Текст книги "Колыбельная виски (ЛП)"
Автор книги: Стиви Коул
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)
– Мне нужно быть на работе рано утром, и я просто...
– Понимаю. – Ной берет меня за руки, удерживая на месте, и снова прижимается своим теплым ртом к моему, но на этот раз только на мгновение. – Спокойной ночи, Ханна, – выдыхает он мне в губы, прежде чем отпустить меня и направиться вниз по дороге.
– Ага, – бормочу я. – Спокойной ночи.
Успокойся, мое глупое сердце. Успокойся.
19
НОЙ
– Иди сюда, Марвин, – усмехается старик, замахиваясь тростью на одну из коз. – Я налью тебе «Нэтти Лайт».
– Какого черта он делает? – спрашивает Тревор, прежде чем плюхнуться в одно из садовых кресел.
– Поит пивом своего козла.
– Он сумасшедший.
– Он забавный.
В кармане звонит телефон. Делаю глоток пива и вытаскиваю его, уставившись на незнакомый номер, прежде чем прижать телефон к уху.
– Да?
– Это Ной?
– Да. – Делаю еще один глоток пива, наблюдая, как старик наливает пиво в перевернутую фрисби для Марвина.
– Это Брайс Таннер, я видел видео, где ты исполняешь одну из моих песен, и я...
Вешаю трубку. У меня нет времени на это дерьмо.
– Что это было? – спрашивает Тревор.
– Какой-то придурок пытается быть задницей из-за одного из тех видео, которые Дейзи продолжает публиковать обо мне. – Я вздыхаю и стону: – Я сказал ей, чтобы она прекратила заниматься этим дерьмом.
– А, она думает, что ты будешь следующим Бибером, – Трев смеется. – Вот почему она так помешана на том, чтобы переспать с тобой. Ты – ее шанс на славу, ее билет из Рокфорда. – Он поднимает бутылку пива и качает головой. – Если ты когда-нибудь ее трахнешь, то обязательно используй презерватив, иначе у тебя будет ребенок.
– Я не собираюсь с ней спать. – Эта мысль вызывает у меня отвращение.
– Ясно. Ты все ещё зациклен на дочери проповедника.
– Я не зациклен на ней.
Чувствую, что Тревор смотрит на меня, и когда поворачиваюсь, чтобы посмотреть в ответ, его губы кривятся.
– У тебя проблемы.
– Почему? Потому что я не пытаюсь ее трахнуть?
– Ага.
– Дело не всегда в сексе, придурок.
– Ты знаешь, почему Макс Саммерс загнал ее в угол в тот вечер в баре?
Мне все равно, почему, но он говорит мне.
– Она с ним встречалась. Она не так невинна, как ты думаешь, братан. – Трев снова отпивает свое пиво, ухмыляясь.
Сжимаю челюсти. Это не дает мне покоя.
– Зачем такой девушке встречаться с таким парнем?
Тревор пожимает плечами.
– Девушкам нравятся плохие парни, Ной. Сам знаешь.
– Он пытался трахнуть семнадцатилетнюю девушку без сознания той ночью на вечеринке у Бритни. – Я в упор смотрю на него.
– И ты надрал ему задницу за это.
Допиваю остатки пива и откидываюсь на спинку шезлонга, глядя поверх забора.
Зачем ей встречаться с таким парнем, как Макс?
– Я не понимаю.
– Как бы то ни было, не все знают, каким куском дерьма был Макс. Черт возьми, большинство людей до сих пор не знают.
Мой телефон снова звонит. Тот же неизвестный номер. Я сбрасываю звонок.
– Слушай, чувак, я понимаю, она тебе нравится. Просто такие девушки, как она, хотят отношений. Они хотят обязательств и бла-бла-бла.
Дело в том, что с такой девушкой, как эта, я не возражал бы против бла-бла-бла.
Солнце медленно опускается за горизонт. Сегодня вечером сверчки начали стрекотать рано, и воздух необычайно приятен для середины летнего дня.
Заканчиваю смывать краску с кисти и кладу ее сушиться на старую кирпичную подпорную стену.
– Ты закончил, сынок? – кричит Джон, перегнувшись через забор, поставив ногу на нижнюю перекладину.
– Да, думаю, да.
– Ну что ж, спасибо тебе за всю твою тяжелую работу. Это очень помогло нам с Бо.
