Текст книги "Сачлы (Книга 2)"

Автор книги: Сулейман Рагимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

Мадат, подняв руку, прервал их спор, спросил:

– Что вы думаете по поводу колхоза, товарищ Тарыверди? Смотрите, повсюду создаются колхозы. Есть уже такие, которые существуют три-четыре года. Неохваченными остались только окраины, отдаленные уголки, такие, как ваш. Что, если и в вашей деревне, в Эзгилли, организовать колхоз?! Что вы думаете об этом?

– Я считаю, после того как колхозы будут созданы повсюду, он образуется и тут, у нас... Иначе для чего тогда я здесь живу?!

– Хорошо, а что вы лично, товарищ Тарыверди, делаете здесь для этого? Как стараетесь?

– Да так и стараемся. По правде говоря, дорогой товарищ Мадат, мы еще в прошлом году ходили и всем объясняли...

– Что вы объясняли? Что вы говорили людям? Расскажите, пожалуйста, поподробнее.

– Мы объясняли людям, что главное в жизни – это колхоз. Колхоз – это начало и конец всей нашей жизни. Однако есть люди, которые уперлись, сунули, как говорится, обе ноги в один чарык!

– Хорошо, товарищ Тарыверди, меня интересует, что говорят люди конкретно, когда вы начинаете агитировать их за колхоз? Что у них в душе?.. Это вам известно?..

– Чтобы все объяснить вам покороче, скажу так... Говорю им – они соглашаются, говорят: вступим весной, когда начнется пахота... Пахота наступает – прихожу к ним, спрашиваю: ну как? Отвечают: погоди немного, вступим в косовицу. А в косовицу говорят: вступим осенью, после жатвы. Так и откладывают – все на завтра да на завтра...

Мадат извлек из кармана свернутый вчетверо лист бумаги, развернул его, пробежал глазами.

– Вот здесь написано – читаю: "В прошлом году товарищ Тарыверди зарезал на мясо одного быка, а второго продал в этом году..." Что вы скажете на это, товарищ Тарыверди? Было такое?

Лицо Тарыверди сделалось пунцовым.

– Это наговор, клевета!.. – воскликнул он. – Завистники!.. Не верьте, дорогой товарищ!..

Мадат сунул бумагу под самый нос Тарыверди:

– Почему же они завидуют тебе?

Тарыверди с мольбой во взоре посмотрел на Меджида, как бы ища у него поддержки:

– Вот он знает, дорогой товарищ, я ушел из этой деревни в другую деревню и там вступил партию, билет получил, вот люди и завидуют мне!..

У инструктора Меджида мгновенно испортилось настроение. Он начал нападать на Тарыверди:

– Это что за история с быками, товарищ член партии? Ты вправду зарезал? А я ничего не знаю.

– Вражеские наговоры!.. – божился Тарыверди. – Клянусь вам!.. Бык был стар, ни одного зуба во рту не осталось, все повыпадали... Он больше ни на что не годился, только на убой... Клянусь аллахом!..

Мадат спросил строго:

– А где второй бык?

Тарыверди обернулся к двери, кивнул на жену, которая разжигала самовар, сказал смущенно:

– Откровенно говоря, дорогой товарищ, извините меня, конечно... Новраста была совсем раздета... А ведь два раза в неделю нас зовут.в гости. Вот я взял и продал быка, чтобы прикрыть, как говорится, наш позор, чтобы люди не говорили: кандидат партии, а за женой смотрит плохо! Если бы люди не были завистливыми, они бы написали правду...

– Партийный билет должен находиться в чистых, достойных пуках! – горячо сказал Мадат. – Ясно?

– Правильно! – согласился Тарыверди. – Но ведь жизнь есть жизнь, а в этих горах чего только не случается...

– Нет, коммунист – везде коммунист. Ты на горы не сваливай. Горы ни при чем!.. Ясно?..

Тарыверди, красный как свекла, снял папаху, утер рукавом потный лоб, пробормотал:

– Извините меня, дорогой товарищ Мадат, на этот раз... Я больше не ошибусь... Клянусь вам!..

"Вот так история!.. – думал сконфуженный Меджид. – Теперь в райкоме скажут: "Где, товарищ инструктор, была ваша большевистская бдительность?" Что я отвечу?.. Темный, безграмотный тип, двух слов связать не может, а вот взял да проел двух быков, и никто ничего не знал... И ему, этому чурбану, еще досталась в жены эта голубоглазая красотка!.. Вот повезло болвану!.. Но я то, я – то хорош!.. Как я пропустил такого в партию?! И ведь теперь спросят с меня!.."

