Текст книги "Сачлы (Книга 2)"
Автор книги: Сулейман Рагимов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)
Он жаловался брату:
– Что мне делать, Сары? Что делать?.. Куда податься? Не по душе мне эта холуйская работа. Ты оказался поумнее меня – вступил в комсомол/Меня же теперь даже близко не подпускают к комсомолу, говорят, иди, иди, ты работаешь в кооперативной системе, небось нечист на руку. А зачем мне быть нечистым на руку?.. Ведь я живу один, семьи у меня нет. Есть сестра в деревне, так ведь она замужем, Муж у нее работает конюхом. Живут неплохо, в помощи не нуждаются. Зачем же мне воровать? Просто ваш Илдырымзаде терпеть не может Нейматуллаева, оттого и нас всех считает ворами.
Сары старался, как мог, утешить брата:
– Подожди, Кара, потерпи немного. Дай я упрочу свое положение, тогда устрою тебя на такую работу – все завидовать будут. Может, удастся определить тебя конюхом к товарищу Демирову. Будешь смотреть за его конем.
– Определи, определи, умоляю тебя, помоги мне, братишка! – просил Кара. Я считаю, не только конь Демирова – даже его пес во сто раз лучше этого Нейматуллаева... Ух, рожа такая противная!.. Без конца скалит зубы, улыбается, улыбается...
Сколько можно улыбаться?.. Не понимаю... Перед всеми заискивает, кланяется всем, спину гнет – хитрец, лиса!... А я думаю так: если ты мужчина, выйди и ты хоть раз вперед, взмахни крылья ми, нахохлись, покажи, какой ты петух!... Особенно перед Мешиновым лебезит. Стоит ему увидеть Худакерема – превращается в подстилку, которая сама так и стелется к ногам. А видел бы ты, как обращается с маленькими людьми, – деспот!.. Мне он, правда, всегда улыбается, всегда говорит при встрече: "Ах, детка!.. Нравишься ты мне очень!..." Но я ненавижу этого лицемерного Бесирата, хоть он и обещает перевести меня на другую работу в магазин. Не пойду, не хочу, не лежит у меня душа к этой работе!... Ведь ты знаешь мои мечты, я хотел бы стать знаменитым наркомом... Боюсь, очень боюсь, втянут они меня в этой столовой в какую-нибудь аферу сгнию за решеткой. Боюсь, Сары, прямо не знаю, что мне делать. Посоветуй, братишка! Скажи, что ты думаешь обо всем этом?.
– Потерпи, Кара, потерпи, – утешал брата Сары, – дай мне укрепить свое положение. Увидишь, что я сделаю с этим подлецом Нейматуллаевым... Он запляшет у меня. Поеду в Баку на курсы, вернусь другим человеком!
– Завидую я тебе, Сары, счастливчик ты! Ты учился в деревне на курсах, а я, болван, всего лишь два раза пошел вечером в школу и то неудачно – в первый раз лампа: не горела, керосину не было, а во второй раз учитель заболел, ушел раньше времени. Так я и бросил... Когда я в прошлом году приехал сюда, то неплохо устроился, попал в учреждение, которое ведает учительской работой, отделом народного образования называется. Если бы я там остался, было бы замечательно. Почему?.. Чистое место. Это было как раз тогда, когда я начал нахваливать тебе город... Потом вижу: нет, так дело не пойдет, не смогу... Голодал, живот заставил меня променять такую чистую работу на тарелку проклятого пити... Нам зарплату всегда задерживали, вижу: подохну с голоду, взял и переметнулся в столовую, будь она неладна! Теперь жизни нет!.,
... В это утро Кара, как обычно, зашел за Сары. Им было по пути: столовая находилась недалеко от райкома. Сары в дороге наставлял брата:
– Учиться ты должен, ай, Кара, учиться. Учись!.. Возьмемся крепко за руки и пойдем вперед. Увидишь, каким большим человеком я стану. И ты тоже. Погоди, вот встану немного на ноги, я покажу этому Нейматуллаеву, где раки зимуют!.. Ах, Кара, честное слово, как бы я хотел задать жару этому жулику Нейматуллаеву!... Знал бы ты, какой это притворщик! Но вчера он получил по носу, выскочил из кабинета Демирова с поджатым хвостом, как побитая собака. Погоди, Кара, не то еще будет!
