Текст книги "Мои слезы (СИ)"
Автор книги: Светлана Черемухина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)
В общем, протянула я робко свою потную ладошку, моя-то навряд ли вызовет подобные чувства, хоть у него, хоть у кого. Самое ужасное, что у меня пальцы, как у ведьмы из диснеевской 'Белоснежки' – крючковатые, с широкими косточками. Я как-то однажды подумала, что в ЗАГСе мне будет сложно надеть кольцо на палец, и так расстроилась, что в тот же день после просмотра мультика возненавидела свои пальцы. Даже кольца не ношу принципиально, чтобы лишний раз внимание к рукам не привлекать, ведь украшать надо только то, что уже и так красиво. Ногти не ровные, круглые, в общем, все не айс, как говорит Чащин. Но это он не про мои руки говорит, а любит такое выражение. Хотя я прекрасно училась в музыкальной школе с такими-то пальцами, и меня даже хвалили, да. Подавала надежды.
А вот Александр, когда я ему со слезами показала свои ужасные 'ведьминские' руки, растопырив пальцы, чтобы он лучше рассмотрел это природное безобразие, почему-то их поцеловал. Ну, психолог же одним словом, его задача – успокоить и утихомирить пациента.
В общем, смяла я свои жалкие рубли и квитанции, хотела убрать в сумку, а Савелий это заметил. И главное, держит мою руку, а сам распоряжение отдает девочке, которая попалась мне для оттачивания остроумия:
– Настя, можешь оформить оплату? – и предлагает мне отдать ей документы.
Настя с готовностью кивнула, забрала у меня бумажки, и Савелий повел меня к мраморной лестнице. Прямо как Золушку на бал. Но я-то понимаю, что не Золушка! Я та самая тыква, которая ей каретой служила. И вместо мозгов у меня тыквенная мякоть! Куда иду, зачем? Пить чай. Разбивать свое сердце. Раздирать свою душу.
А что, если я не удержусь, и выдам себя, свои чувства? У меня было что-то подобное однажды.
Мне нравился один мальчик. Ну как мальчик, нам уже по двадцать с хвостиком было. И не просто нравился, а я его уважала, восхищалась им. Он читал мне свои стихи, играл на гитаре, слушал мою белиберду и абракадабру. И как-то мы общались с ним, разговаривали о всякой всячине, я сидела на его диване, он на стуле, слушали музыку, делились впечатлениями, и я ловила себя на мысли, что испытываю почти эйфорию от происходящего. Я больше не была одинока в тот момент, я находилась в компании прекрасного человека, красивого, умного, доброго, порядочного. И тогда я испугалась, что сейчас проговорюсь, или выдам себя чем-то, что он поймет по выражению моего лица, о чем я думаю и что испытываю. Потому что в голове крутились слова 'милый, какой ты милый, как ты мне нравишься, я без ума от тебя, ты такой красивый'. Кстати, он однажды все-таки меня разгадал. Но там я сама была виновата. Подставилась классически глупо и красиво.
Тогда близился день святого Валентина. И я поняла, что мне просто необходимо сообщить ему о своем чувстве, но так, безадресно, инкогнито, не раскрывая себя. Вроде бы и сказала, чтоб легче стало, а кто, этого он не узнает. И я стала думать, что я ему напишу. Это должно быть емко, глубоко, содержательно и ... коротко, что для меня вещь невыполнимая, так как глубина и та самая краткость в моем случае практически не совместимы. А он к тому времени уже сближался со мной, провожал меня до дома, выслушал однажды какую-то мою невольную жалобу на тоску и непонимание окружающих, и даже предложил никогда не грустить и не страдать в одиночку, а сразу бежать к нему, и за руку так взял трогательно и нежно. Мы вроде еще не были очень близки, но он как бы показал мне, как он ко мне относится. И вот я загорелась этой идеей – послать ему валентинку.
