Текст книги "День Медведя"
Автор книги: Светлана Багдерина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)
– Не трогайте свинью, говорю!
– Чего встал?..
– Не трогайте сви…
– Да чего ей будет, сынки! Она ж дохлая!
– Если ее все так тискать будут, то она не только дохлая будет, но и лысая!
– Да и пускай лысая!
– Чего ей в шерсти-то, зимовать?
– А на память-то тоже ведь чего надо прихватить!
– А иначе кто ж нам поверит!
– Вообще-то, мы из нее чучело хотели сделать…
– Тоже на память, кстати…
– Ну, хоть шерстиночку, ребятки, ну?..
– Пожалуйста-а!..
– Ай, ладно! По шерстиночке – и дальше двигайте, задние тоже поглядеть хотят!
– Айда, айда, не задерживайтесь!
– Желающих много, а свинья одна!
– Вот спасибо вам, охотнички!..
– А глядите, какие у ей клыки!..
– Целых шесть!..
– А на что ей столько, если подумать? Обычному кабану и двух хватает…
– Э-э-эй!.. Ножовку убрали, и проходим, проходим, не задерживаемся!
– Развелось вас тут, любителей сувениров…
– Бесплатных…
– Ну, пожа-алуйста!..
Прошло не меньше двух часов в нетерпеливом ожидании, прежде чем дружина Кыся и дед Голуб в арьергарде поредевшей, удовлетворившей свое любопытство толпы смогли подобраться к изрядно полысевшему кандидату в первые экспонаты не существующего пока краеведческого музея Постола.
– А, дедушка, привет!
– Кысь, Снегирча, Мыська! Вернулись, что ли!
– Мы учителя поглядеть привели!
– Давно не виделись, старик! Как дела?
– Здравствуйте, ребятки! Ну, молодцы вы, я скажу! Молодцы! Это ж подвиг вы совершили – какого зверя победили! Как же это вы его?.. – заохал, захлопотал перед бурой громадиной старик.
– У охотников свои секреты, – улыбнулся Кондрат и нежно поглядел на неподвижную гору мышц и щетины за своей спиной. – Славная свинка… Голыми руками ее не возьмешь. Сколько повозились мы с ней – так кабанов попроще можно было уж штук полсотни набить!
– Эх, надо было мерную веревку взять! – запоздало спохватился дед Голуб, и захлопал себя по тощим ляжкам, таращась в изумлении и благоговении на гигантские копыта размером с сервировочное блюдо.
– Уже померили, старик, записывай, – щедро махнул рукой Бурандук и стал не спеша, со смаком диктовать:
– Длина от рыла до копчика… четыре метра пятьдесят два сантиметра. Ширина в плечах… метр семьдесят три. Высота в холке… два метра сорок семь сантиметров. Расстояние между глаз… полметра ровно. Размер пятачка… общей суммой двадцать семь рублей тридцать пять копеек.
– Двадцать семь… тридцать пять… – пыхтя и скребя грифелем по положенному на копыто листу, старик вдруг задумался, и оторопело оторвался, недоуменно уставившись на старого охотника. – Это как?..
– Ну, если лукоморские пять копеек взять – они у Кондрата нечаянно в кармане завалялись – то чтобы полностью покрыть всё евойное рыло, понадобится их…
– Понял, – коротко кивнул дед и вернулся к документированию величайшей добычи современности. – Дальше?
– Копыто в поперечине… длина щетины… длина хвоста… количество клыков…площадь ушей… – продолжил гордо перечислять вечно сияющие в памяти величественные цифры старый охотник, и старик с не меньшим удовольствием записывал их, торопливо, но старательно водя серым грифелем по желтоватой бумаге.
Когда Бурандук замолчал с чувством выполненного долга, самоназначившийся летописец новейшей истории страны Костей поставил в конце последнего предложения точку и протянул исписанный лист Воронье на сохранение. Потом критическим взглядом окинул огромную тушу, похмыкал, потискал бороденку, померил что-то растопыренными пальцами в воздухе, и вдруг отошел от гигантской щетинистой горы на десять шагов, уселся на мостовую, положил на скрещенные по-тамамски ноги пачку бумаги и принялся что-то рисовать.
Среди праздных зевак сие явление вызвало интерес, сравнимый с проявляемым к кабану.
– Что?..
– Что это он?..
– Что это он делает?..
