Текст книги "День Медведя"
Автор книги: Светлана Багдерина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)
– Ох, башка моя башка… – страдальчески промычал он, облапил корявую колонну подъезда и попытался принять вертикальное положение, не отрывая вышеупомянутой башки от блаженно-холодных камней. – Лучше б они ее сразу оторвали… гады паразитские… чем она так трещать теперь будет полмесяца… Вот и делай людям доброе дело… разнимай их… после этого… Через пень их да в колоду… к веряве…
Постояв несколько минут у крыльца в обнимку с предметом архитектуры, Спиридон начал медленно и рывками приходить в себя. Ощупав голову и с некоторым облегчением убедившись, что явных дыр в ней не обнаружилось, он соскреб с перил пригоршню липучего влажного снега и приложил ко лбу. Сразу стало мокрее и холоднее, но не легче.
Разочарованный гвардеец окинул обиженным взглядом начинающие подавать признаки примитивной жизни распростертые тела под ногами, махнул рукой на трусливо запропавшую куда-то шапку, подхватил в качестве компенсации морального ущерба лампу, дал близлежащему головорезу прощального пинка и, жалуясь на отсутствие справедливости в мире и отражаясь от облезших стен Уматного, решительно побрел прочь.
* * *
Не снимая принявшей форму его головы шапки и промокшего насквозь полушубка, Иванушка в изнеможении опустился на пол рядом со стремительно нагревающимся боком плиты, привалился к нему максимально возможной поверхностью себя, закрыл глаза и умиротворенно замер. Как хорошо… Как уютно… Огонь в плите гудит… Убаюкивает… Уходился я чего-то за сегодня… Умаялся…
– …засыпай…
– …засыпай…
Конечно, можно бы и на скамейку прилечь… но у печки приятнее… хоть и на полу… тепло по телу разливается… веки тяжелеют… благодать… славно поработал… придет хозяин – удивится… обрадуется… в доме тепло… как… как… как у печки…
– …спи крепко…
– …спи сладко…
– …мертвым сном…
– …спи…
…плита… потрескивает… дрова… топятся… то есть наоборот… топятся… дрова… а потрескивает… плита… нет… опять не так… хотя… какая разница… наслаждение… и так… неземное… с холода… к печи… к огню… к огню… вернется… хозяин… к огню…
– …скорей!..
– …все сюда!..
– …наконец-то!..
– …он наш!!!..
Блаженно улыбаясь, Иванушка стремительно и незаметно для себя стал соскальзывать, словно по обледеневшей крыше, из полусонного состояния, когда уже не разобрать, бодрствуешь ты на самом деле, или это тебе всего лишь снится, в настоящий, долгий и глубокий сон.
– …давайте…
– …уже…
– …начнем…
– …тихо!.. Еще несколько секунд…
– …скорее бы…
– …теперь ему никуда не деться… …как мило… всё обернулось… …как славно… …вернется… хозяин… …зайдет… в дом… …а тут печка… …огонь… …тепло… …светло… …чурки… …валяются… …кругом… …лужа… в сенях… …обломки… в луже… …осколки… …обрывки… …сажа… Печку заново белить нужно… Пол разрублен… Дверь треснула… Лампа разбилась. Отчего-то. Масло вытекло.
С каждой новой мыслью о произведенном в пылу колки дров погроме в сенях и кавардаке в горнице густое, непроницаемое туманное облако сна беспомощно съеживалось, редело, растворялось и сгорало, как при свете летнего солнца. А царевич начинал медленно сгорать от стыда.
Короб придавило шайкой, которая после прямого попадания тюльки стала больше похожей на лейку.
На что стала похожа лейка, после того, как он на нее наступил, было лучше не упоминать. Лопата продырявила решето. Решето наделось на хомут. Хомут лежит в луже маслянистой и подозрительно пахнущей воды. Вода пропитывает веник и пучки лекарственных трав. Травы…
Травы после такого обращения, наверняка, пригодны только для приготовления отравы, подавленно признал полное и безоговорочное поражение Иванушка и растерял остатки сна.
– …спи, спи, спи, спи!!!.. – сколько угодно могли надрываться наперебой в панике загадочные голоса. Он их не слышал.
Растирая кулаками затекшую спину, лукоморец, кряхтя, поднялся с пригретого места, и с решительностью сильномогучего витязя, идущего на смертный бой, отправился восстанавливать конституционный порядок в лежащих в руинах сенях.
