Текст книги "Мои слезы (СИ)"

Автор книги: Светлана Черемухина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

  – Саш, отпусти меня, – попросила я тихо.

  Я не хотела обижать его, я не хотела ни в чем его обвинять. Долгие годы он служил мне верой и правдой, терпеливо сносил мои слезы и истерики, помогал мне, как только мог, и любил, не навязывая свое чувство, ничего от меня не требуя. Так пусть бы так все и оставалось...

  В дверь постучались, и через мгновение на балкон шагнул мужчина, чуть старше моего Александра. Солнцеву пришлось натянуть улыбку и подняться навстречу другу. Они пожали руки, слегка приобнявшись, Александр нас представил, и я, сообщив, что не намерена им мешать, решительно направилась к двери в номер. Я видела глаза моего друга, он умолял меня остаться, но я сделала вид, что не заметила его немой просьбы.

  Схватив с дивана куртку, я выбежала из номера, и только на улице почувствовала себя совершенно свободной. Мысль, что прямо отсюда я могу уйти куда глаза глядят, позволила мне улыбнуться. Вот только куда мне идти? В неизвестность? Или в прошлое? Блин, некуда...

  Выбор ограничился аллеей, обсаженной тополем, только деревья стояли обнаженные, неприглядные, одинокие. Впереди виднелся главный корпус и ворота, раскрытые настежь. Туда я и пошла. И уже приблизившись к резным воротам железного забора, ограждающего периметр территории, я увидела, на дороге черный джип. Мало ли таких джипов в городе, но мое сердце учащенно забилось. А когда из него вышел Савелий, мое сердце вообще готово было выпрыгнуть прямо к нему в руки. Знает своего хозяина. Любимого, выбранного добровольно и без принуждения.

  Я оглянулась на наш корпус, балкон нашего номера выходил прямо на главную аллею, Александр с приятелем курили, облокотившись на перила. Я не могла видеть глаза своего друга, но по тому, в какой напряженной позе он застыл, понимала, что он взволнован, что он, возможно, страдает, потому что не заметить Савелия было невозможно. А мой идеал уже направлялся в мою сторону решительным шагом.

   Он не улыбался. Взял меня за руку и молча направился по аллее. Думаю, он тоже видел Александра, и спешил к нему. Ну надо же какой, не поздоровался, будто мы чужие. Тогда почему держит за руку так крепко, как будто решил пресечь любую мою попытку вырваться и убежать? Но я и не убегу. От него-то? Да ни за что. Чтобы я там не решила с отрыванием от сердца. Вот вижу его, и отрекаюсь от самой себя.

   Нет, ну а для чего тогда жить, если не для любви? Просто влачить свое существование, пусть и не жалкое, ходить на работу, покупать хлеб, платить квартплату, и все? Ну, читать хорошие книги, заучивать стихи и смотреть комедии? И все? Я не знаю, но делать все тоже самое рядом с Сэвом – это счастье, а без него – смерть. Просто пустота и бессмыслица.

  Надо же, как один человек может преобразить все вокруг тебя просто одним своим присутствием. Просто своим существованием. Вот он есть, и мне уже хорошо. Я никогда не испытывала ничего подобного ни с одним человеком. Вот честное слово!

  Мы остановились под балконом. Александр с высоты второго этажа молча смотрел на нас.

  – Здравствуй, дядя, – это первые слова, которые я услышала от Савелия с момента нашей встречи.

  – Савелий, – Александр слегка наклонил голову, на лице маска, не понять, какие чувства его обуревают.

  – Это твой племянник? Ух, какой ковбой, – улыбнулся приятель Александра. – Я помню его еще школьником. Как годы летят.

  – Я приехал поговорить с твоей... невестой, – продолжал между тем Лановой.

   Вот гад! Что он делает! Зачем он так? Я видела, что Александр дернулся, словно получил пощечину.

  – А почему ты решил, что можешь говорить с моей невестой наедине?

  – Думаю, ты не захочешь присутствовать при этом разговоре, – в тоне Сэва послышались грозные нотки.

   Я стояла, как бесплатное приложение к этим двоим. Они оба мучают меня. За что? Савелий повернулся ко мне.

  – Вера, ты можешь уделить мне время и поговорить со мной?

