделение.
Он набрасывает эти волны сознательно или нет? Хотя глупый вопрос. На дочку он мог бы набросить сознательно, но зачем ему вчера это было делать для неё, Каринэ? Она ведь ему никто...
К концу смены опять зазвонил телефон на посту. Каринэ с Зулей отчаянно переглянулись. Но если Зуле оставалось отмучиться часок и бежать домой, подальше от этого апокалипсиса, то Каринэ сегодня дежурила в ночь.
– Ну что, – тяжело вздохнула Каринэ, – пятый аппендицит?
Она сняла трубку и следующие две минуты вдохновенно ругалась с приёмным отделением. Наталья Николаевна, которую Зуля призвала в качестве тяжёлой артиллерии, ругалась четыре минуты, и в итоге противник признал поражение и согласился, что битые головы – это в нейрохирургию, врачи там ломаные рёбра тоже лечить умеют. Правда, минут через сорок педиатрическое отделение отомстило за приёмное: ребёнка подняли к ним с подозрением на бронхит, но обследование показало, что это не бронхит, а проглоченный предмет, застрявший в пищеводе. Так что забирайте, товарищи хирурги, это по вашей части.
Вику прооперировали достаточно быстро, но оставили в реанимации до утра. Виталь Саныч отчитался Игорю, который ждал на посту, об итогах и последствиях операции, и отдал предмет, который достали из Викиного кишечника – бесформенное нечто с толстой ржавой иглой. После отмывания стало ясно, что это нечто когда-то было, скорее всего, брошкой.
Игорь с недоумением повертел предмет в руках.
– Это пролежало у неё в кишечнике, – объяснил Виталь Саныч, – несколько лет. Возможно, лет десять. Попало в изгиб и там и застряло. Со временем пролежень зарубцевался и только иногда воспалялся и болел. А падение на стройке, видимо, сдвинуло его, и игла проколола стенку кишечника. И начал развиваться перитонит.
– У меня такого точно не было, – ответил наконец Игорь, рассмотрев предмет со всех сторон. – Надо спрашивать у её матери.
И казалось бы естественным сфотографировать эту штуковину и отослать жене, а потом набрать её, сказать, что операция закончилась, и попытаться разобраться, что и когда проглотила их дочь. Но Игорь ничего этого не сделал. Он просто вернул предмет обратно в пакетик и убрал к себе в карман.
Виталь Саныч ушёл, Каринэ, сидевшая на посту, подпёрла голову руками и закрыла глаза
– У вас, смотрю, аврал сегодня? – заметил Игорь.
Она покивала, не глядя на него:
– Я такого за всё время моей работы здесь не помню, – призналась она. – Весь день – один за одним.
– У нас сегодня такая ночь была, – поделился Игорь. – Почти все борты садятся с неполадками. И все неполадки несложные, чинятся быстро. Тот же ATR, на котором ваш брат прилетел, – там всего лишь клапан подачи топлива поменять надо было. Но тоже всю ночь – борт за бортом пусть мелкий, но срочный ремонт. Я в восемь утра смену сдал, присел в углу ангара между стеллажей передохнуть – и меня срубило. Мне потом сказали, что у меня и телефон звонил, и что по мне топтались и пытались будить – ничего не чувствовал.
Поэтому, значит, он не приехал утром в отделение и не отвечал на звонки.
– Я проснулся в двенадцать от того, – с лёгкой усмешкой закончил он, – что на меня уронили коробку с патрубками.
– Это из-за неё у вас шишка на лбу? – она постаралась не слишком откровенно хихикать.
– Нет, – усмехнулся он, – лбом я на одном из самолётов о крыло треснулся.
Они посидели, помолчали. По коридору во всех направлениях шастали мамаши и детишки. Где-то кто-то орал, кто-то на повышенных тонах разговаривал, где-то звонил телефон, но Каринэ пока что никто не трогал. Она знала, что это ненадолго, что скоро ей сдадут смену, и она тут же понадобится сразу и всем, но пока что была возможность спокойно посидеть. Рядом с Игорем.