– НЕ-Е-Е-Е-Е-Е-Е-ЕТ!!!!!!!..
На то, чтобы навести хоть какое-то подобие порядка, ушло больше времени, чем он предполагал.
Не обращая внимания на визгливые голоса, вплетающиеся в завывания ветра на улице, царевич подметал, отскребал, мыл, чистил, тер, отковыривал и драил, не взирая на свистящие, как пули у виска, мгновения, минуты и часы. Прогорели дрова в печи. Вытянуло в трубу сначала угар, а потом и тепло. Почернели угольки. Слежалась воздушная зола.
И только когда, отскребая мечом въевшееся пятно неизвестной этиологии, он прорубил насквозь пол, Иванушка остановился, утер пот со лба и обвел критическим взором многострадальные сени.
Если бы ему захотелось выбросить или вычистить из них еще хоть что-нибудь, то пришлось бы отдирать доски настила, снимать с петель двери и разбирать избу по бревнышку. Интересно, это можно отнести в категорию «чисто»?
Подобрав отрубленный кусок доски, он распахнул дверь и недрогнувшей рукой выбросил его в пасть пурге во двор, стараясь не думать о том, что найдет там хозяин, когда начнет разгребать сугробы, и что при этом скажет. И сколько раз.
К его вялому удивлению, буря мглою небо крыла, вихри снежные крутя, уже без прежнего энтузиазма, а тьма, вместо угольно-черного колера дымохода, отчего-то приобрела цвет застиранных портянок.
Утро скоро, рассеянно подумал Иван, и вдруг впервые по-настоящему ощутил, как же он всё-таки устал, и что если сию секунду он не пристроится где-нибудь, где на него не наступит пришедший спозаранку хозяин, то упадет и заснет прямо там, где стоит.
– …спать…спать…спать… – запели вкрадчиво и сладко пропавшие было в шуме и грохоте наведения нового порядка голоса. – …растопи печку и спатеньки…баю-баюшки-баю…ложись уже хоть где-нибудь…разожги огонь…быстрей, быстрей, быстрей, быстрей…и спать…спать…спать…
Медленно и неуклюже, словно знаменитый утюг из города Чугуева вверх по реке, проплыла и утонула в глубинах бессознательного одна-единственная оставшаяся бодрствовать мысль. «Замечательная идея…Обе из них…Или все три?..»
Неуклюже, но без потерь расколов пару чурбаков прямо в горнице, царевич под умильное пение загадочных доброжелателей засунул их в плиту, использовал щепу на растопку и в изнеможении опустился рядом с полуоткрытой в радостно заскакавшее пламя дверцей.
– …закрывай глаза…живой…спи…засыпай…огонь горит…время идет… но теперь всё будет хорошо… – плотоядно нашептывали уже прямо на ухо таинственные голоса.
Перед глазами Иванушки всё закачалось, закружилось в медленном вальсе и стало куда-то уплывать… …спи…спи…спи… Веки под тяжестью земного притяжения опустились – не поднять… …спи…спи…спи…живой…пока… Голова будто наполнилась войлоком… …спать… Спать… спать… спать… …ты будешь наш…
Черные бесформенные тени сгрудились, собрались вокруг обмякшей фигуры, и напряженно замерли в ожидании момента, когда обессиленный усталостью и бессонницей живой окончательно и навеки соскользнет в мир снов и сновидений. В их мир. Полцарства за поспать… Хоро…шо… Спа…ть…
Мир померк, потускнел и стал растворяться вокруг него, как кусок рафинада в кипятке.
Иван с необъяснимым облегчением почувствовал, что тоже растворяется, исчезает и вливается в окружающее его приветливое многоголосое пространство, с жадным нетерпением ожидающее встречу с ним. Теперь… всё будет… хорошо… …живой сдался!.. С…с…па… …теперь он наш… Теперь… он… наш… …наш, наш, наш, наш!!!.. Да наш… наш… Или… ваш… Или… еще… чей… …он наш!!!.. А он… это… кто?.. Кто-то… тут есть… разве… кроме меня?.. С легким… паром… Нет… С добрым… ночем… Нет… С спокойным… утром… Нет… Как-то… по-другому?.. С… с… сдраствуйте… вот как… Мы… знакомы… Вы – наш… А я… я… Чей я?..
