Текст книги "День Медведя"
Автор книги: Светлана Багдерина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)
– Как?!
– Я скажу им… я расскажу… Вместо ответа Серафима ухватила его за рукав и ткнула пальцем в народ:
– Смотри внимательно!
– Ку?..
И вдруг Иван подпрыгнул, едва не слетев с последней ступеньки, и схватился за сердце: Сенька заорала за его спиной дурным голосом, что было мочушки.
– Ты что?!.. Что случилось?!.. Что с тобой?!..
– Со мной? – кисло улыбнулась супруга. – Ничего. И с ними тоже ничего. Ты видел? Видел? Кроме тебя на мой вопль никто и не дернулся.
– Ну и?..
– Ну и то. Что тебя теперь никто не услышит, хоть ты искричись тут весь до посинения. А по одному ты их как раз к утру обойдешь. И это при условии, что они вообще будут твои слова помнить.
– Ты права… – расстроился и поник головушкой Иван. – Но что же тогда делать?..
– Будем готовить морги и лазареты, – скорбно провещала царевна.
– Что?!?!?!..
– Шу-у-утка. Есть у меня одна идея. И час-два времени.
Веселье на площади продолжалось и набирало силу и размах. Где-то танцевали на столах. Где-то под столами. Где-то дрались. Где-то целовались.
Где-то пели нестройным хором про сильномогучего богатыря Лосину Ершеевича, ужасно перевирая слова, особенно «Ай-да не ой-да, да ой-да не ай-да». Где-то плакали.
Где-то наклюкавшиеся романтики, взгромоздившись на косых, как диагональ, собутыльников, изображали рыцарский турнир, вместо копий тыкая друг друга в расстегнутые груди указательными пальцами вытянутых рук. Герольды дудели в кулаки и барабанили кружками по скамейкам.
Где-то министры-жюри в полном составе наперебой искали среди луж и кружек на столе бланк протокола, чтобы выставить гениальному графу по пять пятерок от каждого, но вместо этого находили то чьи-то шапки, то удивленные помятые физиономии, то сапоги.
Где-то кричали «брафа Гренделя на сцарство» и «корону мне, корону». Впрочем, первый лозунг за своей сложностью в произношении был скоро отброшен, и путем естественного отбора остался только второй, но и тот сильно эволюционировал с каждым выкриком: кому-то нужна была корона, кому-то корова, а кого-то устраивала и простая ворона.
При сгруженных в переулках с телег горах и горках серых безликих бочонков – для продолжения банкета – стояли в карауле графские слуги. Они зябко постукивали ногу об ногу, напевая «Ай-да не ой-да, да ой-да не ай-да» и безнадежно мечтая присоединиться ко всеобщему блаженству.
Сам «браф Грендель», то ли устыдившись деяния рук своих, то ли просто устав от воплей поддатых верноподданных, организовав факелы, куда-то с площади пропал, оставив алкогольное действо в руках первого советника – тщедушного крикливого старичка с тростью и в полушубке и роскошном малахае из чернобурки.
Между столами шмыгали лоточники со всеми продуктами, которые наспех смогло собрать министерство торговли и коммерции, распространяя их по неумеренным ценам среди тех, кто еще был в состоянии что-то понимать и, самое главное, платить.
* * *
Городская резиденция баронов Дрягв возвышалась посреди недавно очищенного от накопившегося за полвека мусора двора безмолвная и погруженная во мрак.
Издалека, с Дворцовой площади, доносился разухабистый шум и гомон попойки века и неразборчивые, но настойчивые крики «Д-даешь к-корову д-драфу К-кренделю!». Здесь их показательно игнорировали.
Приказав возвращаться домой еще на этапе раздачи кружек, барон Силезень поспешно отужинал и лег почивать в чрезвычайно дурном расположение духа.
Что черни задушевные песни! Что им петушиные бои, устроенные глупым воинственным Карбураном! Им только подавай напиться на халяву, да побольше, побольше!.. Обидно.
Кроме того, немало для ухудшения самочувствия сделало и угрюмое подозрение, что вопрос о победителе этого этапа даже не стоИт[87]87
Потому что не может. Выпей-ка столько.
[Закрыть].
