Текст книги "День Медведя"
Автор книги: Светлана Багдерина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)
Чинно и благородно претенденты с супругами и ближайшими придворными рассаживались в первых трех рядах вип-трибуны, в порядке выступления.
Первый ряд занял барон Дрягва с супругой и десятком разряженных в его цвета придворных, второй ряд был оккупирован бароном Карбураном с таким же сопровождением, третий – графом Бренделем и меланхолично погруженной в себя вдовствующей баронессой Жермон. Четвертый, пятый и шестой ряды отошли в полное и безоговорочное распоряжение кабинету министров и Ивану с Серафимой.
– Ну, что, уже десять часов. Вроде все пришли? – окинула цепким взглядом притихшую трибуну и забитую людьми площадь царевна. – Можно начинать?
– Д-да. П-пожалуй, – нервно сглотнул Иванушка, поднялся с пригретого было места, сухо откашлялся и стал зачитывать наизусть и с выражением придуманную за время вчерашних одиноких блужданий по лесу вступительную речь. Потом речь основную. Потом завершающую. Потом наступила очередь Дрягвы.
– Вань, – слегка склонила набок голову Сенька и сочувственно заглянула в глаза хмуро усевшемуся на безнадежно остывшее сиденье супруга.
– М-м?.. – рассеянно отозвался тот, всё еще глядя куда-то внутрь себя. Она ткнулась холодным носом в ухо супруга и прошептала:
– Ты никогда не замечал за собой, что похож на ракушку?
– Что?!.. – вытаращился в изумлении царевич.
– А вот сейчас – на рака, – невольно ухмыльнулась она.
– Сень, твои шуточки…
– Во-первых, с моими шуточками всё нормально, – твердо сообщила царевна супругу. – А во-вторых, знаешь, почему ты напомнил мне ракушку? Я читала, что, когда в нее попадает мусор, она раздражается и начинает покрывать ее перламутром. И чем больше мусоринка, тем больше перламутра наматывает на нее ракушка, чтобы та ей не мешала. Вот так и ты. Чем больше тебя раздражает что-то, чего ты не хочешь признать, тем больше ты придумываешь разных слов, чтобы убедить себя и других в обратном. Но и у тебя, и у раковины под гладким блестящим слоем всё равно в серединке остается колючий, чужой сор. Иванушка понурился.
– Это… так всем заметно?..
– Всем – не знаю. А мне заметно, – сочувственно сжала его руку Сенька.
– Но мы ведь должны этим заниматься… Чтобы всем было хорошо… У нас ведь нет выбора, правда? – уныло прошептал он.
– Ты про этих трех? – снова усмехнулась она. – Действительно нет. Да и когда четверо было, всё равно не было.
– Да нет, я… про вообще… Царь в стране должен быть…а никому ведь не докажешь, что Спиридон…
– Тс-с-с! – торопливо прихлопнула ладошкой его рот царевна. – С ума сошел!.. Не здесь же!.. А тем временем речь барона Силезеня приближалась к концу.
– …чего жаждала всегда душа народа? Народных песен! И сегодня полувековые ваши грезы и чаяния, наконец, сбудутся. Ведь чудесная встреча с прекрасным ожидает вас с минуты на минуту. Незабываемые впечатления от необычных, новых ощущений после краткого свиданья с глубоким возвышенным искусством, выкристаллизовавшемся из глубины седых веков, будут переполнять вас долгие дни, и заставят томиться в стремлении вновь испытать прекрасную встречу с чудесным! А теперь внимайте: Лунь Баян собственной персоной!
Сложив пергамент с речью, барон сделал широкий жест рукой, довольный собой, и сел на скамью в объятья волчьей шубы и щебечущей от восторга супруги.
Народ же, то ли напряженно переваривая только что услышанное, то ли в благоговейном ожидании чудесной встречи с прекрасным[70]70
Или прекрасной с чудесным?
[Закрыть], затих. Было лишь слышно, как где-то вдалеке, на городской управой, каркают кто в лес, кто по дрова, на триста тридцать три голоса чуждые глубокому возвышенному искусству вороны.
И вот – о дивное мгновенье! – воротца слева распахнулись, и на площадь выбежал слуга со скамьей в руках. Следом за ним, положив одну руку на плечо мальчонке лет семи, величественно шествовал высокий седовласый старик в белом расстегнутом полушубке и с гуслями подмышкой.