Чтобы дело сделать серьезно и основательно, я решила прибегнуть к помощи старой знакомой – одной милой женщины, которая была воспитательницей в детском саду в группе, в которой я работала нянечкой, когда училась заочно. Она помогала мне писать работы для сессии, делать контрольные, снабжала учебниками по педагогике. И вот в тот вечер Наталья Константиновна достала все свои тетрадки, блокноты и записные книжки, мы обложились ими, сидя прямо на полу, и стали выбирать стихи, надписи и посвящения, которые стали бы достойны того, чтобы донести мои чувства и эмоции до милого человека. Мне ничего не нравилось, я раскритиковала все. Мы часа два провели за чтением и перелистыванием, но, в конце концов, я решила написать просто: 'Ты самый лучший. Спасибо, что ты есть'. Больше ничего на ум не пришло, а это приглянулось. Так и сделала.
Оставить валентинку решила просто в его почтовом ящике, в тот вечер, когда обещала забежать и принести ему книгу 'Доктор Живаго'. Был вечер, и он и его родители встретили меня приветливо, и Саня стал зазывать меня на чай.
– Да ты что, в такое время! Половина десятого, – отнекивалась я.
– Самое время пить чай, ты что, не знала? – улыбался он мне, но я осталась непоколебима, и даже не позволила ему проводить меня, так была взволнована только что сделанным.
В общем, на следующий день я летала в облаках, представляя, как он обрадуется, обнаружив послание в почтовом ящике, а вот ближе к обеду я испугалась. Мне вдруг, почему-то, не знаю, почему, представилось, что он идет по проходу моего мебельного салона, мимо фирменных диванов и журнальных столиков, с недовольным лицом и останавливается напротив меня. Сует мне под нос мою открытку, и гневно спрашивает: 'Это ты написала?' Его раздражает мой положительный ответ, и он швыряет эту валентинку мне под ноги, гордо удаляясь.
Меня даже пот холодный прошиб, когда я все это в лицах и деталях представила и увидела. Мой коллега, красивый молодой парень Демьян заметил перемены, и даже спросил: 'Верк, что с тобой? Ты в лице переменилась. Что тебя так напугало?' Я неопределенно пожала плечами, мол, так, ерунда, но настроение было испорчено моим больным воображением. Только к следующему дню пришла спасительная мысль, что у Сани нет никаких причин сердиться и злиться на меня за такое признание, даже если я ему совершенно не нравлюсь и он не имеет на меня никаких видов. Он слишком воспитан, чтобы поступить так, как в моем воспаленном воображариуме. Еще через несколько дней я была совершенно спокойна. В общем, удачно пережила 14 февраля и даже стала забывать о том, что сделала, когда в один из вечеров он мне выдал кое-что, что я едва не упала с дивана.
Я как раз делилась впечатлениями от прочитанного романа Жорж Санд 'Консуэло', рассказывая про восторженных юношей, коленопреклоненно целующих руки прекрасным дамам, про высокие чувства и все такое. Саня внимательно слушал, немного отстраненно, как бы глядя внутрь себя, в общем, сидел с загадочным видом. И выдает вдруг такой:
– Вера, а это не ты мне письмо написала?
Я даже глазом не моргнула:
– Какое письмо? – а у самой все внутренности прямо кипятком ошпарило. И главное, внутри буря кипит, ураган чувств, смесь страха и ужаса, а внешне я такая же, как и была, ни бровью не повела, ни одним мускулом не дрогнула.
– Ну, мне письмо такое кто-то в ящик бросил...
– Ну-ка, какое? Интересно, расскажи, – типа я не в курсе, что такое произошло?
– Ну, там про то, что я самый лучший, в общем, – и как-то мило и смущенно улыбнулся.
– Оу, – говорю, – как здорово! Нет, это не я, Саш, но хорошо, что кто-то его написал. Теперь ты знаешь, что кто-то считает тебя самым лучшим. Поздравляю.
Он усмехнулся, глядя на меня.
– Саня, а почему ты меня о нем спросил?
Короче, в этот вечер я за одно мгновение научилась вести себя так, как будто ни при чем. Мгновенно скрывать свои истинные чувства и переживания за маской доброжелательного спокойствия и невозмутимости.
– Ну, не знаю, просто ты так говоришь... Из всех моих знакомых только у тебя такой богатый словарный запас. Больше никто так не выражает свои мысли.