А странно, неожиданно дошло до неё, со вчерашнего дня призраки не наведывались к ней. Обычно после кошмара они преследовали её недели три, но прошло всего две с половиной – и сегодня не было ни одного. Может быть, правда, в сегодняшнем апокалипсисе ей было не до них?
Она прикрыла глаза и попробовала почувствовать их присутствие, затем краем глаза глянула за холодильник, где обычно сидел как минимум один из них. Но ни за холодильником, ни вокруг никого не было. А от Игоря к ней тянулись лёгкие белые волны, хоть и не так интенсивно, как недавно к Вике.
Сознательно он это делает или нет?
Они с Виталь Санычем пережили ночь, хотя поспать удалось только по часу. Привезли парня, которому до восемнадцати оставалось две недели, порезанного ножом. Едва Виталь Саныч его заштопал, поступил ещё один подранок в состоянии сильного алкогольного опьянения. Следующему достали из ноги пулю, а из желудка – три пистолетных патрона.
– А пистолета там не было? – уточнила Каринэ, под диктовку Виталь Саныча заполняя историю болезни.
– Возможно, уже вышел естественным путём, – он сунул голову под струю холодной воды в кране. – Нет, Каринка, это писать не надо...
Утром, сдав смену свежему подкреплению, Виталь Саныч заявил, что он не в состоянии, позвонил жене и попросил забрать его с работы. А потом, призвав свидетелей, что он уже не на работе, вытащил бутылку виски и отхлебнул прямо из горла.
– Выходи замуж, Каринка, – посоветовал он, когда они уже ждали лифта – идти пешком по лестнице с третьего этажа сейчас казалось невыполнимым подвигом. – И тогда муж будет тебя по утрам с работы забирать.
– Я замужем уже побывала, – вяло отмахнулась она, борясь с желанием закрыть глаза и упасть прямо там, где и стояла. – Мне не понравилось.
Вернее, не то что не понравилось. Ни полгода брака, ни сам Максим, за которого она выскочила, едва ей исполнилось восемнадцать, не оставили никаких эмоций. Ей хотелось красивой свадьбы, а то, что после неё начинается быт, она как-то упустила из виду. А когда свадьба прошла, она вдруг обнаружила, что рядом с ней совершенно чужой человек. Не плохой, нет – обыкновенный парень со своими достоинствами и недостатками, но чужой. И развод для них обоих стал освобождением.
Хорошо, что детей не успели наплодить...
Утро было безветренным и пасмурным, хоть и тёплым; накрапывал мелкий дождик, вгоняя в состояние оцепенения. Этак она уснёт в троллейбусе. Позвонить, что ли Костику, попросить перехватить её на остановке?
А на выходе из хирургического корпуса она нос к носу столкнулась с Игорем. Синяк у него на лбу слегка позеленел, а волосы явно были расчёсаны не далее, как несколько часов назад; растрепаться они уже успели, но было видно, что расчёску они сегодня видели.
Увидев Каринэ, он притормозил. Она тоже замерла.
И пасмурное замученное утро словно бы стало светлее...
Надо ему что-то сказать, а сказать можно было только про Вику.
Что ж, по делу поговорить – оно тоже поговорить...
– Вику спустили из реанимации, – кивнув вместо приветствия, она сцедила зевок, – она под обезболиванием, так что ни на что не жалуется, но вы смотрите за ней.
– Я понял, – чуть свёл брови на переносице Игорь.
И всё, говорить больше не о чем. Остаётся только кивнуть на прощание и разойтись.
Однако Игорь медлил.
– У вас ночь была такой же, как и день? – после короткой паузы он это даже не спросил, а констатировал.
Она криво усмехнулась:
– Так видно?
– Да, – признался он.
Она покивала:
– Трое, – она невольно засмотрелась, как лёгкий ветерок треплет его волосы. – Но все три криминальные, двое буйных. Потом объяснения с полицией – а там и утро наступило.
Переливающийся пепел, от пепельно-русого до пепельно-чёрного. Видно, пряди чуть-чуть подмочил дождь, от этого они кажутся темнее, а оттенок – глубже...
– Давайте я вас отвезу, – вдруг предложил Игорь.