Мадат внимательно посмотрел на Меджида, словно читал его тайные мысли, усмехнулся:

– Такие-то дела, товарищ инструктор райкома!.. В горах вы в одиночку справились с пятью бандитами, а здесь, в деревне, член партии Тарыверди съедает живьем двух быков, и вы ничего не знаете!..

– Вы правы, товарищ Мадат. Этот Тарыверди опозорил меня. – Меджид потупил глаза. – Конечно, я виноват перед вами... Но ведь и Тарыверди тоже...

Он не договорил, осекся.

Хозяин дома сокрушенно покачал головой:

– Нет, товарищ Меджид, вы тут ни при чем! Я один во всем виноват. Оступился...

Мадат поднял глаза на Тарыверди, спросил:

– Где вас принимали в партию? И кто?

– Честное слово, дорогой товарищ, я не чужой человек в партии, – торопливо заговорил Тарыверди. – Меня хорошо знает партийная ячейка соседнего села. В один из дней вызвали, дали вот эту книжечку. Ах, как я был рад! У меня будто выросли крылья! Мне казалось, еще немного – и я смогу улететь туда, в небо, к звездам!

– Ну, а как же случилось, товарищ Тарыверди, что вы потом упали на дно мрачного ущелья? Инструктор Меджид покачал головой:

– Отлично сказано! Он настоящий балласт!

– Никакой я вам не балласт, товарищ инструктор райкома, – обиженно сказал Тарыверди. – Я – батрак. А за партию я готов на смерть! Умру на посту!..

– "На смерть, на смерть"!.. – передразнил его Меджид. – А почему ты тогда быков своих загубил?!

– Ошибка получилась, товарищ Меджид, – покаялся Тарыверди. – Но ведь говорят: раб не без вины, хозяин не без милости.

Мадат насупился:

– Ты, я вижу, мастер красиво говорить. Раб!.. Хозяин!.. Не знаю, что и сказать про твое сознание... Отсталый ты человек, Тарыверди. Разве у нас есть еще хозяева, рабы?! Скажи мне, откуда у тебя были быки?

– Взял ссуду в банке и купил двух быков.

– Выходит, советская власть идет навстречу, дает тебе – а ты проглатываешь?!

Инструктор Меджид решительно взмахнул рукой:

– Товарищ завотделом, я считаю, этого Тарыверди надо выгнать из рядов партии к чертовой матери!

– Это же позор! – простонал Тарыверди. – Ведь у меня есть враги и есть друзья... Уж лучше смерть, чем такой позор!.. Лучше заройте меня живьем в могилу!

– Не обращайте внимания на его слова, товарищ Мадат, – вставил Меджид. Этот Тарыверди истинный двурушник!

Тарыверди казалось, что наступил конец света. "Что делать?! Что делать?!" – думал он в отчаянии. Новраста была занята по хозяйству. Она и не подозревала, о чем говорят мужчины. Тарыверди не спускал глаз с жены, думая найти сочувствие хотя бы в ней,

Меджид повторил:

– Гнать надо таких из партии!

– Нет, не согласен с вами, товарищ Меджид, – возразил Мадат. – Гнать – это крайняя мера. Долг инструктора – воспитывать людей! Я сам из батраков, когда-то тоже был вот таким же темным, несознательным...

Меджид замахал руками:

– С кем вы равняете себя, товарищ Мадат! Можно ли сравнивать вашу голову с его головой?!

Мадат усмехнулся:

– А почему бы и нет? Из Тарыверди может получиться неплохой коммунист. Мы подучим его, подготовим, отправим на курсы. Как ты на это смотришь, Тарыверди?

Хозяин дома развел руки, замотал головой:

– Мне нельзя... Кто дома-то останется?

– Ничего!..– усмехнулся Мадат.– Что случится с твоим домом? Не развалится небось!

– В доме должен быть хозяин, – угрюмо пробубнил Тарыверди. – На курсы мне нельзя...

Новраста, кончив заниматься самоваром, подошла к ним. Взглянула на залитое потом лицо мужа и звонко рассмеялась:

– Что это вы, товарищи, навалились вдвоем на одного?

– Мы записываем твоего молодца на шестимесячные курсы, которые скоро откроются в районе. Он там и грамотой овладеет, и политическое сознание обретет, – объяснил Мадат.

– Я согласна, пусть едет, – сказала Новраста, передернув плечами. – Вам виднее!.. Я согласна.

