Текст книги "Колыбельная виски (ЛП)"
Автор книги: Стиви Коул
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)
8
ХАННА
Мэг меняет радиостанции в машине, пока не играет «Пустое место» Тейлор Свифт.
– Это моя любимая песня, – пьяно бормочет она. Эта песня про неё, ей не нравятся отношения.
Мэг опускает стекло и высовывает руку, размахивая ею в воздухе, как какой-нибудь подросток, пока я несусь по темной двухполосной дороге.
Порыв ветра в окне заглушает большую часть музыки, но звучит хорошо. Я погружаюсь в мысли о Ное, о том, как его пристальный взгляд пригвоздил меня к месту, пока он пел, посылая это электрическое гудение, потрескивающее по моей коже.
Я старалась не обращать на него внимания, но не могла. То, как он держался, такой одновременно уверенный и неуверенный в себе, подействовало на меня. Было что-то в его голубых глазах и ямочках на щеках, что делало его образ плохого мальчика похожим на фасад. В нем было что-то такое, что не давало мне забыть о нем.
– Он милый, – говорю я, рассеянно барабаня пальцами в такт песне.
Мэг театрально вздыхает, откидывая голову на спинку сиденья.
– Милый?
– Ага. – Включаю поворотник, чтобы свернуть на Каунти-Роуд. – Милый.
– Ладно, во-первых, если ты думаешь, что этот парень выглядит просто мило... – Она снова вздыхает. – Послушай, игроки-не игроки, если не выглядят мило. Они игроки, потому что они порочные. Ханна, давай хоть на секунду побудем реалистами.
– Мэг, перестань. Он не может быть настолько плохим.
Не может быть… Правда?
Мэг ерзает на сиденье, склонившись над консолью. Я на долю секунды отрываю взгляд от дороги, чтобы взглянуть на нее. Она прожигает меня взглядом.
– Нет, Ханна Блейк. Нет! Даже не думай об этом парне.
Слишком поздно.
– У него татуировки и ямочки на щеках, – говорит она, как будто одного этого достаточно, чтобы отправить его в ад. – И он знает, что хорошо выглядит. И, боже мой, ты понимаешь, просто глядя на него, что он все портит…
Я стучу пальцами по рулю.
– Я только сказала, что он милый…
– Вот так все и начинается. Это как с бродячим животным. О, смотри, какой милый. А потом кончаешь тем, что он гадит на ковер, а из задницы свисают черви.
– Фу! – Бросаю на неё взгляд. – Черви? Серьезно, Мэг?
– Ханна, он тусуется с Тревором Дэвисом, и он трахался или, – машет руками, как будто отгоняет ужасный запах, – что-то делал с Бритни Суинсон, когда я его впервые встретила. Примерно через неделю это была Джоди Бэнкс.
– О, значит, у тебя с Тревором был не единственный момент слабости? – Приподнимаю бровь, решив проигнорировать комментарий о Бритни и Джоди.
– Господи, да. Хочешь быть на моем месте? Пьяная, набирающая номер какого-то случайного горячего парня только для того, чтобы получить удовольствие?
– О, думаю, дело не только в этом, Мэг.
– О, даже не начинай. – Она тычет меня пальцем в плечо. – Я не влюблена в Тревора. Он мудак.
– Ладно. – Я замедляю ход, чтобы повернуть к дому, думая о том, как сильно она отрицает это. Я знаю, что это так. Она знает, что это так.
Мэг откидывается на спинку сиденья.
– Я спасаю тебя от душевной боли, возможно, от какой-то неизлечимой болезни.
– Я не говорила, что хочу с ним встречаться. – Я сворачиваю на гравийную дорожку.
– Этот парень не встречается с девушками. Он спит с ними, вернее грязно трахает их.
– Хорошо, я все поняла.
Выключаю двигатель и открываю дверцу. В салоне загорается свет, и Мэг прикрывает глаза рукой.
– Боже, как ярко.
– Ты ведь знаешь, что не поведешь машину, верно?
– Ага. – Она распахивает дверцу и вываливается наружу, икнув, пока я обхожу машину.
– Тебя сейчас стошнит, да?
– Нет, я выпила всего пять рюмок. – Она снова икает.
Я молча киваю. Ее сейчас точно стошнит. Так всегда было, когда она икала.