– Рисует?..
– Глядите, рыло!..
– И копыта как настоящие!..
– И щетина!..
– Ух, ты!.. Как живой!..
– Какой живой, он дохлый…
– Ну, как дохлый!..
– Эй, Воронья! – не обращая внимания на благоговейные комментарии за спиной, Голуб улыбнулся девочке и помахал рукой в сторону свиной головы. – Встань-ка рядышком, будь умницей!
– Зачем? – всё еще сжимая в руках свернутый в трубочку листок с тактико-техническими характеристиками свина, девочка осторожно подошла, куда ее попросили.
– Я тебя рядом с ним нарисую, для сравнения. Чтобы видно было, какого размера ты, и какого – свинья, – охотно пояснил дед и снова принялся за работу. Аудитория вокруг ахнула.
Несколько минут – и на рисунке, на фоне привалившейся к стене царского дворца громадной туши появилась невысокая хрупкая девчушка в мешковатых штанах, недоеденным молью платком на голове и коротком заношенном полушубке.
– Похо-о-ожа…– хором восхитился народ.
– Старался, – скромно пожал плечами старик, сдул с картинки невидимые пылинки и попытался подняться. Но не тут-то было.
– А ну-ка, дед, и меня с кабаном нарисуй! – сутулый мужичок с курчавой бородкой, одетый в ливрею Карбуранов, бережно положил на стопку бумаги тусклую старинную монету. Серебряную. Дед поджал губы и покосился на кабана, на денежку, на мужичка…
Ишь ты, какой барин выискался… Нарисуй его!.. Заняться мне больше нечем, кроме как его рисовать. У меня там еще лет четыреста не разобрано, не переведено, а он – «Нарисуй»…На холодных-то камнях сидючи, сам порисуй…
А, с другой стороны, девчонкам юбчонки купить бы не мешало… Хоть самые дешевенькие… А то, пока сами не признаются, от мальчишек их не отличишь – косы-то все состригли… Или лучше одеяла на зиму? Или рубашек сменку, хоть несколько?..
На одну денежку, конечно, всем не укупишь, но хоть кому-то на что-то хватит, и то хорошо… А под зад можно и шапку подложить. И решение было принято.
– Изволь, нарисую. Вставай, куда хочешь.
Сутулый пристроился рядом с клыками, оперся театрально локтем о рыло и застыл в героической позе заправского истребителя лесных злодеев.
Дед прищурился, зыркнул цепким глазом несколько раз с кабана на бородатого, черканул несколько меток на листе, и яростно принялся за дело. Рисунок был готов скорее, чем первый. И тут толпа словно взбесилась
– И меня, и меня, и меня, и нас!.. Со всех сторон деду совали деньги, продукты, вещи…
Откуда ни возьмись, появились два ящика – стул и стол – и дела пошли веселее.
Раз пять кончалась бумага, раз десять – грифель, но запасы быстро возобновлялись ребятами в ближайшей лавке, и работа продолжалась, до ломоты в спине, до сведенных пальцев, до слезящихся глаз… Дотемна.
Когда ночь окончательно спустилась на город, и любители исторических моментов на фоне себя разошлись, прижимая к груди заветные рисунки, дед Голуб и гвардия Кыся подвели итоги трудового дня.
Искусство живописца принесло детскому крылу семьдесят девять серебряных монет, двести три медных, пять караваев хлеба, восемь десятков яиц, маленький туес меда, низку вяленой воблы, крынку молока, застывшего и ставшего похожим больше на мороженое, плетенку лука, новый пятилитровый чайник, хомут, топор, восемь иголок и бобину желтых ниток размером с большое яблоко, пару сапог, пару подшитых валенок, три пуховые шали, семь овчинных шапок, почти не ношенных, и живую курицу.
Деньги дед Голуб тщательно пересчитал два раза и сложил в одну из шапок для передачи матушке Гусе на хозяйственные расходы, а остальное решили поделить и распределить сразу, как только доберутся до дома.
– Эх, славно заработали… – вздохнул измученный, но довольный донельзя старик. – Когда у человека в жизни вдруг появляется новый чайник с иголками, связка лука с медом и настоящая несушка, чувствуешь, что день был прожит не зря!
Веселая ватага ребятишек, груженная заработанным добром и усталым дедом, двинулась в управу, тепло попрощавшись с пристроившимся среди копыт Назаром.