– Хитрец, виляет хвостом перед Мешиновым. Лиса!
– Ничего, клянусь тебе, буду жив, я обрублю ему его пышный хвост! Если не сделаю этого – имя сменю. Или ты не знаешь, каков я?.. Клянусь тобой, братишка, я не оставлю тебя, пока ты жив... Я сейчас обеими руками ухватился за учебу. Кроме того, я крепко подружился с телефонистом Аскером. Наш клуб в его руках. Он мне пообещал, говорит: я вытащу тебя на сцену в немой роли.
– Как это – в немой?
– Ну, наверное, я буду немым...
– Почему же немым?
– Это не твоего ума дело, Кара. Дай мне сначала выйти на сцену немым, а потом они услышат мой голосок!
– Выйди, выйди, Сары! Когда собака чувствует за собой силу, она и волка одолеет.
– Сейчас самый благоприятный момент, Кара. Демиров – это правда, справедливость. А там, где правда и справедливость, бояться нечего. Сегодня мы – сироты, бедняки, а завтра, если будем стараться, действовать, станем одними из первых. Поэтому будем стараться работать, учиться, бороться.
Перед зданием райкома братья распрощались. Оба были в радужном настроении. Сары пошел в райком, а Кара двинулся дальше, к себе в столовую... Ободренный наставлениями Сары, он сразу же начал задирать нос перед поваром Мешади Мовджудом, а увидев председателя месткома, усатого буфетчика Ганбаргулу, налетел на него, как норовистый петушок:
– Ты почему не заботишься о нашей учебе?... Мы тоже хотим ходить на курсы, ай, товарищ местком!... Ганбаргулу начал оправдываться:
– Товарищ Нейматуллаев дал слово, что откроет для нас отдельные курсы... Днем здесь будет столовая, а вечером курсы.
– Нет, – возразил Кара. – Мы хотим заниматься на курсах при клубе. Пусть у нас откроются глаза!... Там нам будет лучше, там – клуб!...
– А разве вам кто-нибудь здесь закрывает глаза, ай, Кара?! Почему ты не хочешь, чтобы курсы были при столовой? – вилял Ганбаргулу.
– Нет, нет, мы хотим заниматься только на курсах при клубе – твердо стоял на своем Кара. – После работы я буду уходить в клуб на курсы, а грязную посуду пусть моет жена Нейматуллаева. Всему свое время. У нас восьмичасовой рабочий день! Ясно вам, товарищ местком?
На шум голосов прибежал повар Мешади Мовджуд, начал урезонивать юношу:
– Молчи ты, Кара, молчи!.. Потом нам всем будет худо от твоей болтовни.
Долговязый председатель месткома недоуменно смотрел на Кару и качал головой. Юноша, задрав голову вверх, спросил вызывающе:
– Ну, ты понял? Дошло до тебя, товарищ местком?
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Рабочий день Демирова начался с того, что он вызвал Сары и строго-настрого наказал ему никого не пропускать к нему в течение получаса. Ему надо было сосредоточиться, собраться с мыслями и составить повестку дня для очередного бюро райкома. Вопросов, требующих решения, накопилось порядком.
"Что же будем обсуждать?" – думал он, листая свой рабочий блокнот с записями, обращая внимание на фразы, густо подчеркнутые красным карандашом: "Сельскохозяйственные работы", "Уборка урожая", "Вопросы просвещения", "Строительство дорог", "Строительство школ", "Благоустройство деревень", "Здравоохранение", "Проблема кадров (специалисты)", "Работа комсомольских организаций", "Обучение молодежи", "Отправка молодежи на учебу в высшую школу", "Открытие в райцентре хозяйственного техникума", "Расширение телефонной сети", "Снабжение деревень книгами и газетами", "Ликвидация банды Зюльмата"...
Эта фраза была подчеркнута дважды, рядом стоял большой восклицательный знак.
Демиров распечатал новую коробку папирос, закурил. По кабинету поплыл голубоватый дым. Задумался. Затем опять принялся листать блокнот.
"Собрать работников милиции, побеседовать с ними. Повести решительную борьбу со взяточничеством..."
Взял чистый лист бумаги, написал:
"1. Сельскохозяйственные работы...
2. Вопросы просвещения.
3. Ликвидация банды Зюльмата".
Позвонил. Вызвал заведующего отделом Мирзоева, протянул листок:
– Отдайте отпечатать, это повестка дня бюро.