Если бы кто-нибудь из присутствующих задумал вместо того, чтобы внимать музыке, заняться живописью, то искать иного воплощения архетипа сказителя им бы и голову не пришло. Высокий, суровый, с развевающимися на ветру длинными белыми волосами и бородой, слегка близорукий[71]71
Да, в жизни нет месту совершенству. Слепоту мастерам кисточки и карандаша придется изображать самостоятельно.
[Закрыть] жилистый старик мог позировать сотням живописцев, задумавшим увековечить в масле, акварели или пастели свою идею музыканта из народа.
Суетливо выровняв скамейку на округлых булыжниках, слуга так же торопливо удалился, прихватив мальчика, но оставив певца – один на один с притаившейся за заборчиком аудиторией.
Лунь невозмутимо поклонился на все четыре стороны, сел, не забыв подогнуть под себя белую меховую полу, и без дальнейших задержек и вступлений тронул струны.
– Это что-то из «Лебединого озера», – с видом знатока заявила баронесса Карбуран после первых трех аккордов.
– Сольфеджио, – уточнил граф Брендель.
– Арпеджио, – снисходительно покосился на оппонента Дрягва.
– Адажио, – внесла ясность бабушка Удава.
– Аллерго, – полуприкрыв глаза, прошептала восторженным басом графиня Тигресса.
– Стаккато си бекар, – ухмыльнулась в кулак Сенька.
– Ты это серьезно говоришь?
– А разве я когда-то что-то несерьезно говорила?
– Н-ну…
– Божественно, божественно!
– Великолепно!
– А петь он когда будет?
– Кабанан, молчите, это же балет, его не поют!..
– А что его делают?
– Танцуют!
– А когда он будет?.. И тут странная музыка оборвалась. Сказитель откашлялся.
– Ну, вот… Настроил, вроде…
На вип-трибуне воцарилась неестественная тишина, нарушаемая лишь чьим-то сдавленным в кулаке, но так полностью и не задушенным смехом.
Старик нахмурился, прислушался, явно не понимая такой необычной реакции на самую обычную процедуру, но пояснений, естественно, запрашивать не стал.
– Песнь о битве сильномогучего богатыря Лосины Ершеевича с поганым ханом караканским Чичибаем Маметовичем. Внемлите! – звучным густым голосом объявил Лунь, и слушатели притихли и приготовились внимать.
– Обожаю народные былины про битвы и подвиги! Это так увлекательно, аж дух захватывает! – дрожа от нетерпения, прошептал на ухо супруге Иванушка и впился восхищенным взором в певца. – Словно сам всё переживаешь!..
– Угу, – рассеянно согласилась с ним Серафима, подняла воротник и засунула руки в рукава: по-видимому, тоже приготовилась внимать, а заодно и переживать.
Старик размашисто ударил по струнам, и площадь окатили захватывающие внимание и воображение, неслыханные доселе в стольном городе Постоле звуки.
Ай-да не ой-да, да ой-да не ай-да,
Ой-дари-дари-дари-дари-дари-да-а…
Ой, как взошло да солнце да красное,
Ой-дари-дари-дари-дари-дари-да-а…
Ай-да не ой-да, да ой-да не ай-да,
Ой-дари-дари-дари-дари-дари-да-а…
Ой, озарило да землю да сонную,
Ой-дари-дари-дари-дари-дари-да-а…
Ай-да не ой-да, да ой-да не ай-да,
Ой-дари-дари-дари-дари-дари-да-а…
Ой, да вставал богатырь да с постелюшки,
Ой-дари-дари-дари-дари-дари-да-а…
Ай-да не ой-да, да ой-да не ай-да,
Ой-дари-дари-дари-дари-дари-да-а…
Завороженные ритмом, люди начали, сами того не замечая, притопывать в такт подмерзающими от долгого стояния на месте ногами, превращая древнюю народную балладу в очень медленный, хоть и еще более всенародный, степ.
…Ой, да натягивал на ножку да левую,
Ой-дари-дари-дари-дари-дари-да-а…
Ай-да не ой-да, да ой-да не ай-да,
Ой-дари-дари-дари-дари-дари-да-а…
Ой, сапожок да из шкуры драконища,
Ой-дари-дари-дари-дари-дари-да-а…
Ай-да не ой-да, да ой-да не ай-да,
Ой-дари-дари-дари-дари-дари-да-а…
Ой, да натягивал на ножку да правую,
Ой-дари-дари-дари-дари-дари-да-а…
Ай-да не ой-да, да ой-да не ай-да,
Ой-дари-дари-дари-дари-дари-да-а…
Приблизительно минут через двадцать Лунь благополучно миновал оба сапога, рубаху, кольчугу, наручи, шлем, плащ, платок любимой девушки, на который ушло не меньше пятнадцати куплетов, меч, и добрался до левой перчатки.