Слуги и придворные, осязая шестым чувством, или пятой точкой плохое настроение господина, разбежались по своим комнатам и каморкам, погасили огни и затаились. Дворец барона погрузился в тяжелые беспокойные сны.
Ничем не примечательный человек в ничем не примечательной одежде и с ничем не примечательным шестопером за поясом терпеливо ждал напротив в кустах, пока шевеления в доме утихнут, и погаснут последние огни. Полчаса, сорок минут… На втором этаже в последний раз мигнула и потухла лампа. Наконец-то. Теперь – когда все уснут. Полчаса… Сорок пять минут… Час… Пора.
Человек зябко поднял воротник, поправил за спиной тощий мешок, быстро пересек разделяющую место его засады и дворец Дрягв дорогу и беззвучно перелез через ограду. Второй этаж.
По водосточной трубе, глухо звякнувшей под его ногами, осторожно добрался он до узкого карниза и опасливо, боком-боком, заскользил к нужному окну. Пятое от трубы направо. Вот и оно.
Лезвие ножа было просунуто в щель между половинками рамы, и защелка, удерживающая их вместе, тихонько поднялась и безответственно вышла из своего гнезда по первому требованию незнакомца.
Вот что значит – хороший эконом в доме, усмехнулся про себя ночной визитер. Всё смазано. Ничего не скрипит, не отваливается и не падает. Мечта, а не дом…
Едва не зацепившись шестопером за край рамы, незваный гость медленно перелез через подоконник, с удовольствием ощутил под ногами густой ворс ковра, и при скудном свете мелких звезд и криворогого месяца взглядом отыскал во мраке покоев широкую кровать под балдахином с вышитыми золотом винтокрылыми селезнями.
Удовлетворенно кивнув, он вынул из переплетения ремней у пояса шестопер и на цыпочках покрался к изголовью…
* * *
Кошарик служил графу чуть не с самого рождения, и уже сорок пять лет. За сорок пять лет верной службы, можно было подумать, его светлость могла бы вознаградить своего верного прислужника таким пустяком, как назначение на этот вечер в виночерпии, а не засовывать его как какого-нибудь мальчишку в караул в темном холодном переулке с очень подходящим моменту названием Уматный. Ну что тут охранять?! Бочки? Да кому они нужны! Суслёха и один бы справился!.. Вдвоем-то тут что делать, а?
И за что такая обида служивому человеку от власть предержащих?.. Служишь им, служишь… Как собачонка… А они… М-да-а… Нет в жизни справедливости.
Притопывая по мерзлому булыжнику, похлопывая себя по плечам облаченными в шубенки руками и уныло припевая «Ой да ли, ай да, ой да ли, ай да"[88]88
Он не запомнил слова второй песни. Он перепутал слова первой.
[Закрыть], Кошарик ходил вдоль составленных у стены бочонков, то и дело останавливаясь и завистливо разглядывая площадь, где, казалось, происходит сейчас самое главное и приятное событие всей столичной жизни за последние полвека.
Поскорее бы кончились охраняемые запасы – и, может, будет и ему кружечка счастья от его светлости графа Бренделя, станет и ему легко, тепло и светло, как летним утром в выходной…
– Дя-аденька, дай хле-ебушка, – внезапно потянули его за рукав и от воздушных мечтаний.
– Нет у меня хлеба, – не глядя на попрошайку, отмахнулся Кошарик, и снова умильно, как кот на сметану, уставился на площадь.
Гундосый противный голос – словно проклятый мальчишка специально тренировался сделать его гнусавым и мерзким на грани человеческих возможностей – не унимался.
– Ну дя-аденька-а-а!.. Тогда де-енежку да-ай!..
– Да нет у меня!.. – в сердцах повернулся слуга к маленькому спиногрызу, замахнулся зажатой в кулаке палкой, но мальчишка с неожиданным проворством подскочил к нему вплотную, поднырнул под руку, сдернул с головы шапку и бросился бежать.
– Стой!!! Стой, кому говорят!!! Ах, ты!.. Кошарик кинулся за пацаном.
– Не уйдешь, подлец!..