– Есть, товарищ Демиров. Только не маловато ли вопросов? – спросил Мирзоев.
– Нет, – твердо сказал Демиров и зажег погасшую папиросу – Этого достаточно.
– Я вот почему... – неуверенно начал Мирзоев.-За время вашего отсутствия накопилось много дел. Есть новые постановления и решения Центрального Комитета. Нехорошо, если мы задержим их обсуждение.
– Решения Центрального Комитета следует не только обсуждать – их надо прежде всего выполнять, – спокойно сказал Демиров.
– И все-таки было бы неплохо вкратце ознакомить на бюро товарищей... Так всегда было.
Демиров достал из ящика стола папку:
– Всё – здесь. Но мы для этого соберемся особо. А сейчас потрудитесь отпечатать повестку дня.
Мирзоев смешался, даже покраснел, сказал виновато:
– Я хочу, чтобы у нас документы не скапливались...
– Даю вам слово, это нам не угрожает, – улыбнувшись, ответил Демиров и добавил: – Конечно, лишь при условии, если каждый из нас будет быстро и добросовестно исполнять порученное ему дело. Вам кажется, что три вопроса мало? Уверяю вас, если мы хорошо их подготовим, то и результаты получим хорошие. Главное – результаты.
– Да, особенно с этим Зюльматом... – вставил Мирзоев.
– Все три вопроса очень важные, жизненно важные. Вот и обсудим их. У вас еще есть что-нибудь?
– Товарищ Демиров, с утра поступило несколько телеграмм.
– Принесите их, пожалуйста.
Мирзоев вышел, передал машинистке повестку дня и вернулся в кабинет Демирова с телеграммами. Тот начал просматривать их, комментируя вслух:
– Так, это из Центрального Комитета – относительно осеннего сева... Наркомпрос тоже не забывает нас, интересуется положением с учительскими кадрами и как идет подготовка к учебному году... А это что?.. Из статистического управления... Это?... Баку интересуется, почему наш райпотребсоюз тянет с составлением баланса, просит нашего содействия. Вот так-так!... Удивительно!.. Выходит, это Нейматуллаев голову мне вчера морочил?... Вот так акробат, фокусник! Ажурный баланс...
– У него натура такая, товарищ Демиров, – пояснил Мирзоев.
– Плохая натура. Плохо вы его учили здесь.
– Это он всех нас учил, давал уроки... Учил и учит...
– Какие уроки?.. По балансу?..
– Нет, по тому, как горлом брать и зубы заговаривать.
– Почему же вы позволяли? Лично вы, товарищ Мирзоев...
– Что я мог сделать? Я – человек маленький...
– Маленький человек... – Демиров на мгновение задумался. – Неприятные слова. Вам не кажется?.. – Не дожидаясь ответа, продолжал: – Вот телеграмма из Центрального Комитета комсомола, о политучебе комсомольцев... Этот вопрос тоже надо вынести на обсуждение предстоящего бюро. Сделайте, пожалуйста, исправление в повестке дня. И вызовите ко мне нашего комсомольского вожака. Илдырымзаде. Побеседуем с ним.
Он вышел из-за стола, прошелся по кабинету.
Приоткрылась дверь, бесшумно, как тень, вошел Сары.
– Что тебе, кто там еще? – спросил Демиров.
– Вас хочет видеть Худакерем Мешинов.
Секретарь обернулся к Сары:
– Пусть подождет немного.
Сары вышел в приемную, показал рукой на ряд стульев у стены, сказал с достоинством:
– Присаживайтесь, пожалуйста, товарищ Мешинов. Худакерем порывисто сунул руки в карманы галифе, сверкнул глазами на юношу:
– Долго это протянется, дорогой?
Сары в ответ только пожал плечами. Мешинов начал наливаться гневом:
– Ты что – тоже зафорсил?
Он, не вынимая рук из карманов, направился к двери кабинета, намереваясь распахнуть ее ударом ноги. Сары оказался проворнее, бросился к двери, загородил дорогу. Мешинов, с трудом сдерживая себя, отошел к ряду стульев, которых было ровно семь, сел посредине, развалясь, далеко отставив длинные ноги.
– Мы сами виноваты, – процедил он сквозь зубы, – сами виноваты, что даем дорогу таким, как ты...