К этому времени вип-трибуна уже дрожала и покачивалась от коллективных притопываний и подпеваний[72]72
В самых тяжелых случаях – подвываний.
[Закрыть] в унисон каждому «ой-дари-дари-дари-дари-дари-да-а…», и белесый парок вился перед приобретшими слегка отстраненное выражение лицами официальных лиц.
Простая публика реагировала так же.
Когда герой поднял с сырой матери-земли щит, аудитория встрепенулась и радостно выдохнула: вот сейчас начнется самое интересное!.. Ха, как сказало бы ее лукоморское высочество.
Старик, не отводя взгляда со струн и не переводя дыхания, плавно перешел ко второй части своего музыкального урока истории:
Ай-да не ой-да, да ой-да не ай-да,
Ой-дари-дари-дари-дари-дари-да-а…
Ой, как взошло да солнце да красное,
Ой-дари-дари-дари-дари-дари-да-а…
Ай-да не ой-да, да ой-да не ай-да,
Ой-дари-дари-дари-дари-дари-да-а…
Ой, озарило да землю да сонную,
Ой-дари-дари-дари-дари-дари-да-а…
Ай-да не ой-да, да ой-да не ай-да,
Ой-дари-дари-дари-дари-дари-да-а…
Ой, да вставал хан поганый с постелюшки,
Ой-дари-дари-дари-дари-дари-да-а…
Ай-да не ой-да, да ой-да не ай-да,
Ой-дари-дари-дари-дари-дари-да-а…
Серафима никогда не думала, что снаряжение обычного поганого караканского хана может состоять из такого количества предметов, которые, к тому же, надо в соответствующем порядке надеть, натянуть, напялить, намотать и нахлобучить.
«Ай-да не ой-да, да ой-да не ай-да, ой-дари-дари-дари-дари-дари-да-а…» – тянул Лунь, и она ему вторила, уже не столько смущенно, сколько рефлекторно прикрывая рот руками: «А-а-а-а-а…».
– Сеня, прекрати зевать, – с укоризной попенял ей, оторвав мутный расфокусированный взор от медленно входящего в раж народного артиста, супруг. – Ты подаешь… а-а-а-а… дурной пример…
– А сам-то, – обиделась Серафима, откинулась поудобнее на спинку кресла, принесенного предусмотрительными членами жюри из управы, и прикрыла глаза. Лицо ее тут же расслабилось и приняло безмятежно-блаженное выражение.
– Сеня, что ты делаешь!!! – шепотом ужаснулся Иван.
– Слушаю, – чужим потусторонним голосом отозвалась она. – Чтобы получить максимальное удовольствие от… а-а-а-а-а… музыки… надо перекрыть доступ зрительным ощущениям… И тогда можно будет наслаждаться чистым искусством в чистом… а-а-а… виде…
– Понял, – грустно вздохнул Иванушка и, мужественно подавив зевок, туманным от подступающего сна взором тупо уставился на сказителя. – Только храпеть не вздумай… пожалуйста… Но Сенька его уже не слышала. Счастливая…
Ну, конечно, мы ж вчера во сколько вернулись? Даже во дворец не пошли – так уходились… за полночь уж, поди, было изрядно… Поспали всего часов несколько… если не минут… разве ж можно ее винить… никто и не заметит… наверное… справа Медьведка сидит… у него плечи… широкие… и сам он… такой же… слева от меня… Комяк… с животом… хорошим… ничего не видно… а слева я… сижу… я… слева… сижу… от кого-то… сижу… я… Не спать!!!
Иван сердито ущипнул себя за руку, вполголоса ойкнул и виновато огляделся – не заметил ли кто его минутной слабости. Слабости его никто не заметил. Спящие вообще очень редко что замечают.
Слева от него, колыхая хорошим, всё загораживающим животом, посапывал Комяк. Справа от Сеньки выводил рулады носом Медьведка. Впереди безжизненно уронили головы на плечи друг друга Воробейник и Коротча.