Стало резко жарко. Если вчера... нет, это было позавчера... им было по пути, то сейчас ему ехать назад, потом снова в больницу. И он это просто так предлагает?..
Или она настолько плохо выглядит, что его человеколюбие замучило?
Она покачала головой:
– Не надо, – тихо отказалась она.
– Ваш муж меня убьёт?
Тон безразличный, но снова – лёгкое-лёгкое ощущение фальши...
– Что? – не поняла она. – Нет, я не замужем. Просто зачем вам ездить туда-сюда?
– Мне не трудно, – пожал он плечами, – зато я буду уверен, что вы не уснёте в транспорте.
Надо отказаться, несмотря на весь соблазн. Он ей никто. Недели через три выпишут Вику, и она его больше никогда не увидит...
– Вас Вика ждёт, – напомнила она, отчаянно не желая, чтобы он внял его доводам.
– Дорога свободная, обернёмся быстро. Идёмте.
Он развернулся, и его рука легко коснулась её спины, даже не подталкивая, а едва обозначая подталкивание, а затем скользнула по локтю – и тоже еле-еле обозначила подталкивание.
И Каринэ пошла с ним.
Он женат, напомнила она себе, садясь в переднее кресло – на этот раз оно не было ничем завалено – и пристёгиваясь. Вику выпишут недели через три. Через три недели всё закончится.
– Вас на той же остановке высаживать? – уточнил Игорь, тоже пристёгиваясь.
– На предыдущей.
И это тепло и этот свет, отгоняющий кошмары, тоже закончатся...
... Её трясли. Каринэ открыла глаза и долго не могла понять, где находится и что происходит. Потом вспомнила конец смены, поняла, что сидит в машине Игоря, только машина уже стоит не на парковке около больницы, а на остановке недалеко от её дома, и Игорь её трясёт, пытаясь разбудить.
Надо же так вырубиться. Она не помнила даже, как он завёл мотор.
– Спасибо, – она сцедила в кулак отчаянный зевок. Голова была тяжёлой, глаза болели.
– Я уже боялся, – усмехнулся он, – что будет как со мной прошлой ночью, когда меня только коробка с патрубками и смогла разбудить.
Вылезать из тёплого салона, где она уже успела пригреться, не хотелось. Посидеть бы ещё хоть пару секунд...
– Эй, – всполошился Игорь, увидев, что она опять закрыла глаза, и потряс её за плечо.
Она открыла глаза, поняв, что едва не уснула опять, снова зевнула, отстегнула ремень безопасности и открыла дверь. Прохладный мартовский воздух слегка освежил и немного отогнал сонную тупость.
– По дороге не уснёте? – засомневался Игорь.
– Чтобы я засыпала во время ходьбы, – успокоила его Каринэ, подбирая ручки пакета, – ещё такого не было.
Идти всего минут десять. Ещё столько же – на подняться по лестнице, открыть дверь квартиры и раздеться. Итого двадцать минут.
Через двадцать минут она будет спать.
– Спасибо, – повторила она, вылезая из машины.
Игорь посмотрел на неё, улыбнулся и кивнул:
– Отсыпайтесь.
И едва ощутимо коснулся невидимыми белыми волнами...
Глава 6. В Туапсе
Костик распинал её ближе к вечеру и напомнил, что у дяди Миши, вообще-то, завтра юбилей, а у них уже куплены билеты на поезд до Туапсе. Каринэ долго пыталась сообразить, какой сегодня день, сколько сейчас времени и что вообще она должна делать. Потом осознала, что нужно вставать, одеваться, куда-то тащиться – и попыталась опять забуриться под одеяло. Любимый братец радостно отволок её в ванную и сунул под воду. Холодную. Каринэ завизжала, и – детство, проведённое в окружении десяти двоюродных братьев не прошло даром – Костик получил с одной руки в пресс, с другой – в зубы, а с ноги – подсечку. Для Костика детство в окружении семи двоюродных братьев, двух родных, и одной двоюродно-родной сестры тоже не прошло даром: зубы он отвернул в сторону, удар в пресс оказался ему не страшнее дружеского тычка, а от подсечки ногу он убрал. А вот от горсти холодной воды спастись не успел и радостно заявил, что он прямо сейчас умрёт от простуды, и любимой сестрёнке придётся ставить ему капельницу и всячески за ним ухаживать. Каринэ на это ответила, что мёртвым не капельницы ставят, а вскрывают. Вскрытие она даже один раз делала, правда, в состоянии очень хорошего алкогольного опьянения, но она с удовольствием тяпнет ещё и проведёт своё второе в жизни вскрытие на любимом братце.