Царевич моргнул, не открывая глаз, и непонимающе нахмурился: что-то здесь было не так.
Усилием воли, которого Серафиме хватило бы, чтобы навеки отказаться от бананов в шоколаде, он остановил дезинтеграцию времени-пространства-вещества в одной отдельно взятой голове, стиснул зубы, кулаки, сосредоточился, и в мозгу его медленно сгустились, оформились и выкристаллизовались два слова. Два очень важных волшебных слова. Кто?.. я?..
Потом слова, будто прорвало незримую плотину, сначала по капле, а потом струйкой, ручейком, потоком хлынули в сконфуженное и испуганное сознание. Что… происходит?.. И… что это… значит?.. И кто это… всё время… бормочет?.. И почему вдруг стало… так темно… холодно… и жутко?.. И отчего запахло дымом… гарью… тленом?..
Все чувства и инстинкты Иванушки, до сих пор то ли занятые чем-то другим, более развлекательным, то ли убаюканные коварными голосами, внезапно встрепенулись, отряхнулись, спохватились и завопили наперебой, заглушая друг друга. Содержания послания царевич так и не понял. Но понял смысл. И содрогнулся. Как же он раньше не заметил, не понял, не ощутил?!.. Надо бежать отсюда, бежать срочно, пока не поздно!..
И, не раздумывая больше ни мгновения и разбирая дороги, он рванулся вперед, к двери, как не бегал никогда в своей жизни… То есть, рванулся бы, если бы смог.
Несыти не отпускали своих жертв так легко. Вернее, если быть точными, они не отпускали их никак.
И Иванушка, не разлепляя век и не выпуская светильника из сведенных пальцев, повалился на пол и сделал попытку ползти.
Поползновение его не прошло незамеченным: приумолкшие было в умиротворенном предвкушении голоса возвысились, словно дирижер их невидимого хора взмахнул палочкой, и зашлись от брызжущей яростью и отчаянием ненависти. …стой!!!.. …куда?!.. …живой!!!.. …он же должен спать!!!.. …мы ж захватили его!!!.. …спать!!!.. Последнее прозвучало как команда.
Команда, которой, к бескрайнему Ивановому изумлению, послушались его руки и ноги, и всё остальное тело, уронив озадаченную голову лбом об порог и даже не извинившись.
– Ой… – сказала голова и рефлекторно распахнула глаза.
Потеряна ли была Находкина восьмерка под пути, или прижата к полу забастовавшим туловищем, но взгляд его встретил лишь пронизывающий ледяной холод и густую чернильную тьму вокруг…
Которая плотоядно улыбнулась и любовно прильнула к поверженному лукоморцу. …спать…спать…спать…
Шепот мрака проник, казалось, в каждую пору, в каждую клеточку его тела, лишая воли, разума, свободы, и закружившаяся отчего-то голова бессильно склонилась на полустертый порог как на самую мягкую подушку. …спи… …нет… надо… надо… …спать… …нет… надо… бежать… бежать… скорей…
Но сама мысль о том, что он сейчас сможет не то, что бежать, но хотя бы ковылять спотыкающимся шагом подгулявшего инвалида казалась даже не смешной – нелепой. …спать…спать… Да… Спать… Спать…
Слов, что выпевались злыми голосами, было уже не разобрать: они слились в одну тяжелую, давящую, лишающую чувств и рассудка мелодию.
Удушливый, тошнотворный запах нежити, горящего дерева и еще чего-то, о чем Иван знать бы не захотел и за все сокровища Белого Света, усилился, загустел и медленно, но настырно принялся заполнять весь мир. Участок у порога, потом середину горницы, потом сени, после перетек под кровать, заливая короба и сундук, стал просачиваться через щели в окнах на улицу… Весь мир горит… Пускай… Надо спать… Пусть горит всё синим пламенем… Или желтым… Или красным… В полосочку… И Неумойная… И лес… И Постол… И… И… Сенька. В Постоле Сенька.