Короче, любовь к классическим историческим любовным романам меня чуть не выдала. Но я так повела себя, что он усомнился в своем мнении, и я выиграла. Хотя, я так и не поняла, удалось ли мне убедить его в моей непричастности, или он просто сделал вид, что поверил мне... Больше к этому вопросу мы с ним не возвращались, а вскоре наши пути разошлись. Спустя много лет я узнала, что он погиб.
И вот я иду, моя рука в руке самого красивого молодого человека, которого я только смогла выдумать, и только одна мысль: ты дура, он герой, ты смешная, он красавец. Не вздумай подумать, что ты его любишь, а то он мигом прочитает это на твоем глупом лице.
– Как красиво, говорю, у Вас. Роскошный дворец, а не здание банка.
– Это мой друг, – улыбнулся Савелий. – Мой компаньон помешан на готике, на вычурности и помпезности. Это его решение отделать холл и лестницу в стиле средневеково замка. А вот мой кабинет – самый обычный, среднестатистический, так что, боюсь, что Вы разочаруетесь, когда в него войдете.
Милый, да я бы и про шалаш стихи писала, в который ты бы меня втолкнул, согнувшись в три погибели.
Короче, он наврал, цену, наверное, набивал, или просто кривлялся. Его кабинет – это и есть самая главная комната замка. Библиотека, кабинет, комната отдыха в одном флаконе. С камином, с огромными книжными шкафами, с мягкой кожаной мебелью, с огромным столом темного цвета из благородных пород дерева.
– Да, действительно, простенько и скромненько, – пробормотала я, оглядываясь, и делая вид, что не замечаю насмешливый взгляд директора банка. – Вы здесь живете?
– Располагайтесь, и чувствуйте себя, как дома, – предложил он и направился к столу, к телефону, чтобы по внутренней связи попросить своего секретаря принести один чай, зеленый с клубникой, и один кофе. – Нет, конечно, но провожу здесь очень много времени, так что сделал все, чтобы было уютно и удобно.
Я села в глубокое мягкое кресло и расслабилась. Находиться в кабинете директора банка и ждать чай, просто так, не имея к нему никаких дел и поручений от начальства было... кайфово!!! Вовремя пришла спасительная и убийственная одновременно мысль, что сюда наверняка часто заходит его подружка или невеста, так что, нечего расслабляться. И возможно, если сейчас вдруг она решит так и сделать – забежать, чтобы поцеловать своего милого котика, и если вдруг увидит меня, она, я уверена, даже не заревнует. Меня-то? Зачем? Это шутка, да?
Вот такого я о себе мнения. Зато, челюсть не отвисла, слюна не потекла, и глаза не загорелись. В общем, я как кремень, ничем себя не выдала.
Секретарша оказалась девицей, явно приглашенной из модельного агентства. Ее рост, внешность и самомнение говорили о том, что она знает, что она красавица. Да, такой девушке можно простить то, что она не умеет готовить кофе. С улыбкой она вошла в кабинет и поставила на журнальный столик поднос с сервизом. Собралась было расставить чашки, когда Савелий поднялся и дал знак ей уйти. Он сам подал мне чашку с чаем, подвинул вазочку с конфетами и тарелку с пирожными. Вот видно, что парень может все. Совершенно самостоятельный. И это мне так понравилось!
Сейчас обычно все по-другому: банкиры машут зелеными или красными бумажками, и для них все как по волшебству появляется на столе, или вырисовывается на постели, в зависимости от того, что им приспичит.
– Угощайся, – предложил Лановой, и я замерла. Что я слышу? Мы на 'ты'?
Он, кажется, уловил мое замешательство, взял свою чашку, и говорит:
– Можем же мы перейти на 'ты' после всего, что между нами было? – и улыбается хитро.
А что было-то? А, ну да, сапоги.
– Ну, Ваш статус, и мое положение... – начала я неуверенно, но он перебил.