Тот, на удивление, бежал не слишком быстро, стабильно держась метрах в трех впереди. Решив, что воришка ослаб или болен, караульщик радостно прибавил ходу, рассчитывая настигнуть и схватить нахаленка уже через пару шагов…
Но тот внезапно оглянулся на бегу, показал ему язык, и ловко свернул направо в темный переулок.
– Сто…
Мягкий, но точный удар встретил его в темноте и погрузил в легкость, тепло и свет быстро и без участия алкоголя.
– Готов? – прошептал детский голос.
– Как супчик, – заверил его голос мужской. – До утра отдыхает. Сейчас свяжем на всякий пожарный голубя, и за вторым дуй.
– Кондрат, затаскивай его в дом – освобождай место для следующего, – скомандовал голос женский.
– Серафима, а почему вам с Иваном не нравится то, что происходит сейчас на площади? – выполнив поручение, вернулся Кондрат. – По-моему, в этом нет ничего плохого. Всем ведь весело, все счастливы?.. Это ведь только Костей говорил, что подданные должны работать и бояться, а пьяный не может ни того, ни другого. Но сейчас-то люди отдыхают!
– Эх, Кондраша, Кондраша… Поколение, загубленное сухим законом… А ты знаешь, что алкоголь – это яд?
– Да?!
– Да. С одной-двух-трех-четырех рюмок, конечно, ничего страшнее похмелья не случится, но если перестараться… Утром можно и не проснуться. Особенно с непривычки. А у вашего брата ее нет.
– Но Брендель назвал это развлечением! – возмутился то ли поступком графа, то ли мыслью о том, что такое веселье – и всё зря, Панкрат.
– Это он не подумавши ляпнул. Не пили – нечего и начинать, – хмуро резюмировала антиалкогольную лекцию царевна. – А нам теперь расхлебывать. Кысь? Где ты?
– Здесь, вашвысочество!
– Сколько там этажей бочонков, разглядел? Пять, шесть?
– Пять. Но в длину кучка метра четыре. На одну телегу не уйдут, а на две – пожалуй, – важно сообщил свое мнение мальчик.
– Хорошо. Значит, зелье вывозим в лес, выливаем, чтоб в городе его духу не было.
– А бочки? – поинтересовался хозяйственный Панкрат.
– С бочками делайте, что хотите, но чтобы на глаза в ближайшие месяца два они никому тут не попадались. В таком количестве, по крайней мере.
– Ясно. Не попадутся.
– Ну, что, Кысь, неси второго?..
Через несколько минут к сослуживцу на полу заброшенного дома таким же манером присоединился Суслёха, и настал черед главного этапа операции «Пьянству – бой».
Распорядитель, окинув соколиным глазом положение на столах, нахмурился и сердито повернулся в сторону Уматного:
– Эй, вы, там – сюда еще три бочонка тащите, бегом, бегом, дармоеды!..
Дармоеды свое название оправдывали полностью: даже при звуке гневно возвышенного советничьего голоса, во второй раз приказующего немедленно притащить добавки, в переулке никто и не шелохнулся.
– Уснули они там, что ли? – раздраженно прорычал себе под нос первый советник Собыль. – Или нажрались? Ну, вот я им сейчас устрою… К его немалому удивлению, перед грудой бочонков никого не оказалось.
Если не считать тощего замурзанного мальчишку, нахально попросившего у него пять золотых и бутерброд с колбасой и икрой.
Но пока ошарашенный такой наглостью Собыль соображал, дать малолетнему бесстыднику отповедь или подзатыльник, зарвавшийся малец решил удовлетвориться его шапкой, после чего ленивой трусцой побежал в темноту.
Три минуты спустя господин первый советник оказался, наконец-то, в компании разыскиваемых сторожей. Хоть и не узнал об этом до утра.
А еще через десять минут из черного хода заброшенного дома уверенно вышел тщедушный старичок, одетый в полушубок из чернобурки, с роскошным малахаем в тон на голове, и чрезвычайно недовольным выражением лица. Изящно перекинув трость из левой руки в правую, он твердой походкой направился на площадь, а через нее – сначала к Ювелирному переулку, потом к Мясоедовскому и, наконец, к Ажурному.
И везде тоном, не терпящим возражения, отдавал караульщикам не распитых еще бочонков один приказ: прихватить по бочке, присоединиться к пирующим на площади, ни в чем себе не отказывать, а утром доложить ему, что народ про его светлость говорил.