Его определили караулить тушу ночью: по указанию будущего правителя страны, великанского лесного злодея решили оставить на время коронации в качестве главного украшения и хорошей приметы удачного начала царствования Аспидиска Первого.
* * *
Сказать, что утром в день коронации площадь была забита народом, значит тупо промолчать.
Упасть на мерзлые булыжники мостовой не смогло бы не только пресловутое яблоко, но и семечко от него, а селедки в бочке – притча в тех же языцех – обзавидовались бы сами себе, как им, по сравнению со среднестатистическим костеем на утро Дня Медведя, в своей кадушке было привольно и просторно.
Торжественное явление нового царя народу должно было состояться ровно в десять, а пока добрые и не очень горожане стояли, переминаясь с ноги на ногу на легком декабрьском морозце, и волей-неволей, чтобы хоть как-то занять себя, разглядывали всё, что заслуживало хоть какого-то разглядывания[112]112
Тем, кому не повезло с ростом или выбором местоположения, самым достойным рассматривания объектом часто были соседские плечи и затылки.
[Закрыть].
Мрачной бурой горой возвышался у стены царского дворца крутой кабаний бок, ощетинившийся грязной коричневой шерстью, до которой не смогли допрыгнуть вчерашние любители сувениров. От любителей сегодняшних покойного свина охранял не хуже, а то и лучше, чем самого графа, отряд добывших его охотников. Уши, рыло, копыта и хвост Лесного Хозяина, должно быть в уважении к его сану, были украшены зелено-бело-черными розетками размером с дамские зонтики.
Оцепленная платформа посреди площади, стражники из отрядов всех четырех родственных покойному царю фамилий, охраняющие к ней проезд, стены и окна прилегающих домов-дворцов – всё были щедро задрапировано лентами полотна цвета графского герба. Зеленый, белый и черный, куда ни поверни голову, неотступно бросались в глаза и назойливо напоминали о доблестном Аспидиске Первом даже слепому.
На фасаде царского дворца, принадлежавшего когда-то вымершему роду Медведей, над самым парадным входом висел крот-альбинос на огромном, в несколько окон, черно-зеленом деревянном, обшитом фанерой щите, подвешенном к парапету крыши на двух толстенных канатах. Естественно, плотно увитых черно-зелено-белыми лентами.
На помосте под навесом зябко ежился и переминался с ноги на ногу, изредка позвякивая медью, оркестр в вездесущей черно-зелено-белой гамме.
Часы на башне, звякнув глухо механикой в своей каменной утробе, методично и звонко пробили десять и, не дожидаясь реакции людей, деловито принялись отсчитывать следующий час.
– Время медведей прошло, наступило время кротов, – замерзшими губами прошептал Кондрат стоявшему ближе всех Прохору. Тот криво усмехнулся в ответ. Брендель задерживался.
Может, он посчитал, что поговорка «точность – вежливость королей» к царям не относится. Или, наоборот, не посчитал быть вежливым по отношению к тем, кто его ожидает. Хотя, возможно, у него появилась иная, не менее уважительная причина не прибыть на первое свидание со своим народом вовремя. Но люди, неистово завидуя яблокам, селедкам, но, больше и чаще всех, тем индифферентным идиотам, которые остались дома у растопленной печки, яростно подпрыгивали и топтались на доставшихся им на площади квадратных сантиметрах, клацая в такт зубами, еще двадцать минут.
И только когда те, у кого после многочасового стояния при минус пяти по Ремуару выкристаллизовалось нетерпение или отмерзло любопытство, стали предлагать соседям обидеться и уйти, в конце Господской мелькнуло движение, и не вошедшие на площадь и застрявшие на тротуарах этой улицы горожане закричали нестройное, но долгожданное: «едут, едут».
И торжественная процессия из вереницы экипажей, каждый запряженный не менее чем четверкой лошадей, неспешно вкатилась на площадь.
Первая карета, местами золоченая, местами просто крашенная канареечно-желтой краской, остановилась в аккурат у самой лестницы помоста. Грянула бравурная музыка. С запяток расторопно соскочили два лакея и наперегонки бросились к дверце – один открывать ее, другой откидывать лестницу, выпуская на всеобщее обозрение сначала напыженного, наряженного и напомаженного графа, потом точно такую же, только в шубе подлиньше, графиню, и только затем – Ивана и Серафиму.