Вытираю руки о штанину джинсов и уже направляюсь к своему грузовику, когда со скрипом открывается входная дверь. Ханна выходит на крыльцо в шортах для бега и майке, вытряхивая скатерть. Она улыбается, когда я останавливаюсь на нижней ступеньке крыльца.
– Выглядишь мило.
– Спасибо. – Она смотрит через мое плечо на мастерскую своего отца. – Краска выглядит неплохо.
– Спасибо. – Я прихлопываю комара. – Что ты делаешь сегодня вечером?
– Ничего.
Усмехнувшись, делаю шаг назад.
– Хорошо, я вернусь около восьми, чтобы забрать тебя.
– Что?
– Ты же сказала, что ничего не делаешь.
– Ну, я...
– Не-а, если не хочешь проводить со мной время, нужно научиться лгать, когда я спрашиваю, что собираешься делать. «Ничего» всегда означает «что-то с тобой», насколько я могу судить.
Ухмылка появилась на ее губах, когда она перекидывает скатерть через руку.
– Вау, буду иметь в виду.
– В восемь. – Указываю на нее пальцем.
– Видимо, да, – говорит она, прежде чем проскользнуть обратно внутрь.
20
ХАННА
– Куда мы едем? – спрашиваю я, когда мы мчимся по шоссе.
– Это сюрприз.
– Хм.
– И нечего тут хмыкать, леди. – Ной щиплет меня за ногу, и я отталкиваю его руку, наблюдая, как проезжаем мимо очередного съезда с шоссе.
– Ладно, итак, мы проехали Оберн... значит, это не вечеринка братства.
Его взгляд скользит по мне.
– Вечеринка братства? Серьезно? – Высокомерная ухмылка мелькает на его губах. – Я что, похож на парня из братства?
– Конечно, нет, так что... – Беру его под руку и кладу голову ему на плечо. – Куда мы едем?
– Терпение – это добродетель. Любая дочь проповедника должна знать это дерьмо.
– Вау, – смеюсь я. – Ты просто...
Все, что мне нужно и чего я хочу.…
Через несколько минут Ной съезжает с автострады и поворачивает направо, на двухполосную дорогу.
– Тебе понравится, – говорит он, постукивая рукой по рулю. – По крайней мере, я на это надеюсь, или поставлю под сомнение нашу дружбу.
Дружбу?
Мое сердце немного замирает, но выбрасываю это из головы.
Разве это так важно? Нет.
– Хм.
– Боже, ты и твое хмыканье...
Мы сворачиваем на грунтовую дорогу, и через полумили фары осветили большой знак «Посторонним вход воспрещен», прибитый к дереву. Ной, конечно же, проезжает мимо него.
– Хм…
– Снова?
Я указываю пальцем в сторону вывески.
– Там сказано, что посторонним вход воспрещен.
– Ага. – На его лице появляется легкая улыбка.
– И…
– Я неграмотный. Что ты говоришь там написано?
– Ной! – Шлепаю его по руке, позволив своей руке задержаться на его бицепсе на секунду.
– Да ладно тебе, деревенская девушка, только не говори мне, что ты не знаешь, что все, что тебе говорят не делать, стоит того, чтобы это сделать.
Откидываюсь на сиденье. Дрожь пробегает по моему позвоночнику, пока мое сознание нашептывает мне, что это не очень хорошая идея. Глядя на Ноя, на все эти улыбки и татуировки плохого парня, я знаю, что куда бы он меня ни повел, это может закончиться ночью в тюрьме, но когда ты с Ноем Грейсоном, ну, ночь в тюрьме не кажется такой уж плохой идеей.
Мы поднялись на вершину холма, и он поставил грузовик на стоянку, заглушив двигатель.
– Приехали, – с усмешкой говорит Ной, распахивая дверь.
Через лобовое стекло я наблюдаю, как он обходит вокруг капота грузовика и подходит, чтобы открыть мою дверь. Не говоря ни слова, берет меня за руку и помогает выбраться наружу. Вокруг нас нет ничего, кроме поля и вереницы огней у подножия холма.
– Что мы…
Ной заставляет меня замолчать, приложив палец к моим губам. Меня так и подмывает ткнуть его локтем под ребра, но он переплетает свои пальцы с моими и ведет к задней части грузовика. Нас окружает та самая южная тишина: стрекотание цикад, жужжание самолета вдалеке.
– Хорошо, – говорит он, положив руку мне на талию и поднимая меня в кузов своего грузовика. – Обещаешь не кричать?
Нервный смешок срывается с моих губ.
– Ладно, не уверена, что мне нравится, как это звучит…
– Неа. – Ной подмигивает мне, перепрыгивает через борт грузовика, забираясь внутрь и садясь рядом со мной. – Но на самом деле, не кричи.
Он притягивает меня к своей груди. Пальцами пробегается по моим волосам, пока напевает мне в ухо, и как только я закрываю глаза и расслабляюсь, рев самолета становится все громче и громче. Я напрягаюсь, и Ной сжимает меня крепче.
– Все нормально.
Грохот становится таким громким, что я закрываю уши, а затем – вжух – мои волосы хлещут меня по лицу. Прямо над нами пронесся самолет, и воздух наполняется запахом реактивного топлива. Красная вспышка посадочных огней пронеслась над грузовиком, прежде чем шины заскрежетали по взлетно-посадочной полосе. Адреналин пронзает меня насквозь.
–Юх-хуууууу, – кричит Ной. – Вот это кайф! – Он крепче прижимает меня к себе. – Правда? Заставляет почувствовать себя живым?
– Эта штука была примерно в сотне футов над нами… от силы... – Я все еще сжимаю грудь, ожидая, когда успокоится пульс.
– Знаю, – шепчет он мне на ухо, и в его голосе звучит возбуждение.
Большинство парней приходят в восторг от спортивных автомобилей, денег... тот факт, что его возбуждала жизнь – опьяняет и захватывает. Я не уверена, что когда-либо встречала человека, который просто наслаждался жизнью так, как Ной, и это заставляло меня хотеть быть рядом с ним. Он заразителен в лучшем смысле этого слова, особенно для моего взволнованного сердца. Ной заставляет меня забыть, все время, заставляя чувствовать то, что я никогда не чувствовала раньше. И это первый момент, когда я неожиданно почувствовала себя в безопасности в его объятиях. В груди у меня все сжалось. С подобными вещами, ты просто ждешь, когда они развалятся. Беспечность быстро кончается. А мы были беспечны…
– Как ты нашел это место? – спрашиваю я.
– В старших классах я работал на одного парня, у которого был дом прямо здесь. Аэропорт купил его у него. Его дом был, – он указывает за грузовик, – прямо здесь. Ему заплатили около четырехсот тысяч за маленькую хибару. Парень умер счастливым богатым ублюдком.
– Как печально.
– То, что он умер?
– Да.
– Нет, Клетус – так его звали – ему было около восьмидесяти. Он прекрасно провел время перед смертью. Последнее, что он прислал мне, была открытка с Бали.
– Бали?
– Ага, в каком-то месте с кучей обезьян, очевидно, это был пункт из его списка того, что надо сделать в жизни. Он вычеркнул его своего списка, благодаря продажи этой земли. Нет ничего лучше.
– Я так не думаю.
– А что у тебя в списке желаний?
– Даже не знаю…
Ной фыркает.
– Да ладно.
– Серьезно, я никогда об этом не задумывалась. Наверное, поездка в Париж.
– Вау. Париж, – смеется он. – Как оригинально.
– Дай угадаю, а у тебя: прыгнуть с парашютом, плавать с белыми акулами, что-то, что может тебя убить.
Я закатываю глаза.
– Я хочу путешествовать. Хочу отплатить бабушке за все, что она для меня сделала. И, знаешь, большие белые акулы и прыжки с парашютом, зарабатывать миллионы долларов и все такое. – Из его груди вырывается неловкий смешок. – Может быть, доказать моим родителям, где бы они ни были, что они совершили ошибку.
– Это тебя беспокоит, – говорю я, когда его ладонь лениво скользит по моей руке.
– Хотел бы я, что бы это было не важно. Что бы мне было все равно.
– Как это возможно?
Чувствую, как он пожимает плечами.
Я стискиваю зубы. Меня злит, что не один, а оба родителя могут бросить своего ребенка. Как можно просто встать и уйти? Мне больно за него, потому что люди, которые должны были дать ему почувствовать себя в безопасности, заботе и любви, заставляли его чувствовать себя недостаточно хорошим.
Сажусь прямо и беру его руки в свои.
– Они тебя не заслуживают, – говорю я, качая головой. – Мне все равно, насколько плохим ты себя считаешь, Ной Грейсон. Ты можешь сколько угодно притворяться, говорить, что ты Железный Дровосек, но ты хороший человек, и они не заслуживают от тебя даже мимолетной мысли.
Медленная улыбка трогает его губы, и он проводит пальцами по моей щеке.
– Надеюсь, никто никогда по-настоящему не обидит тебя, потому что это сделает тебя такой же циничной, как я. – Между его бровей залегла морщинка. Ной прочищает горло. – Итак... Париж, да?
Он прислоняется спиной к борту своего грузовика.
– Да, Париж.
– Ты хочешь поехать из-за Эйфелевой башни, потому что это город романтики?
– Нет, из-за еды.
Ной смеется, опустив подбородок на грудь.
– Из-за еды?
– Да, черт возьми, я слышала, что у них самая лучшая еда.
Запускается еще один двигатель самолета, жужжа и гудя, когда начинает движение по взлетно-посадочной полосе.
– А я-то думал, что раскусил тебя.
– Ты что, ожидал, что это из-за слащавых сюсюканий? – Ухмыляясь, качаю головой. – Неа, главное багеты и шоколад.
– Вполне справедливо.
– Итак… знаешь, может быть, если ты переедешь в Австралию, как ты говорил, тогда ты сможешь нырнуть с белыми акулами-без клетки, конечно – и тебя покажут по каналу «Дискавери», что, в свою очередь принесет тебе миллионы долларов. Убьешь трех зайцев одним выстрелом.
Грохот взлетающего самолета со свистом проносится над нами, отбрасывая мне волосы на лицо. Я смотрю, как самолет набирает высоту, а его пассажиры отчетливо видны сквозь крошечные круглые окна, и гадаю, куда они летят, что делают.
– Думаю, что Австралия больше не кажется такой уж хорошей идеей, – говорит Ной.
– О, почему?
Ной берет мое лицо в ладони, притягивает к себе и прижимается губами к моим губам.
– Потому что мне еще не достаточно этого, и я определенно не могу найти это в Австралии. – Он снова нежно целует меня.
Горячий воздух кружится вокруг нас, когда над нами пролетает еще один самолет. Этот поцелуй как обещание того, что я никогда не найду никого, похожего на него, даже если обыщу весь мир.
Ной высаживает меня у дома уже за полночь, поцеловав на прощание. Эта блаженная эйфория того, как все могло бы быть, жужжит во мне, как электрический ток, но это чувство счастья гаснет, как спичка, как только я вхожу внутрь и вижу папу, сидящего на диване с открытым альбомом фотографий на коленях и с опухшими от слез глазами. Реальность обрушивается на меня, заставляя казаться такими незначительными наблюдение за взлетающими самолетами и украденные поцелуи.
– Пап, – шепчу я, прежде чем сесть на диван рядом с ним. Обнимаю его и кладу голову ему на плечо, вдыхая запах лосьона после бритья Polo, который всегда напоминает мне о нем.
– Прости, – выдыхает он. – Я просто... – Он сглатывает, глядя на страницу с фотографией меня, мамы и Бо, раскладывающих печенье для Санты. – Я просто не понимаю, как можно потерять человека, который так много для тебя значит. – У него перехватывает дыхание.
Это ужасное чувство, когда кому-то, кого ты любишь, больно, и ты знаешь, что ничего не можешь сделать, чтобы все исправить. Поэтому вместо того, чтобы солгать и сказать ему, что все будет хорошо, я молчу.
– Она просто такой хороший человек, и я не… – Папа переводит дыхание. – Я не понимаю, почему.
– Нет никаких «почему», папа.
Он качает головой.
– Иди спать, малышка.
– Я в порядке.
И я сижу рядом с ним, пока он листает альбом и плачет. Иногда худшая часть потери кого-то – это чувство одиночества. Я не хочу, чтобы он чувствовал себя одиноким.
21
ХАННА
На следующее утро мы поехали в Бирмингем к доктору Нейборсу. Я сидела в жестком больничном кресле, слушала статистику, переваривая малую вероятность того, что мама может выжить, а папа сжимал ее руку. Десять процентов выживаемости. Звучит не так уж много, но это больше, чем то, что ей дали несколько недель назад. Итак, мы подписали форму согласия, и мама должна начать лечение через две недели.
Дорога домой была тихой. Угрюмой. Каждый из нас был погружен в свои мысли.
Грузовик Ноя все еще стоял у дома, когда мы подъехали, но я не стала его искать. В моей голове слишком много хаоса. Напряжение, растущее в моей груди, мешало мне сделать полный вдох. Мне казалось, что все это давит на меня. Папа заглушил мотор, говоря о том, что мы будем есть на ужин. Мама добавила что-то насчет сладкого картофеля.
Они обсуждали ужин, как будто все было нормально, и хотя я пыталась притвориться, что все и было нормально в течение последнего месяца, я больше не могла этого выносить. В большинстве случаев, когда реальность вторгается, она поражает, как разрушительное цунами. Жестко и быстро тянет тебя вниз и не отпускает, пока ничто в твоем мире уже не будет как прежде. И именно так происходит со мной.
Десять процентов.
Паника пронзает меня, обжигая, как укол лидокаина. Вылезаю из машины и осторожно потираю грудь, пытаясь снять напряжение. Позволяю маме и папе выйти из машины и войти внутрь. Когда дверь за ними закрывается, я медленно направляюсь к полю.
Положение почти безнадежное.
Иду быстрее.
Мы потеряем её.
Ещё быстрее. И к тому времени, как добираюсь до деревянного забора, я уже бегу во весь опор, а сердце колотится о ребра. Внезапный ветерок шуршит в высокой траве, пока мои ноги стучат по земле. Я бегу быстрее, пытаясь обогнать свои мысли, и не останавливаюсь, пока не упираюсь взглядом в густой бамбук, окружавший участок. Моя грудь тяжело вздымается, легкие просят воздуха. Знаю, что нахожусь достаточно далеко, чтобы они меня не услышали, поэтому кричу, глядя вверх. Кричу так громко, что у меня першит в горле, и так долго, что голос охрип. Когда больше нет сил кричать, опускаюсь на корточки и упираюсь руками в колени.
– Я так зла, – говорю я себе, и, может быть, Богу.
Я на грани слез, когда чья-то рука опускается мне на спину, и я подпрыгиваю от неожиданности.
– Эй, – говорит Ной, потирая маленькие круги по моей рубашке.
– Я в порядке.
– Нет, не в порядке. – Он обходит меня и присаживается на корточки, убирая завесу волос, закрывавшую мое лицо. – И это нормально.
Меньше всего мне хотелось развалиться перед ним, но, честно говоря, он был единственным человеком, ради которого мне не нужно было быть сильной, и лучше сломаться в чьих-то объятиях, чем в одиночестве. Тихий всхлип застревает у меня в горле, и я падаю в его объятия, цепляясь за него, как будто он был чем-то, что могло бы спасти меня. Зарываюсь лицом в изгиб его шеи и вдыхаю аромат его одеколона, пока плачу. Я разбиваюсь на миллион крошечных кусочков, и Ной единственный, что держит меня вместе.
– Ты не можешь держать все это в себе, – шепчет он, гладя меня по волосам. – Я здесь, малышка. Держу тебя.
И он так и делает.
Ной позволяет мне плакать в своих объятиях и время от времени нежно целует в щеку. Его присутствие удерживает меня на земле, и я цепляюсь за этот маленький кусочек стабильности, плавающий в бурном море. Когда мне удается взять себя в руки, я отстраняюсь, прежде чем вытереть слезы с лица.
– Мне очень жаль, – выдыхаю я.
Ной качает головой.
– Не за что извиняться.
Небо стало темно-синего цвета. Вокруг квакают лягушки, стрекочут сверчки.
– Они, наверное, гадают, куда я подевалась. – Машу рукой в сторону дома, прежде чем снова вытереть лицо.
– Возможно.
Мы идем через поле, и на полпути к дому Ной берет меня за руку и останавливает.
– Слушай, – говорит он, – я, может быть, и не имею ни малейшего представления о том, что ты переживаешь, но я рядом. Я серьезно.
– Спасибо.
Ной кивает, все еще держа мою руку в безмолвной поддержке.
Бо играет на заднем дворе в перетягивание каната с Сэмпсоном и поднимает голову, когда мы обогнули дом и направились к грузовику Ноя. Я подумываю о том, чтобы поцеловать его, когда он открывает дверцу со стороны водителя, а затем чувствую себя виноватой за то, что хотела чего-то столь несущественного, учитывая обстоятельства.
Ной оглядывается на мой дом, и в ту же секунду, как поворачивается, я притягиваю его к себе для поцелуя, наслаждаясь его вкусом. Когда отстраняюсь, он улыбается и проводит пальцем по моей щеке.
– Если я тебе понадоблюсь, просто позвони. Неважно, в какое время, хорошо?
Закрыв на секунду глаза, я киваю и улыбаюсь.
– Хорошо.
– Увидимся позже, красотка.
22
НОЙ
«Все, чего она хочет» в исполнении Ace of Base доносится из динамиков в супермаркете, и я подпеваю. Такая навязчивая мелодия. Бабушка останавливается посреди прохода, когда понимает, о чем поется в песне.
– Это... – она фыркает, хватая с полки пачку печенья и бросая их в тележку. – Раньше песни были милые и романтичные, а теперь поют о сексе и хути.
– Хути? – Хватаю пакет с чипсами и, открыв его, запихиваю горсть в рот.
– Хути, разве не так вы называете распутных женщин?
– Хучи, Ба. Хучи. (прим. Hoochies – это сленговое обозначение женского полового органа).
– Ну, без разницы. Сейчас все сводится к греху. – Она толкает тележку на несколько футов, затем смотрит на меня, выгнув бровь. – Говоря о грехе, лучше бы тебе не грешить с дочерью проповедника.
Вздохнув, хватаю список покупок, лежащий на ее плетеной сумочке.
– Зеленые бобы. Бананы. Филе.
Бабушка выхватывает список.
– Не отвлекай меня.
– Ба, я уже взрослый, черт…
Она так сильно ударяет меня по затылку, что я на секунду вижу звезды.
–Мальчик, сколько раз тебе говорить, чтобы ты не ругался при мне.
– Боже…
– Вот именно, тебе лучше бы помнить о нем! – Она слишком резко поворачивает в проход, опрокинув пирамиду бумажных полотенец. И просто продолжает катить тележку, переехав большую часть рулонов бумажных полотенец, а один застрял под колесом. Бабушка отшвыривает его в сторону. – Господи Иисусе.
– Я рад, что ты не водишь машину.
– Я просто даю этим подросткам, которые здесь работают, какое-то занятие. А теперь давай посмотрим, как насчет жареного цыпленка и картофельного пюре в воскресенье?
– Ты же знаешь, я люблю твоего жареного цыпленка.
– М-м-м, и я уверена, что она тоже полюбит.
– Она?
– Да, ты приведешь эту девушку на воскресный ужин, как подобает настоящему джентльмену. Ты не будешь развратничать с дочерью проповедника. Я слишком много работала над своими добрыми делами, чтобы ты рассердил на меня Господа.
Мне хотелось застонать, но я люблю ее, поэтому просто улыбаюсь и говорю, что посмотрю, что можно будет сделать.
Бенджи бросает пару валетов на карточный стол, шевеля своими рыжеватыми бровями.
– Попробуй побить это, говнюк.
Я смеюсь.
– Пару валетов? – Он идиот, что тут скажешь?
Бенджи морщит лоб.
– Что там у тебя, Грейсон?
Медленно веером выкладываю свои карты на стол с улыбкой на лице.
– Три туза и пара дам.
Тревор улюлюкает.
– Чушь собачья! – Бенджи срывает с головы бейсболку и бросает ее на стол. – Ты жульничаешь!
– Не черта подобного! – Сгребаю четвертаки со стола, складывая их перед собой.
– У тебя сегодня было пять таких раздач!
– Мне повезло.
– Ты придурок, – ворчит Бенджи, отодвигая стул и направляясь к старому холодильнику в углу комнаты. Пивные бутылки за дверью дребезжат, когда он рывком распахивает ее.
– Да ладно тебе, Бенджи, это всего лишь пять баксов, – смеется Тревор.
– Это пачка «Кэмел Ред», вот что это такое.
Я качаю головой.
Бенджи снова садится за стол с пивом, затем хватает колоду карт и начинает тасовать их.
– Во что сыграем дальше? Пятикарточный стад?
У меня звонит телефон. Когда вытаскиваю его из кармана, на экране имя Ханны.
– Привет, – говорю я, поднося трубку к уху. – Что случилось?
– Ты занят?
– Нет.
– Эй, – говорит Бенджи. – Эта девушка?
Свирепо глядя на него, отмахиваюсь от него рукой.
– Скажи ей, пусть придет и приведет каких-нибудь девчонок с большими сиськами. – Он притворился, что взвешивает в руках пару сисек, закатывая глаза, как извращенец. – Мы можем сыграть в покер на раздевание.
Тревор ржет.
Нахмурившись, встаю из-за стола и направляюсь к задней двери.
– Ты в порядке? – спрашиваю я, когда сетчатая дверь за мной захлопывается.
– Да, я просто... – Она замолкает, и я хмурюсь. – Я просто... – Она слишком долго молчит. И я представляю, как Ханна сидит в своей комнате, размышляя о всяком дерьме и падая в туннель паники и страха.
– Я буду через десять минут.
– Нет-нет, я в порядке, просто хотела поговорить.
– А мы и поговорим. Лично.
Следует короткая пауза.
– Спасибо, – шепчет она.
– Просто надень что-нибудь, что не жалко испачкать.
– Зачем?
– Никаких вопросов, просто доверься мне.
–Ладно.
Вешаю трубку и направляюсь прямо к столу, чтобы забрать свои деньги.
– Ты что, уходишь? – спрашивает Тревор, прежде чем отхлебнуть свое пиво.
– Да.
Бенджи ухмыляется, обнажив крупные зубы.
– И кто эта девушка?
Засовываю четвертаки в карман.
–Ханна Блейк, – отвечает Тревор, похлопав меня по плечу.
– Да иди ты, говнюк! Бывшая Макса Саммера? Брюнетка? – Бенджи кивает. – У нее отличные буфера. Что собираешься делать? Отведешь ее в «Хижину Сома», прежде чем присунешь ей?
– Что за… – Скептически смотрю на него. – Чертова «Хижину Сома»? Серьезно, Бенджи? В этой дыре можно пищевое отравление получить.
– Нет, чувак, девчонки его обожают. Тебе всего лишь нужно заказать им устриц, это все равно, что дать им горянку (прим. Horny Goat Weed – это травянистое растение, которое оказывает положительное воздействие на выработку гормонов и либидо. Дословно название этого растения переводится как «трава похотливого козла»). Это реально делает из них похотливых козочек.
– Иисус… ты неотёсанный болван. – Покачивая головой, направляюсь к двери.
– Весь в тебя.
Я отмахиваюсь от него.
– Увидимся позже, парни.
Дверь с грохотом захлопывается за мной. Мне нужно придумать что-нибудь, чтобы отвлечь Ханну от мыслей, но проблема в том, что в Рокфорде было не так уж много развлечений. Никаких кинотеатров. «Типси» единственный бар… Оглядываюсь вокруг, и взгляд падает на пластиковый столик Бенджи в патио.
– Отлично, – бормочу я.
Хватаю зонтик и швыряю его через двор, прежде чем схватить столик и бросить его в кузов грузовика.
Самое лучшее, что можно сделать, когда твоя жизнь – дерьмо: отвлечь себя любым способом. Если я и был хорош в чем-то, так это в отвлечении. Это уж точно, черт возьми. Из-за этого я провел два лета в летней школе.
Ханна сидит на качелях перед крыльцом в джинсовых шортах и футболке Pearl Jam, когда я подъезжаю к дому. Не успеваю выйти из машины, как она уже на полпути к моему грузовику. Светлячки загораются вокруг нее, как в каком-то диснеевском фильме, и все, о чем я могу думать – это то, как она прекрасна. Ханне не нужно пытаться быть красивой, она так и источает красоту, и это часть ее очарования.
Выскакиваю из машины и открываю для неё пассажирскую дверцу. Внутренний свет освещает ее лицо, когда Ханна останавливается рядом со мной. Ее глаза покраснели и опухли, на щеках красные пятна.
– Спасибо, – шепчет она, приподнимаясь на цыпочки, чтобы поцеловать меня в щеку.
– Всегда пожалуйста.
– Я пыталась дозвониться до Мэг, но она взяла смену и…
Прижимаю палец к ее теплым губам.
– Никогда не пытайся объяснить мне, почему ты мне позвонила. Кроме того, мне хотелось бы думать, что я первый, кому ты позвонила.
Ханна забирается внутрь с едва заметной улыбкой на лице.
Обхожу машину со стороны водителя, немного приглушаю радио, когда выезжаю на дорогу.
– Ты когда-нибудь каталась на санках? – спрашиваю я.
– На санках?
– Ага? – Грузовик подпрыгивает на ухабе в конце подъездной дорожки, прежде чем сворачиваю на темную дорогу.
– Ну, я каталась на санках, когда была ребенком, в единственный раз, когда здесь шел снег.
– Ну отлично, мы сейчас поедем кататься на санках.
– Кататься на санках? В Алабаме? В середине лета?