   Такой официоз просто смутил меня... Я подняла глаза и посмотрела на Александра.

  – Саш? – спросила я у него разрешения.

   Думаю, я пошла бы с Сэвом в любом случае, но вот обижать друга мне не хотелось. Тем более разговор происходит в присутствии постороннего человека.

   Александр ничего не сказал, лишь кивнул, как-то обреченно.

  – Вот и хорошо, – хлопнул его по плечу друг. – А мы с тобой пойдем, пропустим по стопарику, а? Пока молодые гуляют, – и увлек его в комнату.

   Я молча шла за Савелием. Он не торопился начать разговор. Только сжимал мою руку, скрестив наши пальцы. Я могла бы так идти всю жизнь, неизвестно куда, лишь бы с ним, лишь бы вдыхать этот аромат его одеколона, и коситься на его профиль. Мужчина моей мечты.

  – Ты вчера убежала, – сказал он утвердительно, но я поняла, что это вопрос. Мне надо дать объяснение.

  – Савелий...

  – Тебе было плохо и не уютно там?

  – А ты как думаешь? Я сказала тебе о своих чувствах, а ты... о своих. Вернее, об их отсутствии... – ну и хорошо, что сейчас все выясниться. Нельзя жить с глупой надеждой на чудо, которое никогда не произойдет.

  – Разве? Разве я не сказал тебе о своих чувствах, Вера? – Савелий, наконец, повернулся ко мне, чтобы мое дыхание сбилось от красоты его глаз.

  Мои глаза – как небо весной в Карелии. Его глаза – как осенью в лесу.

  – Вера, почему ты постоянно отводишь глаза? – в который раз задал мне этот вопрос Лановой. – Честное слово, расстрелял бы того, кто тебя обидел. У тебя была несчастная любовь? Тебя обидели, и ты потеряла веру в себя?

  – Нет, – я помотала головой. – Я никогда никого не любила так... – я чуть не проговорилась, но зачем ему лишний раз слушать то, что в прошлый раз не произвело на него особенного впечатления. – Так, чтобы сойти с ума и разочароваться в жизни...

  – Тогда что случилось?

  – Тебе будет не интересно, – улыбнулась я немного грустно.

  – Мне интересно все, что ты говоришь.

   От этих слов раскаленная нежность потекла по моим жилам. Впереди мы увидели кафе. Домик, стилизованный под избушку на курьих ножках, окруженный разлапистыми елями. Красиво! Особенно, когда смотришь на него, держа свою руку в горячей ладони Савелия.

   Конечно, я мгу спросить его, мол, зачем ты приехал? Давай поговорим и расставим все точки над i, но... я не готова так быстро с ним расстаться. Пока есть возможность продлить время его присутствия, я буду молчать и ждать.

  – Ты не замерзла? Хочешь чая? – спросил меня Сэв, и не дожидаясь ответа, свернул к избушке.

   Внутри было тепло, пахло свежей выпечкой, играла музыка. Савелий хотел накормить меня всем подряд, но мы сошлись на чае и шоколадке. Поскольку, шоколад был только горький, мне оставался только чай. Не терплю горький шоколад. Мне даже молочный отечественный кажется не достаточно сладким.

  Мы взяли чашки, и вышли на улицу. Недалеко от кафе виднелась открытая беседка, туда мы и направились.

  – Расскажи про себя, – напомнил Сэв.

  – В общем, рассказывать особенно не о чем, – произнесла я, а слезы уже побежали по моим щекам прозрачными ручейками.

   Вот честное слово, не собиралась реветь, но тут столько всего навалилось, как во всем разобраться. Без помощи психолога не разберешься, но... кто спасет меня от самого психолога?

  – Глупая история, даже и говорить о таком стыдно, – начала я, не обращая внимания на слезы. – Это было в лагере. Нет, там ничего не было, я просто подцепила болезнь.

  – Какую? – Сэв округлил глаза.

  – Детскую, – сказала я возмущенно. – Что я могу подцепить в 11 лет в пионерском лагере? Заразный лишай.

  – А, мало ли про какой лагерь ты говоришь....