У Сеньки был такой вид, словно пригласили ее не на коронацию, а на похороны.
Иван соперничал с ней по части веселости и сосредоточенно не отрывал глаз от булыжника.
Толпа разразилась жиденькими выкриками сомнительного содержания и топотом[113]113
Чтобы аплодировать, руки надо было, как минимум, свести вместе. А это, без того, чтобы впечатать впереди стоящего носом в спину или затылок стоящего еще более впереди, не представлялось возможным.
[Закрыть].
Брендели, лучащиеся самодовольством и купающиеся в собственном триумфе, не замечали ничего.
Едва царский экипаж тронулся, как место его тут же заняла карета вторая, тоже с кротом на дверце, но видом похуже, размером поменьше, и с вызывающими жалость и неловкость следами потуг на серебрение. Дверца ее распахнулась самостоятельно, и на землю спрыгнул и проделал какие-то странные, но энергичные танцевальные па Воробейник.
– Эх, скользко, пень твою через колоду! – от души провозгласил он, и публика благодарно оживилась.
– Коротча, спесь не растряси, когда вылазить будешь! – обратился министр ковки и литья в глубину почти серебряного почти ландо.
– Да ну тебя к веряве! – прорычали ему в ответ, и на покрытый ледяной глазурью камень высадился министр канавизации, в точности повторив пируэты и фуэте своего коллеги по кабинету, и даже добавив новые.
– Третий пошел! – весело скомандовал он, и тут же в его рефлекторно сомкнувшиеся объятия выскочил Щеглик – министр охраны хорошего самочувствия. Коротча повторил свой танцевальный номер на «бис», но уже в паре.
– Так вы лесенку-то изнутрей выкиньте, дуботолы! – крикнул какой-то доброхот из зрителей, и толпа расхохоталась.
Министры, сообщив советчику, что и без беззубых знают, совету всё же последовали, и дело пошло быстрее.
Некоторые, особо ловкие фокусники Лукоморья на представлениях достают из кармана штанов сначала дюжину связанных вместе носовых платков, потом шляпу, шарф, пару валенок, кролика и новое корыто. Но и они поразились бы и перекосились пожизненно от зависти при виде мистической феерии «двадцать пять министров на шести квадратных метрах».
Доверчивый постольский люд номера с шарфом и валенками не видел никогда и, к тому времени, когда последний глава гильдии, он же министр полезных ископаемых Медьведка покидал облегченно приподнявшийся на рессорах на полметра экипаж, толпа забыла повод, по которому она сегодня здесь собралась.
– Браво!
– Бис!
– Вы там что, друг на друге сидели?
– Нет, лежали!
– А еще раз слабо?
– Если ты мое место займешь – хоть сто раз!
– Нашел дурака!
– И искать не пришлось!
– Н-но!!!.. – гневно щелкнул кнутом кучер Бренделей, и посеребренный рыдван, едва не сбив замешкавшегося Комяка, с грохотом сорвался с места. Дальнейшее прибытие почетных гостей проходило церемонно и неинтересно.
Баронесса Карбуран, баронесса Дрягва, вдовствующая баронесса Жермон, целый табунок спустившихся с гор дворян – не родственников Нафтанаила, все со свитами, с супругами, тетками, дядьями, приживалками и прихлебателями. У всех в руках бумажки с текстом клятвы верности новому государю, сочиненной накануне Бренделем лично, и срочно розданной только сегодня утром со строгим наказом учить наизусть, во избежание разнообразных последствий в самом начале правления[114]114
Брендель обещал последствия, и с единого взгляда на нового монарха подданные ему верили. Правитель, заслуживающий доверия – что может быть лучше для страны!
[Закрыть]…
– Речь Иванушки была невыразительна, зато сбивчива и запутанна. Синдром ракушки, как окрестила его Сенька, работал на все сто.
Раза два Иван поздравил от имени и по поручению костейского народа восходящего на лукоморский престол барона Бренделя, три раза называл его то наследником Мечеслава, то Нафтанаила, то рода Медведей, потом выразил надежду, что народ обманет ожидания правителя, а также горячто пожелал ему успехов и свершений на загадочном внешнеполитическом поприще мировой арены. Раз восемь он просто не добрался до конца начатого несколькими минутами ранее предложения, и даже этого не заметил.