Сары демонстративно отвернулся от Мешинова. Тот, взбешенный такой невиданной наглостью юного поколения, сорвался с места и вышел на улицу. Увидев Нейматуллаева, который шел наверх, окликнул. Нейматуллаев подошел к нему.
– Э, папиросу! – попросил Мешинов.
Нейматуллаев угодливо раскрыл перед ним коробку "Казбека", улыбнулся:
– Хоть сто папирос. Кури одну за одной на здоровье, дорогой Худакерем. Тебе сразу же станет легко, хорошо...
Мешинов взял одну папироску, а затем и всю коробку, сунул ее в карман. Нейматуллаев протянул ему коробок спичек.
– Ну, вот видишь, друг, нет нам здесь места... – начал он сочувственно, догадываясь по мрачному виду Худакерема, что у того на душе. – Не ценят нас. У некоторых людей к этому Сары, желторотому цыпленку, который только вчера вылупился из яйца, гораздо больше почтения, чем к тебе, красному партизану, защитнику советской власти. Обо мне и говорить нечего. Вот вы все болтаете, что я проедаю кооператив. Дорогой мой, если бы я был такой обжора, я бы, в дверь не пролазил. А ты посмотри на меня, во мне всего-навсего три пуда. Разве это вес для мужчины? Я весь высох на этой работе, моя кожа прилипла к костям. А люди дали мне прозвище – обжора. Что же я ем, что я съел?.. Если я, как говорят люди, обжираюсь, почему тогда я сохну, как табачный лист? А сохну я, дорогой мой, оттого, что нет условий для работы. Клянусь честью, нет!... Клянусь верой, нет!... Это, во-первых. А во-вторых, Демиров уже зажал нас, но и этого ему мало – он хочет скрутить нас в бараний рог!
– Посмотрим, кто кого скрутит... – зловеще сказал Мешинов. – Мы – не из пугливого десятка. Мы – из тех арабов, что пустыню прошли без верблюдов.
– Ах, Худуш, он тоже, видать, из тех же арабов. Увидишь, этот человек переклюет нас всех по одному, как петух просо. Увидишь, он нам всем открутит головы.
– Меня сам аллах не посмеет тронуть!
– Аллах не посмеет, так как ты отсюда, снизу, пускаешь пули в аллаха, раздаешь книжечки Общества безбожников. Но этот человек занял более удобную позицию, он тебя подстрелит в любой момент.
– Посмотрим, кто кого подстрелит. Ты еще услышишь, как загремят ведра, подвязанные к телеге, которая увезет его отсюда. Я– слон! Что слону, если в его ухо заберется муха?!
Нейматуллаев поскреб свой затылок, промямлил:
– Ну что ж, посмотрим... Поживем – увидим. Не помрет Ниджат – увидит внучат! Пока, Худакерем, я пошел.
Оставшись один, Мешинов выкурил подряд три папиросы. На глаза его то и дело навертывались слезы.
Наконец он вернулся в приемную Демирова. Снова сел на стул, выдвинув его из ряда. И тотчас опять закурил.
Дверь кабинета была закрыта неплотно. Слышно было, как Демиров разговаривает с кем-то по телефону.
"Болтает!... – злился Мешинов. – Верно говорят: кто работает, а кто языком треплет... Хотел бы я знать, какие он там еще Америки открывает!... Тоже мне Колумб двадцатого века!..."
Он прислушался. Демиров говорил:
– Да, товарищ Наджаф, я хорошо слышу вас... На этих днях сам собираюсь заглянуть к вам... Предупреждаю, в этом году на колхозных полях не должно остаться ни зернышка, довольно кормить птиц. Все собрать, до единого!... Соблюдайте строгий учет зерна – и в амбар. Ясно?... Каждый работник должен получить строго по труду, никаких нарушений в расчете с колхозниками. Нельзя подрывать колхозную систему. Никаких махинаций!... Лентяй не должен жить за счет работяги. В вашей работе сейчас главное-справедливость. Мы должны крепить колхозный строй. Бездельникам, лодырям не давать ни зернышка!... Пусть привыкают трудиться. Поняли?... Что?... Ну и отлично... Очень хорошо... Сколько на трудодень зерна?... А вы как считаете?... Нет, это мало. Побольше, побольше, не скупитесь. Надо раздать все, кроме семенного фонда. Разумеется, после хлебосдачи. Арифметика, как видите, простая. Люди должны знать: что наработают– то им и будет. Стимул! Стимул должен быть!... Ясно?... Словом, хозяйственность у вас должна быть, а скупости – нет!... У крестьян много всяких нужд: им надо и есть, и одеваться, и свадьбу справить, и гостей принять. Все это мы должны учитывать. Деревня пока что не город...