Обнимаю ее за плечи и помогаю подняться по ступенькам крыльца. Все время, пока мы поднимаемся в мою комнату, Мэг продолжает жаловаться на то, какой плохой Ной и Тревор. Я просто соглашаюсь, и все это время в глубине души я думаю о том, какой красивый голос у Ноя Грейсона, и задаюсь вопросом, пел ли он всем девушкам, с которыми спал.
9
НОЙ
Солнце еще не взошло до конца. Проклятые сверчки все еще стрекочут в поле, и в мире нет достаточно кофе, чтобы не дать мне уснуть после всего лишь двух часов сна. Выходя из машины, надеюсь, что заявление, которое я подал в «Шервин Уильямс», будет удовлетворено, потому что вся эта хрень с ранними подъемами для птиц.
Металлическая дверь в мастерскую Джона распахивается, и он выходит оттуда походкой, немного напоминающей Джона Уэйна. На нем даже ковбойская шляпа, и я ожидаю, что он в любую секунду ее приподнимет.
– Доброе утро, Ной, – говорит он.
– Доброе утро.
Грохот сетчатой двери у входа в дом привлекает внимание Джона, его взгляд несется за мое плечо.
– Ну, разве ты не полон бодрости и жизненных сил? – улыбается он. – Ной, это мой сын, Бо. Бо, это Ной.
Подросток неохотно плетется мимо нас по траве, проворчав что-то похожее на «привет», прежде чем скрыться в мастерской.
– Он не ранняя пташка.
– Как я его понимаю.
– Вы оба будете благодарны, что мы рано встали в полдень, когда солнце будет жарить так, как дьявол свою жену.
Я выдавливаю из себя улыбку, не зная, смеяться мне или нет. Я никогда не знал, как вести себя с проповедником. Бо выходит из мастерской с портативным триммером для травы на плече и направляется прямо к полю, раскинувшемуся перед их домом.
– Ну ладно, – Джон подтягивает джинсы за пояс, – пора бы уже заняться делами. Я собираюсь расстелить сено на заднем поле. Как насчет того, чтобы покосить траву? – Он указывает на зеленый трактор, припаркованный под одним из дубов.
Жужжание резака сорняков усиливается, заставив замолчать сверчков.
– Хорошо, – говорю я, и, кивнув, Джон ходит.
Косить траву. Все достаточно просто.
Оказывается все не все так просто. Несколько часов спустя солнце и влажность убивают меня. Если вы никогда не имели удовольствия косить траву Алабамы высотой в четыре фута, вы не понимаете безумного количества комаров, которые вылетают, чтобы полакомиться свежей кровью. Пот струится по лбу, вниз по шее и спине. Разворачиваю трактор. По крайней мере, стриженая трава, отлетающая с лезвия, разгоняет рой мошек, жужжащих перед моим лицом.
На небе ни облачка, и солнце обжигает кожу. Добравшись до гравийной дорожки, я глушу мотор, выхватываю из заднего кармана смятую бутылку воды и залпом выпиваю половину. Чертово убийственное лето Алабамы.
– Эй, Ной! – кричит Бо, поднимая резак. – Хочешь поменяться?
Его лицо красное, рубашка насквозь промокла от пота. Я не хочу, но мне жаль его. Он всего лишь тощий ребенок.
– Конечно.
Бо пересекает поле и протягивает мне триммер.
– Спасибо, чувак.
К тому времени, как мы с резаком для сорняков добираемся до старого пастбища, Бо уже возвращается ко мне.
Мои руки становятся красным от чрезмерной дозы солнца. Черт, не хватает только фермерского загара. Бросаю резак на землю и стягиваю с себя пропитанную потом рубашку, заправив ее в джинсы.
Ляп. Ляп. Ляп. Что-то влажное и горячее брызгает мне на грудь. Мне даже не нужно смотреть вниз, чтобы понять, что это было. Всепоглощающая вонь навоза поднимается вверх, заставляя мой желудок сжиматься. Я весь в дерьме... буквально.
– Мне очень жаль, – хохочет Бо. Черт, не могу его винить. – Я не видел этой коровьей лепешки. – Как будто это могло исправить ситуацию. Бо спрыгивает с косилки и махает меня через поле. – Пойдем, полью тебя из шланга.
– Хоть что-то, – выдыхаю я, откинув голову назад.
Следую за ним к дому, тихо ругаясь.
Это должно быть предзнаменование. Дерьмо всегда плохая примета.