– Твое положение? Ты беженка без гражданских прав? Ты потерянный для общества человек? Я вижу интересную молодую женщину приятной внешности, и хочу с ней общаться. И про мой статус. У меня что-то написано на лбу по поводу моего статуса? – и он убрал волосы со лба и дал мне насладиться красотой его чистого высокого лба, и лицом в такой близи от моего носа, что я чуть не задохнулась от восторга.
Одно дело все продумывать мысленно, в своей голове, все мельчайшие детали и черты лица, и другое дело – видеть это в реальности и так близко. Я демиург! Я его выдумала и создала! Нет, конечно, нет. Ведь он прожил самостоятельную жизнь, параллельно со мной, и у него есть родители, и своя судьба, и это не имеет ко мне никакого отношения. А он продолжил:
– По моей одежде можно определить мое финансовое положение, но это не так важно. Всегда считал, что если встречают по одежке, то помимо оной у тебя обязательно должен наличествовать и ум, потому что провожать обязательно будут по нему, – он тихо рассмеялся, забавляясь моим смятением.
А я и была смятенна. Нет, сметена. Мощным ураганом счастья и недоумения. Богатый человек с высоким общественным положением, действительно со статусом, говорит мне о том, что деньги – это не главное. Вот это да!
– Абсолютно с Вами согласна, я вот...
– С тобой, – перебил он сразу.
– Что? – я мгновенно сбилась с мысли. С ним вообще сложно чувствовать себя уверенно.
– Не с Вами, а с тобой, мы же перешли на 'ты'? Ты как хочешь, а я уже.
– Да ну не вопрос, если ты настаиваешь, – пожала я плечами.
А сама растерялась. Это же новый уровень отношений, а о чем нам говорить, мы все же разные, как не крути, что бы он ни утверждал.
– Почему ты все время опускаешь глаза? – спросил Савелий. – Почти не смотришь на собеседника. Во-первых, сразу кажется, что я тебе не интересен, и выпить чашку чая ты согласилась лишь из вежливости, не зная, как отказаться, а во-вторых, ты не даешь насладиться таким прекрасным взглядом, таким изумительным цветом твоих глаз. Ведь это не линзы, да? Очень необычный насыщенный цвет.
Нет, ну о чем после этого с ним говорить? Если я уже сварилась как рак в кипятке своей бурлящей крови.
– Такое небо бывает весной, в Карелии, – продолжал он, присев в соседнее кресло совсем рядом со мной. – Вот сплавляешься на байдарке по стремнине, и тебе не до чего, только одна мысль – выдержать и не перевернуться, назло Джону, Джон – это мой друг, – с улыбкой пояснил мне Савелий. – А потом затишье, покой, и пока пытаешься набрать побольше воздуха в грудь, слушая, как за спиной беснуется поток, слава Богу, уже пройденный и побежденный, смотришь вокруг – такая красота, и небо просто волшебное. Вот точь-в-точь как твои глаза.
Если честно, то мне захотелось заплакать. Доброе слово, оно и бурундучку приятно, а тут я, с огромной опухолью неуверенности в себе, с большим жизненным разочарованием, без конкретных надежд на будущее, и вдруг такое – мои глаза прекрасны как небо в Карелии. Может, это и не очень романтично звучит, типа как в фильме: 'Ваш прекрасный образ отражается в начищенных боках моей лошади', но и то, и другое сказано искренне, и оттого дорого и лестно.
– Плавала раньше на байдарках? – между тем решил нарушить тишину в кабинете Лановой.
Мне-то сказать было нечего. Хотя, вот у Чехова есть же такое: когда в женщине нет ничего красивого, и не за что ее похвалить, в смысле сделать комплимент, то ей говорят, что у нее красивые глаза... Нет, определенно, нет, он не это имел в виду. Ну а откуда я знаю, что он вообще имеет в виду? Я же его совсем не знаю.
– Эй, да ты совсем меня не слушаешь, – попенял он мне, когда я все же соизволила прийти в себя, оторвавшись от раздумий.
– Слушаю, нет, почему, же, небо Карелии.
– Я спросил, любишь ли ты Брамса? – Лановой как-то хитро на меня посмотрел.
– Брамса? Ну, это у Франсуазы Саган? – спросила я.