Оглянуться назад Иванушка побоялся, а вместо этого перевел взгляд на аудиторию, поднявшуюся сплошь да рядом в пять, а кто и в четыре утра, чтобы занять места получше. Видели ли вы когда-нибудь хоть одного зомби? А несколько тысяч, причем собравшихся в одном месте? Теперь лукоморец мог с легкостью их представить.
Как в ступоре, сбивчиво притопывая и не в такт подвывая, толпа зрителей ходила неровными волнами новообразовавшегося Сонного моря, словно настоящее имя певца было не Лунь Баян, а Кот Баюн.
Иванушка почувствовал, как щеки его медленно, но верно покрываются жаркой краской. Именитый гусляр старается, поет для нас, а мы… Как стыдно, как стыдно… А-а-а-а… А, кстати, он ведь еще поет?..
…Ай-да не ой-да, да ой-да не ай-да,
Ой-дари-дари-дари-дари-дари-да-а…
Ой, как зашло да солнце да красное,
Ой-дари-дари-дари-дари-дари-да-а…
Ай-да не ой-да, да ой-да не ай-да,
Ой-дари-дари-дари-дари-дари-да-а…
Ой, да затмило да поле да бранное
Ой-дари-дари-дари-дари-дари-да-а…
Ай-да не ой-да, да ой-да не ай-да,
Ой-дари-дари-дари-дари-дари-да-а…
Ой, поле бранное, да окаянное,
Ой-дари-дари-дари-дари-дари-да-а…
Ой-дари-дари-дари-дари-дари-да-а!..
Пальцы старика пробежались в последний раз по струнам и белыми птицами взлетели и картинно замерли на уровне подбородка.
Аудитория перестала раскачиваться и застыла в неуверенности: засыпать ли ей теперь окончательно, или всё же придется просыпаться?
Старик недовольно сдвинул лохматые брови и недовольно зыркнул в сторону трибуны, потом на слушателей перед собой.
– И чего молчите?
– А из чего у него сапоги-то были пошиты, говоришь? – выкрикнула замотанная до бровей то ли в кружевную шаль, то ли в недоеденный молью платок, бабка из первого ряда – скорее чтобы угодить артисту, чем из настоящего любопытства.
– Что?.. – оторопело опустил руки и вытянул шею Лунь. По огорошенному его виду было понятно, что ждал он явно не этого.
– Обувка, говорю, из какой кожи у богатыря стачана была? Хром знаем, юфть знаем, кирзу знаем… – начала методично загибать пальцы неугомонная старушка.
– Кирзу?.. – растеряно повторил певец. Иван понял, что надо спасать положение.
– Браво, браво! – неистово захлопал он в ладоши, умудряясь одновременно пнуть Коротчу, ткнуть Воробейника и лягнуть супружницу. – Бра-во!.. Бра-во!.. Бра-во!..
– Чего?
– Уже?
– Ай-ай! Ай-ай!
– Я те попинаю любимую жену…
– Из-ви-ни!.. То есть, бра-во!.. бра-во!.. Кри-чи! Те-все!
– Бра-во!.. – нестройным, но рьяным хором под аккомпанемент такого же качества аплодисментов поддержали его выведенные из состояния ступора министры.
– Молодец! Молодец!.. – подхватили мальчишки на карнизах.
– Ура!.. – заорала стража.
– Постарался!.. – выкрикивали разрумянившиеся тетки в первых рядах.
– Ну, мастер!.. – одобрил откуда-то с галерки густой бас.
Не зная, что положено кричать в таких случаях, люди стали выкликать, что Бог на душу положит. Но один, другой, третий костей, глядя на усердствующую трибуну, стали тоже бить в ладоши, и через полминуты рукоплескания, в значительной мере усиленные смутным чувством вины, гремели над площадью, заглушая разнобой народных пожеланий и комментариев.
– Бра-во! Бра-во! – в двадцать пять глоток скандировало просвещенное жюри, намекая добрым горожанам, что неплохо бы выучить нужные слова.
– Бравый!.. – на лету подхватил один за другим и грянул в тысячи глоток сообразительный народ. – Бра-вый!..
Довольный Лунь скромно поклонился, не вставая с места, потер озябшие руки, на минуту задумался, разглядывая небеса, и снова коснулся струн.
– Повеселее чего-нибудь!.. – выкрикнула какая-то простая душа из народа перед тем, как над импровизированной концертной площадкой вновь зависла тишина.