Наверное, это был единственное распоряжение за долгое время, которое сторожа выполнили с радостью, расталкивая друг друга и вприпрыжку.
Когда двое из Ажурного смешались с буйной толпой на площади, из темноты навстречу застывшему у бочек распорядителю выступила Серафима.
– Ну, как? Уговорил?
– Уболтал, – рассмеялся мелким дребезжащим смешком дед Голуб – лицедей со стажем. – А где богатыри наши былинные?
– Терёха, Егорша, Игнат, сюда, загружаемся быстро! – кликнула царевна в темноту, и та отозвалась лошадиным фырканьем и звоном подков по мостовой.
– Ну, давайте, грузите, ребятушки, – похлопал Егора по могутному плечу в районе локтя – выше не доставал – старый актер. – А мне еще в Уматный к контуженым нашим заскочить надо – с советником одежкой обратно поменяться, грим смыть, да на место голубков наших оттащить с Кысем со дружиною.
– Спасибо, дед! – улыбнулась Сенька и помахала вслед быстро удаляющейся фигурке вязаной перчаткой.
С площади доносились несвязные обрывки перевираемых песен, мелочных ссор, неистового хохота и бессмысленных потасовок. Клиенты явно созрели. Наставал черед третьей стадии операции.
Царевна прошмыгнула под окнами какого-то дворца мимо пирующих постольцев и гостей столицы и оказалась на Господской улице. Там ее уже ждали.
– Ну, как, всё готово? – взволновано спросил Иванушка.
– Готово, – удовлетворенно кивнула она. – А вы готовы?
– И я готов, – подтвердил звучный густой голос.
– Ну, благодарим за понимание, уважаемый Лунь Баюн…
– Баян, – снисходительно поправил сказитель и принял гусли в боевое положение. – Пойдем, что ли?
– А что у нас… у вас… в репертуаре? – на ходу полюбопытствовала царевна.
– Героическая эпическая былина «Смерть витязя». Небольшая, но торжественная.
– Что, совсем небольшая? – заволновалась на всякий случай Сенька.
– Всего тысяча двести тридцать семь куплетов.
– С припевами? – не унималась по инерции царевна.
– После каждого куплета, – успокоил певец.
– Гут, – успокоилась Серафима.
Через пять минут после начала вечернего концерта на сказителя обратила внимание около четверти гуляк. Через десять минут – еще половина.
Через пятнадцать площадь приумолкла, если не считать подвываний в несколько сотен глоток не в тон и не в такт, коллективных сморканий в рукава и дружных всхлипываний, местами переходящих во всхрапывания.
Через тридцать минут после начала даже самые стойкие слушатели медленно уплыли в страну похмельных снов. Разгульная жизнь на Дворцовой площади остановилась. Началась жизнь разумная.
Разбивались простоявшие десятилетиями заколоченными парадные дворцов. Спящие мертвецки пьяным сном горожане сначала перетаскивались, а потом и перевозились на телегах в приемные залы, где их уже поджидали растопленные воспитанниками детского крыла камины и постели из портьер и гобеленов. Ближе всех к камину в царском дворце занимали почетное теплое место двое графских слуг и распорядитель, освобожденные от пут, но из мира грез пока не вернувшиеся.
Гвардейцы, стражники, охотники, пожарные и, конечно, Иван с Серафимой трудились не покладая рук, не отдыхая ног и не разгибая спин.
Через полтора часа последняя жертва Бренделя была перенесен под крышу ближайшего дворца и уложена в ряд с собутыльниками. Министры, золотари, купцы, сапожники, пекари, кузнецы, рудокопы, колесники, слуги претендентов – все оказались равны перед хлебным вином, Лунем Баяном и уставшими донельзя и наплевавшими на ранги спасателями.
Еще несколько часов ушло на то, чтобы превратить столы и скамьи в дрова для дворцовых каминов. Впрочем, к счастью для спасателей и для спящих на полу, после рыцарских турниров, плясок и драк некоторые предметы уличной мебели уже начали свой путь к растопочному материалу, и им оставалось только намного помочь.