  – Короче, это случилось летом, я пролежала месяц в больнице. Это было, в общем-то, интересное время. У нас оказалась дружная палата, и девчонки, и мальчишки. Мы устраивали театр теней, вешая на окно покрывало, делали разные инсценировки, придумывали еще какие-то игры. Было только одно, что омрачало мою радость – мне состригли волосы.

  – Совсем?

  – Я была как колобок. И там это было в порядке вещей, но я приехала в город, и мне предстояло пойти в новую школу, в новый класс. В четвертый.

  – Ну, можно ходить в шапке, тем более, что осень, это нормально.

  – Да, это нормально. У меня был зеленый берет, в нем я и пришла 1 сентября на линейку. Учителя были предупреждены, а вот детей разбирало любопытство. И вот примерно день на четвертый после начала занятий, с меня первый раз сорвали берет, – я остановилась, чтобы успокоиться.

  Боже, как давно это было, двадцать лет назад!! Почему же так больно!

  – Надо ли говорить, что замерли все, кто находились на первом этаже возле раздевалки. Это было шоу. Мне предстояло добежать за беретом, потому что его отшвырнули довольно далеко. И под улюлюканье и громкие ахи, я ринулась за ним. Я задыхалась от рыданий и ужаса, мне казалось, что сейчас погаснет солнце, а учительница пожала плечами, сказала, что ничего страшного не случилось, и повела наш класс дальше в столовую на обед.

   К этому времени мы уже вошли в беседку. Савелий взял из моих рук чашку, и вместе со своей поставил на перила. Я увидела в его глазах сочувствие. Не жалость, а участие. Он как будто понимал мои переживания. Страдания маленькой девочки, которой страшно оказаться опозоренной перед веселой толпой.

  – С тех пор сдирание берета с моей головы стало развлечением на переменах. Я часто отсиживалась в туалете, в дальней кабинке, глотая слезы, и возвращалась в класс только после звонка на урок.

  – У тебя были друзья в том классе? – Савелий приблизился ко мне и... обнял меня за талию, прижав к себе.

   Вот тогда мне захотелось умереть. От счастья. Потому что ничего нет лучше, чем прижиматься к нему...

  – Ну, периодически они со мной общались, но большей частью мне устраивали бойкоты, и девчонки опасались со мной говорить под предлогом того, что если их увидят, то с ними тоже не станут больше разговаривать.

  – Злые дети, – выдохнул Сэв.

  – Да, обычное дело. Однажды со мной за парту посадили самого красивого мальчика в классе. Он возмущался несколько уроков подряд, почему с ним так поступили, демонстративно отворачивался от меня, а потом все же добился того, что меня отсадили на заднюю парту...

  – Дурак.

  – Положение обязывало, – грустно улыбнулась я. – Для подержания статуса он должен был быть недосягаем для таких уродов и изгоев как я.

  – Но потом ведь волосы отрасли?

  – Не сразу, первый год я так и ходила в берете. А учительница по трудам заставляла меня его снимать. Когда я заходила в ее класс, я была обязана снимать головной убор.

  – Почему?

  – Не знаю, или не помню, но она требовала.

  – И ты никому не жаловалась?

  – Как я могу пожаловаться на взрослого человека? Взрослый человек всегда прав априори. Этому меня учли.

  – Понимаю, – Савелий вздохнул. – И что дальше?

  – Хочешь еще про эту учительницу?

  – Так это ее надо убить?

  – Зачем? Это она убила меня, – слезы все не высыхали.

  – Рассказывай.

  – Однажды мы готовили кашу. Понимаешь, я дома никогда до этого ничего такого не делала. И не умела. А тут взяла, и высыпала в кастрюлю весь пакет пшенки. А надо было отмерить немного. Учительницу это возмутило, и она долго ругалась, что я такая глупая. Заставила потом меня давиться этой кашей, есть ее перед всеми... Всю, конечно, я не осилила, но с тех пор пшенку ненавижу.

  – Гадина, – процедил Сэв.

  – С тех пор она всегда меня гнобила. Никогда не упускала возможности поругать, тем более что я постоянно ей эту возможность предоставляла. И однажды она накричала на мою одноклассницу, потому что та попросила меня выдавить из пакета творог, знаешь, был такой в узких круглых брикетах. 'Кому доверила? – кричала она через класс. – Кому ты доверила? Забери сейчас же!'. И девочка неуверенно забрала у меня пакет, а я весь урок просидела просто так, не смея поднять глаза. С тех пор учительница отправляла меня со своего урока в детский сад за своей дочкой, поясняя, что на ее уроках мне делать нечего. Надо ли говорить, что я ненавижу готовить с тех самых пор?