Раздражение все больше и больше овладевало Мешиновым.
"Давай, давай, – думал он, – мели языком!... Мели языком зерно!... Болтай, приказывай, нажимай – сразу урожай улучшится, горя людского станет меньше, горные ручьи превратятся в молочные и медовые реки... – Обида разрывала сердце Мешинова. – Бусинка от сглаза!... Бусинка от сглаза!... Поднять!... Увеличить!... Ускорить!... Посодействовать!... Строгий учет!... Выполнить на сто процентов!... Соблюдать дисциплину!... Один поработал – другой поел. Один строил – другой пристроился. Пришли на готовенькое– и теперь руководят по телефону..."
Опять прислушался к голосу за дверью. Кажется, Демиров разговаривал с парторгом колхоза.
– Имейте в виду, в ближайшее время собираем партактив. Каждый должен отчитаться о проделанной работе. Будем подводить итоги. К активу надо прийти с успехами...
В этот момент над головой Сары задребезжал звонок. Мешинов посмотрел вверх и позеленел от злости. Он терпеть не мог эти кабинетные звонки "бюрократические штучки", как он их называл. Сары поспешил на зов секретаря.
Воспользовавшись его отсутствием, Мешинов выругался вслух:
– Волокитчики!... Бюрократы!... За что мы боролись?! За что сражались?! За что кровь проливали?... Не за то ли, чтобы уничтожить таких бюрократов?! Во имя чего мы жили в окопах?!
Появился Сары:
– Пожалуйста, пройдите, товарищ Демиров просит вас... Мешинов полистал свой блокнот, закрыл его, встал и, важно, неторопливо ступая, проследовал в кабинет секретаря. Демиров поднял глаза на вошедшего, предложил:
– Присаживайтесь.
Мешинов, с недовольной гримасой на лице, опустился на стул. Некоторое время молчал. Заговорил медленно, заносчиво:
– Товарищ Демиров... – Пауза. – Наверное, вы познакомились... – Пауза. Вы должны были... – Пауза. – Если я не ошибаюсь... – Пауза. – По моему мнению... – Пауза. – В парткоме, в комитете партии имеется биография каждого...
Долгая пауза. Демиров прищурился, подтвердил:
– Разумеется, у каждого человека есть своя биография. Как может быть иначе?
– Вот именно, – бросил многозначительно Мешинов, открыл блокнот, начал нервно листать его странички, покрытые каракулями.
– Продолжайте, пожалуйста, я слушаю вас, – сказал Демиров. – Пожалуйста...
– Сейчас пожалую, – мрачно произнес Мешинов, сделал паузу. – Вы, наверное, знаете... – Он снова полистал блокнот, что-то записал в нем, опять полистал.-Так вот... Гм...-Пауза.
ни
Значит...-Пауза. – Да, так вот, все смотрят на работу сберкассы сквозь пальцы...: – Пауза. – Вот так!...– Мешинов поднес к лицу растопыренную пятерню. – Вот так... Все смотрят вот так!... Демиров взял папиросу, закурил. Он с любопытством смотрел на Мешинова, стараясь понять, что за человек сидит перед ним. Мешинов же, держа пальцы перед глазами, продолжал твердить одно и то же:
– Вот так... Вот так!... Вот так смотрят!...
Лицо его все больше и больше багровело. Неожиданно Демиров спросил:
– А как вы сами смотрите на свою работу?
– Как я смотрю?! – удивился вопросу Мешинов, обидчиво скривил губы. Наше дело смотреть на счеты, чтобы спицы не погнулись, чтобы костяшки легко летали – туда-сюда...
– Ну что же, счеты тоже важная вещь в финансовой работе, – улыбнулся Демиров. – Без них нельзя.