Иванушка ахнул, дернулся, вскочил – но задел коленом об порог и неуклюже повалился ничком – только искры из глаз посыпались, да в голове ржаво зазвенело, как в пустом баке, растворяя мысли, усыпляя, лишая воли… …ты не уйдешь… не уйдешь…не уйдешь… Я не уйду… Не уйду… Не… Сенька!.. Предупредить… Спасти… Сенька… Сенька… Сенька… Сенька…
И морщась от немыслимых усилий, мотая гудящей головой, в которой под бешеным натиском неистовствовавших голосов рассыпались в пыль, растворились, рассеялись все мысли, кроме одной, этой, самой главной, Иван снова выбросил вперед локти и потянул за ними непослушный корпус… …спать!!!.. немедленно!!!.. Он уронил голову на пол. Спать… Немедленно… Наконец-то… Как славно…
Жар горящего позади дома ударил во взмокшую спину раскаленным до бела молотом. Тепло… Спать… Спа…ть… …наш!!!..наш!!!..наш!!!.. Наш… наш… наш… да… Нет!.. Сенькин! Вперед. Сенька. Спасти.
Новый бросок подарил ему всего несколько сантиметров и многотонную, расплющивающую усталость, будто он только что обогнул ползком полсвета – ни шевельнуться, ни двинуться, ни вздохнуть… …усни…забудь…забудь…спи…забудь… Уснуть… Забыть… Забыть… Спать… Забыть… Что забыть? …Сеньку забудь… Сеньку?!.. Забыть?!.. Вперед! …идиотидиотидиотидиот!!!!!!.. ..сам дурак!!!..
Рывок… Не слушать голоса, отбросить их, отстранить, отгородиться, отшвырнуть, отмести, изгнать!.. …расслабься… Ха!.. Еще рывок…
Похоже, кто-то зловредный, пока он в последний раз растапливал плиту, удлинил сени метров на триста и всё еще трудится над этим проектом со скоростью десять метров в секунду… …нет конца… Нет конца… …не добраться… Не добраться… …не успеть… Не успеть… …не спастись… Не спасти… Нет, спасти!!! Да, да, да, да, да!!!..
Отвоевывая у бесконечного коридора сантиметр за сантиметром, Иванушка все полз, и полз, и полз, не видя конца и края, ни входа, ни выхода, но уже не мозгом, а всем существом своим чуя, что если он не выберется из этого проклятого дома… …не выберется…не выберется…не выберется… Дверь!.. Там же дверь!!!.. Дверь, открывающаяся вовнутрь… А вот это – конец. Дальше ползти не имеет смысла. Мне ее никогда не открыть…Всё напрасно… Прощай… Сенька…
Но голоса, вместо того, чтобы злорадствовать, отчего-то взвыли свирепо и отчаянно, и от неожиданности царевич, вместо того, чтобы остановиться и покорно отдаться на волю злой судьбы, как собирался еще полминуты назад, сделал еще один рывок вперед…
Если бы эпохи и эры назад внезапная усталость и сонливость, навеваемая теряющими терпение несытями, не одолела его, он бы, выбросив на улицу отрубленный нечаянно кусок пола, прикрыл бы дверь.
Если бы он прикрыл за собой дверь, ему бы пришлось сейчас тянуться к ручке, чтобы открыть ее.
В его состоянии это было всё равно, что тянуться к Мюхенвальду, или тянуться к звездам с намерением ухватить парочку… Но дверь осталась открытой.
И щека Иванушки, вдруг и сразу после последнего броска, вместо жесткой исцарапанной доски встретилась с жесткой царапающей снежной коркой. Улица!!! …улица!!!!!!!!.. Еще вперед, и еще…
Воздух перед ним внезапно будто загустел до консистенции свежеприготовленного цемента… …нет!!!!!!!!!.. Да, да, да, да… …не-е-е-е-е-е-е-ет!!!!!!!!!!!!!!!!.. Да!!!!!!!..
Уже не соображая, что – «да», и что – «нет», и зачем ему нужно срочно вперед и никуда больше, Иванушка стиснул зубы, уцепился провалившимися сквозь наст пальцами за неожиданно нащупанный под наметенным сугробом порог, и кинулся с головой в разверзшуюся перед ним сияющую первым солнечным лучом пропасть…
Лукоморец проснулся, потянулся, сладко зевнул, открыл глаза, и зевок его застыл на половине: над головой его, беззаботно подчеркивая полное отсутствие потолка, а также стен, окон и прочих архитектурных предрассудков, светило солнце. А вокруг однообразным чумазым пейзажем раскинулось пепелище, пронзаемое одинокими остовами чумазых печей.