Бо все еще посмеивается себе под нос, когда ныряет за кусты азалии, чтобы открыть кран шланга. Как только выходит со шлангом наготове, через заднюю дверь появляется Джон.
– Может вам, мальчики, немного… – Джон бросает на меня один взгляд, прежде чем согнуться в приступе смеха. – Что, сынок, свалился в кучу дерьма, да?
Мне хочется застонать, но я проглатываю это желание и улыбаюсь.
– Да, сэр.
– Я как раз собирался облить его из шланга, – говорит Бо.
– Эта вода слишком холодная, да и зловонью не поможет. – Джон слегка морщит нос. – Почему бы тебе не зайти в дом, в ванную.
– Все в порядке, – говорю я, жестом показывая Бо, чтобы он облил меня из шланга.
– Пойдем, – говорит Джон. – Я принесу тебе свою чистую одежду. – Он смотрит в сторону поля, прежде чем посмотреть на часы. – Уже половина двенадцатого. Приводи себя в порядок и можешь отправляться домой.
– Ты уверен?
– Конечно, кроме того, ты же не хочешь, чтобы этот навоз запачкал сиденья в твоем грузовике.
– Хорошо, я ценю это, сэр.
Он хлопает меня ладонью по плечу, прежде чем проводить через заднюю дверь прямо на кухню. Я всегда обращал внимание на то, что происходит в домах людей. Я всегда так делал, потому что это обычно заставляло меня понять, в какой бедности я рос.
Внутри кухни пастора чисто, в воздухе витает аромат свежеиспеченного хлеба. На стойке стоит поднос с бутербродами. Молитва Господня висит над столом, на котором стоит ваза с искусственными маргаритками. Звучит как американская мечта, да? Проповедник южных баптистов и его прекрасная семья...
– Ванная наверху, – говорит Джон, указывая на лестницу, выглядывающую из холла. – Последняя дверь направо. Я оставлю тебе кое-какую одежду за дверью.
– Спасибо, сэр.
Я направляюсь к лестнице.
– И угощайся бутербродом после того, как вымоешься. – Джон указывает на поднос, затем хватает бутерброд и запихивает большую его часть в рот.
– Спасибо, – повторяю я, прежде чем подняться по ступенькам.
Хорошие люди всегда заставляли меня чувствовать себя неловко. Не знаю почему, но мне всегда казалось, что их доброта вызвана жалостью. А я ненавидел, когда кто-то жалел меня.
Меня охватывает неприятное чувство, когда я закрываю дверь ванной и начинаю снимать джинсы. Есть что-то тревожное в том, чтобы оказаться голым в доме проповедника.
10
ХАННА
Просыпаюсь на следующее утро и, оставив Мэг умирать в своей постели, отправляюсь по своим делам. Позже утром, возвращаясь из магазина, замечаю, что дверь в папину мастерскую открыта, поэтому предполагаю, что он и Бо где-то там с «заблудшей душой».
Ставлю молоко и апельсиновый сок в холодильник, засунув хлеб в деревянную хлебницу, иду прямо в свою комнату с Тайленолом и водой для Мэг.
Как только дверь со скрипом открывается, она со стоном переворачивается на другой бок.
– Этот розовый Пепто Бисмол вызывает у меня еще большее похмелье (прим. Pepto-Bismol – широко известный безрецептурный препарат, используемый для лечения проблем с пищеварением).
– Нет, это все водка.
– Тьфу. Даже не говорите о водке.
– Вот, – говорю я, протягивая ей Тайленол и воду.
Она приподнимается на локтях. Вчерашний макияж размазался по ее лицу, как плохо нанесенная боевая раскраска, и похоже, что несколько птиц свили гнезда в ее волосах.
– Вау, – смеюсь я, – ты прекрасно выглядишь.
Мэг проглатывает лекарство, смотрит в зеркало на моем комоде, а затем переводит сердитый взгляд на меня.
– Значит, я умираю в твоей постели, а ты выглядишь бодрой и... – она машет рукой, прежде чем потереть глаз, – не мертвой. И такое ощущение, что мне в глаз попала наждачная бумага.
– Это пятнадцать слоев туши, с которыми ты спала прошлой ночью. – Я выхожу в коридор. – Пойду принесу тебе одну из моих салфеток для снятия макияжа.
Как только тянусь к ручке двери ванной, она распахивается. Из комнаты валит пар, и я вдруг вижу четко очерченную грудь мужчины, на котором нет ничего, кроме влажного белого полотенца, обернутого вокруг талии.