Закончив работу, спасатели и детвора выскочили из теплых, но пропитавшихся сивушными парами перегара помещений на свежий холодный воздух, обессилено опустились на ступеньки парадных и вздохнули с облегчением. Все, кроме Ивана и Серафимы. Они-то знали, что кроме вечера и ночи бывает еще и утро…
* * *
Оглашение результатов третьего конкурса пришлось перенести с десяти утра на час дня по техническим причинам: членов жюри сначала долго не удавалось найти среди залежей похмельных тел, потом они были никому не кабельны[89]89
Как записал в своем дневнике Макар.
[Закрыть], а потом, когда контакт установить всё-таки удалось – просто нетранспортабельны. И посему пришлось долго их обливать, умывать и отпаивать холодной водичкой, холодную же водичку прикладывать на полотенцах к больным головушкам, и только после этого, осторожно, как неразорвавшиеся бомбы, переводить под белы ручки короткими перебежками, от куста к забору, от забора к канаве, в управу. Дорогу на холм до дворца, водичка или не водичка, они бы не пережили.
И поэтому сразу, как только пред затуманенными вселенской несправедливостью министерскими очами предстал первый претендент – его светлость граф Аспидиск – господа министры поспешили переложить всю мерзость утреннего бытия с больных голов на здоровую. Проще говоря, граф за третий конкурс получил ноль очков.
Если бы математическое образование позволяло страдающему и мятущемуся кабинету министров, то и минус пятьсот было бы далеко не пределом, но даже этот незамысловатый ноль жестоко отбрасывал пораженного, лишившегося дара речи Бренделя на безнадежно последнее место.
Оба барона получили по пять очков, разделив первую позицию как на этапе, так и на всем состязании.
Забыты и прощены были и заунывные былины, и неуклюжие рыцари: по сравнению со страшной утренней болезнью на пять тянуло что угодно.
Подбодренные бароны и убитый новостями граф покинули зал заседаний управы сразу после подписания протокола и направились к ожидающим во дворе новостей свитам.
Брендель злобно косился на конкурентов, Карбуран лучился благодушием, и лишь Дрягва, на удивление, не выражал ожидающихся от него эмоций.
На узком лице его отражались попеременно и с виду совершенно беспричинно то сомнение, то ярость, то испуг, то подозрение, то еще с десяток необъяснимых и зачастую неподлежащих идентификации в полевых условиях чувств.
Наконец, когда до парадного оставался всего один пролет широкой, покрытой зеленой с золотыми полосами дорожкой, лестницы, он забежал вперед, остановился, развернулся, обвел диким взглядом оппонентов, с ненавистью зыркнул на спускающуюся позади них пару Ивановых гвардейцев, и с усилием выдавил:
– Господа… Я предлагаю… навестить сейчас… бедного Жермона. Поделиться… так сказать… новостями…
– Жермона?..
– Сейчас?..
– Да!!!.. – отчаянно прошипел барон Силезень и, не сводя одного глаза с солдат, остановившихся на пролет выше них поболтать, принялся усиленно мигать глазом вторым, то ли демонстрируя развившийся у него вдруг нервный тик, то ли на что-то намекая.
– У вас глаз дергается, барон, – холодно сообщил Дрягве граф и сделал попытку обойти назойливого конкурента – если не в конкурсе, так хоть на ступеньках. – Приложите компресс или ударьтесь об угол.
– Нам надо поговорить на нейтральной территории!!! – стиснул кулаки и взвыл отчаянным шепотом барон. – Немедленно!!! Срочно!!! Сейчас же!!!
– Да что случилось, Силезень? – набычился и недовольно нахмурился Карбуран. – Что за истерика? Что за тайны? Что за ерунда?
– Тебе, Кабанан, это, безусловно, ерунда! А сегодня ночью… кто-то… – колючий настороженный взгляд в сторону гвардейцев, потом вправо, влево, вверх, вниз. – Кто-то разбил мою вамаяссьскую грелку!..
– …И вся голова была разбита вдребезги? – недоверчивым контральто переспросила матриарх рода Жермонов под взволнованных взором безмолвного, закованного в гипс внука, и рука ее автоматически потянула к себе через стол красно-белую табакерку. Подумать тут было над чем.