Тарыверди зло глянул на жену, заворчал:

– Не обращайте внимания на ее слова, товарищи... Она женщина, что с нее взять?.. В доме обязательно должен быть мужчина.

– Ничего, ничего, поезжай! – пропела Новраста и опять залилась смехом. Раз говорят – езжай.

Меджид сказал неуверенно:

– Поедет – станет человеком.

– Пусть едет хоть сегодня, – серьезно ответила Новраста. – Прямо сейчас, сию минуту, я согласна. Хочу, чтобы мой Тарыверди стал одним из первых в районе.

В сердце Тарыверди закралось сомнение: "Она хочет от меня избавиться!"

Мадат и Меджид, оставив в покое Тарыверди, заговорили между собой о предстоящем собрании сельчан, о необходимости как можно скорей организовать в Эзгилли колхоз.

Вдруг они услышали конский топот. Обернулись и сразу узнали всадника: это был Хосров.

Въехав во двор, Хосров соскочил на землю, поздоровался и протянул Мадату пакет. Конь Хосрова был в мыле, тяжело дышал, с губ его на землю падала белая пена. Меджид, увидев, что Хосров сменил милицейскую форму на форму уполномоченного политуправления, спросил:

– Как это понимать, Хосров? Вы перешли на новую работу? Чекист? Когда успели?..

– Да уже несколько дней как работаю. Оформлять меня начали давно, заполнил анкету, отдал товарищу Гиясэддинову... И вот в Баку утвердили...

– Растут люди, – заметил Мадат. – Молодец, Хосров, рад за тебя! Из Тарыверди, я думаю, тоже выйдет человек. Выдвигать людей из низов, из народа наша святая обязанность. Увидите, замечательных работников мы вырастим!

Хосров показал глазами на пакет:

– Очень серьезное дело, товарищ Мадат.

Мадат, отойдя в сторону, вскрыл пакет. Извлек из него листок бумаги, развернул – и лицо его сделалось белым как полотно.

Он читал адресованные ему строки:

"Товарищ Мадат! В районе произошло трагическое событие. Я только что вернулся из поездки по селам и узнал: ночью в деревне Чайарасы стреляли в Заманова. Срочно выезжаю..."

Письмо было подписано старшим уполномоченным политотдела района Балаханом.

Мадат некоторое время размышлял, затем спрятал письмо, обернулся к Тарыверди, махнул рукой:

– Хозяин, коня! Поскорей!..

Известие потрясло его. Ведь он сейчас в районе вместо Демирова. Несет ответственность за весь район!

"Нехорошо, нехорошо получилось, – думал он. – Уехал в отдаленные деревни и оставил без присмотра весь район... И вот жизнь преподносит горькие уроки..."

Мадат молча сел на коня. Посмотрел на Меджида: лицо того выражало полную растерянность.

– А как же я, товарищ Мадат? – спросил инструктор. – Мне тоже ехать?

Мадат распорядился:

– Вы останетесь здесь и проведете собрание. Ясно? Надо создать в Эзгилли колхоз, это очень важно.

Он протянул руку Меджиду. Тронул коня, выехал из ворот. Хосров последовал за ним. Через минуту их уже не было видно в деревне.

Меджид призадумался: "Странный он, этот Мадат. Легче летом в зной достать лед, чем выведать у него что-нибудь. Узнал про быков Тарыверди – молчит, сразу ничего не сказал мне. Получил пакет – помрачнел, опять я ничего не знаю. Как с таким человеком держать себя?.." Он приказал Тарыверди:

– Вечером собери людей. Пусть придут к твоему тестю Намазгулу-киши. У него дом большой. Если будут спрашивать, в чем дело, отвечай: дело очень важное. Понял?

– Понял. Будет исполнено, товарищ Меджид.

– И еще... – сказал инструктор. – Возьми моего Серого и попаси где-нибудь на лужайке. Прямо сейчас, не теряя времени... Кроме того, к вечеру накоси пару мешков свежей травы, чтобы ночью Серый не голодал.

– Все сделаю, как ты сказал, товарищ Меджид!

Через минуту Тарыверди уже вел его жеребца, резвого мышастого трехлетка карабахской породы, к воротам. Крикнул Новрасте:

– Ай, гыз, пошли, поможешь мне! Новраста отмахнулась:

– Ты что – ребенок?! Сам не управишься? Мне некогда, я занята по дому.

Тарыверди насупился, сказал твердо:

– Ребенок я или взрослый, но ты дома не останешься!.. Идем!.. Живей, живей, ай, гыз!