– Вот... черт, – выдыхает он.
Каждая унция крови приливает к моим щекам от легкой ухмылки, которая играет на губах Ноя. Наши взгляды встречаются, и мое сердце колотится о ребра, потому что, черт возьми, что он делает в моем доме… голый?
– Я... э-эм... – Я судорожно сглатываю. Ной слегка прищуривается, вероятно, сдерживая смех от того, как покраснели мои щеки. – Ух… – Я смотрю, как вода стекает с его растрепанных влажных волос. – Почему ты... почему ты в моем доме? – выпаливаю я.
– Эм... полагаю, Джон – твой отец? – спрашивает он.
– Да, и… – Я все еще смотрю, как капли воды стекают по его лицу. – Почему ты в моем доме? – снова спрашиваю я.
– Я... э-э... – Он тянет за полотенце, наверное, чтобы оно не соскользнуло. Господи, пожалуйста, только бы оно не свалилось. – Помогаю твоему отцу.
Он – «заблудшая душа»? Ну, конечно, по-другому и быть не могло. Глубокий вдох, Ханна. Глубокий вдох и выдох.
Молча киваю. На мгновение воцаряется тишина. Мгновение, когда мы просто смотрим друг на друга. Я не могу не думать о том, какими бездонными кажутся его глаза, как будто они полны обещаний, которые он никогда не выполнит, но самой мысли о том, что это возможно, почти достаточно. Почти уверена, что именно поэтому так много девушек влюблялись в него.
– А полотенце? – Я указываю на него пальцем.
– Ну, – наконец говорит он, – я подумал, что будет невежливо выйти из ванной голым.
Ной наклоняется и с улыбкой поднимает груду одежды, лежащую у двери. Его губы – это все, на чем я могу сосредоточиться, задаваясь вопросом, запустил бы он пальцы в мои волосы, если бы поцеловал.
– Но… но почему ты здесь?
– Ну же, деревенская девушка, разве ты не знаешь, как опасно работать на ферме?
Как идиотка, я просто стою и пялюсь на него с открытым ртом.
– Твой брат переехал кучу коровьего дерьма. Разбрызгал его вокруг.
– Очень мило.
– Ага, мило.
Следует еще одна неловкая пауза, и Ной, приподняв бровь, заглядывает в наполненную паром ванную.
– Тебе что-то было нужно?
– А? О... эм... просто...
Ной открывает дверь до упора и отступает в сторону. Быстро вхожу в ванную, хватаю пачку косметических салфеток и бросаюсь обратно в коридор. Чувствую, как мои щеки пылают.
– Ладно. – Он упирается обеими руками в дверной проем, каждый мускул напрягается. Невозможно не смотреть на бесчисленное множество татуировок, покрывающих его мускулистые руки. – Было приятно снова увидеть тебя, Ханна, – он растянул мое имя, как ноту к грустной любовной песне.
Все мое тело покалывает. Мне хочется стоять и смотреть на него, прикасаться к нему…
Что, черт возьми, со мной не так?
– Да, – сглатываю, – мне тоже.
Когда, направляясь в свою комнату, оборачиваюсь, дверь ванной со щелчком захлопывается. Как только вхожу в комнату, выдыхаю, удивляясь, почему именно его нанял мой папа. Такие вещи никогда не заканчивались хорошо. Чувствую себя так же нелепо, как Алиса в Стране чудес, только потому, что на бутылке не написано «яд», не значит, что выпить ее – хорошая идея.
Бросаю салфетки для макияжа Мэг, и она с любопытством поднимает бровь.
– Это был парень в коридоре?
– Да.
– Новая заблудшая душа? – ухмыляясь, она достает из пачки салфетку и начинает тереть лицо.
– Да... Ной Грейсон.
Челюсть Мэг падает, глаза распахнуты в шоке. Она перестает вытирать макияж, оставив всю щеку почти черной.
– Что?
– Парень в коридоре, это Ной. В полотенце.
– Таааак... – Она пожимает плечами. – Он переезжает или что-то в этом роде? Твой отец окончательно спятил?
– Нет.
– Господи, твой отец понятия не имеет, что он творит. – Мэг снова проводит салфеткой по лицу, прежде чем взглянуть на нее и сморщить нос. – Он пригласил дьявола в свой дом.
– О, ради всего святого... Мэг, ты слишком остро реагируешь.