  – А говорила мне, что отлично это делаешь, – улыбнулся Сэв.

  – Ну, это мне надо было перед тобой цену набить, – я тоже улыбнулась. – Потом я ушла из этой школы. Мы переехали в другой микрорайон, и все было нормально. Но когда я появлялась в этих местах спустя много лет, мне постоянно летело вдогонку то из одного двора, то из другого: 'Эй, лысая!'. Я много лет проходила с длинными волосами, и даже челку не стригла. Боялась.

  – Но сейчас все по-другому, – он погладил мои волосы.

  – Не знаю. Я совершенно не верю в то, что могу хоть что-то. Я боюсь похвалы, потому что она всегда незаслуженна. Просто, видимо, мне как-то ловко удается пустить пыль людям в глаза. Я боюсь, что однажды откроется то, что я ничего не умею и не могу, и с меня сорвут все эти эполеты похвалы и почестей. А когда я слышала лет в 17-18 в свой адрес что-то типа: 'Ой, какая симпатичная девушка, одна и скучает', я не воспринимала это как комплимент. Я ждала подвоха, поэтому не позволяла себе вестись на эти слова и улыбки. Это говорили с одной целью – убедить меня поверить, чтобы потом посмеяться надо мной.

  – Ты живешь прошлыми страхами, которые остались в прошлом. Но ты их не отпускаешь. Не они тебя, Вера. Пора просто все забыть. Эту боль, эту несправедливость то, что никто за тебя не вступился... просто забыть... Это не правда. Это ложь.

  – А я так и отношусь к этому до сих пор. Даже Александр не смог ничего с этим поделать...

  – Слушай, Вера, ты же его не любишь? – ухватился за эту тему Савелий. – У вас огромная разница в возрасте.

  – Ну и что!

  – Ты просто благодарна ему, что он помог тебе, когда тебе было трудно. Он был рядом, и ты не так остро чувствовала свое одиночество, но разве выходят замуж только из чувства благодарности?

  – Послушай, Савелий, а почему ты сам не женишься? Может, ты противник этого действия в принципе, а? А то мне вдруг на минуту показалось, что ты имеешь что-то против конкретно моей кандидатуры жениха.

  – Я нормально отношусь к браку по любви, – пожал он плечами.

  – Сколько тебе лет?

  – 35.

  – А почему ты все еще не женат?

  – Для этого нужно...

  – Что?

  – Не могу сказать.

  – Ну вот, а я думала, что узнаю секрет, и может быть, мне повезет... – буду говорить правду, и ничего кроме правды. Так легче. К чему играть, интриговать?

  – Ты хотела бы выйти за меня замуж? – оно сузил глаза, в которых запрыгали чертики.

  – Хотела бы... Но ты молчишь, и шансов у меня – никаких.

   – Вера, наш чай! Он совсем остыл, – и Савелий, решив ловко сменить тему, подал мне чашку. – Так, подожди шоколад, – он принялся ловко разворачивать шуршащую обертку.

  – О, нет, спасибо, такой я не ем.

  – Как это не ешь? Ты знаешь, что настоящий шоколад должен быть горьким?

  – Знаю, и не люблю. Я люблю ненастоящий молочный импортный шоколад, вредный и некачественный, – улыбнулась я.

  – Просто попробуй, – он отломил мне кусочек.

  – Ты что, я не ем такой! – я даже отвернул голову, и отскочила от него в сторону.

  – Но почему?

  – Потому что он горький!

  – Так в этом-то самый смак!

  – От горького меня тошнит.

  – Не поверю. Пока сам не увижу, – с этими словами он нагнал меня и снова протянул мне квадратик шоколада.

  Я опять попыталась увернуться. Он прижал меня к стене, чтобы я не двигалась, поставил рядом свою чашку, и снова попытался засунуть в меня этот противный шоколад. Ему стало весело, он смеялся.