Трудно сказать, что думали об этом остальные гости, и думали ли вообще, но Брендель пребывал на этот счет в святом неведении. Всё его нетерпеливое внимание, весь жадный интерес, все пылающие чувства были сконцентрированы только в одном направлении – на резном ларце с выпуклой, как свод храма, крышкой, покоящемся на одетой в черно-зелено-белый балахон табуретке слева и чуть позади.
После окончания речи, наконец, наступил торжественный момент водружения стального артефакта ушедшего рода на поспешно обнаженную голову едва не подпрыгивающего от нетерпения графа.
– …и право короновать первого правителя династии Бренделей… – провозгласил загробным голосом Иван. Граф благодушно кивнул и елейно прикрыл глазки и наклонил голову.
– …получает старейшина кабинета министров страны Костей… Серафима протянула Коротче ларец с короной.
– …его превосходительство министр Коротча…
Министр трясущейся рукой откинул тяжелую крышку, попав при этом себе по подбородку и едва не отправившись в нокаут, и сделал неверный шаг вперед.
– …министр канавизации…
– ЧТО?! – шарахнулся и вытаращил глаза Брендель, словно из ларца неожиданно пахнуло министерским ремеслом.
Царевич подумал, что граф плохо расслышал, и любезно повторил, на это раз помедленнее, почетче и погромче:
– Ми-нистр ка-на-ви-за-ции…
– ЧЕГО?!
– Мастер золотарей и мусорщиков. Глава гильдии ассенизаторов и дворников, – с ледяной вежливостью пояснила Серафима и, справедливо считая, что уж с четвертого-то раза любое объяснение могло бы дойти и до самого сообразительного монарха, махнула рукой супругу: – Давай, продолжай. Но давать продолжать граф был отнюдь не намерен.
– Да я!.. Да вы!.. Да он!.. – запунцовел и захлебнулся брезгливым негодованием Брендель.
Но, неожиданно почувствовав на себе колючие взгляды тысяч оценивающих глаз его будущих верноподданных, дрогнул и пошел на попятную.
– А… э-э-э… какого-нибудь другого министра для этой цели у вас нет?
– Согласно всемирно устоявшимся традициям, возложение символа царской власти на царское же чело должен производить старейшина, – пожала плечами и деревянно улыбнулась Сенька. – Но, если вас что-то не устраивает… Граф обрадовался и закивал.
– …то вступление в должность можно и отменить.
– Пусть возлагает! Ну, что ж… Никто на это и не надеялся… Очень-то.
И вообще, кто сказал, что в каждой истории обязательно должен быть хороший конец?
И, если совсем уж долго подумать, то Брендель – это не самое худшее, что могло случиться с государством. По сравнению, например, с караканским игом… или с царем Костеем… даже скользкий самовлюбленный мерзавец-граф…
Остается скользким, самовлюбленным мерзавцем, с чем его не сравнивай. Только уже не графом, а царем.
Мы придумали эти дурацкие соревнования, чтобы получилось как лучше… а получилось… Ха.
Могли бы и раньше догадаться, куда ведут кривые дорожки, вымощенные благими намерениями.
Ишь, стоит, Сахар Медович: невинные глазки, благостное личико, сладкая улыбочка… Убила бы. Если б было за что.
Ну, не нравился он мне никогда, не нравится, и не будет нравиться, но ведь за это голову не рубят, в тюрьму не сажают, и даже из города не прогоняют… А зря.
– …и право короновать первого правителя династии Бренделей… получает старейшина кабинета министров страны Костей… его превосходительство… министр канавизации… Коротча!..
Коротча передал ларец в руки второму по старшинству министру – Медьведке – и осторожно-осторожно, словно пытался украсть обед у задремавшего в полглаза крокодила, опустил обе руки, нащупывая обод головного убора костейских царей… Есть!
Острые, блестящие оружейной сталью под неярким декабрьским небом зубцы короны медленно показались над краями ларца. По сигналу Ивана зарокотали барабаны, грянули фанфары… Коротча взвизгнул и отдернул руки. Корона с глухим стуком упала обратно на дно. Порезался?!..
Все с сердитым ожиданием уставились на его пальцы, но взгляд Сеньки упал на его неестественно белое лицо, вытаращенные глаза, открытый в безмолвном ахе рот…
Встервожено, она проследила за направлением взгляда остолбеневшего министра и замерла. Что-то шевельнулось у дальней стены? Или показалось? Ерунда… Что там может шевелиться?..