– Это твой билет в один конец – в ад. Я же говорю тебе. Он симпатичный и очень сладкоречивый, и он сделает тебя слабой, и тогда мне придется убить его, так что думаю, что это наш билет в один конец в ад.
– Значит, теперь он дьявол? – спрашиваю я. Любому мужчине, который собирается привести все человечество в ад, нужна добрая улыбка и ямочки на щеках…
– Может быть, я немного преувеличила. Ной, наверное, больше похож на заклинателя трусиков. – Подруга сжимает салфетку в кулаке и швыряет ее на пол. – Боже, все будет как с Мистером Мозесом.
– Что? – Она точно сошла с ума.
Мистер Мозес был одноглазым котом, которого мы взяли, когда я была ребенком. Он был злобный и, по сути, вел вендетту против бурундуков.
– Я знаю тебя, Ханна. Ты ходила вокруг и находила всех бурундуков, которых мистер Мозес калечил, а потом просто оставлял умирать, а ты хотела их всех вылечить.
– Ты сравниваешь Ноя с котом со стеклянным глазом?
– Нет. – Мэг сердито смотрит на меня. – С бурундуком. Ной, как те бурундуки. – Закрыв глаза, она качает головой. – Ты любишь все сломанное, Ханна, а этот парень сломан.
– Нельзя исправить людей, Мэг…
– Ну, как бы то ни было, главное, чтобы ты не пыталась исправить его. В конечном итоге он сломает тебя в процессе.
Мэг ушла через час с явной неохотой. Я сказал ей, что с радостью позволю ей взять мою смену, если она хочет, и она показала мне средний палец.
Завязав волосы в неряшливый пучок, достаю из шкафа электрическое пианино и несу его по коридору. Из коридора слышу, как из маминой комнаты доносится музыкальная тема теле-викторины «Риск» (прим. Jeopardy! – американская телевизионная игра-викторина). Мама улыбается, когда я вхожу в комнату.
– Привет, детка. – Ее взгляд падает на инструмент, улыбка становится еще шире, глаза заблестели от слез.
– Я подумала, что может тебе захочется послушать музыку.
Ставлю электропианино на комод, и она выключает телевизор.
– Я бы с удовольствием, милая.
Щелкаю выключатель, и загорается маленький красный огонек.
– Сыграю твою любимую, – говорю я, положив пальцы на клавиши.
Тихая мелодия песни «Как прекрасен мир» наполняет комнату. Смотрю в зеркало и вижу маму с закрытыми глазами, ее голова медленно покачивается в такт мелодии, и она тихо поет слова. Мое горло сжимается от беззвучного рыдания.
В детстве я сидела рядом с мамой за пианино, пока она играла. Когда мне исполнилось шесть, я начала брать уроки. Мама говорила, что ей больше нравится слушать, как я играю, чем играть самой. Она сидела со мной в гостиной, пока я практиковалась. Она слушала, подбадривая меня, когда я расстраивалась из-за того, что не могла взять аккорд. Всегда аплодировала, когда я заканчивала, а когда исполняла мелодию песни, она садилась и пела текст. Думаю, пианино было нашей фишкой.
Закрываю глаза, мои пальцы все еще стучат по клавишам, пока я слушаю ее пение. Даже с ее хриплым голосом, это все еще прекрасно, но чем дольше я играю, и чем больше она поет, слова поражают меня. Сильно.
Я борюсь со слезами, покалывающими глаза. Борюсь с рыданиями, застрявшими в горле, и когда звучат последние ноты, я делаю глубокий вдох и заставляю себя успокоиться, потому что не могу заставить ее чувствовать себя виноватой.
– Спасибо тебе, Ханна, – шепчет мама.
Когда оборачиваюсь, она вытирает слезы с лица.
– Пожалуйста, не плачь, мам. – Подхожу к краю кровати и обнимаю ее. – Пожалуйста…
– Я не хочу оставлять тебя и Бо, – она подавляет вздох. – Не так скоро.
– Не говори так. – Отстраняюсь и убираю прядь ее седеющих волос с лица. – Ты нас не оставишь. – Чувство вины терзает мое сердце, потому что я лгу. Возможно, я мало что могу сделать с ее физическими страданиями, но могу уменьшить боль в ее душе. – Если ты попадешь на клинические испытания в Бирмингеме, тебе сразу станет лучше.
Сочувственная улыбка медленно трогает ее губы.