– Ага, нельзя?... – едко сказал Мешинов. – Вот видите!... Потому-то мы и согласились стать мусорщиками, взвалили на себя две тяжести. Я – носильщик!... Очевидно, если я не ошибаюсь, у вас здесь есть биографии всех, 07 самого рождения до последних дней... Две ноши, два тюка на мне. Один – это безбожники, или как их там?... Общество... Второй тюк – денежный амбар, сберкасса, как ее называют. Оба эти тюка, если я не ошибаюсь, – политические организации..... Вы сами отлично знаете, что фанатизм, суеверие и религия это гашиш, опиум. Так сказал Маркс, и все его поняли. Кто не понял – тот не поймет до тех пор, пока пророк Исрафил трубным звуком не возвестит о конце света. А где, если я не ошибаюсь, гнездится это самое суеверие, фанатизм, религия? Где, я вас спрашиваю?... – Мешинов постучал пальцем по своей лысой голове: – Если только я не ошибаюсь, здесь – в голове. Так вот, раньше, если я не ошибаюсь, мы видели наших недругов, врагов глазами, воочию. И не только видели, – мы не дали им долго трепыхаться, окружили с четырех сторон и уничтожили... К чему это я говорю?... А к тому, что хотя обе эти мои должности маленькие, но они политические!... Это вам не роно, не школа, где ты даешь готовую книгу – и тебе по готовому читают... Это тебе не лесхоз, не лес, где ты прибежал на стук топора, задержал порубщика, отругал и отпустил на все четыре стороны. Это тебе и не колхозы, которые мы давно создали и где уже нет никаких трудностей. Теперь каждый крестьянин нашел свою дорогу и идет прямо по ней – гладко, хорошо. Они сеют, жнут, а земельный отдел цифры пишет. Затем они складывают эти цифры и отправляют их туда, вверх. А мои обе организации, я повторяю, – политические! И вот почему. Возьмем сберкассу. Если бы сберкассы не было, то у всех ее теперешних сотрудников урчали бы животы, все эти мои дармоеды сидели бы голодные... Раз мы наладили дело, открыли эту сберкассу, собрали туда работников – надо им платить зарплату. Иначе будет политический, скандал... Теперь возьмем религию!... – Мешинов навалился грудью на край стола и начал опять листать свой блокнот. Ему очень хотелось поучить Демирова. Он извлек из кармана огрызок карандаша, отметил что-то в блокноте, продолжал: Кажется, если я не ошибаюсь, стоит предрассудкам и фанатизму войти в силу, головы человеческие затуманятся. Это совсем как в высоких горах, поднялся туда и видишь: вершина огромной горы окутана туманом, ее совсем не видно. Так и человеческая голова. Если с туманом не может справиться огромная гора, что тогда с ним может поделать бедная маленькая, как дыня, человеческая головка?! Так что же хуже – религия или туман? И то, и другое. В туман плохо в горах, а человеку плохо, когда у него туман в голове. Словом, если я не ошибаюсь, кажется, все ясно. Не зря же мы работаем, не зря мы поставлены на этот участок? Конечно, понять нашу работу может лишь тот, кто сам много трудится, проливает пот. Разве поймут нас те, кто пришел командовать на готовое? Кто не сеял, не жал, не пахал – тот не– знает цены хлебной корки. Если я не ошибаюсь, есть поговорка: что посеешь – то и пожнешь. Наша работа – дело нелегкое: там зашьешь – здесь рвется, здесь прихватишь – там снова дыра. Так-то!
– Очевидно, вам очень трудно, а? – задал вопрос Демиров, который уже начал терять терпение.
– Разумеется. У нас работа не то что у некоторых. Наша работа – не халва. Если я не ошибаюсь, труднее нашей работы нет. Легче воду из камня выжать, чем работать на этом участке.
– Что ж, если так, вас надо освободить от одной из этих работ, – пожал плечами Демиров. – Мы готовы пойти вам навстречу. Действительно, нельзя так перегружать человека.
Жилы на лбу Мешинова вздулись. Кровь прилила к лицу.
– Так от какой же из двух работ вас освободить? – спросил бесстрастным голосом Демиров.
– От обеих! – выпалил Мешинов.
– Почему же от обеих?
– Потому что так будет лучше!
– Но ведь нельзя без работы, нехорошо...
– Почему нельзя? Зачем нам работать?... Разве мы чего-нибудь стоим?... Мы проживем как-нибудь и без работы.
– Нет, так не годится.
– Годится. А мы поедем в Баку, займемся своей старой профессией... Что особенного? Светопреставления не произойдет. Уеду!... Махну опять туда, на производство, где добывают нефть, где люди трудятся по-настоящему...