– Ну, ничего себе, протопил печку… – потрясенно выдавил ошеломленный Иванушка, обводя жалобно расширившимися очами обугленный ландшафт. – Как же это я так?.. Что же это я так, а?.. Что ж теперь делать-то?.. Ой, я же не хотел… Я же нечаянно… А люди?..
И тут воспоминания о событиях прошлого вечера – и прошлого дня – вспыхнули и взорвались в памяти как вулкан в ночи. Огонь!.. Голоса!.. Смрад, заполняющий мир!.. Сенька!.. Сенька?.. Где… Сенька в безопасности. Должно быть. Ведь мне это всё приснилось?.. А пожарище?
И если эти… голоса… не пускали меня и хотели усыпить, то как я спасся? И зачем это им было нужно? И где весь тот снег, который намело за вчера? Растаял? Так сколько ж это я проспал?!.. А эти… голоса?.. Где они?
Иванушка отбросил рассуждения, сосредоточился и напряженно, не без дурных и болезненных предчувствий, прислушался к своим ощущениям: чувство необъяснимого панического ужаса, испытанное им вчера, так быстро не забывалось. Но нет.
Кроме чувства голода и изумления, других чувств у него на текущий момент не наблюдалось. Или?.. Что-то еще?.. Спокойствие?.. Умиротворенность?.. Безмятежность?.. Это после вчерашнего-то?!
Да как ей… ему… им… всем… не стыдно! Как обманчиво, оказывается, бывает первое впечатление! Странно это всё и непонятно… Нечисто, даже можно сказать. Находку бы сюда – она бы живо сообразила, что к чему. А я…
Всё еще не понимая, что произошло с ним, с домом и со всей деревней за ночь[68]68
Откровенно говоря, он не понимал еще несколько десятков или даже сотен вещей, но на текущий момент эти три возглавили список.
[Закрыть], царевич поднялся, отряхиваясь от пепла, пожал плечами, нашел удивленным взором в нескольких шагах от места своей ночевки волглый полушубок и ощетинившуюся слипшейся шерстью шапку. Чуть поодаль, завалившись под обгорелое бревно и почти неразличимый на фоне золы, лежал в черных ножнах черный меч.
Так и не в силах пока отыскать хоть какой-нибудь край, с которого можно было бы начать обдумывать происшедшее, Иван озадаченно покачал головой и с застывшим выражением хронического недоумения на лице принялся одеваться: несмотря на Находкин амулет и неожиданное солнышко месяц всё же был далеко не май.
Подпоясавшись, он нагнулся поднять оружие и вдруг заметил, что рядом с рукоятью, под головешкой и слоем гари что-то тускло блеснуло. Ноги?.. И руки?.. Или лапы?..
Иванушка протер о штаны замысловато изогнутый кусок желтого металла сантиметров в десять и всмотрелся, поворачивая его то так, то эдак. Всё-таки лапы. Верхние и нижние. И туловище. А в верхних – палочка… и молоток?..
В памяти моментально всплыл кусок золотой фигурки медведя, найденный Сенькой как-то раз в пещере, и герб в заброшенном доме, куда они залезли в день оглашения условий состязания претендентов. Резец и кайло.
Символы единения южной и северной части страны Костей – в лапах другого символа.
Сердце Иванушки взволновано забилось при этой мысли, а возможные последствия сей находки накинулись на него, как бездомный рой на чужие сени.
Если это – и вправду вторая половина царского герба с груди Мечеслава, то означать это могло только одно: он тут был! Его перенес сюда Костей, и спрятал, чтобы в Постоле не узнали, что брат царя жив! И потом узурпатор, или сам Мечеслав обронил оставшуюся часть… А если еще принять во внимание необыкновенное сходство Спири с портретом… или портрета со Спирей?.. короче, и то, и другое, равно как и эта фигурка, обнаруженная именно здесь, подтверждают Спирино законное право на престол!.. Или не подтверждают? Или подтверждают, но не очень? Или… или… Нет. Такие размышления лучше идут в компании друзей.
Одна голова – хорошо, да дура, или как там любил говаривать низложенный монарх Вондерланда? Значит, надо попробовать найти дорогу домой.
Но прежде – осмотреть всё вокруг: глядишь, еще что-нибудь полезное или интересное обнаружится.
К некоторому Иванову разочарованию ничего полезного и, тем более, интересного в сгоревшей деревне больше не нашлось.