Новраста, не желая ругаться с мужем при госте, направилась к воротам. Тарыверди прихватил с собой веревку, серп и вышел со двора, держа коня в поводу. Новраста покорно следовала за ним.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Тарыверди было три года, когда мать его Махтабан, обездоленная вдова, пошла в услужение в дом богатого сельчанина Намазгулу-киши. Спустя семь лет мать внезапно умерла, Тарыверди же так и остался жить в доме Намазгулу-киши. Он был шустрый, расторопный мальчуган, помогал хозяину по дому, смотрел за скотиной, летом пас его овец. Рано, лет тринадцати, начал заглядываться на хозяйскую дочку Новрасту. Он привык считать дом Намазгулу-киши своим и не помышлял никуда уходить от него.

Так прошло еще несколько лет.

От Намазгулу-киши не укрылись игривые отношения его юной дочери и подросшего батрака. Постепенно в нем укрепилась мысль:

"По нынешним временам выгоднее иметь зятем бедного батрака, чем человека богатого. Если Тарыверди станет мужем Новрасты, я всегда в трудную минуту, не дай, конечно, аллах, смогу сказать: "Я труженик, вот мои мозолистые, жилистые руки, а зять мой – бывший батрак!.."

Приняв в душе твердое решение породниться с бедняком, он однажды завел разговор с женой:

– Послушай, Нурджахан, пора нам выдавать дочь замуж. Самое время. Знаешь, если кипящее молоко вовремя не снять с очага, оно убежит. Я подумал: лучшего зятя, чем Тарыверди, нам не сыскать. Он для нас и нукер, и ключ к двери сердца новой власти.

Нурджахан всплеснула руками:

– Что ты говоришь, Намазгулу?! На нас аллах разгневается, если мы отдадим нашу беляночку Новрасту этому бездомному бедняку. Опомнись!

– Сам аллах за это, жена. Аллах хочет, чтобы дочь Намазгулу, сына Аллахгулу, вышла замуж за Тарыверди, сына батрака-косаря Мами и вдовы-беднячки Махтабан. Это его воля, он послал нам зятя. Мы должны смириться, не перечить божьей воле.

– Позор!.. Как можно привить нашу кость к кости бездомной собаки?! Опомнись, киши, опомнись!..

– Время трудное, жена. Кто сейчас думает о костях?! Сейчас каждый должен думать о своей голове. У человека главное – жизнь. Сейчас это наша забота... Соображай, жена!

– Выходит, мы теперь должны жить в тени этого Тарыверди?! Выходит, теперь мы должны прятаться у него под крылом?! Да разве может гора укрыться в тени куриного яйца?! Не понимаю тебя, Намазгулу, где ты ищешь тень?! Если бы это был хоть кто-нибудь из начальников, которые наверху. Тогда еще куда ни шло...

– Тарыверди – лучше, – настаивал на своем Намазгулу. – Нам нужен щит... Ты понимаешь, что такое щит, жена?

– Понимаю, все понимаю. Хочешь принести в жертву себе, своему благополучию родную дочь.

Намазгулу решительно хлопнул ладонями о колени:

– Иначе не будет, жена! Другого выхода у нас нет. Я все обдумал, все взвесил. И я пришел к выводу, что этой жертвы требует время. Такова наша судьба, против нее идти нельзя.

И Новраста стала женой Тарыверди. Намазгулу-киши помог зятю починить, привести в порядок убогую хижину, оставшуюся ему от отца, батрака Мами. Молодые стали жить отдельно.

Тесть поучал зятя:

– Ты, милочек, должен жить в лачуге своего родителя. Пусть твоим самоваром будет вот этот измятый, видавший тяготы кочевой жизни самоваришко. Ничего... Пусть твоим одеялом будет вот этот старенький грубый палас. Ничего... Раз ты батрак, кричи так, чтобы тебя за пять верст было слышно: "Я – батрак!.. Я бедняк Тарыверди, сын бедняка Мами!.."

– Я тоже так считаю, дядя Намазгулу. Я с вами согласен. Мудрые слова! поддакивал зять.

– Вот и молодец, сынок. Кроме того, ты должен быть всегда на виду, всюду совать свой нос. Первым делом вступи в эту самую... партию. Кто в нее вступает – становится человеком. Ты тоже вступи, стань человеком. Я тебя заверяю: если у тебя есть голова на плечах, через три – пять лет ты станешь видным начальником. Сейчас время батраков и бедняков! – Говоря это, Намазгулу-киши вздыхал: – Ничего не поделаешь... Жизнь – это горная дорога: то спуск, то подъем. В нашей жизни человек как на колесах. Один едет в гору, другой – с горы. Ясно тебе, понимаешь, сынок?