– Да уж неплохо бы, – пробормотал Комяк.
– Глас народа – глас Божий, – донесся до Иванушки справа сонный голос.
Но певец принципиально не стал отступать от согласованного с меценатом репертуара.
– Лирическая народная песня «Уж сама ли я по воду да пойду». Музыка народная. Слова народные, – торжественно объявил Лунь.
Аудитория, подумав и не найдя толкования непонятному слову, характеризующему предстоящую песню, отчего-то решила, что желание ее будет исполнено, и разразилась спорадическими благодарными хлопками.
– Щас споет, – донеслось тоскливое предположение справа, сопровождающееся звуком, похожим на спрятанный в рукаве зевок. И музыкант не обманул ожиданий.
Ой да ли, ай да, ой да ли, ай да,
Наша река глубока-широка да.
Ой, глубока да, ой, широка да,
Ой да ли, ай да, ой да ли, ай да.
Ой да ли, ай да, ой да ли, ай да,
Серая утица да к бережку плывет да.
Ой да, утица, ой да, плывет да,
Ой да ли, ай да, ой да ли, ай да…
К тому моменту, когда Лунь дошел до обещанного похода за водой, прошло не менее получаса, за которые аудитория имела неповторимую возможность ознакомиться с флорой и фауной вышеуказанной реки. Кроме серых утиц, оказывается, по ней еще плавали сизые селезни, рыжие гуси с желтыми гусынями, и белые лебеди с белыми же лебедками[73]73
В отдельных куплетах, естественно.
[Закрыть]. Над рекой летали синие чайки со своими чайниками, черные скопы со своими скопцами, стрекозы со стрекозлами, и бабочки с бабами. Под поверхностью обитали счастливыми семейными парами серебряные уклейки, полосатые окуни, зеркальные карпы и пучеглазые раки.
С крайней неохотой Лунь – похоже, завзятый рыболов и охотник – оторвался от перечисления под нескончаемые «ой да» и «ай да» животного мира глубокой-широкой речки и перешел к изложению размышлений неизвестной девушки, стоит ли ей идти за этой самой водой в такую даль, когда вот-вот должен завалиться в гости ее милый.
Кончилось всё тем, что милый в гости всё-таки пришел, и пошли они за водой уже вместе, что было, с одной стороны, практично – ведь принесут-то они воды в два раза больше[74]74
Если, конечно, вспомнят, зачем ходили.
[Закрыть], но с точки зрения гигиены и охраны здоровья абсолютно неприемлемо: столь густо населенный водоплавающей птицей водоем лучше ей было бы и оставить.
Впрочем, такие глубокие выводы делать под конец песни был уже мало кто в состоянии: снотворное действие баллады о Лосе Ершеевиче было усилено и продолжено на совесть.
Первым, кто крикнул «браво», в этот раз оказался Коротча, которому, совершено случайно, с последним аккордом песни на плечо упала голова самого стойкого слушателя – Хвилина.
Выкрик его подхватили и поддержали сначала выведенные из состояния медитативной дремы министры, а за ними и встрепенувшаяся, спохватившаяся толпа – правда, с меньшим апломбом по сравнению с прошлым разом. Лунь сделал вид, что не заметил и не обиделся.
Третья песня повествовала о дальних странствиях. А конкретно – о нелегком пути костейского торгового каравана за три пустыни, за три моря, в Вамаяси, Узамбар и Бхайпур, и включала долгий перечень экспортируемого и импортируемого товара и даже расценок на местных базарах.
Сильная ее сторона была в том, что она могла послужить неплохим учебником начинающим купцам по основам международных коммерческих отношений.
Слабая ее сторона заключалась в этом же. Ибо чтение учебника нараспев под гусельные переборы могла произвести на неподготовленного слушателя только один, зато вполне предсказуемый эффект.
Через час, по окончании песни единственный не погрузившийся в ступор член жюри и, не исключено, что и всей аудитории – министр коммерции Барсюк – отбросил грифель и записную книжку, приподнялся с места и завопил «еще раз!», что было мочи.
– «Еще раз» на языке искусства будет «бис», – любезно подсказал ему Иванушка.
– Бис!!! – быстро поправился купец. – Бис!!! Про сколько давать на лапу смотрителю Субботнего рынка столицы Вамаяси – как ее там – бис, и расписание переправы через Сейберский залив тоже бис, можно два раза! И пой помедленнее – я записываю!..