Просто у нее есть произведение с таким названием. Я понимаю, что он не ее имел в виду, и наверняка спросил не про композитора, но надо было передать мяч, я и отфутболила, как смогла. Блин, я даже поговорить с ним нормально не могу, а он: 'статус ни при чем, статус ни при чем'. Разница в образовании, в образе жизни и мыслей налицо, к сожалению. Я просто глупа, надо смотреть правде в лицо. Или в глаза?
– Ну ладно, вот это – эклеры, мои любимые пирожные, поэтому, если еще раз решишь заглянуть ко мне на огонек, знай, что эклеры всегда будут, – и он рассмеялся. – Угощайся.
Это намек? Да какой намек – это конкретное приглашение! Вообще сегодня он такой веселый. Видимо, поездка, которая оказалась вынужденной и нежелательной, закончилась положительно и удачно. Вот он и радуется все время.
Я люблю эклеры, я обожаю их, а с сегодняшнего дня я готова их боготворить, потому что их любит мой идеал.
– Так на чем мы остановились? – спросила я, откусив от волшебного произведения кулинарного искусства.
– Мы говорили про байдарки.
– Увы, мне не посчастливилось испытать на себе это удовольствие.
И главное, я однажды даже дошла до одного клуба любителей такого вида отдыха, или спорта, и даже пообщалась с его директором, волосатым и бородатым дядечкой, но так и не решилась там остаться. Просто струхнула. Там уже свой коллектив, свои отношения, дружба, я просто побоялась, что не смогу вписаться, и чтобы не разочаровываться, решила и не пытаться.
– Зато я занималась охотой на лис, – я прямо как анкету заполняю. – Очень интересное дело, скажу я тебе. Я совершенно не боялась леса, спокойно ориентировалась на звук (по карте соображать так и не научилась), и у меня неплохо получалось. А еще там же обучали азбуке Морзе, и я просто влюбилась в это дело. Я не пропускала ни одной тренировки, и даже после восьми месяцев занятий, тренер уже взял меня на общероссийские соревнования. Вот так. Правда, зря он это сделал, я заняла 11 место из двенадцати. Но меня успокаивало то, что, зато хоть не самое последнее.
В то время меня огорчало только одно, что на тренировки ходили два моих одноклассника. И проблема была не в этом, а в том, что один из них решил, что я ему нравлюсь, а его приятель – что он ему поможет мне это доказать.
Все было хорошо, пока Лешка ограничивался отправкой мне писем, благодаря чему у меня накопилось много открыток, календариков и фантиков. Он, почему-то, считал, что все девочки обязательно увлекаются их собиранием, и обильно меня этим всем снабжал. А, еще мне было подарено им, также посредством почтовых отправлений, три засушенных цветка для гербария. Ну очень романтический мальчик. Хотя в 12 лет мы все еще романтики. Были.
Но вот когда он решил перейти к конкретным действиям, начались проблемы. У меня. Он просто не нравился мне. Нет, нормальный, все при нем, тихий, скромный, романтичный. Но я-то болела совсем другими образами! Я просто не могла его заметить. А его друг Сашка меня за это колотил и обзывал.
Вот дежурю после уроков, мою доску. Открывается дверь и в класс робко заглядывает Лешка:
– Вера, можешь выйти в коридор на пять минут?
– Чего, не видишь, я занята? – а сама недовольная такая, ну чего он ко мне привязался?
– А, ну ладно,– говорит и уходит.
Через минуту дверь с треском распахивается на всю Ивановскую, и его дружок Загоров Сашка орет на весь класс:
– Ступенькина, а ну вышла быстро, Леха с тобой поговорить хочет.
С Загоровым не поспоришь, его все девчонки боятся. Злой и грубый, и главное, его внешность. Первый раз видела такого мальчика, в лице которого собраны все уродства и изъяны внешности. Узкие щелочки глаз с короткими ресницами, высокие скулы якута, нос крючком и с горбиком, но не как грузинский или армянский, а как в мультиках ведьм рисуют, такой и у него, и рваная полоска узких губ. При этом страшно лопоухий, и картавит 'р' так, что ухо режет. Вот честное слово, ничего не приврала.