– Понимаю, все понимаю.

– Понимаешь, да не сразу – с запозданием, – сокрушался тесть. – Зелен ты пока еще, зелен... Созревать тебе поскорей надо, Тарыверди.

Тяжелые тумаки Намазгулу-киши сделали в свое время свое дело: Тарыверди приучился к повиновению.

– Всегда, везде и во всем будь сообразительным, – наставлял тесть зятя. Понял, сынок?

– Понял, понял. Чего тут не понять? Все ясно. Сообразительным надо быть...

– Нет, ничего ты не понимаешь, – вздохнул Намазгулу-киши. – Учись, дорогой, учись!.. Учись у жизни. Пойми наше время. Не будь простаком, очнись!.. Тебе говорят: грамота, – учись. Говорят: книги – читай. Говорят собрание, – иди, не пропускай. Понял, сынок? Вот так надо жить. Теперь ты наш сын. Была у нас одна-единственная дочь, которую мы берегли как зеницу ока. Отдали ее тебе. Остался у нас один малый сынок – Оруджгулу. Считай, он тоже твой, в твоей тени теперь будет жить. Не скоро он будет нашим кормильцем. Говорят, пока жеребенок станет крепким конем, хозяин его ноги протянет. Верно я говорю, сынок?

Можно ли было не поддакивать такому мудрому ласковому тестю? И Тарыверди поддакивал:

– Верно, дядя Намазгулу, верно. Все правильно говорите, согласен с вами. Мудрые слова!

– Вот так-то, сынок... Запомни, непросто жить на этом свете. Ты сам видишь, как я тружусь, работаю, как лезу вон из кожи. А разве враги не называют меня кулаком?.. Недавно пошел к Гаджи, он приходится дядей прокурору Дагбашеву, брат его отца... Говорю ему: "Помоги, Гаджи, болтают про меня всякое, хотят моей погибели!.." Смотрю: Гаджи и сам какой-то жалкий, испуганный. Однако Гаджи есть Гаджи, у него есть защита, есть на кого опереться. Спрашиваю: "Что с тобой, Гаджи?" Говорит: "Болен я, даже на улицу не выхожу погреться на солнышке, худо мне..." А я ему: "Все на свете меняется, не вечно снег идет, не вечно мерзнут ноги..." Сказал он мне: "Поговорю с племянником, ни о чем не беспокойся..." Он ведь дядя прокурора, большого человека. Конечно, я ходил к нему не с пустыми руками.

– Разумеется, – вставил Тарыверди. – С пустыми руками к Гаджи идти бесполезно. Я его знаю.

– Видишь каков он – этот Гаджи. И какого имеет племянника! Прокурор – не шутка. Хоть сам нездоров, но голова в порядке, хорошо варит. Словом, помни: сейчас твое время. Не будь простофилей. Не зевай! Встряхнись!.. Двигайся, действуй!

– Понимаю, понимаю! Я все понимаю! – твердил Тарыверди. – Мудрые слова, дядя Намазгулу.

– Понимать, может, и понимаешь, – вздыхал тесть, – да толку что? Не ловок ты, странный. Удивляюсь тебе.

Неизвестно, что Тарыверди понимал, что не понимал, но жену свою, Новрасту, он, ему казалось, понимает хорошо. Ее он ни на минуту не выпускал из поля своего зрения. Любил. До безумия. И ревновал.

Вот и сегодня, едва увидел гостей, его забрали сомнения: "Чего это к нам опять приехал инструктор Меджид? Может, Новраста его притягивает?!" Когда же Меджид поручил ему пойти попасти Серого, его подозрения еще больше усилились.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Когда муж и жена вернулись домой, Меджид начал заигрывать с Новрастой:

– Ай, гыз, согласен подарить тебе моего Серого. Ты правильно сделала, что села на него. К чему утомлять ножки ходьбой?.. Эй, Тарыверди, хочешь, я подарю Серого моей сестре Новрасте?

Тарыверди нахмурился:

– У отца твоей сестры только свиней да птичьего молока нет в доме, буркнул он угрюмо. – Зачем ей твоя лошадь?

– Эх, Тарыверди, ничего ты не понимаешь! – весело продолжал гость. Подарок отца – это одно, а подарок брата – совсем другое.

Новраста заулыбалась:

– Большое спасибо тебе, братец Меджид! Да хранит тебя всегда аллах! Хороший ты человек.