В итоге всех семейных разборок на поезд пришлось бежать, потому что мало того, что они из дома выскочили впритык, так ещё и троллейбус стал в пробку. В «Ласточку» они влетели за несколько минут до отправления, Каринэ нагло заняла сиденье около окна, проигнорировав возмущённые причитания Костика, откинула спинку и тут же уснула.
А в Горячем Ключе она проснулась. Сама. Уже вечерело, на станции горели фонари, сновали люди. На соседнем пути рабочие отсоединяли локомотив поезда «Адлер-Москва», ещё дальше стоял грузовой поезд.
«Ласточка» тронулась. Темнело.
Долина Очарований. Безымянный. Фанагорийская. Пчёлка. Афапостик.
Поезд почему-то сбавил скорость, очень медленно проехал станцию Чинары и так же медленно поплёлся дальше. Несколько колей сошлись в одну. Вот и мост-труба через мелкую горную речушку.
Поезд остановился так, что окно Каринэ выходило ровно на этот мост-трубу. Свет в вагоне погас, и в наступившей темноте можно было различить мелкую речку, голые кусты и деревья по её берегам и призрака, стоящего на краю трубы и смотрящего прямо на Каринэ.
Здесь, на путях около этой трубы, восемнадцать с половиной лет назад её нашёл Виталь Саныч...
Он сам потом не мог объяснить, что его стукнуло пойти прогуляться вечерком вдоль путей. Он не был любителем вечерних прогулок по захолустьям. А тогда, приехав с женой и детьми к тестю с тёщей в гости, зачем-то пошёл в вечерних августовских сумерках вдоль путей в сторону Калинки. И нашёл её – семилетнего ребёнка, расцарапанного, оборванного, голодного, намертво вцепившегося в рельс. Она ни на что не реагировала, не отвечала на вопросы, смотрела застывшими глазами, а на все попытки оторвать её от рельса только крепче, до судорог вцеплялась в него.
Скорее всего, она, измученная многодневными кошмарами, одиночеством, голодом, призраками и отчаянием, набрела на железную дорогу и помутившимся сознанием смогла понять только одно: что железная дорога – это люди. Это конец её мучений. И она вцепилась в рельс, потому что понимала, что если потеряет эту связь с людьми, то погибнет. А что её может переехать поезд, уже осознать не могла.
Виталь Саныч оторвал её от рельса, только когда вдалеке послышался гудок поезда; он донёс её до Чинар, там вколол успокоительное и глюкозу, обработал ссадины. Он же на утренней электричке отвёз её в Горячий Ключ.
С ней потом разговаривали и врачи, и психологи, и милиционеры – тогда полицаи были ещё милиционерами – но она не помнила ничего: ни что случилось, ни откуда она, ни кто она такая. Ничего. Первым воспоминанием была комната деревенского дома, рыжий кот, разлёгшийся на включённом телевизоре, и мужчина, шприцем набирающий лекарство из ампулы. И призраки, толпящиеся по углам. Что было до этого – мрак...
Сначала опрашивали жителей Чинар и окрестных селений – может, ребёнок местный. Но там дети не пропадали. По Кубани были заявления о пропаже детей, но она не подходила ни под одну ориентировку. А было лето, пора отпусков, и пока выяснилось, что родители одной семьи не вышли после отпуска на работу, а восемь их детей не появились в школе – прошло много времени. Единственное, что смогли рассказать следователям соседи, это то, что в конце июля всё семейство с рюкзаками уехало в поход куда-то в горы. И больше их никто не видел.