Впрочем, непартикулярная реакция простодушного купчины была быстро заглушена более традиционными аплодисментами и разнобоем пожеланий и эпитетов из толпы – чуднОе иноземное слово, не успев укорениться, к концу третьего часа напрочь забылось.
Певец невозмутимо принял причитающиеся ему почести, поклонился на все четыре стороны, и чинно прошествовал вдоль загадочного забора к услужливо распахнутым в конце импровизированной концертной площадки воротцам навстречу тупо протирающему глаза мальчишке-поводырю. Следом за ним уже бежал со скамейкой слуга. Третье испытание барона Дрягвы было завершено.
Иванушка спохватился и, вспомнив протокол, вскочил на ноги, сконфужено подавил предательский зевок, и во всеуслышание объявил:
– А сейчас его превосходительство барон Карбуран представит на суд уважаемого жюри и народа, что он приготовил для развлечения и досуга добрых граждан страны Костей!
Принявшее низкий старт при первых словах вступительной речи, одновременно с последними словами царевича его превосходительство возбужденно сорвалось с места и заторопилось вниз, гулко топоча подкованными сапогами по деревянным лесенкам и приводя всю шаткую конструкцию в наводящее на недобрые мысли движение.
– А он чем нас развлекать будет? – вопросительно глянул на лукоморца Комяк.
– Оказывается, я пение не люблю… – смущенно пожал плечами Коротча.
– Еще одного сказителя с тренькой я тоже не перенесу, – жалобно поддержал его Воробейник.
– А забор вдоль площади это он ставил, или его светлость Брендель? – спросил Щеглик.
– Вообще-то он.
– А зачем?
– Ну… может, он скоморохов пригласил… или… укротителей зверей… – несмело предположил программу следующего испытания Иван. – Или акробатов…
– На заборе? – уточнил Щеглик.
– Да чего гадать – сейчас всё скажут, – Комяк кивнул в сторону добравшегося до середины площади и вставшего в позу оратора барона.
– Он, часом, не петь собрался? – опасливо поинтересовался Медьведка.
– Сдается мне, что так легко в это раз мы не отделаемся, – пробормотала Сенька.
Барон Карбуран с видом человека, над которым когда-то жестоко пошутили, сказав, что он обладает животным магнетизмом, обвел хищно прищуренным взглядом застывших в ожидании второй серии на вип-трибуне дам и величественно выкатил грудь колесом[75]75
Серафима знала о животном магнетизме всё. Со школьной скамьи. Они с наставником даже опыты в этом направлении после уроков проводили. Это было очень просто. Надо было всего лишь взять эбонитовую палочку и потереть ее о кошку.
[Закрыть].
Колесико получилось так себе, как от детского самоката, но барона это не смутило. Он подбоченился, откашлялся, скосил левый глаз в пришпиленную к ладони перчатки пергаментную шпаргалку и, честно оглядывая оком правым притихших за забором зрителей и рискуя заработать хроническое косоглазие, стал выкаркивать хриплым то ли от волнения, то ли от простуды голосом:
– Я, барон Кабанан Карбуран… как будущий монарх сей благословлен… благословен…ной… державы… в знак заботы об увеселении и досуге своих добрых подданных… представляю вам излюбленную и самую популярную забаву всех посвященных… про…священных… про…свещенных… королевских дворов Забугорья… рыцарский турнир! Обещаю… что в случае моего избрания на престол… сделаю сие время…перевождение… время…при вождении… время…провождение… вре-мя-пре-про-вож-де-ни-е… верява тебя задери!.. кхм… Короче, я, Кабанан Карбуран, обещаю сделать эту потеху постоянной при своем дворе, как единственную достойную такого выдающегося царя, как я!
Успев самодовольно зыркнуть в сторону соперников и с чувством глубокого удовлетворения зафиксировать их перекошенные физиономии, он махнул рукой, и отлетевшая мумифицированным мотыльком на легком ноябрьском ветерке шпаргалка послужила сигналом к вступлению трубачам и барабанщикам.
Грянули горны, зарокотали литавры, прыснули с окрестных крыш с паническими воплями вороны, и из боковых улочек на импровизированное ристалище с обоих его концов вылетели бок о бок по три гордых рыцаря, при доспехах, длинных турнирных копьях, жизнерадостно раскрашенных в яркие разноцветные полоски, и не менее аляповато разрисованных щитах.