Головешки, почерневшие камни фундаментов и кирпичи обрушившихся труб, клочья бурой шерсти, зацепившиеся за поваленный обгорелый забор, обломки, осколки и черепки неизвестного происхождения… Деревня не спешила расставаться со своими секретами.
Философски решив, что и одного секрета с него на сегодня достаточно, и жадничать нехорошо, Иванушка спрятал полмедведя в карман, задрал голову так, что шапка едва снова не отправилась в золу, уставился на солнце и принялся проверять географию логикой. Жулан сказал, что Неумойная расположена к северу от Постола. Значит, Постол расположен к югу от Неумойной. Солнце встает на востоке. Если сейчас утро, то восток – там, а Постол… Постол… Постол – там. Так. А если день?.. Если сейчас день, то солнце должно быть высоко. А оно сейчас высоко, или будет еще выше?
Ладно, предположим, что сейчас день. Тогда всё получается еще проще. Солнце тут, Неумойная тут, Постол – в той стороне. А… если вечер?.. Хотя, я бы до вечера вряд ли проспал бы… Или проспал бы? И еще вопрос: а это точно Неумойная?..
И говорил ли Жулан про эту деревню, или про настоящую Неумойную, в случае, если это – не она?.. Кхм…
Придя таким образом к неутешительному выводу, что теперь потерялась не одна деревня, а целых две, плюс столица, а заодно и он сам, царевич поступил просто: поднял воротник, затянул потуже пояс, лишая права голоса недовольно напомнивший о себе желудок и двинулся, куда глаза глядят.
Неизвестно, сколько бы проблуждал царевич по лесу в поисках Постола, настоящей Неумойной или, на худой конец, просто востока, встав правым боком к которому можно было бы определить и все остальные части света, но поисково-спасательная экспедиция в составе Серафимы, Макара, Фомы и Сойкана нашла его первой.
Вернее, если быть совсем точным, первым нашел его Сойканов пес Рык, впервые в своей охотничьей собачьей жизни выступающий в роли какого-нибудь избалованного потерявшимися туристами заграничного сенбернара.
С утра пораньше его разбудили, не покормив, как всегда перед охотой, сунули под нос кучу человеческих сменных шкур и, когда он нанюхался их до одури, сказали знакомое слово «искать».
Недолго подумав, Рык пришел к единственно логичному выводу: сегодня у них вечером в меню будет не заяц, не тетерев, и не кабан, а носитель этого запаха.
Подивившись странному выбору хозяина и его соплеменников, пес махнул хвостом, потому что не мог пожать плечами, сказал «гав», что означало «ну, раз вам так этого хочется, то, так и быть, отыщу, но есть будете его сами», и бодро затрусил вперед.
Дичь в этот раз попалась неуловимая: пришлось побегать целый день, носом то по ветру, то в землю, то к старым головешкам, то от них – мало ни одной собаке не покажется, устал, как бобик, но с Рыком не сравниться ни одному толстомордому сенбернару, это и ежу понятно.
Добыча нашлась под развесистым кустом шиповника, когда солнце уже клонилось к закату. Она сосредоточенно объедала переспелые ягоды с голых колючих веток и не заметила его приближение. Тут Рык задумался. Если бы это была белка, он бы загнал ее на дерево. Если бы заяц – погнал бы с лаем на хозяина.
Если б медведь – тьфу, тьфу, тьфу три раза через левое плечо! – то зашел бы с тылу, пока хозяин разбирался бы с передней частью. На кого больше похож этот? Применив метод исключения, пес остановился на медведе.
Хотя, стоило ему зарычать и клацнуть зубами у него за спиной, на дерево он взлетел не хуже белки.
А уж оттуда свалился прямо ему на шею и, презрев все правила поведения приличной добычи, принялся обнимать его и тискать, восторженно приговаривая «как я рад тебя видеть».
Кусаться при таком безудержном проявлении самой искренней симпатии показалось бестактным даже старому охотнику Рыку, и он попробовал сначала просто уворачиваться, а когда не вышло – заскулил жалобно, надеясь, что неуемная добыча намек поймет, отвяжется и поведет себя более предсказуемо.
Знал бы, что кончится тем, что на скулеж прибежит хозяин с охотниками, и все они уже в восемь рук наперебой кинутся обнимать и тискать по очереди то его, то выслеженную им добычу – потерпел бы лучше.