– А что, пожалуй, неплохая мысль... – сказал Демиров. – Если вы уже работали и нефтяной промышленности, то можно вернуться туда. Нужная, важная работа. Нашу нефтяную промышленность надо укреплять. Напишите заявление, мы обсудим его.
– И напишу! Напишу!
– Это замечательная инициатива. Нельзя не приветствовать.
Наша нефтяная промышленность испытывает постоянную нужду в опытных кадрах. Наш долг – помогать ей в этом.
Лицо Мешинова продолжало пылать. Он был вне себя от гнева. Что же это происходит?! Что творится?! Его, Худакерема Мешинова, перестают уважать, с ним не желают считаться... Да может ли быть такое?! Прежние секретари, едва заметив, что Мешинов начинает меняться в лице, мгновенно обращали разговор в шутку, вызывали курьера, просили подать ему чай, старались как-нибудь задобрить его, смягчить его сердце, поднять настроение. Они всегда и везде потакали ему, не было случая, чтобы они отозвались о нем недоброжелательно, упомянули его имя в связи с каким-нибудь неблаговидным делом.
Демиров уже почувствовал, что человек, сидящий перед ним, готов ни из-за чего учинить скандал. Что же он, секретарь райкома, должен теперь делать?... Уступить, пойти на поводу, потакать блажи?... Или дать отпор, осадить, призвать к порядку?...
"Нет, потакать самодурам нельзя, – решил Демиров. – Потом вовсе на шею сядут. Такой гусь, дай ему волю, наделает дел. Зазнаек нельзя гладить по головке. Член партии должен признавать дисциплину!"
Демиров нарушил затянувшееся молчание:
– Продолжайте, пожалуйста, товарищ Мешинов, я слушаю вас очень внимательно.
– Нет, это вы продолжайте, товарищ Демиров, – угрожающе произнес Худакерем.
Секретарь райкома вырвал из своего блокнота лист бумаги, положил перед посетителем:
– Итак, пишите заявление. Вот вам бумага... Худакерем потряс блокнотом:
– У меня есть своя бумага!
– Вижу, но у вас очень маленький блокнот.
– Потому что мы и сами маленькие люди!
– Я не это хотел сказать. На листе из вашей записной книжки заявление может не уместиться.
Мешинов зло закусил губу и принялся размашисто писать, внизу замысловато расписался. Протянул листок Демирову:
– Вот, извольте.
Секретарь долго пытался прочесть, что там написано, однако не смог разобрать ни слова. Спросил:
– Что вы здесь написали? Худакерем буркнул:
– Мы не были буржуйскими детьми...
– Это похвально.
– Нет, не это похвально! – развязно сказал Мешинов. – Похвально другое то, что некоторые повесили над своими дверями колокольчики – словно верблюду на шею. И других собираются превратить в верблюдов...
Ему казалось, он сделал удачный намек на бусинку от сглаза. Демиров не понял его.
– В самом деле, что вы написали здесь, товарищ Мешинов? – повторил он вопрос.
– Я написал, что в районе мне не создают условий для работы и я прошу направить меня в распоряжение Центрального Комитета партии.
– Что же, мы так и сделаем, – согласился Демиров. – Направим, поезжайте.
– И поедем, поедем! Конечно, можете не сомневаться, мы скажем там кое-кому пару слов...
– Хоть две пары.
Демиров беззлобно улыбнулся. Однако Худакерему показалось, будто вся вселенная захохотала ему в лицо.
– Не забывайте, я – Худакерем!... – выпалил он, вскакивая со стула. – Я это я!... Я вам не мальчишка!... Я вам не желторотый Сары, не какой-нибудь там подхалим курьеришка!... Я вам не кто-нибудь!
Демиров не выдержал и расхохотался:
– Ну, комедия!
Мешинов ударил кулаком по столу:
– Прошу не оскорблять!... Прошу не топтать нас ногами!... Имейте в виду, еще не родился человек, которому было бы позволено не считаться со мной!... Не доводите меня до самоубийства!... Вот всажу в свое сердце пулю, припасенную для врага, для бандита этих гор – Зюльмата!
Он протянул дрожащую руку с синими вздувшимися жилами к столу, схватил свое заявление, разорвал его на мелкие кусочки, швырнул их к потолку.