Меджид подошел, помог женщине слезть с лошади. Затем провел ладонью по крупу Серого, обернулся к хозяину дома:

– Эй, Тарыверди!.. Что с конем? По-моему, на нем скакал сам дьявол. Почему Серый такой взмыленный? Он едва стоит на ногах.

– В чем дело, товарищ Меджид? Что там еще? – недовольно отозвался Тарыверди. – Опять я виноват! Мы как будто ни у кого не одалживали денег, а с нас долг требуют.

– Дорогой мой, посмотри сам: Серый весь мокрый – хоть выжимай его. Скажи правду, Тарыверди, куда ты скакал на нем?

– Куда я мог скакать? О чем ты говоришь? Подумай сам, ведь я был не один, с женой. Мог ли я бросить ее одну в лесу?..

– Может, все-таки удрал от Новрасты? Скажи правду. Чувствую, ты обманываешь меня.

– Нет. Вместе ушли, вместе пришли. Я Новрасту одну не брошу. Лес – это лес.

– Новраста, сестрица, так ли это было? – спросил Меджид. – Признайся. Где ты, Новраста?! Ай, гыз!

Женщина была за домом и не отозвалась. Меджид, сокрушаясь, продолжал ходить вокруг коня.

– Нет, Тарыверди, ты не проведешь меня! – сердился он. – Посмотри, на кого похож мой Серый. Даже голову не держит, вот-вот упадет. Сознайся, ты скакал на нем и загнал.

– Ай, товарищ Меджид, клянусь аллахом, меня даже мой хозяин Намазгулу не притеснял так, как притесняешь ты. Что тебе надо от меня, дорогой? Я сделал добро тебе и твоей лошади, попас ее, а ты недоволен. Странные люди!.. Удивляюсь, что ты ко мне привязался? Сразу, как приехал, начал! То не так, это не так. Теперь вот лошадь!..

Меджид решил не ссориться с Тарыверди и умолк. Навалил перед Серым гору травы, привязал поводья к изгороди.

Новраста зажгла маленькую керосиновую лампу, повесила ее над тахтой на веранде.

– Что будешь кушать, братец Меджид? – спросила она, с деланным смущением отводя глаза в сторону. – Что твоя душа хочет?

– Гыз, почему Серый в таком виде? – поинтересовался Меджид. – Скажи мне правду.

– Разве ты, братец, не хотел подарить мне Серого? – ответила вопросом на вопрос хитрая женщина.

– Но что с ним?

– Это знаем я и он, твой конек...

– Серый – твой, дарю его тебе. Но кто скакал на нем? Прошу тебя, сестрица, скажи, умоляю!

– Я скакала.

Лицо Меджида расплылось в широкой улыбке, он хлопнул в ладоши, воскликнул:

– Сто таких коней, как Серый, не жалко принести в жертву моей милой сестренке Новрасте!. – Затем обернулся к хозяину: – Все, Тарыверди, не будем больше ссориться. Ну, не хмурься, не хмурься... Ты почему такой сердитый?

Сидевший на тахте Тарыверди отвел глаза в сторону и промолчал. Он был мрачнее тучи.

Новраста налила воды в самовар, разожгла его. Затем поймала в сарайчике молодую курицу, принесла на веранду. Меджид, чувствуя себя в этом доме свободно, как хозяин, сам зарезал птицу.

– Приготовь чихиртму, гыз, – попросил он. – Но Тарыверди не получит ни кусочка! Вернусь с собрания – мы с тобой вдвоем попробуем эту курочку.

Новраста поставила казан на очаг и начала проворно ощипывать курицу.

– Тарыверди, ступай в деревню, собери людей, скажи – собрание будет, распорядился Меджид, Тарыверди отмахнулся:

– Я один не пойду. Меня никто слушать не станет. Вдвоем пошли, товарищ Меджид.

Меджид мысленно обругал строптивого мужика. Но делать было нечего. Они вдвоем вышли со двора.

Тарыверди сразу же начал горланить:

– Эй, люди!.. Эй, ребята!.. На собрание!.. Все к дому дяди Намазгулу!.. На собрание!.. Эй, на собрание!.. Из домов послышались голоса:

– В чем дело, дорогой?..

– Ты что орешь, Тарыверди, людей пугаешь?! Что случилось?.. Куда ты зовешь нас?..