Я выхожу, мысленно ругая Лешку, который нажаловался другу на меня. А тот стоит, как ни в чем не бывало, у лестницы, ждет, когда я подойду.
– Ну чего тебе? – смотрю волком.
– Вера, а что ты после школы делаешь?
– Уроки, понятно?
– А, ну ладно, тогда пока.
– Пока, – поворачиваюсь, и ухожу.
А перед началом тренировок Загоров мог меня поджидать за углом школы, чтобы толкнуть или пнуть, типа, чтобы я Лешке не грубила. И я часто опаздывала, лишь бы с ним не сталкиваться. Так мне во время занятий азбукой Морзе все равно доставалось. Вот сидим все, там много ребят и девчонок собиралось, болтаем после занятия, и вдруг Загоров так неожиданно при всех заявляет: 'Ступенькина, а из вас с Лехой вышла бы неплохая пара'. Я краснею, бледнею, меня в жар кидает. 'Дурак, что ли, – говорю'. А сама глаз от стыда поднять не могу. А он: 'Ну и вобла сушеная'! А я в слезы.
Правда, я поменяла свое мнение об этом мальчишке, о Загорове, когда мы отпраздновали всем классом 23 Февраля. Анька Пилевина испекла огромный вкусный торт. Ну не важно, что кто-то на него попытался присесть, смазав узор из крема, мы Аньку успокоили, обошлось без валерьянки, но главное заключалось в том, что его хватило только на часть класса. И девчонки самоотверженно решили угостить мальчишек, все-таки их праздник. И вот сидим мы все за столами, расставленными буквой П, смотрим, как наши будущие защитники уплетают сладости, поглощают тортик, и пьем чай с конфетами, конечно же, не вкусными. А Загоров сидит и не ест. А он в ряду столов был последним мальчиком, а дальше уже девочки сидели. И он так раз, и Женьке Болотиной свое блюдце с тортиком придвинул. Я глаз от него оторвать не могу. Женька ложку попробовала, дальше блюдце подвинула, и всем нам по мизерному кусочку тоже перепало. Вот с тех самых пор я Сашку Загорова стала уважать. Ну не мог он есть на глазах у голодных девчонок. А это были годы, когда сладости на полках не лежали, и не так просто было наесться сладким. И не смог он есть, когда девочки с такими голодными глазами сидели и в сторону смотрели. Я как-то по-другому стала к нему относиться, и он перестал мня обзывать и обижать. Мы даже несколько раз вместе гуляли, я, Лешка и он.
Кстати, он из нашего класса одним из первых женился. И к двадцати годам у него было уже двое детей, крепкая семья, он работал мастером на заводе и был уважаемым человеком. Один из редких примеров, что внешность в жизни человека не главное. Тогда выходит, что если я одинока не из-за своей невзрачной внешности, то из-за ... того что пустая, неинтересная и глупая? А что, может быть все вместе...
Я рассказала эту историю банкиру, чтобы не казаться молчаливой и смущенной, и по его виду могу сказать, что ему было интересно. Свои выводы по поводу внешности, в частности своей, я, разумеется, оставила за скобками.
– С Лешкой так и не срослось?
– Не-а, – я потянулась уже к третьему эклеру. – Ничего, что я их с такой скоростью уминаю? Я тоже их очень люблю, и пользуюсь ситуацией.
– Да ты что, ешь на здоровье, они у меня не переводятся.
– Да какое уж с ними здоровье, но удовольствия – море, это да, – притворно грустно вздыхаю.
– Вот ты какая, я тебе слово, ты мне три, – опять смеется. – Есть одна кофейня, очень милое место, там пирожные – ручной работы, я как-нибудь тебе покажу, ты обязательно должна попробовать те сладости. Можем с тобой...
Но договорить Савелий не успел. Как писано в одном сочинении: 'Наташа хотела что-то сказать, но открывшаяся дверь закрыла ей рот'.