Народ, не успев толком испугаться, что под замысловатым некостейским словом «турнир» им попытаются сейчас впарить еще один концерт, дружно ахнул, охнул и затаил дыхание.
Ничего, что шесть комплектов лат были собраны в срочном порядке по всем чуланам, чердакам и кладовкам фамильной крепости Карбуранов, что недостающие части были заменены наскоро выкованными и согнутыми на коленке жестяными пластинами, а части достающие доставали носящих их скороспелых рыцарей в самых неожиданных и нежных местах. И то, что копья были выстроганы два дня назад из первых попавшихся в недобрый для них час деревцев, и в руках поединщиков оказались впервые в жизни, тоже было неважно. И был отчаянно-пустяковым даже тот факт, что щиты благородных воинов – капитана охраны, старшего егеря и четырех придворных льстецов подходящих габаритов – были лишь накануне конфискованы у баронской стражи и разрисованы геральдическими животными в самых неожиданных видах бароновым поваром.
Любимое перевождение времени лучших королевских домов Забугорья – вот что имело главное и единственное значение. Сейчас они увидят то, что никогда не видели.
И народ, разинув рты и позабыв заткнуть уши, уставился в сотни пар благоговеющих глаз на огороженную площадку. Сейчас, сейчас… Сейчас.
Переодетые в диковинных рыцарей карбурановы придворные, принимая походя картинно-героические позы, почти одновременно достигли середины площади, напыщенно поклонились друг другу и, демонстративно не поворачивая голов в сторону благоговеющей толпы, чинно разъехались, втихомолку упиваясь всеобщим вниманием и обожанием.
Едва они достигли концов ристалища, капельмейстер – в недалеком прошлом камердинер – подал жезлом знак, и производимый при помощи музыкальных инструментов шум[76]76
Назвать его музыкой не повернулся бы язык даже у самого барона.
[Закрыть] резко оборвался.
Но не успела публика удивиться, оценить и насладиться нежданной передышкой, как с трибуны почетных гостей на поле предстоящей брани выступил сухопарый старик в невообразимой шляпе, украшенной пучком фазаньих перьев, которых экономному писарю хватило бы на год. Строго оглядев засмущавшихся под его суровым взором зрителей, он демонстративно-медленно раскатал свиток с большой красной печатью и, не глядя в него, провозгласил неожиданно глубоким басом:
– В первом круге турнира по воле его превосходительства барона Карбурана состоятся три честных и бескомпромиссных поединка, которые отсеют слабых и неудачливых. Во втором круге одолевшие соперников бойцы сразятся друг с другом. И в третьем два самых достойных и доблестных рыцаря в равной схватке выявят сильнейшего. После чего победитель турнира выберет королеву любви и красоты среди собравшихся дам в лице супруги его превосходительства барона Бизонии Карбуран…
Распорядитель турнира замолчал, и аудитория замерла в ожидании продолжения. Которого не последовало.
Не проронив больше ни слова, старик деловито скатал свой пергамент[77]77
«Зачем, зачем!.. Откуда я знаю, зачем он нужен! Хоть частушки на нем напиши! Но чтобы был! В «Расширенном руководстве по проведению рыцарских турниров на все случаи жизни» распорядитель так нарисован! А значит, так надо!.. И перьев побольше! Как зачем? У него там, на картинке, страусинные, а страусы у нас не водятся, значит, простых побольше натыкай! И еще мне дурацкие вопросы позадавай – самого на коня посажу!..»
[Закрыть], сосредоточенно кивнул собравшимся и важно удалился.
Не зная, что в таких случаях ожидается от нее, публика на всякий случай зааплодировала.
Не зная, что в таких случаях ожидается от него, старик развернулся и вышел на бис.
Заслушав во второй раз программу турнира, народ одобрительно закивал, засвистел, захлопал…
Распорядитель скромно принял сии признаки одобрения на свой счет и зачел ставшие хитом сезона четыре предложения в третий раз, что, в свою очередь, было встречено бурными продолжительными аплодисментами, местами переходящими в овации.
Если бы новоиспеченная звезда не перехватила украдкой кровожадный взгляд своего хозяина и не подавилась первым же словом на четвертом выходе, не известно, сколько бы оборотов продолжался этот процесс. Но, наконец, дошел черед и до рыцарей.
И на ристалище, перегороженное вдоль барьером[78]78
Непосвященным больше напоминавшим банальный забор традиционного постольского палисадника.