  – Давай, за маму, за папу, за меня. Ты хочешь, чтобы я был здоров и жил долго? Тогда ешь.

   Он прижал меня к перилам так сильно, что мне показалось, что я чувствую его маслы, или как это называется – кости таза? Меня даже в жар бросило, но я по-прежнему пыталась увернуться. В конечном итоге я поддалась, потому что больше не могла заставлять себя сопротивляться, и он довольный засунул шоколад мне в рот.

  Боже, как противно! Я же говорю, что ненавижу горький шоколад! Он даже показался каким-то сладковатым, но на ум пришло только сравнение со сладким трупным запахом, и меня замутило. Я извернулась, и выплюнула то, что попыталась разжевать.

  Под смех Савелия я стояла и отплевывалась. Моя чашка была далеко, и я решила, что в такой ситуации могу воспользоваться чаем из его кружки. Я схватила еще горячий чай, намереваясь запить то безобразие, от которого только что избавилась, краем глаза вдруг заметив, как изменилось лицо Савелия.

  Только что он смеялся надо мной, сузив хитрые глаза, недоумевая по поводу моей нелюбви к сладости, а теперь его перекосило от гнева. Дальнейшее вспоминается как в замедленной съемке. Вот я поднимаю чашку, приоткрыв уже рот, его рука вылетает вперед, выбивает чашку у меня из рук, и брызги горячего напитка попадают мне на лицо и плечо. В недоумении я застываю, раскрыв рот, чашка падает у моих ног с гулким шумом, но не разбивается. А в следующую секунду гнев пропадает с красивого лица банкира, и он уже отбегает к перилам, ограждающим беседку, замирает, отвернувшись от меня.

  – Что это было? – спрашиваю я тихо, в глазах закипают слезы.

  – Прости, – еле слышно отзывается он, не оборачиваясь.

   Нет, я понимаю, брезгливость. Бывает, я из папиной чашки тоже пить никогда не могла, а он часто предлагал попробовать то свой чай, то сок. Но тогда Сэв мог просто не пить после меня, сделав вид, что не хочет. К чему такие крайние меры?

   И тут мне вспомнилось, как он отреагировал, когда порезался. Как затирал капли крови на бетонных ступенях, как тщательно смывал ее с раковины, не подпустил меня к себе. Теперь вот чашка. Что щелкнула у меня в голове. Стала вырисовываться картинка, но не хватало кое-каких подтверждений.

  – Савелий, – позвала я его тихо. Он едва повернул голову в мою сторону, но я видела, как он напрягся. – Савелий, повернись ко мне. Пожалуйста.

   Я медленно подошла сзади, и когда он порывисто обернулся, он столкнулся со мной нос к носу и от неожиданности вздрогнул. Я уловила его дыхание, с легким привкусом клубничного чая. Боже, какой аромат. Как мне хочется вдохнуть его еще раз. Но Сэв попытался отодвинуться, теперь уже стараясь не демонстрировать это.

  – Что ты сказала?

   Меня била дрожь, но я потянулась к нему. Своим некрасивым лицом с ужасным носом, с дурацкими губами, такая вся слепленная пьяным сапожником, совершенно никогда до этого не имевшим дело с человеческим материалом, я тянулась к красоте и совершенству. И мне было все равно, я просто хотела глотать его дыхание, я хотела...

  – Я попросила тебя поцеловать меня. Знаю, это может быть неприятно тебе, я знаю, как я выгляжу. И одно дело просто дружить и общаться, и другое дело целовать не красивую девушку, но я очень тебя прошу, один раз в жизни, сделай это. И мне хватит этого воспоминания до конца моих дней. Я буду благодарить судьбу за этот подарок до самой смерти. Сэв, поцелуй меня.

   Голос мой истончился и оборвался, мне было трудно говорить, мне было трудно дышать. Мне было больно, потому что мужчина моей мечты замер, боясь дышать, и не шевелился. Он не собирался ответить на мою мольбу!!!

   И тут меня прорвало.

  – Ты бережешь свою кровь! Ты так жаден, что не хочешь поделиться со мной даже своей слюной! У тебя что, все микробы на пересчет, и их ты тоже жалеешь для меня? Не хочешь расставаться со своим, да? Тебе жалко микробов дял меня?