В кабинет вбежал, просто вихрем влетел молодой мужчина. О, о его внешности можно слагать баллады, так он прекрасен. Я засмотрелась на него с полным ртом. Лицо сделано с тщанием искусного скульптора, посвятившим себя всего этой кропотливой работе. И результат превзошел все его ожидания – лицо было прекрасно. Римский профиль, чувственные губы, большие говорящие и все понимающие глаза, открытый лоб и волнистый чуб, зачесанный назад. Одет с иголочки, аккуратен, подтянут, благоухает прекрасным мужским одеколоном, в меру тонким и насыщенным. О, это было что-то! На секунду мне показалось, что образ моего прекрасного банкира померк, в сравнении с этим мужчиной. Но только на мгновение. Все же мое 'детище' мне дороже любой холодной красоты, а этого мужчину можно было назвать холодным с полной уверенностью.
– Сэв, у тебя гости? Я не знал, Вероника не предупредила меня в приемной, – сказал он, бросив на меня внимательный взгляд и осмотрев с головы до ног, но сделал это очень быстро, осторожно и в рамках приличия, как мне показалось. И результат оказался таков, что он спокойно и равнодушно от меня отвернулся, вежливо мне кивнув в знак приветствия.
Я ему не интересна. Что ж, именно об этом я и говорю. Вот это про меня. Особенность настоящего осмотра заключается лишь в том, что обычно такие красавцы вообще на меня не смотрят, у меня не бывает возможности попадаться им на глаза и в поле их зрения.
– О, Джон, знакомься, это Вера. Вера, это Джон, мой друг и компаньон. Этот несуразный замок – детище его больного разума, – сообщил Савелий с улыбкой, пожав руку другу.
– Да ладно, всем нравится, и в газетах об этом писали, и интервью на местном телевидении я давал, – гордо заявил Джон. – Да, Сэв, я за зеленой папкой, той самой. Ты привез? – и многозначительно на него смотрит.
Сэв, значит, да? Не Савва, не Савик, а Сэв. Что ж, красиво, но мне ближе и роднее Савва, Саввушка. Ладно, никто не позволит мне так его называть, дело до этого просто не может дойти. Если только я наскребу денег на пластическую операцию. И то не факт, Сэв... Савва, конкретно объяснил мне, что ценит острый ум и сообразительность. А я этим похвастаться особо не могу.
Пока Савелий выуживал из ящика стола затребованную папку, я заглотила остаток пирожного и быстро запила чаем, да так ловко, что не подавилась и не захлебнулась. Что ж, дождусь, пока мужчину переговорят, чтобы не отвлекать их, и быстро откланяюсь.
Но первым быстро откланялся Джон. Опять только кивнул мне сухо, и вышел в коридор. Я, было, раскрыла рот, и даже стала приподниматься из кресла, такого уютного, такого манящего, как Савелий это заметил.
– Так, пожалуй, нам нужен еще чай, – весело сказал он.
Но я его остановила от попытки вновь вызвать Веронику.
– Пожалуй, мне нужно совсем другое, – сказала я, сожалея, что эти слова так некстати пришлось произнести.
– Ах, да, пойдем, я провожу тебя, – и мужчина стремительно подошел ко мне и протянул руку. Конечно, соблазн, признаюсь, был велик, но... эта тема для меня настолько деликатная, что я не смогла позволить себе вновь насладиться его прикосновением.
– Может, лучше, попросить помощи у твоей секретарши? – просительно затянула я.
По его глазам я четко поняла, что он меня не понял. Но пожал плечами, открыл дверь из кабинета и окликнул девушку.
– Вероника, проводи Веру в туалет, пожалуйста, – и для меня распахнул дверь пошире.
Нет, ну надо так кричать об этом громко, а? Пробормотав 'спасибо', я прошла мимо, не поднимая глаз. Высокая девушка, выше меня на пол головы, бодро и уверенно цокала каблуками рядом со мной. Мы свернули за угол, и оказались перед огромной дубовой дверью, такой же, как и все на этом этаже. Вот ни в жизнь бы не догадалась, что это вход в уборную.
Поблагодарив ее за любезность, я скрылась внутри, поражаясь тому, как в одно мгновение оказалась в Версале. Бра в виде канделябров, огромное зеркало в золоченом резном багете, фрески на стенах, лепнина на потолке, все говорило о том, что я в музее, но наличие унитаза и огромной раковине однозначно намекали на постмодернизм.