Тарыверди не переставал кричать:

– Э-э-эй!.. На собрание!.. На собрание!.. Из района приехал инструктор!.. Все на собрание!.. Ему отвечали:

– Я давно уплатил налог!.. Какое может быть еще собрание?.. Что там еще надо от меня?! Тарыверди объяснял:

– Ничего от тебя не надо!.. Ничего от тебя не требуют!.. Только приди на собрание!..

– Зачем же мне идти, если собрание – дело добровольное? – упорствовал крестьянин.

– Добровольное, – значит, людей слушать не надо?! – кричал Тарыверди. Эх, темный народ!..

Он проворно залез на плоскую крышу невысокого дома, вновь заголосил:

– Люди, на собрание!.. Эй, тетка Гюльэтэр, и ты иди на собрание!.. Все, все – к дому Намазгулу-киши!..

Старая Гюльэтэр недоумевала:

– Какое может быть собрание в темноте?!

– Не бойся, там будет лампа, – успокаивал ее Тарыверди. – Специально для тебя зажгут.

– "Лампа, лампа"... – ворчала старая женщина. – А как я пойду в темноте к дому Намазгулу-киши?! Еще ноги сломаю.

– Ничего, одни ноги сломаешь – другие вырастут! – смехом отвечал Тарыверди.

Затем он взобрался на крышу другого дома, позвал:

– Эй, дядя Гумбатали, на собрание!

– А что случилось, сынок?

– Приходи – узнаешь!

– Ох, беда! Встанет твой комсомол и будет говорить три часа. Уснем!

– А ты перехитри его – сам возьми слово и говори четыре часа!.. И не заснешь!..

– Да кто же нам позволит болтать столько времени, дорогой?! Да и где нам найти столько слов?! Клянусь аллахом, сколько я ни стараюсь – не могу найти ни одного словечка для собрания! Ничего не приходит в голову. О чем говорить?.. И так, без слов, все ясно, каждый о каждом все знает!.. Вот говорили вы – курсы для грамотности. Ничего из этих курсов не получилось. Живем-то как? Сегодня здесь, завтра – там! Мы ведь кочевники... Стал и учитель кочевать с нами, а что вышло?.. Ничего!.. Кто учится играть на зурне в шестьдесят – заиграет лишь на том свете!.. Верно ведь, сынок?.. Так дайте нам спокойно умереть, не мучайте!..

– Никто вас не мучает, дядя Гумбатали, живите себе!.. Сегодня будем говорить не о малограмотных. Успокойся, старик!.. Речь будет о другом.

– О чем же?.. Или секрет?..

Наконец Тарыверди удалось уговорить старика Гумбатали пойти на собрание. После этого он взобрался на следующую крышу и затеял с хозяином дома словесную перепалку. Немного погодя обернулся, окликнул инструктора:

– Эй, товарищ Меджид!.. Где ты?!

Ответа не последовало. Тарыверди спрыгнул с крыши и побежал домой. Новраста была одна, потрошила курицу.

– В чем дело? – спросила она. – Ты почему так запыхался, а, Тарыверди?

Он помедлил с ответом, сказал:

– Да ничего... Хочу воды напиться...

Налил из большого кувшина воды в чашку, поднес к губам и, не сделав ни глотка, поставил чашку на место.

– Ай, гыз, умираю с голоду. Ты почему так долго возишься? Поторопись. Умираю с голоду!..

– С голоду или от жажды? – поддела мужа Новраста, смекнувшая, что он попросту сторожит ее от Меджида.

– Послушай, жена, – сказал Тарыверди, – глупо отправлять такую жирную курицу в желудок этого инструктора. Он – обжора!.. Нам надо и самим покушать. Разложишь еду на три тарелки. А потроха оставь до утра. Когда он уберется, я изжарю их на шампуре. Шевелись побыстрее, жена, заклинаю тебя именем твоего брата Оруджгулу!..

Новраста сказала безразличным тоном:

– Утром придется зарезать еще одну курицу. Надо же проводить гостя. Как ты считаешь?

– Ни за что! Я вижу, ты готова зарезать целого верблюда для своего названого братца, будь он неладен!

Издали донесся голос инструктора Меджида:

– Эй, Тарыверди!.. Товарищ Тарыверди!.. Где ты?! Где же люди?! Куда ты исчез?!

Тарыверди побежал к воротам. Спустя пять минут его голос уже слышался в другом конце деревни:

– Ай, товарищ Меджид, люди с трудом собираются. Говорят, отложим собрание на завтра.

Намазгулу-киши крикнул с веранды своего дома:

– У меня все готово, товарищ инструктор, я жду!.. Только ведь есть поговорка: утро вечера мудренее. Имейте это в виду, дорогие мои.