   Меня стала бить дрожь. Я опозорилась. Я опростоволосилась. Я попросила о том, что он никогда не захочет сделать. Я оказалась в глупейшем положении. Мне стало больно и обидно.

  – Дурочка, если бы ты знала, как ты права, – проговорил, наконец он.

  – Что? Я не понимаю. Ты о чем?

   Он замолчал, сжав губы, словно старался сдержаться и не проговориться.

  – Савелий, объясни мне пожалуйста, прошу тебя. Я словно собачка. Ты держишь меня на коротком поводке. И убежать не позволяешь, и когда на грудь тебе лапки положить хочу, отталкиваешь. Бедная псина не понимает, как ей себя вести. Ее гладят по голове, чешут за ушком, но как только она хочет облизать лицо обожаемого хозяина, тут же получает по носу. Как ей себя вести? Как к ней относятся?

  – Что ты хочешь, чтобы я тебе сказал? – Савелий поднял на меня усталые глаза.

  – Ничего. Я больше ни о чем тебя не попрошу.

  Все, я тоже устала. Все бесполезно. Я больше не буду бороться за него. Все, конец. Тушите свет.

  – Я больше не прошу, я требую – отпусти меня. Дай мне уйти. И больше не зови.

   – Что? Что ты хочешь сказать? Куда ты пойдешь? К нему? К Александру? – его глаза сверкнула гневом.

  – Да. Он честен со мной. Он говорит, что чувствует, и также поступает. Я ему верю. С ним спокойно и надежно. Я иду к нему.

  – Стой. Скажи, что он тебе говорил про меня? – он придержал меня за рукав куртки не давая мне уйти.

  – А что? Почему ты спрашиваешь? И теперь тебе не все ли равно?

  – Ты можешь думать что хочешь, но мне не все равно. Он говорил тебе, что я повеса и бабник, да? Что веду такой образ жизни, который тебе не подобает. И я тебя, в сущности, не заслуживаю, так? Потому что по просто не способен оценить тебя по достоинству, да?

  – Ну, примерно. Знаешь, он не говорил конкретно о тебе. Ничего плохого, никаких фактов, – начала я оправдывать Александра. – Просто про такой тип людей.

  – Какой тип? Все люди разные, и типы настолько приблизительны, что это просто чушь, эта его попытка общей классификации.

   Я молчала. Я смотрела на его губы, оставшиеся для меня недостижимыми. А сколько женщин и девушек вкусили их сладость? Сколько девушек испытали на себе его страсть? Сколько девушек знают его, прекрасного Адама?

   Вот он просто стоит рядом, смотрит на меня, а мое тело уже поет. Александру надо сделать так много, чтобы разжечь меня. Он знает мои эрогенные зоны, и они-то меня выдают. Но вот Савелий даже не прикасаясь ко мне, делает со мной тоже самое. Может, это и есть совпадение на генном уровне, что он мой? Вот только я не его.

  – Вера, я не распутник, – произнес Лановой очень серьезно. – Да, в моей жизни были женщины, но все они нравились мне в свое время, и я испытывал к ним искренние чувства. Но все проходило, страсть остывала, и я нуждался в новом чувстве. Я не мог жить в сердечной пустоте и покое. Но каждый раз я был искренен и честен с той, с которой вступал в связь. И прощался со всем порядочно, – он вздохнул, и столько печали и тяжести было в этом вздохе. – Рассказать тебе теперь мою беду?

  – Расскажи, – меня обдало кипятком от страха, что сейчас я услышу что-то, что объяснит мне, почему мы не можем быть вместе.

   Он увлек меня к скамейке, усадил, сам сел рядом. Взял мою руку своими горячими ладонями.

  – Меня подвела навязчивая идея – переспать с негритянкой, – он отвернулся, потому что я всем корпусом развернулась к нему. Нет, я не ханжа, и я не собиралась его отчитывать, просто не удержалась. – Да, Вер, знаю, глупость, – он усмехнулся. – Джон рассказывал, что они такие темпераментные и знойные, и я даже не ожидал, что эта дурацкая мысль засядет у меня в голове. В тот год мы проводили отпуск на сафари, как обычно. И в одном селении я повстречал ее. Красивую, высокую, крепкую, уверенную. Бедная крестьянка, но с королевской осанкой, с горделивой поступью. В общем, я не мог не влюбиться в нее... И еще эта идея-фикс... Приехал в город, и, конечно же, забыл про нее. Просто эпизод. Раз попробовал, и сразу же освободился от этой зависимости. Ну да что я рассказываю тебе, у тебя вон какие глаза огромные. Тебя шокирует моя откровенность?