Экстренное собрание претендентов происходило на составленных полукругом мягких креслах, у одра болезни злополучного охотника и в присутствии его благородной прародительницы. Гостеприимная баронесса предложила гостям чай или полный обед из двадцати блюд – на выбор – но, потянув носами и вдохнув непобедимые остатки былых ароматов знахарской деятельности, посетители внезапно почувствовали себя сытыми до такой степени, что были даже не способны проглотить ни капли.
– Да!!! Вдребезги!!! И подушка с одеялом уже начинали тлеть!.. – горячо взмахнув сухонькой ручкой, подтвердил барон Силезень.
– От углей? – уточнил Кабанан.
– Естественно! Уж не думаете ли вы, что убийца был еще и поджигателем? – саркастично фыркнул Дрягва.
– Он никого не убил, – ровным голосом заметил Брендель.
– Не по своей вине!!! – гневно выпучил глаза лишившийся таким ужасным способом сразу целой кучи имущества, а, заодно, и покоя с душевным равновесием, барон. – Если вам неизвестно, то это была терракотовая грелка в рост человека, и в постели, прикрытая одеялом, она создавала впечатление, что там кто-то спит! И этот кто-то – не вы, уважаемый граф! Ничем иным ваше идиотское хладнокровие я объяснить не могу! И если бы я не задержался в будуаре супруги дольше, чем планировал…
Под ставшими мгновенно заинтересованными взглядами дворян барон недоуменно смолк, потом отчего-то вспыхнул, как майский вечер, и возмущенно затараторил:
– У нее закатилась камея под комод, мы его отодвигали, пришлось сначала вынуть все ящики, он дубовый, не сдвинуть с места, оказалось, за ним в плинтусе мышиная нора, я стал тыкать туда подсвечником, и попал… попал… Меня пытались убить, а единственное, что вас интересует, это есть ли мыши у меня в доме!..
– Никто злоумышленника не видел, милый Силезень? – сочувственно похлопала его по нервно дернувшейся руке и перевела разговор в деловое русло баронесса.
– Вся прислуга дрыхла, как пьяная, – с отвращением скривилась несостоявшаяся жертва насилия, и мрачно умолкла.
– И он не оставил никаких улик? – полюбопытствовал граф, сделав вид, что проглотил тонкий намек на толстые обстоятельства.
– Оставил! – встрепенулся барон. – Оставил! Этот мерзавец имел наглость оставить на подоконнике жирный грязный след своего сапога! Правого! Во-о-от такой! И он раздвинул ладони, иллюстрируя размер. Размер дворян впечатлил.
– Наверное, он ростом метра два будет, если не больше, – задумчиво покачала головой старушка Жермон. – Мой покойный супруг, да будет земля ему пухом, носил такие же, а ведь он был ростом не меньше меня… М-да… Какая жалость…
– Что барон Буйволино скончался? – уточнил Дрягва.
– Нет, милый, я не об этом. Хотя, старика, безусловно, жаль, да упокоится его кроткая душа в мире, но я имела в виду ваш ковер. Наверное, такими-то ножищами он вам его весь изгадил? По собственному опыту знаю, какая это морока – чистить ковры после того, как какая-нибудь свинья – ничего личного, любезный Кабанан! – прошлась по ним в сапогах с улицы. Хотя, надо отдать им должное, и покойный Буйволино, и покойный сынок наш Лепольдушка, и Мотик всё понимали после первой взбучки. Но сколько возни прислуге!.. Сколько нервов!.. Дрягва на секунду задумался, но тут же отмахнулся:
– На ковре-то как раз следов заметно и не было. Наверное, ворс слишком густой и высокий. Да это и не важно. Главное, есть этот след, и еще один, хоть и несколько другого рода. От удара шестопером по изголовью кровати. Видно, он так старался, что один раз промахнулся… Если бы я не стал доставать эту благословенную брошку, а отложил до утра, как…
– Шестопером? – насторожено прищурился и вытянул шею граф.
– Если бы отложил до утра, как… как… А что? – прервался на полуслове барон Силезень.
– Я, без сомнения, не желал бы оклеветать невинного… так сказать… – многозначительно протянул граф Аспидиск с видом человека, давно и безнадежно одержимого именно таким намерением, – но не напоминает ли вам это кого-нибудь?