– КАБАН!!!!!!!!!!..
Площадь застыла, повернула головы в сторону ожившей вдруг туши… и взорвалась.
Царь, корона, министры, помост были забыты в доли мгновения: крики, вопли, визг, ор наполнили огромный квадрат, окруженный дворцами, резанули по ушам, по нервам, по рефлексам… Поднявшийся было кабан покачнулся… и упал в обморок.
Несколько секунд – но и этого хватило, чтобы перепуганная толпа ломанулась прочь, унося ноги, руки и всё остальное, что не было потеряно при бегстве, а гвардейцы навалились на воскресшую вдруг добычу и стали пытаться экстренно разрубить ее на порционные куски.
Как бы ни выглядели шансы на успех первого и второго мероприятия, они оказались весьма обманчивы. Первая кампания завершилась триумфом.
Те, кто стоял близко к боковым улицам, бросились туда сломя головы с твердыми намерениями оставить между собой и так весело продолжившейся коронацией как можно больше километров. Тем же, кто оказался прижат к стенам дворцов, деваться было некуда. Кроме…
– Мужики, отдирай доски!!! – проревел истошный голос кого-то из гвардейцев, но и без этой подсказки солдаты рванулись в атаку на деревянные щиты, полвека прикрывавшие окна ничейных хором.
Окна первых этажей дворцов и домов превратились вдруг в двери, двери – в ворота, и сотни людей с оглушительными воплями и визгом кинулись вовнутрь, давя и сбивая друг друга. Но, к чести постольцев, едва оказавшись внутри и в безопасности, трусы, паникеры и эгоисты моментально вспоминали про оставшихся на улице и принимались рьяно затаскивать в покои и холлы рвущихся под защиту камненных стен земляков.
Пространство вокруг раздраженно завозившегося оглушенного кабана поразительно быстро очистилось до размеров большой комнаты, потом – до зала торжественных приемов, до поля для неизвестной игры в мяч и, наконец, до габаритов Дворцовой площади.
На самой площади остались только старающийся подняться на скользком булыжнике на ноги невредимый свин, поваленные в толкучке, но прворно подбираемые гвардейцами и пинками выпроваживаемые в безопасность сограждане… и помост, забитый застывшей в ужасе и нерешительности знатью.
Люди в домах, быстро осознав свое преимущество и отсутствие угрозы, облепили окна, предоставляющие хоть какой-то вид на площадь на всех этажах, мансардах, чердаках и крышах, и напряжено уставились вниз в ожидании продолжения действа. И какой дурак сказал, что коронация – это скучно и неинтересно? Вторая кампания – по устранению внезапной угрозы – закончилась провалом.
С таким же результатом охотники могли попытаться разрубить на порционные кусочки танк.
Кабан разъяренно захрипел, утвердился на разъезжающихся копытах, и маленькие, налившиеся кровью и злобой глазки уставились на отступивших на почтительное расстояние людей, в памяти которых был еще слишком свеж забег недельной давности по лесным дебрям.
Сломанные о непробиваемую шкуру мечи и ножи устилали булыжную мостовую вокруг зверя, словно шелуха от семечек.
Мутные свиные очи принялись отыскивать среди окруживших его приплясывающих человечков первую жертву.
– Бегите, бегите, идиоты! – Иван и Сенька хватали за рукава и пытались стащить с подмосток бестолково топчущихся на месте дворян, но проще было утащить и просунуть в одно из окон сам помост.
То ли в уверенности, что лесное чудище здесь их не достанет, то ли полагая себя выше скудоумных трусоватых простолюдинов, то ли по какой-либо другой такой же весомой причине, но гости уворачивались и вырывались из рук лукоморцев, спотыкаясь о брошенные музыкантами инструменты[115]115
Надо ли упоминать, что ни одного министра среди оставшихся не наблюдалось также.
[Закрыть] и падая, но не сдаваясь.
И не сводили при этом преданных глаз с его несостоявшегося пока величества. А величество тем временем изо всех сил пыталось титулу соответствовать.