  – Нет, продолжай, пожалуйста, – попросила я, боясь даже моргать, чтобы не сбить его.

  – А потом появились странные симптомы. Здоровье стало подводить. Понимаешь... Эх, нет, конечно, ты такое не поймешь... Проклятье! Ну как о таком можно рассказывать неискушенной девушке! – вскричал Савелий и даже ударил себя по лбу кулаком, вскочив.

  – Ну, не такая уж я и неискушенная, – я даже слегка порозовела.

  – Ах, ну да, Александр. Интеллигент и умница, культурнейший человек и мудрый учитель. Только, милая, это все равно, что ты девственница, – проговорил он со странной злой улыбкой. – Разве ты узнала, что такое страсть? Сжигающая, испепеляющая, сводящая с ума? – опять его глаза странно изменили цвет.

  – Узнала, – пролепетала я.

  – С ним? – да, он знал, что спрашивать...

   Я отвела взгляд. Конечно же, нет. Да, он прав. Он все понимает про меня. Словно все знает.

  – Пожалуйста, продолжай, – попросила я.

  – Хорошо. Я испугался. Я занервничал. Рассказал Джону. Тут мы вспомнили про тот случай, про ту чернокожую королеву. Джоник посоветовал сдать кровь на анализ. У него есть знакомый врач, который гарантирует полную анонимность в любом случае, при любом результате, понимаешь? Ах, да, – спохватился он. – И анализ показал, что я... словил вирус, – он достал сигареты и закурил. Молча глотал дым, делал затяжку за затяжкой, а мое сердце наполнялось страхом. За него.

  – Что за вирус? – выдавила я.

  – Смертельный, – Сэв нервно хмыкнул. – Еще и заразный, понимаешь? – и он как-то зло посмотрел на меня. – Я выяснил, что он не передается со слюной, и воздушно-капельным путем от меня не заразиться, и я был вынужден прекратить всякие отношения с женщинами, и на поцелуи тоже наложил табу. Так моя жизнь превратилась в ничто, в пустыню, – он опустил голову, бездумно смахивая пепел с сигареты.

  – Отсутствие секса лишило твою жизнь смысла? – отважилась я на вопрос хриплым голосом.

   Он медленно поднял глаза и посмотрел на меня так, что я смутилась.

  – Вер, я знаю разницу между сексом и любовью, – тихо сказал он. Даже как-то излишне нежно. Или мне так показалось. – Но поверь, одно другому не мешает. А любить мне стало противопоказано, и я избегал любых знакомств и отношений.

   А как же тогда я? Меня ему было не жалко? Или отношения со мной не могли перерасти ни в секс, ни тем более в любовь?

  – Ты первая, кто за этот год растормошила меня. Ты первая, с кем я рискнул... – он резко отвернулся. – О ком я решился мечтать, понимая, что мне не на что надеяться...

  – Ты влюблял меня, прекрасно зная, что ничего не сможешь мне дать, – я пыталась осмыслить это.

  – Я влюблял тебя, потому что сам влюбился, и не мог думать и рассуждать здраво, – возразил он с горячностью. – Да, я эгоист, я знаю... Просто страшно... – он снова отвел глаза, и я заметила, что он пытается сдержать слезы, отчаянно смаргивая их, но влага уже сверкала в широко раскрытых глазах. – Вера, страшно умереть в одиночестве, без тепла, без внимания, без сочувствия... – он почти шептал. – Можешь ненавидеть меня, и я признаюсь, что не знаю, чем бы закончились наши отношения. Нет, не так, я не причинил бы тебе вреда и не заразил бы тебя, но, может быть, не признался бы в том, что смертельно болен и умираю... Я просто хотел немного счастья... Да, Вер, виновен, – он грустно улыбнулся и снова затянулся сигаретой.