– Ага. – Я улыбаюсь, когда смотрю на Ханну и вижу, что в ее глазах мелькает веселье.
Десять минут спустя мы проезжаем мимо огромной буквы «А» на лужайке перед домом мистера Тернера и сворачиваем на грунтовую дорогу, которая проходит мимо моего дома, не сказав ни слова, прямо на старый крытый мост.
Ханна хватается за ручку около своей головы, когда шины соприкасаются со старыми досками.
– Не любишь мосты?
– Только не те, что разваливаются на части. – Она крепко зажмуривается, прикусив зубами пухлую нижнюю губу.
– А ты знаешь, что здесь водятся привидения? – спрашиваю я, немного замедляя ход.
– Не морочь мне голову.
– Так и есть, – усмехаюсь я. – Только не говори мне, что ты никогда не приходила на Крибаби-Бридж и не проделывала старый трюк с детской присыпкой (прим. Crybaby Bridge или «плачущий мост» – это прозвище, данное некоторым мостам в Соединенных Штатах. Городская легенда гласит, что некоторые дети умерли у моста (есть разные версии, была ли их смерть случайной или преднамеренной), и что ночью можно услышать их крики и можно увидеть женщину, идущую по опушке леса. Сообщается также о других явлениях, включая шаги и ощущение «злого присутствия». Также утверждается, что если на мосту остановить машину и на капот насыпать детскую присыпку, на присыпке могут появиться детские следы.).
– Нет. – Ханна делает глубокий вдох и сглатывает.
– Ты должна сделать это в полночь…
– Ну конечно же.
– Нужно нанести немного детской присыпки на лобовое стекло, – рукой изображаю, как посыпаю, – и выехать на середину моста…
– И? Свалиться с моста в реку? Звучит как отличная идея!
– Нет, нужно подождать, пока на стекле не появятся маленькие детские следы.
Я чувствую, что она смотрит на меня, и поворачиваюсь к ней. На ее лице застыло самое невеселое выражение.
– Это самая неоригинальная история, которую я когда-либо слышала.
– Это правда.
Ханна смеется.
– Это полная чушь.
– Надеюсь, призрак этого не слышал… – Съезжаю с моста и сворачиваю на открытое место. – Знаешь, это совсем не весело, если ты не будешь немного напугана.
– Ну, значит, тебе придется постараться, ведь мне не двенадцать.
– Ладно, хорошо, – я смеюсь и выезжаю на середину старого пастбища, которое примыкает к владениям Старика. Останавливаю машину, прежде чем распахнуть дверь.
Ханна выскакивает из машины и следует за мной к задней части грузовика. Опускаю крышку багажника, запрыгнув внутрь, хватаю из ящика с инструментами старую веревку и подтаскиваю столик Бенджи к краю багажника.
– А это зачем? – спрашивает она, указывая на стол.
– Это наши санки.
– Ух. – Ханна подавляет улыбку. – Понятно.
– Вот как катаются на санках деревенщины. – Переворачиваю стол, прежде чем привязать веревку к прицепу и потянуть, чтобы убедиться, что она надежно закреплена. Ухмыльнувшись, становлюсь на середину стола и хватаюсь за ручку из веревки. – Офигенно скользит по траве, – подмигнув, говорю я. Возможно, это прозвучало глупо, но мне все равно. В данный момент меня волнует только то, что она улыбается и отвлекается.
– Дай угадаю, ты взял меня с собой, чтобы сразу же получить медицинскую помощь, когда сломаешь что-нибудь, верно?
Я знаю, что ухмылка, появившаяся на моих губах, выглядит дерзко.
– Не-а, ты первая.
– Ну уж нет.
– Дамы вперед.
– Все в порядке.
Бросаю веревку и иду к ней, прижав ее к задней двери.
– А, так теперь ты боишься, да? – Откидываю прядь волос с ее щеки.
– Нет.
– Все в порядке. – Наклоняюсь к ее губам. – Ты такая милая, когда боишься.
– Лучше бы нас не арестовывали за незаконное проникновение.
– За кого ты меня принимаешь?
– За того, кто берет лодки взаймы…
– Туше. Но тебе не о чем беспокоиться, это земля моего домовладельца. И он наполовину сумасшедший.
Ханна щурит глаза.
– Так ты покажешь мне свой дом?
Я не хочу, но и не хочу отказывать ей.
– Может быть. Если ты сядешь на санки.