– Хорошо, детка, – и вот уже пытается успокоить меня. Она проводит рукой по моей щеке. – Тебе уже пора на работу.
Целую ее в лоб.
– Я люблю тебя, мама.
– Господь знает, как я люблю тебя.
Выхожу из ее комнаты и из дома. В ту же секунду, как оказываюсь в одиночестве своей машины, я ломаюсь. Я плачу, пока не начинаю задыхаться. Плачу до тех пор, пока не обжигает горло, а потом вытираю лицо и завожу машину, потому что, как бы ни рушился мой мир, жизнь продолжается
11
НОЙ
Уже без пяти шесть, и я мчусь по дороге, пытаясь успеть к бабушке к обеду. Мы были вдвоем, но она все равно терпеть не могла, когда кто-то опаздывал. Ударяю по тормозам и сворачиваю на ее подъездную дорожку.
Ровно в шесть распахиваю дверь и вхожу в маленькую гостиную. Глубоко вдыхаю, мне нравится запах жареного…
А где запах еды?
– Ба? – Заворачиваю за угол и вижу, что она сидит за столом и читает Библию. Заглядываю в дверной проем кухни. Столешница покрыта мукой, но на плите ничего не кипит.
– Ба...
Она смотрит на меня поверх очков.
– Хм?
– Ты... – Нога зависает над порогом кухни. – Ты хочешь, чтобы я приготовил?
– Я заказала пиццу.
– Пиццу?
– Да, мальчик, именно это я и сказала, пиццу. Разве вы, дети, не этим живете? Пицца и пиво?
Эта женщина никогда в жизни не заказывала еду. Никогда. Даже на мой тринадцатый день рождения, когда все, что я хотел, – это пицца из Доминос. Нет, эта женщина заставила меня на кухне помогать ей раскатывать тесто, чтобы накормить шестерых подростков.
Она прищуривает один глаз, прежде чем вернуться к Библии.
– Что случилось?
– Все в порядке, – ворчит она. – Просто решила, что мне давно пора стать ленивой.
Изучая ее, я подхожу к столу и выдвигаю стул рядом с ней. Бабушка искоса смотрит на меня.
С ней явно что-то не так.
– Что ты на меня так смотришь? – фыркает она.
– Ничего. – Отворачиваюсь и откидываюсь на спинку стула.
– Пицца будет здесь с минуты на минуту.
– Ладно.
Неловкое молчание воцарилось между нами, и я наблюдаю за ней краем глаза. Когда она наконец переворачивает страницу, то использует левую руку.
– Дай мне посмотреть на твою руку, – говорю я, протягивая ладонь.
Зная ее, думаю, что она случайно отрубила палец и пытается использовать какую-то чертову мазь, чтобы остановить кровотечение.
Она медленно кладет левую руку на стол.
– Ха-ха. Очень смешно. Правую руку, пожалуйста. – Я шевелю пальцами. – Бабуля.
Пыхтя, она встает из-за стола и направляется на кухню, ее правая рука безвольно висит вдоль тела, как лапша.
– Ты собиралась мне сказать? – спрашиваю я, вставая и следуя за ней на кухню.
– Ничего особенного.
Бабушка встает на цыпочки, чтобы открыть шкафчик над раковиной. Отодвигает Тайленол вместе с настойкой зверобоя и вытаскивает оттуда бутылку виски, которую прятала там с тех пор, как я был ребенком. Единственная причина, по которой я не выпил её, когда был подростком, заключалась в том, что я слишком уважал ее.
Покачав головой, подхожу к ней сзади и забираю виски из ее руки.
– Я отвезу тебя в больницу.
– Сегодня вечером у меня игра в «Бунко» (прим. настольная игра в кости).
Закрываю глаза и со стоном откидываю голову назад.
– Ты же не серьезно, ба. – Смотрю ей в глаза и указываю на её безвольную руку. – У тебя был инсульт!
– С каких это пор ты стал врачом?
– Ба, не заставляй меня вызывать «скорую». – Я приподнимаю бровь, и она уставилась на меня, стиснув зубы.
– Не смей этого делать.
Вытаскиваю из кармана телефон.
– Я так и сделаю, а когда ты вернешься домой, Пэтти Уайлдер будет задавать тебе тысячу вопросов.