Щеки Демирова побледнели, он поднялся из-за стола, возвысил голос:
– Товарищ Мешинов, призываю вас к порядку. Вы – коммунист, по-моему.
– Себя призывайте!... Себя призывайте!... – выкрикнул Мешинов и рванул ворот гимнастерки – на пол посыпались пуговицы. – Себя!... Себя!... Себя призывайте!... – Глаза его закатились, он начал заикаться: – Вы-вы-вы-зову комиссию!... В-в-всажу себе пулю в висок!... Проклятие вашим бусинкам!... К черту ваши бусинки!... К черту ваши звоночки, бубенцы, колокольчики!... Я вам не верблюд!... – Он сунул руки в карманы галифе, начал судорожно рыться в них, желая что-то найти.
В кабинет вошел привлеченный шумом заведующий орготделом. Демиров сказал резко:
– Не вынуждайте нас, товарищ Мешинов, приглашать сюда милицию. А то можно вызвать.
– Вызывайте!... Вызывайте милицию!... – кричал Мешинов. – Пусть придет сам начальник милиции!... Пусть будет свидетелем, что вы подстрекаете меня к самоубийству!...
В этот момент на пороге кабинета появился Гашем Субханвердизаде. Он мгновенно оценил обстановку.
– Что здесь происходит? Что за скандал? Даже на улице слышно!... Там люди собрались. В чем дело?... Худакерем, что за безобразие?! Если ты с ума спятил, давай отправим тебя в псих-больницу, товарищ.
Демиров упорно молчал.
Гашем Субханвердизаде, отчитав Мешинова, взял его грубо под руку и повел к двери.
– Какой стыд, дорогой, – журил он его. – Какой стыд!... Позор!... Где ты находишься, Худакерем?... Подумай только, где ты находишься!... Неужели не понимаешь?... Ведь это наш штаб!... Стыдно, стыдно!... Ай-яй-яй!...
Худакерем не сопротивлялся, следовал покорно, как раб.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Уже два дня Демиров не выходил на работу. Он заболел и лежал дома. Сары, как мог, ухаживал за ним.
Было позднее утро – часов десять. Сары начал ставить во дворе самовар. Пожалуй, он больше всех из жителей городка желал скорейшего выздоровления секретаря райкома. Когда Демиров вернется в свой кабинет, он, Сары, снова займет свой пост у его двери. И все посетители будут зависеть от него, Сары, будут просить его пропустить их к "самому", будут рассказывать ему о своих "важных" делах, искать его сочувствия. Правда, есть и невежи, "настырные нахалы", как их называл Сары. Но он уже научился их осаживать.
Проклятый самовар никак не хотел закипать. Уж Сары и трубу сверху приладил, и в поддувало дул. Дровишки были сыроваты. Сары занимался самоваром, но мыслями был в райкоме, в приемной Демирова, вел бесконечную словесную войну с посетителями.
Вдруг Сары услышал: кто-то поднимается по ступенькам веранды. Обернулся. Увидел незнакомого седобородого старика, по-городскому одетого, в пенсне на носу, в шляпе, с толстой тростью в руке. Юноша проворно бросился на веранду, встал перед дверью, как страж.
Незнакомец, явно приезжий, ткнул поверх плеча Сары пальцем в дверь, сказал резким, четким голосом:
– Пойди, сынок, скажи товарищу Демирову, что пришел доктор. Объясни, какой... – Он тронул легким жестом свою седую бороду. – Сможешь?... Объяснишь?...
Повелительный тон мгновенно обезоружил юношу. Растерянно заморгав глазами, Сары кивнул покорно:
– Смогу... Постараюсь...
– Ну, ступай, я жду.
Старик быстро повернулся к нему спиной и начал разглядывать цветы в палисаднике.
Сары шмыгнул в комнату, на цыпочках подошел к кровати, на которой лежал Демиров. Тот открыл глаза:
– В чем дело, Сары?
Юноша кивнул на дверь, таинственно зашептал:
– Товарищ райком, приехал седобородый доктор...
Демиров оживился, поднял голову с подушки:
– Доктор?! К нам, в район?! Новый врач?!
– Он здесь, за дверью. Просил доложить о себе.
– Ради бога, пропусти поскорее.
Демиров облокотился о подушку. Облизывая пересохшие губы, стал ждать. В распахнутую Сары дверь неторопливо вошел старик, окинул быстрым, цепким взглядом комнату, поздоровался:
