Текст книги "Сачлы (Книга 2)"

Автор книги: Сулейман Рагимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

– Только, пожалуйста, потише... Осторожненько... Раненый все время бредит... Потише, товарищи...

Они вошли. Годжа-оглу склонился над Замановым:

– Ничего, Сейфулла, дорогой дружище, все будет хорошо... Мы вылечим тебя... Ты слышишь меня, Сейфулла? Кажется, Заманов узнал друга, забормотал:

– Да, да... Подумаешь... Всего один... один... из двадцати пяти... тысяч... Только... найдите убийцу... убийцу, чтобы не скрылся...

Субханвердизаде сжал локоть Балахана:

– Ты посмотри, посмотри, какое сердце!.. Сердце настоящего большевика!.. Вот это человек!..

Балахан, пройдя к ногам раненого, вынул из кармана записную книжку, начал писать что-то. Субханвердизаде не спускал настороженных глаз с его быстро движущейся руки.

Заманов говорил:

– Вспомни... мы звали тебя, Годжа... Помнишь?.. Свистки, гудки... После того... нам смерть не страшна... Только... Годжа... эта предательская пуля... Обидно...

– Кто стрелял в тебя, Сейфулла? – спросил Годжа-оглу. По щекам его текли слезы.

– Не знаю...

– За что?

Заманов перевел взгляд на Балахана, чуть шевельнул головой:

– Пусть... они... найдут... пусть... никто...

Его бормотание сделалось невнятным.

В глазах старого фельдшера застыл испуг. Он понял – началась агония. Вот губы Заманова перестали двигаться, взгляд застыл. Фельдшер склонился над ним, затем поднял голову и сдавленно произнес:

– Он умер...

Субханвердизаде достал из кармана платок и отошел в угол комнаты. Плечи его судорожно задергались.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Покрытая пылью "эмка" выехала в райцентр. И вскоре весь городок уже знал: вернулся Демиров!

Гиясэддинов, приехавший вместе с ним, направился сразу к себе в отдел. Демиров же, сопровождаемый Субханвердизаде и другими ответственными работниками, пошел к себе домой. Он делал попытки избавиться от окружения, призывал товарищей вернуться к своим делам, но тщетно. Каждый старался сказать что-нибудь Демирову, запечатлеться в его памяти.

– Дела наши без вас хромали, товарищ Демиров. Не бросайте нас больше...

– Я должен был непременно вас увидеть, товарищ Демиров. Столько телеграмм!..

– А я, товарищ Демиров, старался не посылать вам телеграмм, чтобы вы не беспокоились.

– Как вы задержались в Баку!.. Мы очень ждали вас, товарищ Демиров! Добро пожаловать!..

– Все глаза проглядели!..

– В этом году, товарищ Демиров, урожай на славу. Все говорят, что вы, товарищ Демиров, принесли нам удачу! У вас легкая рука...

Субханвердизаде отмалчивался. Он первый поднялся по лестнице на веранду секретарского дома, стоял там со скорбным выражением лица, ждал, когда Демиров избавится от назойливых льстецов.

Худакерем Мешинов держал себя независимо, не лез на глаза секретарю. Он презирал в душе всех этих подхалимов. К нему подошел Бесират Нейматуллаев, с лица которого не сходила угодливая улыбка, шепнул:

– Не осуждай нас, ай, Худакерем!.. Ведь мы столько времени не видели его. Он для нас – что родной отец для сирот...

Субханвердизаде заметил снующего в толпе Аскера, и сердце его закипело злобой: "Нет, вы посмотрите на этого паршивого телефониста!.. Правая рука Кесы, дружок Абиша!.. Источник всех сплетен и интриг!.."

Прибежала Гюлейша, в белом халате, улыбчивая, возбужденная, пропела, растягивая слова:

– Салам-алейкум, товарищ Демиров!

Демиров обернулся к Субханвердизаде, спросил:

– Кто эта женщина?

Гашем Субханвердизаде тяжко вздохнул и покачал головой, будто вспомнил что-то грустное:

– Наш новый главврач...

– Врач?! Вот как... Быстро откликнулся Наркомздрав на нашу просьбу! Я просил их помочь нам медицинскими кадрами. Она – терапевт, хирург? Кто по специальности?

Гащем уклонился от прямого ответа:

– У нее много специальностей, товарищ Демиров.

– То есть большой опыт?

– Да, она окончила курсы санитарок имени Восьмого марта.

– Ага, значит, она санитарка – не врач. Ясно. Ну что ж, быть хорошей санитаркой, работать на совесть – тоже немалое дело.

– Она, можно сказать, с головы до ног – совесть. Мешок с совестью! Воплощение совести!

Демиров обратился к собравшимся у его дома:

– Благодарю вас за внимание, товарищи! Идите работайте... Я немного почищусь, умоюсь с дороги и тоже приду в райком. Тогда поговорим обстоятельно обо всем. Вы мне расскажете, я – вам.

Люди нехотя разошлись.

Демиров и Субханвердизаде вошли в дом. В большой комнате на стене, прямо напротив двери, висел увеличенный фотопортрет под стеклом: маленькая девочка с белым бантом на голове прижалась к миловидной молодой женщине; у женщины длинные косы.

Демиров придвинул стул к стене, взобрался на него, достал из кармана платок, стер пыль с портрета. Вздохнул невесело:

– Это моя Назакет – мой цветочек...

Субханвердизаде тоже громко вздохнул, изрек с деланным пафосом:

– Да, ребенок – самое дорогое на свете!

Демиров спустился со стула на пол, подошел к Гашему.

В глазах его была грусть. Он сказал задумчиво:

– Назакет – единственное, что у меня осталось от ее матери.

– А что случилось с ее матерью? – участливо спросил Субханвердизаде. – Где она?

– Жена умерла...

– Трагическая история, – сказал Субханвердизаде.

– Мать Назакет была лезгинка... Мы поженились в Москве. Она тоже там училась. Но счастье наше было недолгим.

– А где сейчас ваша дочь?

– В ауле, у своей бабушки, матери жены... Назакет живет у нее с четырехмесячного возраста. Я бы забрал Назакет, да старуха не отдает. А я не могу обидеть ее... Думаю забрать их к себе обеих. Надо бы найти время и съездить за ними. Привезу.

– Сюда, к нам?!

– А почему бы и нет?

– В эту дыру?..

– Здесь замечательно. В Баку я очень скучал по нашим краям. Где вы найдете места лучше? Горы, леса, речки, родники, минеральные источники! Птицы поют по утрам – прямо-таки симфонический концерт!.. Я непременно привезу сюда Назакет!.. Кстати, я видел в Баку ваших дочурок. Прекрасные девочки!.. И жену вашу Лейлу-ханум видел. Она жаловалась на вас. Я пообещал ей, что по приезде задам вам перцу. Пообещал, что вы в скором времени заберете их сюда.

– Мы давно расстались с Лейлой, – уклончиво ответил Субханвердизаде, очень давно...

– Но ведь у вас дети.

– Они – дети своей матери.

– У вас очень красивые девочки, Гашем. Меньшую я даже держал на руках. Я выходил из гостиницы... Она обняла меня и просила: "Пришлите мне моего папу!.." И я пообещал ей, что она скоро увидит вас. Лейла-ханум совсем седая, а ведь лет ей, мне кажется, не очень много. Наверное, переживает... Вам известно, что такое мораль коммуниста? Нельзя так жестоко поступать с семьей!

– Наше примирение невозможно! – твердо сказал Субханвердизаде. – Нам с Лейлой не жить вместе.

– Но почему же?

– Мне неудобно говорить вам обо всем, товарищ Демиров. Извините, я умолчу.

– Почему?.. Причина?..

– Почему?.. – Субханвердизаде потупил глаза. – Причина вас интересует?.. Причина очень серьезная... Очень!..

– Понимаю, на что вы намекаете. Но Лейла-ханум показалась мне честной женщиной...

– Вот именно – показалась. Обманывая, человек надевает маску. Вы понимаете, товарищ Демиров?

– По-моему, вы ошибаетесь, Гашем.

– Нет. Мое решение твердое.

– Тогда заберите детей.

– Пытался. Она не отдает.

– Вы должны помогать Лейле-ханум,

– Ей нельзя давать ни копейки.

– Это почему же?

– Я не хочу, чтобы женщина, которая шатается по гостиницам, проедала мои деньги!.. Да, мы большевики, но и в нас еще остались пережитки прошлого понятие о чести!.. Или про честь тоже надо забыть?!

– Кто говорит, что в наше время честь не в милости? Честь всегда у нас в почете! Кто ее отрицает?

– Наши, комсомольцы.

– Неправда! Коммунистическая мораль требует прочности семейных уз. Кстати, я собираюсь в ближайшее время прочесть несколько лекции на эту тему.

– К чему эти лекции? – поморщился Субханвердизаде. – Кому они нужны? Здесь, в горах, своя мораль.

– Зачем тогда мы тут сидим?

– Чтобы прогнать бандитов, а затем умереть.

– Конечно, напряженный период классовой борьбы еще продолжается. Бандитов надо выловить и уничтожить! В случае чего мы и смерти не испугаемся, борьбы не бывает без жертв. Направляя старую деревню по новому пути, мы выкорчевываем все реакционное, вредное. Но старые силы будут оказывать сопротивление, будут драться с нами. Таково закономерное продолжение социалистической революции.

Субханвердизаде ничего не ответил, но в душе подумал: "Газет начитался, вызубрил цитаты! Вместо того, чтобы дело делать, языком болтает!.."

Демиров, взяв одежную щетку, вышел на веранду. Когда вернулся в комнату, сказал, будто продолжая прерванный разговор:

– Деревня должна быть непременно коллективизирована! Все каналы для реставрации капитализма должны быть перекрыты!

– Разумеется, разумеется, – поддакнул Субханвердизаде. – Однако нам нельзя терять большевистской бдительности.

– Ни в коем случае, – согласился Демиров. – Иначе мы погибнем. Враги не дремлют.

– Уже погибаем... – сказал Субханвердизаде дрогнувшим голосом, поднялся со стула и заходил по комнате из угла в угол, затем вдруг достал из кармана платок, прижал к глазам, всхлипнул: – Бедный Сейфулла!..

Демиров насторожился:

– А что с ним?

– Убит.

– Как убит?!

– Мы похоронили его вчера.

Лицо секретаря райкома сделалось серым. Он медленно подошел к столу, взял телефонную трубку:

– Аскер, дай ГПУ... Я говорю – ГПУ!..

Из трубки послышалось:

– Да, кто это?..

– Алеша, ты знаешь?.. – спросил Демиров.

– Да... Как раз занимаюсь этим...

– Поздно!.. Слишком поздно!..

– Товарищ Демиров, ведь я был с вами...

Демиров перебил:

– Ничего не хочу знать – со мной или не со мной! – и бросил трубку. Повернулся к Субханвердизаде: – Почему вы сразу не сказали мне об убийстве Заманова?

– Товарищ Демиров, люди увидели вас, обрадовались... Уже несколько дней у нас траур... Не хотелось с первых же минут омрачать ваш приезд... Классовый враг погубил старого большевика. Теперь придется держать ответ перед бакинским пролетариатом.

– В центр вы сообщили, по крайней мере?

– Да, сообщил, сразу же, как я вернулся из района, позавчера вечером. Очевидно, вы были уже в дороге.

– Как Мадат?..

Субханвердизаде пренебрежительно махнул рукой:

– Э, из Мадата проку не будет! Какой он руководитель? Нет опыта, да и таланта нет.

Демиров зашагал по комнате, возбужденно говоря:

– Что же это такое?! Что же это такое?! Надо непременно найти убийцу!.. Уничтожить!.. Врагу не может быть пощады!.. Мы обязательно найдем его и покараем. – Глаза Демирова, устремленные на Субханвердизаде, гневно сверкали: – Мы уничтожим врага!

Субханвердизаде, будто уличенный в преступлении, побледнел, съежился, попятился к стене. Он не смел поднять глаз на Демирова. Пробормотал:

– Да, мы уничтожим врага... Обязательно...

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Рухсара и Нанагыз обедали дома, когда в дверь постучали и вошел Аскер. В руке его было письмо. Увидев мать и дочь за столом, он смутился, начал объяснять:

Я был на почте, смотрю – письмо на ваше имя, Рухсара-ханум... – У Аскера был виноватый голос. – Решил занести вам...

Рухсара молча поднялась из-за стола, взяла письмо, бросила взгляд на почерк. Нанагыз улыбнулась Аскеру приветливо:

– Большое спасибо, сынок, да будет тебе удача во всем! Конечно, не стоило утруждать себя.

Аскер, не произнеся больше ни слова, испытывая смущение, вышел.

Нанагыз нетерпеливо поглядывала на письмо.

– Наверное, из дома? – спросила она. – Скучают девочки... Как они там?.. Что кушают?.. Есть ли у них еще деньги?.. Небось пишут: мама, приезжай и Рухсару привези.

– Это не от них, – сухо ответила Рухсара и кинула письмо на подоконник.

– Не от девочек?.. А от кого же? – спросила мать. – Распечатай письмо, Рухсара, прочти... Почему бросила?..

– Оно не стоит внимания, мама.

Нанагыз взяла письмо, долго смотрела на него, вздохнула:

– Значит, от Ризвана?.. – Помолчав, добавила: – Наверное, он раскаялся. Да и как можно осуждать его, дочка?.. Подозрение – плохая вещь...

– Что подозревать-то? Все и так ясно... – Рухсара уныло усмехнулась: Преступление налицо... – Она тронула рукой свои волосы. – Вот оно преступление.

Нанагыз опять вздохнула, рот ее страдальчески искривился, она начала причитать:

– Зачем я отпустила тебя сюда одну?.. Видно, аллах отнял у меня рассудок!.. Надо уезжать, доченька...

– Если тебе надоело здесь, уезжай, мама... От дочери-неудачницы можешь отказаться...

– Постыдись, дочка, постыдись так разговаривать с матерью! – Слезы закапали из глаз Нанагыз. – Молодая ты еще, неразумная. Одно – знаешь, другое – нет. Эх, дочка!..

– Поезжай домой одна, мама... Давай я провожу тебя...

– А ты останешься?.. Какой в этом смысл?.. Я не могу здесь смотреть людям в глаза... Чего только не говорят про тебя... Чего только не болтают... Все шепчутся за нашими спинами... Вот, доченька, что значит попасть людям на язык. Просто беда... Кого ты теперь переубедишь, что это не так? Но ведь есть же на свете справедливость?! Должна быть! – Нанагыз воздела к небу свою единственную руку: – Господь смотрит на нас оттуда, он все видит! За что он карает меня?! За что?! За что, боже, ты пятнаешь нас позором?! От позора надо бежать! От позора надо спасаться!.. Бедняга Ризван!.. Что он мог поделать?.. Мог ли он после всего того, что случилось, ходить среди людей с высоко поднятой головой?! Да будь я на его месте, я бы... Вот этой единственной рукой...

– Ты угрожаешь мне, мама?

– Что скрывать, Рухсара?! Перенести бесчестье очень трудно... Рассказывали, в Шаганах одна мать задушила родную дочь...

– И ты тоже могла бы?.. – Рухсара осеклась, с укором посмотрела на мать, добавила: – Что ж, могу помочь тебе... Могу сама накинуть себе на шею петлю...

– Нет, доченька!.. Нет, детка!.. – Нанагыз порывисто обняла Рухсару. – Я люблю тебя, хочу твоего счастья!.. Скажи, что у тебя на душе?.. Что ты скрываешь от меня? Откройся матери!] Что ты натворила?

– Ничего.

– Но ведь что-то случилось с тобой. Открой мне свое сердце Нехорошо, если дочь скрывает от матери свое горе. Ведь я так страдаю!.. Да разверзнется твоя могила, Халил!.. Нарожал детей, сам спишь спокойно в земле, а мне каково!.. Расскажи мне, доченька, расскажи о своей беде!..

Рухсара обняла мать, зашептала:

– Ничего я не сделала дурного, мама... Успокойся... Конечно, я виновата, но не так, как ты думаешь... Тяжело мне очень, мама!..

Под вечер Гюлейша Гюльмалиева командовала во дворе больницы – шла поливка огорода.

– Эй, девушка, смотри!.. Эти кусты совсем высохли... Пропали бедные помидоры, придется их сорвать зелеными и засолить... А где наш Али-Иса, где этот чемпион болтунов? Неужели я должна делать все сама?!

Санитарка, подставив ведро под кран и ожидая, когда оно наполнится, спросила:

– А картофель поливать, товарищ Гюльмалиева?

– Потом, потом! Полей сначала огурцы! Пусть напьются как следует! Бедные огурчики!

К больничному крану шли женщины с ведрами. Гюлейша покрикивала на них:

– Эй, милые, или вы купаться собрались? Разве не видите, пропадает государственный огород?! Я ведь говорила этому Али-Исе, чтобы не пускал в наш двор посторонних! Ведь сама Москва ведет учет!.. Москва – не шутка!.. Все на бланках отмечается. Каждый день – один бланк. Пишем и пишем. Отчитываемся!..

В этот момент Афруз-баджи и Али-Иса шли по улице.

Они возвращались с базара. У каждого в руках бы, а корзинка с продуктами. Самую тяжелую, конечно, тащил старик.

– Как хорошо, что я встретила тебя, дядюшка Али-Иса! – радовалась Афруз-баджи. – Кесы нет, поэтому отныне ты должен помогать мне.

Али-Иса приложил руку к глазам в знак повиновения:

– Мы теперь, при советской власти, готовы умереть ради женщин, дорогая Афруз-ханум! Подумаешь – корзинка какая-то!.. Я свое дело знаю хорошо. Разве теперь женщинам можно сказать хоть слово?.. Я и Кесу безбородого могу заменить, и любого другого бородатого!.. Что еще сделать для тебя, дорогая Афруз-ханум? Приказывай!

– Ничего, дядюшка Али-Иса, спасибо! Вот только поднеси эту корзинку... Буду очень благодарна тебе.

– А завтра?.. А потом?..

– Иногда по утрам сходишь на базар... Я ведь не могу, как некоторые другие, каждый час бегать на базар.

– Конечно, конечно. Ради товарища Мадата, ради его подруги жизни я готов на старости лет стать рабом с цепью на шее! Всякий раз, когда будешь идти на базар, зови меня. Пусть у меня хоть молоко стоит на огне – все брошу и схвачу вот эту твою корзинку.

Вдруг старик остановился.

– В чем дело, дядюшка Али-Иса? Ты чего ждешь? Может, тяжело? Скажи...

Али-Иса кивнул в сторону больничного двора, мимо которого они проходили:

– Посмотри на нашу атаманшу!

– На кого?

– На нашу товарищ Гюльмалиеву.

– Может, ты боишься ее?

– Боюсь, – сознался Али-Иса. – Клянусь тебе своей жизнью, я при советской власти боюсь женщин больше, чем милицию! В милиции тебя проверят, обыщут. Если ты вор – посадят, если ты честный человек – отпустят... А с женщинами договориться нельзя.

Афруз-баджи схватила старика за руку и начала тянуть за собой:

– Эй, будь мужчиной!.. Где твоя доблесть?.. Разве настоящий мужчина боится женщины?!

Али-Иса не двигался с места, упирался:

– Клянусь аллахом, клянусь своей жизнью, клянусь бесценной головой твоего Мадата, я очень боюсь!

– Не бойся, да что она сделает тебе?! Уволит с работы?.. Пусть увольняет! Будь она неладна! Или ты не знаешь, кто может уладить все это дело?!

– Нет, Афруз-ханум, с женщинами лучше не связываться! Клянусь аллахом, они кого угодно могут сжить со света!..

Афруз-баджи громко засмеялась и, опять схватив старика за руку, принялась тащить его за собой вниз по улице:

– Пошли, пошли!.. Мужчина не должен быть таким трусливым!.. Смелей, смелей!..

Их заметила Гюлейша, помахала рукой, крикнула издали:

– Эй, Али-Иса, ты что там мелешь языком?

Старик втянул голову в плечи, съежился, забормотал:

– Ну, видишь?.. Видишь эту беду, это зло, лягушку, змею, черного шайтана?!

– Вижу. Ну и что особенного? Может, небо упадет на землю, а?..

– Она сейчас набьет мою шкуру соломой! Вот Баладжаев был хороший человек... Аллах всемогущий, спаси нас от женщин, от их козней и интриг!.. Честное слово, Афруз-баджи, у меня ноги отнялись, шагу не могу сделать...

Женщина насильно потащила старика за собой:

– Иди, иди!

Али-Иса упирался:

– Умоляю тебя, отпусти!.. Прошу тебя, отпусти!.. Не то товарищу Мадату донесут, будто семидесятилетний Али-Иса ухаживает за его женой Афруз-баджи. А товарищ Мадат – человек крутой, выстрелит в меня из пистолета и обагрит красной кровью мою бедную бороду...

– А говорил, что даже милиции не боишься!

– Ах, дорогая Афруз-баджи, честное слово, коварство одной женщины может погубить сотню мужчин... Что уж тут говорить про беднягу товарища Мадата... Ясно, он убьет меня.

Афруз-баджи презрительно скривила губы:

– Фи, не выношу робких мужчин! Мне даже не хочется давать им нести мою корзину.

Старик расхохотался, поставил на землю корзину, воздел к небу руки, воскликнул:

– Сдаюсь, сдаюсь, как говорил бедняга Кеса. Когда женщина начинает браниться, я сдаюсь. Сдаюсь! Сдаюсь!

Сердитый голос Гюлейши прервал его слова:

– Эй ты, старый болтун, живо бери в руки корзинку Афруз-баджи! Ушел, бросил огород, все горит!.. А он еще кривляется посреди улицы. Клоун!

Али-Иса схватил корзину, зашептал:

– Ты видела, Афруз-баджи?.. Слышала?.. Ну и зараза эта Гюльмалиева...

В этот момент во двор вышла Нанагыз. Гюлейша тотчас подошла к ней, затараторила:

– Как дела, тетушка? Кажется, наш климат не для тебя? Побледнела ты. В чем дело? Что за письмо вы сейчас получили? Зачем приходил к вам Тель-Аскер? Хорошо, что ты здесь, а то бы я погнала отсюда этого красавчика. Этот Аскер первый бездельник и развратник! Нахал! А от нахала можно всего ожидать!..

Афруз-баджи отдала Али-Исе вторую корзинку и велела нести домой. Сама же вернулась назад, вошла в больничный двор. Гюлейша представила ей Нанагыз:

– Это мать нашей Сачлы, приехала несколько дней тому назад.

Афруз-баджи обернулась к Нанагыз с приветливой улыбкой:

– Добро пожаловать, тетя!

Гюлейша сказала:

– Бедная женщина болеет.

– Что с вами? – спросила Афруз-баджи ласково. – Я слышала о вашем приезде, хотела прийти познакомиться, да все некогда было. Дома столько дел!

Нанагыз благодарно взглянула на женщину:

– Спасибо на добром слове, ханум, не беспокойтесь.

– Как же не беспокоиться?.. Ваша Рухсара спасла, можно сказать, от смерти мою Гюлюш. Я очень боялась, думала, на теле Гюлюш останутся рубцы от ожогов. Но ваша дочь лечила ее такими лекарствами, что на теле не осталось ни пятнышка.

– Еще рано судить, рано, ай, Афруз-баджи! – сказала с нескрываемым раздражением Гюлейша. – Врачевание – дело сложное, сразу ничего не узнаешь...

– Ошибаешься, Гюлейша, – возразила женщина. – Никаких следов не осталось. Если бы не руки Рухсары, девочка осталась бы уродом на всю жизнь, и я была бы несчастной до конца своих дней.

Нанагыз было очень приятно, что Рухсару хвалят. Она с признательностью смотрела на Афруз-баджи. Та сказала:

– Слава такой матери, как ты! Ты трудилась, учила дочь. Спасибо тебе, от всей души спасибо!

– Не я учила – государство, – смущенно ответила Нанагыз.

– Все равно – это твоя заслуга. Мать не постарается – дети людьми не станут, все это знают.

– Верно, растить детей нелегко, – согласилась Нанагыз.

Гюлейша, взяв из рук Нанагыз ведро, поставила его под кран, из которого слабой струйкой текла вода.

– Растет девушка, а вместе с ней растет и материнское горе, – вставила она небрежно. – Вот только что опять пришло письмо, и бедная женщина страдает, терзается.

– А что в этом особенного, ай, Гюлейша? – усмехнулась Афруз-баджи. Почему девушка не может получить письмо?

– Ты не так поняла меня, Афруз-баджи. Одно письмо может прийти... Ну два, ну пять, но ведь не целый же мешок?! Говорят, наша почта никогда не видела такого количества писем!

– Сплетни, сплетни! – отмахнулась женщина, – Зря наговаривают. Из зависти! Или мы людей не знаем? Думают: "Почему ты такая красивая? Я тоже хочу быть такой же красивой!.." Глупые головы! Чем им помочь? Что я могу сделать, если ты похожа на черепаху? Завистников много на свете. Сплетничают: почему такая-то часто ходит на базар?.. Дорогая, что ж нам делать, если ты скупая, экономишь на еде?! У нас сплетников много. Ты, мать, не обращай внимания на людскую молву! У красивой девушки всегда завистников в избытке. Приехал товарищ Демиров, так я на днях приду к нему и все это скажу. Скажу ему: вот вы без конца болтаете про свободу женщины. Разве это свобода?.. Столько сплетников кругом! И еще другое кое-что скажу ему...

Гюлейша вызывающе тряхнула головой:

– Значит, свобода для женщины – это когда почта доставляет одной и той же особе океан писем?! Выходит, можно весь земной шар завалить письмами?! А эта история?.. С Абишем...

– Подумаешь, кому какое дело?

– Я тоже так считаю: кому какое дело. Но ведь столько злых языков... Да и я печалюсь вовсе не о Сачлы... Мне жалко вот эту бедную калеку, которая чахнет, как больной цветок, изо дня в день!

Нанагыз не стала дальше слушать, взяла ведро из-под крана и быстро пошла к дому.

Афруз-баджи, попрощавшись с Гюлейшой, вышла из больничного двора.

Гюлейша заторопилась в канцелярию, сняла телефонную трубку и забарабанила по рычагу. Когда Аскер отозвался, женщина набросилась на него:

– Что за безобразие?! Почему долго не отвечаешь? Надо два часа колотить по телефону, прежде чем ты отзовешься. Дорогой мой, телефонная станция – не спальня!.. Работать надо, работать! А ты, когда у тебя есть настроение, отвечаешь, когда нет – молчишь!.. Безобразие!.. Или забыл, что ты совсем недавно был в учреждении товарища Алияра?! Забыл?! Где та бумажка, в которой написано о твоем безнравственном поведении?! Забыл про нее?!

Аскер понял, что Гюлейша видела, как он принес Рухсаре письмо. Он сказал как можно мягче:

– Извините, товарищ Гюльмалиева, ну, что особенного произошло? Конечно, теперь вы стали большим человеком и отворачиваетесь от нас, маленьких... Не то что прежде... Но зачем же топтать нас?

Аскер намекал на их недавние теплые отношения. Гюлейша же сделала вид, будто не понимает намека, продолжала говорить официальным тоном:

– Не забывай, Аскер, мы все на государственной службе! Прежде всего дело! О нем надо думать! Ясно тебе? Это дома мы можем делать то, что захочет наша левая нога...

Аскер усмехнулся в трубку:

– Хорошо, товарищ Гюльмалиева, я понял вас... С кем вас соединить? Я всегда готов выполнить любой ваш приказ.

– Соедини меня с исполкомом, дорогой!

– Там никого нет, товарищ Гюльмалиева.

– Тогда дай райпотребсоюз!

– Послушайте, товарищ Гюльмалиева, какой может быть райпотребсоюз в столь поздний час, да еще в такую жару?! Кто там будет сидеть сейчас?

– Но мы-то работаем! Или мы сделаны не из того же теста, что они? При чем здесь жара? Пусть этот райпотребсоюз выдаст мне крупу или там еще что-нибудь!.. Мои больные голодные...

– Честное слово, товарищ Гюльмалиева, не знаю, чем помочь вам. Мы ведь маленькие люди. Имеем ли мы право вмешиваться в ваши дела?

Насмешливый голос Аскера задел Гюлейшу, и она в сердцах бросила трубку на рычаг. Нажала кнопку звонка на столе. – Сломанный звонок едва слышно звякнул.

– Эй, Али-Иса!.. Али-Иса! – закричала Гюльмалиева. – Где этот старик, будь он неладен?! Или он провалился в ад?!

Гюлейша отлично знала, что Али-Иса еще не вернулся. Однако ей хотелось сорвать на ком-нибудь свою злость.

Неожиданно в канцелярию ввалилась Ханум Баладжаева. Гюлейша обрадовалась, начала жаловаться ей:

– Ах, знала бы ты, как мне трудно, сестрица Ханум!.. Доктор все еще болеет? Как его здоровье?

– Лежит, – вздохнула Ханум.

– Клянусь аллахом, эта больница меня доконает! Никто не помогает мне. Али-Иса бросил свой пост и таскает корзинки посторонних людей...

– Я видела, Гюлейша, видела. Он только что нес по улице две корзинки этой Афруз. Задыхался, но все-таки нес. Хитрая лиса!

Гюлейша опять с силой ударила ладонью по звонку, пообещала:

– Ничего, дорогая Ханум, ничего, и этот Али-Иса дождется у меня! Он совсем выжил из ума. Но я не позволю ему шутить со мной. Я – Гюльмалиева, дочь своего отца Гюльмалы!

Поздно ночью, когда Нанагыз уже спала, Рухсара взяла с подоконника письмо Ризвана, подсела к столу, на котором горела керосиновая лампа, вскрыла конверт, прочла письмо. Еще раз перечитала. Еще. И еще... Слезы падали из ее глаз на бумагу, чернила расплывались. Она читала:

"... Возможно, кто-нибудь осудит меня за это письмо, но я хочу сказать вам, Рухсара, хочу обвинить вас, Сачлы-ханум, в лживости и неверности!.. И я не могу найти для вас никаких оправданий!.. Я уехал... Но если бы я остался, я мог бы совершить невероятный поступок..."

Письмо было длинное и обидное.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Демиров проснулся раньше обычного, хотя накануне лег поздно. Оделся и, шлепая по полу стоптанными чувяками, вышел на веранду.

Али-Иса, копавшийся в палисаднике, распрямил спину, вновь согнул ее – уже в поклоне, поздоровался:

– Доброе утро, товарищ райком!

– Доброе, доброе, старик, – ответил Демиров, поеживаясь от прохлады. В душе подумал: "Действительно, доброе! Воздух какой!.. Свежесть!.. Нет, с городом не сравнишь, хоть там и море..."

У Али-Исы были свои мысли: "Стариком назвал меня – это хорошо, добрый признак!.. Стариков все уважают..."

– Как живешь, старик? – поинтересовался Демиров.

– Спасибо, товарищ райком, работаем, стараемся...

– Я вчера посмотрел, у меня здесь все запущено. Цветы завяли. Видно, в мое отсутствие никто не поливал... Правда, ты не обязан это делать, но... все-таки...

– Как не обязан?! Почему не обязан?! Это мой постоянный долг, товарищ райком! Как говорится, старый соловей всегда в долгу перед розой. Вся наша земля должна превратиться в цветущий сад, товарищ Демиров! Не так ли?..

Демиров улыбнулся и согласно кивнул головой:

– Так-то так, но тогда почему старый соловей допустил, чтобы мой цветник безвременно превратился в осенний сад?

Али-Иса виновато потупил глаза:

– Мы исправим свою ошибку, товарищ райком, с запозданием, но исправим...

От объяснений он уклонился. Не мог же он сказать Демирову, что в последнее время, до возвращения его из Баку, находился под впечатлением слухов, распускаемых Гашемом Субханвердизаде: "Вот, бросил все, уехал... Теперь уж он сюда не вернется!.. Ему там накрутят хвост!.. Все, спета песенка нашего товарища Демирова!.."

Демиров обратил внимание, что палисадник выглядит уже иначе, чем вчера днем, когда он приехал: кусты, клумбы обильно политы, мусор и опавшие листья убраны, завядшие стебли срезаны, цветы ожили.

Али-Иса, следивший за выражением лица Демирова, сделал широкий жест в сторону палисадника:

– Цветник простит своего старого соловья. Где трудится человек, там осень не наступит безвременно!.. Правда, я немного приболел... Но как не заболеть, работая в нашей больнице?!

– А в чем дело?.. Как там дела – в вашей больнице? Какие успехи? Может, нужна наша помощь?

– В больнице творятся безобразные вещи, товарищ Демиров, – пожаловался Али-Иса. – Откровенно говоря, я собирался зайти к вам на этих днях, товарищ Демиров. Хотел все рассказать... Правда, я не люблю наушничать, мое дело цветы. Я Цветовод...

– Цветоводство – хорошая вещь, старик.

Али-Иса, довольный, заулыбался:

– Значит, товарищ райком, вы подтверждаете, что я старый цветовод? Вы тоже так считаете?

– Очевидно, это так, старик.

– Именно так! – воскликнул Али-Иса. – Клянусь своей жизнью, товарищ райком, это именно так. Только так! Я – любитель цветов. В прошлом тоже были любители – любители птиц, любители петушиных боев... Я же всегда был и остаюсь любителем цветов. Моя болезнь, как и болезнь соловья, – роза, цветок. В моей старческой груди живет соловьиное сердце. Вот почему я хочу, чтобы наша земля превратилась в рай, с розами и соловьями, с цветочными клумбами и садами, с бассейнами и фонтанами. А на голой земле рая быть не может.

– Согласен с тобой, старик, голая земля – это пустыня. А пустыня не может радовать человеческих глаз.

– Верно, именно так, товарищ райком. Хорошо сказали, очень точно... Золотые слова!

– Ну, а раз так, старик, надо постараться, чтобы весь наш город утопал в садах и цветах.

Али-Иса влюбленными глазами смотрел на Демирова:

– Вот спасибо, товарищ райком! Большое спасибо, товарищ Демиров. Заклинаю тебя аллахом, прошу тебя, вызволи ты меня из больницы, спаси меня, вырви из когтей этой Гюлейши Гюльмалиевой, санитарки имени Восьмого марта!.. Дай мне местечко в подвале, который находится у тебя под ногами, чтобы я мог свернуться там ночью калачиком и спать. А я превращу твой город в цветущий рай. Да, да, в настоящий, правдашний рай. Не в тот лживый рай, про который говорят моллы! – Али-Иса плаксиво закончил: – Ах, только бы мне вырваться из рук этой Гюлейши Гюльмалиевой...

Демиров обнял рукой столб веранды, прижался к нему щекой, улыбнулся.