Следователи предположили, что семья пропала где-то в квадрате Горячий Ключ – Хадыженск – Туапсе – Джубга. Но прочесать две тысячи квадратных километров густых кавказских лесов, чтобы найти девять человек, было невозможно. Каринэ, когда выросла, не единожды приезжала сюда с братьями в надежде найти хоть какие намёки на судьбу своей семьи; они облазили все окрестности Чинар от Афапостика и Чайки до Навагинского, но не нашли ровным счётом ничего.
Она ездила по этой железной дороге не раз. Ездила и между Горячим Ключом и Хадыженском, Хадыженском и Туапсе, не раз проезжала по трассе «Дон» в надежде, что хоть где-то кольнёт воспоминание, что она здесь была. Однако воспоминания молчали...
Свет в вагоне включился, двигатели «Ласточки» заработали сильнее, поезд начал набирать скорость...
Воспоминаний потом вернулось всего четыре. Первое – это как она искала куклу и отстала от семьи. Второй в памяти всплыла заколка с пчёлкой, из-за которой она утром поссорилась с сестрой, потому что та успела схватить её и нацепить на волосы первой. Третьей вспомнилась женщина с роскошными чёрно-каштановыми волосами. Кем она была, Каринэ не знала, но почему-то была уверена, что та женщина была с ней в лесу. И четвёртое – как она поругалась с сёстрами, кому в какой палатке ночевать, и принципиально осталась около костра. И никто за всю ночь не заинтересовался, почему она одна сидит около огня, только утром отругали за сожжённые дрова...
Даже её имя, которое ей назвали, когда установили её личность, звучало совершенно чужим...
За окном мелькала ночная темень, изредка освещаемая фонарями проезжаемых станций. Костик на соседнем кресле сопел, скрючившись в неудобной позе. Дремали и другие пассажиры. Однако Каринэ на этой дороге не спала никогда – даже если за окном ничего не было видно, она всегда, до самого Туапсе, вглядывалась в ночной мрак в надежде, что сможет увидеть или почувствовать хоть что-то, что подскажет ей, где искать её семью...
Калинка. Чайка. Длинный тоннель. Чилипси.
И вот здесь она почувствовала. Нет, не воспоминания – память молчала, как и все годы до этого. Но белые волны Игоря, до сих пор окружавшие её и медленно вздымающиеся и опадающие, задвигались чуть быстрее и слегка уплотнились, словно бы собираясь защищать от чего-то или кого-то. Каринэ припала к окну, руками заслонив кусочек стекла от света, но на улице не было видно ровным счётом ничего.
А потом волны успокоились и опали. За окном замелькали столбы, фонари, домики. Поезд подъезжал к Индюку.
Значит, они не там искали? Искать нужно было не около Чинар, а между Чилипси и Индюком?
Летом надо будет попросить братьев наведаться сюда. Может быть, по реакции волн Игоря она сможет определить, где то место, в котором призраки её до сих пор ждут?
Но волны Игоря не продержатся до лета. Они со временем, не получая подпитки, ослабевали – у Каринэ ещё не было возможности определить, насколько их хватает, но несколько месяцев они точно не протянут. А Игорь до лета с ней не будет – с перитонитом Вика пролежит у них самое большее месяц. И пойдёт домой, к маме с папой.
А желать ей, чтобы она заболела ещё чем-нибудь – девочка-то в чём виновата, что медсестре в больнице понравился её отец? Женатый и как минимум с двумя детьми.
Лучше бы вообще не было никакого перитонита, лейкоциты были бы в норме, ожог не гноился – и тогда на днях она бы пошла домой. Лучше всё это не затягивать. Потоскуется – и забудется. А чем дольше находишься рядом с человеком, тем сильнее к нему привязываешься, тем больнее будет отрывать. А отрывать придётся. Он женат, а она не пойдёт на то, чтобы отбивать его от жены.
А свою семью она и так когда-нибудь найдёт. И без его волн. Не в этом году, так в следующем. Не в следующем, так через десять. Две тысячи квадратных километров – это прямоугольник со сторонами пятьдесят на сорок километров. Если вдуматься – совсем немного.
Кошмар вернулся в Туапсе.