Бабушка терпеть не может Пэтти Уайлдер – она называет ее «зашторный дергунчик», говорит, что Пэтти всегда стоит у своего окна, подергивая занавески, вынюхивая в чьи дела можно сунуть свой любопытный нос.
Бабушка хмыкает.
– Хорошо, вези, но я буду в порядке, если выпью глоток виски. Это пройдет.
– Бабушка, инсульты не проходят.
Она снова хмыкает.
Хватаю ее сумочку со стойки и сую под мышку, прежде чем взять ее под руку.
– Вечно ты суетишься по пустякам, клянусь, никто больше не может стареть с достоинством.
Меня всегда тошнило от запаха антисептика, который, кажется, витает в воздухе в отделении неотложной помощи. И сегодня вечером запах здесь невыносимый.
Они только что положили бабушку в палату и поставили капельницу. О, бабушка была вся такая в милых улыбках и «да, дорогая», «конечно, дорогая», но как только медсестра вышла из комнаты, она попыталась выдернуть капельницу из своей руки.
– Нет, Дорис, – улыбаюсь я и мягко убираю ее руку. – Ты не можешь уйти.
– Не надо тут Дорискать, и я определенно могу уйти!
Нахмурившись, она ерзает на больничной койке и фыркает.
– У тебя был инсульт. Ты не можешь уйти.
– Микро инсульт. – Еще один раздраженный вздох. – У меня нет времени на все это. Я уже говорила тебе, что сегодня вечером у меня игра в «Бунко» с дамами из церкви.
– Бабуля… – Прищуриваюсь, глядя на нее.
– Ладно. – Она съеживается на кровати и, злясь, кладет здоровую руку на грудь. – У моей бабушки случился инсульт в тысяча девятьсот тридцать пятом году, и она просто выпила рюмку виски и пошла своей дорогой. Если пришло мое время умереть, значит, пришло. По крайней мере, я могу умереть, играя в «Бунко». У них скороварка в качестве приза, а я тут с этим инсультом. Господи помилуй.
Провожу рукой по лицу и вздыхаю, потому что не знаю, что еще делать.
– Мне восемьдесят восемь лет, Ной. Я умру рано или поздно.
– О чем ты говоришь? Я думал, что твоя цель – сотня.
– Моя цель – ничто, если я не могу играть в «Бунко»!
Бабушка возится с капельницей, прежде чем откинуть голову на подушку. Я кладу свою руку на ее и сжимаю. Она – все, что у меня есть, все, что у меня когда-либо было. Если бы не она, бог знает, где бы я был.
Пищит кардиомонитор, и я поднимаю на него взгляд. Маленькая зеленая линия продолжает образовывать пики и впадины.
– Ты можешь принести мне немного льда? – спрашивает бабушка.
Встаю и бросаю на нее скептический взгляд.
– Я тебе не доверяю.
– Ради всего святого, мальчик. Во рту пересохло, как в пустыне Гоби.
– Ладно. – Указываю на нее пальцем. – Не снимай капельницу!
Она вскидывает руку в воздух.
– Клянусь.
Выхожу из палаты, бросив на нее еще один предупреждающий взгляд, прежде чем направиться к сестринскому посту и спросить, не могут ли они принести лед. Одна из женщин за столом ухмыляется, хлопая ресницами.
– Ты ведь Ной Грейсон, да? – спрашивает она.
Потираю рукой затылок. Я понятия не имею, кто она такая, и боюсь, что это может быть одна из тех ситуаций, когда я должен бы помнить ее, но... алкоголь. Она жестом приглашает меня следовать за ней к двери сбоку от стола, подперев дверь ногой и схватив пластиковую чашку.
– Я все время прихожу послушать, как ты поешь в «Типси». – Оглядывается на меня через плечо, ставя чашку под автомат со льдом. – У тебя невероятный голос.
– Спасибо.
– Однажды ты станешь знаменитым.
– О, ну не знаю, – смеюсь я.
– Так и будет. – Она протягивает мне чашку и выходит из комнаты. – Вот увидишь.
– Что ж, спасибо за вотум доверия, но я не очень-то увлекаюсь всей этой славой.
– Сексуальный и скромный, да? – Она прикусывает губу. – В следующий раз, когда увижу тебя, подойду поздороваться.
– Конечно, – говорю я, подмигнув, прежде чем пересечь холл и вернуться в бабушкину комнату.