– Это ты о чем?
– Это ты о ком?
– Дражайший граф?..
Оба собеседника и бабушка Удава одновременно и изумленно приподнялись с мест и напряженно уставились на Бренделя.
– Шестопер, огромный рост, стремление покончить еще с одним из самых вероятных претендентов на костейскую корону… – терпеливо стал перечислять граф, методично загибая холеные пальцы.
– Не может быть!.. – ахнула и всплеснула пухлыми руками баронесса.
– Ты имеешь в виду… – хищно прищурился Карбуран.
– Ты имеешь в виду… – схватился за сердце Дрягва.
– Нет, что вы, что вы, я вовсе не имею ничего в виду! Я не делаю никаких выводов, вы меня неправильно поняли, – скромно потупился и вдруг заюлили граф. – Я ведь вовсе не хочу… я могу ошибаться, вы меня понимаете?.. И доказательств ни у кого нет… Если они есть вообще… Но задавая себе вопрос, бывают ли такие совпадения…
– Совпадения?! Ха! Совпадения! А мне сдается, что это всего лишь предлог! – с грохотом вскочил, уронив кресло, барон Кабанан, словно хотел схватить за грудки его увертливую светлость. Но, вовремя вспомнив, что находится на нейтральной территории, неуклюже сделал вид, что всего лишь возжелал поправить на самой мягкой части спины смявшиеся при сидении складки камзола.
Баронесса недоуменно подняла выщипанные в ниточку брови домиком и обвела вопросительным взглядом гостей, застывших в таких позах и с таким видом, словно пружины в креслах кто-то коварный внезапно превратил в иглы.
– Предлог, ваше превосходительство? – так и не дождавшись пояснений, пробасила бабушка Удава. – Какой предлог?
– Какая-то блажь… – начал было говорить Брендель, но рассерженный Карбуран стремительно перебил его.
– Нет, не блажь! А предлог! Для отвода глаз! Ваше превосходительство! Открою вам тайну! Мои люди наблюдали за этим солдафоном, которого тупая чернь возомнила братом Нафтанаила! И они доложили, что он ведет себя так, словно ему наплевать и на корону, и на высокое происхождение! Потому что он мужлан и идиот! А это значит только одно!
– Что? – нахмурилась аудитория.
– Что это кто-то из нас… то бишь, из вас… – Карбуран вперился тяжелым многозначительным взглядом в графа, потом в барона Дрягву, – или водит других за нос… или сам стремится покончить с конкурентами!
– Водит за нос?! – истерично взвизгнул Дрягва.
– Покончить с конкурентами?! – искренне возмутился Брендель и вскочил с благородным намерением вызвать обидчика на дуэль.
Или – быстро вспомнив репутацию барона Кабанана как отчаянного фехтовальщика – отодвинуть свое кресло подальше[90]90
Фехтовальщиком барон Карбуран действительно был отчаянным, ибо ни один здравомыслящий человек не набрасывался на вооруженного противника, умея сносно владеть только столовым ножом.
[Закрыть].
– Ну же, господа, господа, успокойтесь, успокойтесь, господа, – подобно большой доброй наседке приподнялась, замахала на спорщиков палантином размером с параплан и добродушно закудахтала бабушка Удава. – Этого ведь просто не может быть, господа. Вы же давали магическую клятву у всех на глазах…
– Насколько нам известно, эта клятва может быть пшиком, царская парочка – авантюристами, а рыжая девчонка – самозванкой! – разъяренно прорычал Карбуран.
– Сам ты – самозванец! – то ли выступил на защиту отсутствующей октябришны, то ли просто высказал давно перезревшую и наболевшую мысль Дрягва.
– Ах, это я?!.. Это ты!!!.. Ты!.. Ты!.. – в этот раз его превосходительство не стал делать вид, что вскочил с места с какой-либо иной целью, нежели ухватить оппонента за фамильные кружева и парчу и трясти, пока у того не выпадут все зубы.
Барон Силезень тоже это понял, испугано отшатнулся, попытался закрыться от разбушевавшегося соперника руками… И нечаянно попал ему локтем в скулу.
– Ой… – сказал Дрягва.
– Ой… – сказал Карбуран.