Посидели они хорошо. Дядя Миша с обоими дядями Женями, тремя сыновьями и пятью племянниками сидели и квасили долго. Около полуночи Василиса, Сашкина жена, кое-как вытащила своего супруга из этой тёплой компании, отволокла его домой и уложила спать, но вскоре во дворе нарисовался Ромка. Он, вообще-то, был двоюродным братом Каринэ со стороны матери, а дядя Миша был мужем сестры её отца, так что никакого родства между ними не было, но он решил всё равно поздравить дядю Мишу и припёрся на ночь глядя из Джубги. Все его подвиг оценили, ему налили, потом ещё налили, и опять налили...
Потом сдал позиции Костик. Сильно шатаясь и придерживаясь за стены, он с помощью Каринэ доплёлся до дома Сашки и Василисы, живших в нескольких домах от них, завалился под бок к Сашке и захрапел, а на возмущение Василисы, что это, вообще-то, её муж, пьяно пробормотал, что спать надо идти вовремя. Василиса сказала: «Ах так!», взяла иголку с ниткой и не поленилась пришить Костика за майку и трусы к простыни и одеялу. Пока она этим занималась, пришёл дядя Женя – тот, который брат дяди Миши – и заплетающимся языком вежливо попросился на ночлег, объяснив, что в доме тёти Иры слишком много народу, а он уважает тишину и покой.
Когда отвалились Пашка и Вадик, никто не заметил; их обнаружили спящими, одного – на тахте в зале, а второго – на расстеленном на полу тюфяке. Димка сам попросил сестрёнку довести его до чего-нибудь, на что можно упасть, Каринэ спросила, подойдёт ли туалет, он обрадовался, ответил, что очень даже, но через минуту после того, как она его там оставила, заодно подперев снаружи табуреткой, он изменил своё мнение и выразил желание попасть туда, где можно было бы лечь. Ближайшим подходящим местом оказалась кровать, где уже спала Лена – жена Серёги, который ещё продолжал пьянствовать. Димка повалился рядом с ней и тут же захрапел. Лена проснулась, спихнула его на пол, затолкала под кровать и улеглась спать дальше.
Серёга до кровати жены дошёл сам, разделся, залез к ней под одеяло и начал делать недвусмысленные поползновения. Лена посмотрела на соседнюю кровать, где дрых Пашка, прислушалась к храпящему под кроватью Димке и решила, что для любовных утех ей требуется более интимная обстановка, а потому ласково, но настойчиво уложила супруга баиньки.
Олег завалился спать под бок к Вадику, во сне ещё пытался петь «Домой, домой пора домой» – слов было не разобрать, но мотив узнавался.
Генка порывался сходить в магазин за добавкой, даже обулся – один кроссовок оказался Сашкин (Каринэ попыталась вспомнить, в чьей обуви ушёл домой Сашка, но не смогла), а вторая лакированная остроносая туфля – Костикова. Обе обувки были на правую ногу, Генка поменял их местами, вышел на террасу, там снова присел поменять обувь, и так и уснул. Каринэ затянула его на кровать к Пашке, а туфлю и кроссовок повесила на настенный светильник. Для красоты.
Ромка сдался последним. Он растянулся на диванчике на кухне, накрылся дядькиной курткой и отключился. Дядя Миша и дядя Женя посмотрели на него, печально констатировали: «Слабая нынче молодёжь», встали, почти не шатаясь дошли каждый до своей спальни, разделись, аккуратно сложили одежду, сходили в ванную, почистили зубы и аккуратно залезли под бочок к супругам. Каринэ, правда, чуть позже обнаружила, что они перепутали супруг, но будить тётю Иру и тётю Галю, чтобы сообщить им эту пикантную новость, не стала. Утром будет веселее.
Покончив с размещением всех пьянчуг, Каринэ вытащила из встроенного шкафа в прихожей тюфяк, который она вчера по приезду предусмотрительно спрятала, заставив банками с соленьями и мешком с сахаром. А потом часа два с интересом наблюдала, как братья ищут его по всему дому, и давала советы, где ещё поискать. Зато теперь у Каринэ было своё собственное посадочное место, подушка из скрученной Вадиковой куртки и одеяло из пары покрывал.