Правда, потом, когда они принялись кормить найденыша, половина запасов перепала ему, Рыку, и это примирило старого пса и с такой нелепой и неудачной охотой, и с беготней, от которой, того и глядишь, сам лапы под кустом оставишь, и с объятиями, от которых кости еще неделю трещать будут.
А хозяин с охотниками, окружив со всех сторон свою добычу, хоть она и не собиралась, по-видимому, убегать, отправились домой.
– …Это ж надо додуматься, ваше высочество, это ж надо сообразить головой-то пустой! – вытаращив глаза, словно не веря своим собственным словам, и для иллюстрации сказанного пристукивая костяшками пальцев по лбу, прочувствовано вещал Сойкан. – В Неумойную пойти!!!.. Это ж каким бол… большим простофилей, я хотел сказать… это ж каким олухом царя небесного надо быть, чтобы в Проклятую деревню по своей воле припереться!!!.. Прийтить, то бишь, звиняйте!.. Иванушка споткнулся о собственную ногу и остановился, как вкопанный.
– Проклятая деревня?!.. Та самая?! – потрясенно воззрился он на Серафиму.
– Угу, – смутно чувствуя за собой непонятную вину, кивнула она, но тут же принялась жарко оправдываться: – Да только откуда ж нам это было знать-то, что она и есть та самая Проклятая?! Олешка ведь и слова про то не проронил, морда бесстыжая!..
– Так, может, она еще цела была, когда он… того… с царем Костеем повстречался? – резонно предположил Макар.
– Хм… может… так-то… – по зрелому раздумью признала несправедливость обиды царевна.
– А Жулан этот ваш, – неожиданно вступил в разговор до сих пор молчавший Фома. – Он что, тоже пятьдесят лет назад умер и только вчера воскрес?
– Жулан?.. – в первый раз с тех пор, как расстались, вспомнил Иванушка своего загадочного проводника, и устыдился своего эгоизма. – С ним всё в порядке? Он вернулся? Прорвался через метель?
– Через какую метель? – непонимающе уставился на него Сойкан.
– Через вчерашнюю, – недоуменно хлопая белесыми ресницами, пояснил Иван, но по выражениям лиц друзей быстро догадался, что понятнее им отнюдь не стало. И любезно решил им помочь:
– Я имею в виду метель, которая только сегодня утром… кон…чи…лась… А где же снег?
– Какой снег? – на всякий случай оглянулся Макар.
– Слушай, друг милый, – ласково взяла его под локоток Серафима. – Перестань народ запутывать, и расскажи всё по порядку. Какая метель, какой снег, и – самое главное – куда делся этот твой Жулан.
– А тебе он зачем?
– Еще не решила, – со вздохом призналась Сенька, но недобрый блеск хищно прищуренных глаз явно ограничивал судьбу незадачливого проводника, попадись он ей под горячую руку, всего несколькими, но крайне неприятными вариантами.
– Сеня, ты не права, – поспешил вступиться за отсутствующего аборигена Иванушка. – Он, скорее всего, просто заблудился. Или неправильно нас понял. Ну не думаешь же ты, что он мог специально привести незнакомого человека, который ему ничего не сделал, в Проклятую деревню[69]69
Откровенно говоря, Иванушка не думал, что Жулан мог привести специально в Проклятую деревню даже хорошо знакомого человека, который ему много чего сделал. И, если быть уж совсем точным, то в таком поступке лукоморец не мог заподозрить вообще никого. Ну, разве, кроме самого царя Костея. И то исключительно после предъявления неопровержимых доказательств.
[Закрыть]!..
– А, кстати, отчего эту деревню Проклятой называют? – снова полюбопытствовал гулко разносящимся по лесу басом Фома. – Чего-то я не понял. Ну, побывали мы там, когда тебя искали. Сойкана, вон, пришлось чуть не на руках туда тащить – упирался, как бык перед бойней. Если бы вовремя не ухватили – сбег бы к веряве лысой, еще и его бы искать пришлось. Или нас. Ну, и пришли мы туда… Удручающее зрелище, конечно – пожарище и всё такое… Но ничего особенного.
– Ничего особенного?!.. – едва не хором возмущенно воскликнули царевич и охотник.
– Да до нас ни одна живая душа оттуда не возвращалась!