   Я решилась погладить его по предплечью, чувствуя, как напряжен его бицепс под легкой курткой.

  – Как ты со всем этим справился? – спросила я. – Что с тобой было, когда ты узнал правду. Это... страшно?

   Савелий вдруг благодарно улыбнулся мне. Похоже, ему казалось необходимо выговориться, и он рад такой возможности. Что ж, а я готова слушать его бесконечно. Только.... Только... бесконечности-то, похоже, у нас как раз и нет. Мое сердце уже рыдало. Боже, он умирает. Моя любовь, мой герой, моя мечта умирает...

  – Было сложно. Сначала запил, потом стал искать смерти. Рисковал, не берег себя совсем, ходил по острию ножа. Я перепробовал практически все экстремальные виды спорта за этот год. Я и до этого многим увлекался, только теперь был без тормозов. И знаешь, что самое смешное – не получил ни одного увечья. Со мной не случилось ни одного несчастного случая. Синяки, и все. Рядом погибали или становились инвалидами друзья и знакомые, а мне хоть бы что. Проклятый вирус словно оберегал меня, отстаивая свое индивидуально право на мое уничтожение... – Лановой отбросил выкуренную до фильтра сигарету и тут же потянулся за пачкой, но я взяла его руки, останавливая. Он ухватился за меня, и уже не отпускал.

  Я позволила себе положить голову ему на плечо. Пусть чувствует тепло родственной души. Он помог выговориться мне, я хочу помочь ему. Хоть какая-то польза от меня будет.

  – Ты все же взялся за ум, и завязал с рискованными занятиями? – помогла я ему продолжить свой рассказ.

  – Да, ради матери и отца подумал, что не стану самоубийцей. Пусть все идет своим чередом и когда смерть придет за мной, я буду спокоен. Продолжал жить, даже опять начал радоваться каким-то событиям, получать удовольствие. Только забыл что такое запах женщины... Даже как-то смирился с этим. Я и пить бросил, чтобы контроль над собой не терять. А тут... ты. Глазастая, озорная, смешливая, с претензией на ироничность. Ты понравилась мне сразу, когда первый раз принесла мне кофе. Я решил приглядеться к тебе. Понимаешь, в тебе есть что-то такое... как глоток свежего воздуха. И это небо в твоих глазах... И столько надежды. Как будто ты немного заморожена, и только и ждешь, когда тебя разбудят, отогреют и вернут к жизни. В тебе столько силы и огня, что это притягивало меня все сильнее с каждым днем. Мне просто захотелось жить и чувствовать. Я больше не хотел быть просто рыбой, бессмысленно встречая и провожая очередной день. Я опасался, что однажды не сдержусь, и тогда я поклялся, что никогда не поцелую тебя. Потому что иначе... я просто подвергну твою жизнь опасности.

  – Я не понимаю... – пробормотала я, сотрясаясь в нервных конвульсиях от только что услышанного. – Я не поняла, Савелий, ты что.... умрешь? – последнее слово я практически прошептала, сил озвучить эту страшное известие у меня не было.

  До меня только сейчас начало доходить то, что он сказал. Как только я услышала о его чувстве ко мне, я сразу испытала боль близкой утраты.

  – Да, я умираю. Только неизвестно, проживу я еще один день, или один год, – сказал он грустно.

  – Я не понимаю, почему все так? Мамочки, как же мне страшно, – слезы прорвали плотину и ринулись с силой ниагарского водопада, тут же замочив все лицо. – Савелий, как же так? А я? Как же я? Что тогда будет со мной?

   Красота, такая красота не должна умирать. Она должна быть вечно. Но узнать, что ее срок подходит уже к концу, оказалось невыносимо. Как же жестока ко мне судьба, этот злой рок, который решил уничтожить меня, дав мне в руки самое ценное и дорогое, но лишь на минуту, чтобы отнять навечно.

  – Глупенькая, у тебя все будет хорошо, – проговорил Савелий с нежностью. – Честно сказать, я не думал, что вызову у тебя такие чувства. Я, в общем-то, и не старался влюбить тебя в себя. Я просто сам был влюблен, без надежды на счастье. Но я смалодушничал, я не смог пройти мимо, равнодушно, чтобы уберечь тебя от такого разочарования. Прости.