Рыча и изрыгая проклятия, Брендель выскочил вперед, растолкав дворян, встал на краю помоста, нашел яростным взглядом окруживших полукругом кабана гвардейцев, взмахнул костлявым кулачком и тоненько взвизгнул:
– Мерзавцы!!! Негодяи!!! Скоты!!! Это вы всё подстроили!!! Вы за это ответите!!! Все!!! До единого!!! Шкуры спущу!!! Головы поснимаю!!! Кишки выну!!! Жилы вытяну!!! Кровавыми слезами плакать…
– Заткнись, ничтожество, – учтиво попросила его Серафима[116]116
Да, среди нахлынувших трех десятков вариантов этот был самый изысканно-вежливый. Она всё еще надеялась сохранить лукоморско-костейские отношения, если уж ее супругу так этого хотелось. Что она сама сделала бы с этими отношениями и с самим кандидатом в местные монархи, в два слова бы не уложилось.
[Закрыть], спрыгивая с помоста и многословно жалея вслух, что официальное мероприятие заставило ее в первый раз за целый месяц надеть так ненавидимое ей путающееся под ногами платье[117]117
Ой, ноблесс, ноблесс – не оближь меня: бессмертные строки Костея Бессмертного, кажется, никогда не утратят актуальность.
[Закрыть].
– Что?.. – вытаращил глаза граф.
– Когда говорите, что думаете, думайте, что говорите, – на ходу сквозь стиснутые зубы перевел ему Иван, соскочил вниз и вприпрыжку помчался к тому месту, где среди брошенных шапок и обувки видел сверху потерянную кем-то из героически разбежавшейся графской стражи алебарду.
– Что?.. – еще раз уточнил граф Аспидиск, и тут же вскрикнул: – Мой меч!.. У нее мой меч!.. Моего деда!.. Прадеда!.. Отдай, воровка!.. Вернись!..
Но ни лукоморцам, ни охотникам было уже не до него: когда на тебя в лобовую атаку летит, хрипя и роняя слюни, разяренная пятиметровая свинья с шестью огромными клыками, на свина поменьше внимания обращать перестаешь.
– Разбежались!!! – крикнул кто-то, как будто отважные свиноборцы нуждались в специальной на это команде, и люди прыснули в разные стороны, как растревоженные щукой мальки. Кабан растеряно остановился, словно решая, за кем первым броситься… Но это было секундное затруднение.
В самом центре каменной человеческой поляны стояло что-то массивное, пестрое, колышущееся, выкрикивающее сверлящим нежный слух визгливым фальцетом…
– Бегите, остолопы!!! – только и успел проорать кто-то из гвардейцев, как кабан, словно осадное орудие, налетел на вычурную деревянную постройку, и та исчезла в вихре щепок, обрывков ткани и исступленных воплей.
Кабан метался по груде разбитых досок и мусора, в которую превратился гордый недавно еще помост, словно искал там кого-то, от кого зависела его свиная жизнь, и оглушенные, растрепанные дворяне, не придавленные еще обезображенными деревяшками, запоздало разбегались и расползались из-под его безжалостных копыт и клыков. То есть, те, кто еще мог разбегаться. Или хотя бы расползаться.
В крутой, яростно вздымающийся бок зверя ударилась и отскочила алебарда. Потом вторая, третья…
– Ты, шашлык недожаренный!.. – откуда ни возьмися, перед самой мордой чудовища возник Кондрат и попытался засадить обломок меча свинье в глаз.
Кабан всхрапнул, мотнул рылом, и гвардеец кубарем отлетел на десяток шагов и поехал спиной по льду. Свин бросился за ним.
– Иди сюда! Сюда иди! Меня возьми!.. – подскочили к нему с разных сторон сразу трое, во главе с Иваном, но кроме наглого недобитого обидчика, для монстра сейчас не существовало никого.
Буксуя и поскальзываясь, Кондрат ухитрился увернуться от жутких клыков в последний момент, вскочил на ноги и бросился бежать. Чудовище – за ним.
Все, кто рисковал встать на его пути, так и не смогли отвлечь свиное внимание ни на мгновение. Ни остатки оружия, ни крики, ни оскорбления[118]118
Оскорбление – оружие пролетариата в отсутствии булыжника.
[Закрыть] – ничто не могло свернуть кабана, несущегося, будто одержимый, по пятам за злосчастным гвардейцем. Нитка с иголкой по сравнении с ними казались чем-то несогласованным и разобщенным. Куда бы ни метнулся человек, в расстоянии нескольких шагов за ним мчалось горячее зловонное дыхание зверя. Пару раз гвардеец падал, поскользнувшись, и только чудо уберегало его от острых как копья копыт и разверстой пасти.