– ОЙ, – сказали в голос бабушка Удава и Брендель.
Потому что прямо на глазах у них подбитая скула барона Карбурана стала наливаться радужным синяком и опухать. И как зеркальное отражение – скула барона Дрягвы. Судьба Спиридона была предрешена.
Когда благородное собрание разъехалось по домам, элегантно раскланявшись с таким видом, будто каждую секунду было готово вцепиться друг другу в глотки, Удавия Жермон осталась одна.
Несколько минут она постояла у дверей, рассеянно скользя взглядом по картинам и статуям на тему неизменно успешной охоты и отдохновения после нее, которыми их далекие забытые предки сочли нужным украсить холл городского дома, потом выбила на мраморные плиты пола трубку о каблук, и повернула голову в сторону застывшего поодаль в почтительном ожидании долговязого нескладного лакея.
– Сверчуха, найди и приведи ко мне в кабинет оруженосца Мот…барона Бугемода… Сомика, по-моему. Я хочу его кое о чем расспросить.
– Сию секунду, ваше… превосходительство!.. – не успев толком договорить, слуга вприпрыжку помчался на розыск.
Бабушка Удава ценила в прислуге рвение. Прислуге же, лишенной этого качества, приходилось его срочно вырабатывать. Как правило, в процессе поиска другой работы.
После долгой беседы усталый, сконфуженный и запуганный мальчик был отпущен с приказом смотреть в оба и держать язык за зубами, а из кабинета главы рода до полуночи доносился запах едкого дыма курительной смеси и душераздирающие звуки мучимой умелыми руками виолончели.
* * *
Спиридон разочаровано захлопнул дверь пустой комнаты, ставшей в последние три недели Ивановым кабинетом в управе, нахмурился и озадаченно уставился себе под ноги, размышляя.
Здесь его нет, в больнице нет, в детском крыле нет, у Находки нет, школа закрыта, в конюшне ему, вроде, делать нечего, кабинет министров и в дневное время палкой не соберешь, в приемной Макар один заканчивал выпроваживать засидевшихся просителей, во дворец он, вроде, не собирался…
Может, действительно уже спать ушел? Полдвенадцатого, всё-таки, на дворе полчаса назад пробило… В такую-то рань?!
Усмехнувшись своей мысли – сколько еще человек в городе могли подумать то же самое про полночь? – он развернулся и неспешной походкой побрел к лестнице. Заглянуть еще раз к Макарше, что ли, хоть новостей узнать? И пень с ними, с делами – до утра погодят. Не заваливаться же к Ивану в такой час домой.
Снова невольно хмыкнув – кто еще облупленную холодную комнатку в городской управе, с престарелым диваном и подагрическим шкафом, опирающимся на кривоногий стол, мог назвать домом? – он засунул замерзшие руки в карманы и стал медленно спускаться.
На лестничной площадке, почти сливающиеся с густой тенью, не разбиваемой прибитой на первом этаже Находкиной восьмеркой, нерешительно толклась плотная молчаливая кучка человек в пять, может больше.
Ну, и ходатай пошел, пока за ручку не выведешь – сами дверь не найдут, ночевать здесь останутся, настырные, покачал головой Спиря, вздохнул и походкой вышедшего на тропу войны тигра направился к ним.
– Так, мужики, дружно повернулись, руки в ноги – и повалили отседова, контора закрывается, – не терпящим пререкания тоном проговорил он и сделал нетерпеливый жест рукой. – Тыгыдыч-тыгыдыч.
Но несанкционированное собрание проваливать, как было рекомендовано, не спешило, а вместо этого исторгло из своей середины невысокого коренастого бородача. Бородач зашел недоуменно косящемуся солдату в тыл…
– Ну, и чего ты вокруг меня хороводы водишь? Сказал – вываливайтесь, значит…
– Бей его! – приглушенно, но свирепо рявкнул бородач, и первым подал пример. Доселе смирно стоявшая кучка взорвалась.
При свете далекого светильника, в руках злодеев, накинувшихся на опешившего на мгновение Спирю, сверкнул широкой ассортимент колюще-режущего оружия, и даже самому тупому оптимисту стало ясно, что одним битьем тут дело не ограничится.