Меджид отозвался:

– Нечего говорить прибаутками. Дело серьезное – собрание. Пусть сельчане собираются.

Намазгулу-киши в накинутой на плечи бурке вышел из ворот дома навстречу гостю:

– Здравствуй, здравствуй, дорогой товарищ Меджид! Добро пожаловать в нашу деревню! Садам, салам!..

– Приветствую тебя, старик, – небрежно ответил инструктор. – Как поживаешь? Как дела?..

– Клянусь аллахом, я на тебя в обиде! – сказал Намазгулу-киши. – Честное слово, обижен!..

– Не понимаю, за что?

– Как за что?.. Твой дом здесь, а ты остановился где-то на стороне. Слава аллаху, я пока еще не умер!

– Какая разница?.. Ты, Тарыверди – одна семья. Ты не вправе обижаться, старик.

– Верно, Новраста – это я, моя кровь. Однако гость Тарыверди – это гость Тарыверди, а не мой. Понял, сынок?

– Да наградит тебя аллах, старик! Не обижайся... – Меджид обернулся к Тарыверди. – Ну, где люди? Где наше собрание, Тарыверди?

– Собираю понемногу, организую.

Намазгулу-киши поинтересовался здоровьем, самочувствием гостя, затем спросил:

– О чем будет собрание, товарищ Меджид, если это не секрет? К добру ли?..

– Только к добру, старик. К дьяволу все недоброе! Будем обсуждать очень важное и нужное дело.

– Очень хорошо, очень хорошо, дорогой товарищ инструктор. А в чем все-таки дело?

– Хотим провести небольшое собраньице.

– О чем?

– О том, о чем будем говорить на нем.

Инструктор Меджид не хотел открываться Намазгулу-киши. Опасался, что старик начнет исподтишка мешать им, собрание не даст ожидаемых в райцентре результатов и поручение Мада-та не будет выполнено.

– У нас народ несознательный, товарищ инструктор райкома, – сказал вкрадчиво Намазгулу-киши. – Наши люди всегда на всех идут войной! Даже на собрании не могут взять себя в руки, угомониться... Сто раз я говорил, учил: не воюйте, не бранитесь, не ругайтесь, – нет, не понимают, все делают по-своему. Всякий раз отколют какой-нибудь номер... Начнешь их вразумлять: милые, дорогие, родные, послушайте старших, мы ведь имеем опыт, пожили на свете, знаем людей... Нет, не понимают... Смотришь, переругаются, перессорятся и разойдутся.

– Собрание нужно не мне, а вам, – объяснил Меджид. – Для вашей же пользы. Сами увидите – только соберитесь.

– Да разве наши понимают? Темнота!.. Глупый народ наши деревенские, товарищ Меджид, – уклончиво отвечал Намазгулу-киши.

– Я сделаю так, что ругани на собрании не будет, – пообещал Меджид. – Да и кто посмеет шуметь в вашем доме, а, Намазгулу-киши?!

– Может, и не будут шуметь, – согласился хитрый старик. – Постараемся не допустить войны. Только иногда они все равно воюют. Темный народ!

Он притворно вздохнул.

Меджид начал закуривать, сказал дипломатично:

– Люди всегда есть люди. Говорят: оставь покойника одного в комнате – и тот встанет и разорвет саван.

Однако бывалый Намазгулу-киши был не меньшим дипломатом. Решив показать свои острые рожки, отпарировал:

– Какие они покойники, эй?! Наши эзгиллийцы вполне живые люди! Еще какие живые!..

Старик чувствовал, что на собрании речь пойдет об организации колхоза, которого он до смерти боялся, и хотел заранее сбить спесь с этого самоуверенного представителя райкома.

– В этом году мы опять переселимся, товарищ Меджид, – сообщил он как бы между прочим.

– Куда?

– Куда всегда – вниз, на равнину, к теплу. Сам знаешь, товарищ инструктор...

– Напрасно... Зачем вам это?

– Чтобы жить, чтобы не умереть, товарищ Меджид. Или ты хочешь, чтобы мы здесь, в этих горах, где кончается царство аллаха, превратились в лед? Мы кочевники и всегда кочевали. То соберемся вот так, как сейчас, в одно место, то снимемся – и а дорогу, на равнину, туда, где есть хлеб и тепло.

– Нет, в этом году кочевать не будете, – отрезал Меджид. – Какой смысл? Травы, сена у вас много, хлеба, я видел, отличные... Лучше ваших мест нет на свете, старик.