Если бы лед не был беспристрастным соперником для них обоих, безумная гонка кончилась бы давно и печально-предсказуемо.
– В парадное, беги в парадное!!!.. – давно потерявший право и лево солдат вдруг почувствовал, как его схватили за рукав, и что было сил дернули вбок. – В парадное!!! Он там застрянет!!!..
– Где?!.. – с загнанным хрипом вырвалось из задыхающейся груди, но неизвестный советчик не отвечал, и продолжал тянуть.
– За мной!!!
И тут Кондратий припустил, как не бегал никогда, и не думал когда-либо, что человеческие ноги вообще способны на такое, ибо в спину его ткнулось жесткое рыло и зубами вырвало клок овчины из уже лишившегося ранее левого рукава тулупчика.
– Быстрей!!!
– Бы-стрей!!! Бы-стрей!!! Бы-стрей!!! – скандировали окна, чердаки и крыши.
– Быстрее-е-е-е-е-ей!!! – вопили гроздьями повисшие на водосточных трубах мальчишки.
– Быстрей, быстрей!!! – орали собраться по поломанному оружию, которых монстр показательно игнорировал последние пять минут.
Кондрат напрягся, рванул за волокущим его за собой спасителем, что было мочи…
И перед самым его носом вдруг выросли ступеньки. Голова по инерции въехала в нижнюю, обледенелый булыжник ударил со всего размаху его в грудь и в живот, и вышиб дыхание. Перед глазами все закрутилось, и последнее, что он увидел, была накрывавшая его поросшая пегой щетиной гора.
– Не-е-е-е-е-ет!!!.. – перекрывая вопли сотен глоток, прорвался над площадью и крышами один отчаянный женский голос. И тут же – другой:
– Пень тебе в рыло, а не Кондраху!!!..
И из окошка на карниз четвертого этажа, отодрав остатки шелковых, расшитых золотом юбок, выскочила Сенька в черных лосинах, с мечом наперевес и исступленно атаковала черно-зелено-белые канаты, удерживающие разрисованный герб Бренделей.
Несколько ударов, сильных и быстрых, как молния… всеобщих ах… грохот…
И огромный щит обрушился всей своей деревянной тяжестью на голову рассвирепевшей свиньи.
Кабан вздрогнул, недоуменно скосил глаза на пятак, вопросительно хрюкнул и рухнул наземь.
– Ур-а-а-а-а-а-а!!! – взорвалась аудитория.
– Кондрашенька!!!.. – залилась слезами то ли горя, то ли радости на пятом этаже дворца Находка, припав к закованной в гипс руке Спиридона.
– Помогите оттащить!.. – заорал Иван, и гвардейцы со всей площади и зрители с первых этажей кинулись разбирать завал: герб отдельно, свинья отдельно.
Под жестким поросячьим брюхом лежал оглушенный и придавленный, но живой Кондрат. Когда руки друзей подхватили его и понесли, он очнулся.
– П-поставьте… н-на место…– недовольно пробормотал гвардеец и сделал попытку вырваться. – Что я вам?.. Спиря?..
– А ты стоять-то можешь? – заботливо склонился над ним Наум.
– З-заодно… и п-проверим… Толпа остановилась и бережно установила пострадавшего на ноги.
– Ну, как? – обеспокоенно поинтересовался Панкрат.
– Б-башка трещит… а так – нормально… вроде… – приложил руку ко лбу, прислушался к остальным ощущениям и должил Кондратий, покачнулся и словно невзначай оперся на руку Ивана. – А что с кабаном?..
Поверженный зверь, про которого в спасательной лихорадке все забыли, лежал неподвижно там, куда его оттащили. И внимательно смотрел на улизнувшую жертву недобрым красным глазом.
– Живой!!!.. Добровольных помощников как ветром сдуло. Гвардейцы схватились за бесполезное оружие. Находка – за сердце. Спиридон – за костыль.
А кабан шевельнулся, оскалил зубы и, не сводя мстительного взгляда с побледневшего Кондрата, стал пытаться подняться.
– План прежний – за кем он бросится, убегает в парадное, – торопливым шепотом, словно опасаясь, что зверь его подслушает, тараторил Иванушка тихо расходящимся веером гвардейцам.