– Да… да… Да смотрите, что я там нашел!
– Где?!..
Все по очереди повертели в руках полмедведя, взвешивая, разглядывая в лучах заходящего солнца ювелирно проработанные детали, и качая головами.
– Ну, половина это от того, моего, – признала без колебаний Сенька. – Ну, и что? Это ничего не доказывает.
– Это доказывает, что брат Нафтанаила Злосчастного после той охоты, когда он погиб, был в Неумойном! – гордо выложил на всеобщее обозрение плоды умозаключений Иван. Всеобщее обозрение оказалось пристрастным и неблагоприятным.
– Это может доказывать, что кто-то из деревенских нашел эту половинку в пещере или рядом и принес домой, – осторожно предположил Макар.
– Или что обе половинки были найдены где-то в другом месте, а кто-то потом потерял первую в пещере, а вторую – в деревне, – развила его мысль царевна.
– Или что золотого медведя потерял вовсе не тот царский брат, которого вы ищите, а кто-то раньше. Может, за сто лет до него. Или за триста, – пришла свежая идея на ум Сойкану.
– Или еще кучу разных вещей, – подытожил дискуссию, больше напоминающую разгром, Фома. – Но пока мы не найдем что-то, на чем ясным языком написано, что Мечеслав – это и есть наш Спиря, никто нам не поверит. Я бы на их месте не поверил.
– Да ты и на своем не веришь, – обиженно буркнул Иванушка, спрятал половинку вместе с потухшими надеждами обратно в карман, и ускорил шаг.
– А вот тут ты прав, – вздохнула Серафима и, в упор игнорируя слезливую жалобу пробегавших целый день по бездорожью ног, последовала его примеру. – Завтра у нас третье испытание с утра, так что в городе до ночи надо быть – кровь из носу…
* * *
Утро трудного дня третьего испытания изобретательности, предприимчивости и воли к победе оставшихся претендентов началось для наученных горьким опытом организаторов задолго до рассвета.
Когда сонное солнце, потягиваясь и позевывая в своей перине из синих туч, еще только переворачивалось с боку на бок и раздумывало, стоит вообще сегодня появляться на небосклоне, гвардейцы, стражники, пожарные и охотники, призванные по такому случаю из своих лесов, уже оцепляли подходы и подъезды к трибуне для важных персон и к зоне соревнования.
Центр площади – размером двести метров на пятьдесят – был еще со вчерашнего дня огорожен невысоким, но крепким заборчиком. В дальних его концах плотники устроили небольшие воротца шириной метра в полтора. Еще один забор – необъяснимый и загадочный – делил выгороженный пятачок вдоль ровно напополам, своим существованием нарушая гармонию ровного пространства и порождая среди возбужденных горожан и гостей столицы самые невероятный слухи о роде развлечения, для которого потребовалось так странно перегораживать абсолютно нормальную площадь.
Как бы ни роптали оторванные от просмотра цветных широкоформатных снов служивые люди, при свете факелов занимающие, поеживаясь, свои позиции, благородное их возмущение перестраховщиками из Лукоморья пропало без следа, когда первые зрители предстоящего представления начали появляться на Дворцовой площади всего на несколько минут позже них.
Вторые прибыли, когда живой коридор к стратегически важным пунктам был почти готов.
Третьи пришли сразу с восходом и заняли узкую кромку площади вдоль дворцов – больше места им не оставалось.
Через два часа, когда пепельный предутренний воздух сначала порозовел, а потом стал голубовато-прозрачным, с трех улиц, впадающих в площадь, почти одновременно грянули фанфары, заколотились барабаны, и кортежи трех оставшихся претендентов на престол страны стали неспешно-торжественно вливаться в так предусмотрительно оставленные проходы.
По Господской же улице, без всякой помпы, шума и грома, кто верхом, а кто пешком, на площадь испытаний в это же время прибыло жюри.
Появление каждой из четырех партий было встречено радостным топотом подмороженных ног о холодный булыжник и ликующими криками.
В отличие от моментально приосанившихся и кинувшихся намахивать руками в окна карет претендентов, Сенька иллюзий на предмет этих возгласов не питала: какими бы мыслями ни тешили воспаленное самолюбие костейские дворяне, народ приветствовал не желающих променять меховую шапку на железную, а окончание многочасового ожидания и подмороженной скуки.