Когда я смогла заставить себя отвлечься от этой красоты, и, быстро сделав свои дела, вышла в коридор Вероника меня ждала. Это было удивительно. Видимо, его слуги вышколены так, что вежливое внимание и готовность услужить является обязательным условием для приема на работу в Линбанк'.
– Дело в том, что я ухожу, – пробормотала я, направляясь к лестнице, – передайте, пожалуйста, Савелию мою благодарность и попрощайтесь с ним за меня.
– Конечно, Вера, обязательно передам. А можно спросить, вы всегда пьете зеленый чай с клубникой?
– Ну, мне нравится. Бывает, что и черный, тоже с клубникой. Еще люблю с апельсином.
– Хорошо, я приобрету парочку коробок и того и другого для следующего раза.
Я с удивлением посмотрела на нее. Она меня с кем-то путает?
– А что Вы предпочитаете на сладкое? – продолжала опрос вежливая секретарша.
– Ну, тут мои вкусы с Сэвом полностью совпадают, это Эклеры с большой буквы 'Э', – и глазами на нее зыркнула, мол, как она отнесется к такой фамильярности.
Но Вероника и глазом не повела.
– Хорошо, – говорит, просто буду больше закупать. – Всего хорошего, приходите чаще, – попрощалась она со мной, когда я уже ступила на ступеньку огромной лестницы.
– Да, до свидании, – пробормотала я.
Нет, вот это сервис! А я-то собой гордилась, что у меня есть коробка черного чая, зеленого, а банка кофе. Учусь, студент. Вот он, ассортимент услуг на любой вкус.
Когда я оказалась на улице и вдохнула глоток холодного свежего воздуха, меня кольнула мысль, что я все же дура! Вот зачем я ему про Лешку с Сашкой рассказала! Он как человек предупредительный, с самого начала обозначил свой уровень развития, намекнув на то, что приветствуется образованность, эрудиция и просто здравомыслие. А я ему – про страсти-мордасти в двенадцать лет?! Ну вот дурочка-то!
Он мне про горные реки, про отлогие спуски, про небо Карелии, про красоту и романтику, а я ему про торт какой-то, про тумаки и воблу сушеную? Нет, ну точно, нет ума – пиши 'калека'.
Так мне обидно и стыдно за себя стало, аж слезы от досады выступили на 'прекрасных глазах насыщенного цвета'. Все, рот на замок, и молчать при мужчинах. Ступенькина, ты поняла? Молчать! Все равно ничего умного сказать не можешь. Так хоть не будешь засорять эфир ерундой.
А ляпать-то я могу. Вот как сказану что-то иной раз, а потом маюсь – зачем это сказала, как теперь себя вести, куда от стыда деваться? Слово же не воробей, и кого-то может рассмешить, а кого-то и обидеть.
Вот у меня был случай. Я училась в 11-ом классе, в новой школе. В вечерней, да, такой я неуч, что пошла работать, и доучивалась в вечерке. И был там парень один, скромный, но не стеснительный, спокойный, но не закомплексованный, приятной внешности, но не красавец. Простой обычный парень 17-ти лет. Мы с ним в нормальных отношениях были, здоровались, разговаривали, все хорошо. И вот ближе к зиме в класс пришла новенькая. Такая красивая девушка, что с нее картины можно было писать. Кстати, она и подрабатывала натурщицей в художественной академии, потому что такие красивые лица надо увековечивать для истории. И эта Карина очень понравилась Андрею, тому спокойному парню. А надо сказать, что мы с этой Кариной как-то быстро сошлись, стали дружить, ходили в гости, ночевали друг у друга. Вот уж красавица и чудовище. Не было ни разу, чтобы мы прошли с ней по улице, и на нее никто не обратил внимания. В кафе было ходить просто невозможно – сразу находилось много парней, которые мечтали с ней познакомиться. Это было время, когда я как никогда чувствовала свою ущербность и уродство. Особенно на ее фоне. Ну да это отдельная тема. Речь о другом.