[Закрыть], с противоположных концов под захлебывающуюся какофонию фанфар выехала первая пара поединщиков.
Экзотические фигуры иноземного вида витязей дышали мужеством и готовностью биться не на жизнь а на смерть до первой крови за благосклонность королевы турнира.
Задрапированные наспех перешитыми из портьер парадными уборами лошади дышали нервно и неровно.
Надежды остальных двух претендентов при виде такого размаха и великолепия дышали на ладан.
Распорядитель, бросив пришибленный взгляд на барона, почти вприпрыжку выбежал на средину ристалища со свитком подмышкой и, не разворачивая его, скороговоркой и наизусть протараторил:
– Благородный рыцарь сэр Боборык вызывает на поединок благородного рыцаря сэра Козяблика, дабы поразить его!
Горнист у подножия трибуны затрубил и оборвал протяжную серебряную ноту, лошади воинственно заржали, бойцы с лязгом опустили забрала, и благородный сэр распорядитель, роняя на ходу то шляпу, то пергамент, резво помчался к спасительному краю.
– А что, уважаемый господин министр керамики и санфаянса, – проникнувшись духом момента, задумчиво вопросил соседа министр хлебобулочной промышленности, – как вы полагаете, поразит благородный сэр Боборык?..
Министр хлебобулочной промышленности, в прошлом мастер-пекарь, зыркнул сурово на обоих поединщиков, нахмурился и приговорил:
– Я так полагаю, уважаемый господин министр Скворчуха, что оба они паразиты. За всю свою жизнь, поди, и дня не рабатывали.
Благородные же рыцари, за всю свою жизнь и впрямь не проработавшие и дня, теперь словно решили наверстать упущенное за одну минуту. Грозно выкрикнув в ведра шлемов гулкие, но невнятные боевые кличи, они неистово пришпорили коней и, яростно потрясая копьями, понеслись вдоль разделяющей их хлипкой преграды навстречу друг другу или славе – как получится.
Собравшийся народ хором ахнул и схватился за кто за сердце, кто за голову, кто за соседа…
То, что копьями надо не потрясать, а стараться попасть в щит противника, сэр Боборык и сэр Козяблик вспомнили слишком поздно.
В панике бросив растерянный взгляд сначала на барона, потом на приближающегося со скоростью очень быстрого и хорошо разбежавшегося коня противника, благородные рыцари отчаянными усилиями стали стараться укротить трехметровые копья, одновременно лихорадочно соображая, как конкретно можно ими попасть в щит, повешенный отчего-то с противоположного бока оппонента. Сэр Козяблик сообразил быстрее.
«Кто сказал, что нужно попадать именно в лицевую сторону щита?!» – осенило его.
За считанные метры он ловко вычислил замысловатую траекторию движения своего оружия, руки и коня, обрекающие щит противника на растерзание, а самого оппонента – на верное поражение, покрепче вцепился в древко, прицелился… Но при составлении уравнения победы пренебрег одной переменной. Вернее, постоянной.
И за несколько метров до встречи со спарринг-партнером, к своему неописуемому, но короткому изумлению, сэр Козяблик внезапно почувствовал, что неведомая сила вырывает его из седла и упругой рукой швыряет вперед, к победе… Сэр Боборык соображал гораздо медленнее.
И поэтому он не успел даже понять, что случилось, и что же такое огромное, тяжелое, железное в него врезалось, когда вдруг оказался на земле и на краткую секунду увидел небо в алмазах…
А случилось именно то, что должно было случиться, если пятиметровым копьем долго на всем скаку размахивать, а потом срочно попытаться навести его на цель: тяжелый окованный наконечник коварно уткнулся и застрял между штакетинами, приколоченными не на страх, а на совесть, в три гвоздя, гордыми важным заказом постольскими плотниками.
Если бы барон Карбуран задумал не рыцарский турнир, а турнир прыгунов с шестом с лошади в длину на точность приземления, сомнений по поводу победителя не возникло бы ни на мгновение.
Сейчас же его превосходительству пришлось озадаченно призадуматься не на шутку, и даже свист, топот и громовые аплодисменты восхищенных зрителей не смогли вывести его из этого нехарактерного состояния.
Следовало ли объявить победителем этого поединка Козяблика, который первым вылетел – причем в буквальном смысле – из седла, или Боборыка, который покинул седло последним, но был выбит, хоть и таким экзотическим способом, Козябликом?