В комнате другая медсестра, не та, что была, когда мы приехали. Она стоит ко мне спиной, темные волосы собраны в неряшливый пучок, и синий халатик сидит на ней идеально. Девушка стирает имя старой медсестры и начинает писать свое зеленым маркером.
Протягиваю бабушке чашку со льдом, которую она ставит на стол. Я уставился на ней в замешательстве.
– Мне казалось, что у тебя пересохло во рту, – говорю я.
– Тебе просто повезло, что пришла она, – ворчит бабушка, кивая на девушку подбородком. – Сорвала мой план побега.
– Меня зовут Ханна, – говорит медсестра, привлекая мое внимание. – Я позабочусь о вас до конца смены. – Она закрывает маркер крышкой и разворачивается, а я уже улыбаюсь.
– Привет, – говорю я.
Ее глаза распахиваются от неожиданности и, черт возьми, она очаровательна.
– Привет, – выпаливает Ханна.
– Никак не можем перестать натыкаться друг на друга.
– Вы двое знаете друг друга? – спрашивает бабушка.
– Типа того. – Я пожимаю плечами.
– Ну, – начинает бабушка, – в зависимости от того, что он имеет в виду, мне, возможно, придется извиниться за его действия.
Ханна смеется.
– Он работает на моего отца.
– О, – говорит бабушка, взглянув на меня и подмигнув. – Я вижу.
Раздается быстрый стук в дверь, прежде чем она распахивается, и какой-то высокий парень в медицинской форме просовывает голову в комнату.
– Эй, я должен отвести мисс Грейсон на компьютерную томографию, но у меня проблемный пациент, сможешь отвезти ее для меня?
– Никаких проблем, Майк, – говорит Ханна, отключая провода от кардиомонитора. – Мы сделаем вам быструю компьютерную томографию, мисс Грейсон. – Она пинает что-то на ножке больничной койки. – Стандартная процедура.
Ханна хватается за перила кровати и начинает толкать. Я встаю с другой стороны, и она перестает катить кровать.
– Ты не можешь этого делать.
– Почему? – Я пожимаю плечами. – Это моя бабушка.
– Больничная политика. – Она нажимает кнопку открытия двери на стене и улыбается, прежде чем вкатить кровать в дверной проем. – Я вернусь через минуту.
И с этими словами дверь за ней закрывается.
Откидываюсь на неудобное больничное кресло, достаю из кармана телефон и прокручиваю страницу Facebook. Ухмылка появляется на моем лице, когда я набираю: Ханна Блейк. У нас ровно сто общих друзей, и в таком маленьком городке, как Рокфорд, я понятия не имею, как мы никогда не сталкивались с ней раньше. На ее странице нет ничего, кроме фотографий ее семьи. Фотографии пляжа. Вдохновляющие цитаты из Мэрилин Монро и матери Терезы. Ее выпускной в колледже. Вот теперь становится понятно, почему мы раньше не встречались. Она хорошая девушка – по крайней мере, по сравнению с такими, как Бритни Суинсон, к которым я привык. У нее есть цель и стремление, а ещё она из хорошей семьи.
Через несколько минут дверь открывается, и Ханна входит внутрь.
– Твоя бабушка что-то с чем-то, – хохочет она.
– Это точно.
– Она пыталась подкупить меня, чтобы я отпустила ее, говорила что-то о виски и о том, что тебе нужно поесть.
Я смеюсь.
– Бабушка думает, что виски лечит все. Она держит его в своей аптечке.
Ханна улыбается, прежде чем вытащить что-то из переднего кармана своего халата.
– Я принесла тебе энергетический батончик из комнаты отдыха для персонала. Надеюсь, это поддержит тебя, пока они не привезут ее.
Такой простой и в то же время милый жест. Забота. За исключением бабушки, я не привык к такому от других людей. Поднимаюсь со стула и подхожу к ней, взявшись за стойку. Меня что-то притягивает, словно гравитация. Что-то такое знакомое. Что-то в ней есть такое, что это кажется правильным, хотя я знаю, что разрушу ее.
Прядь ее волос выбилась из пучка, и я заправляю её за ухо, намерено проводя пальцами по ее подбородку. Такие маленькие прикосновения только заставляют меня хотеть большего.
Она робко опускает взгляд, и нежнейший румянец окрашивает ее щеки. И именно эта невинность заставляет мой желудок сжаться. Большинство девушек, которых я встречал – большинство девушек, которые интересовались мной – были раскрепощенными. В сексуальном плане…
– Им не потребуется много времени, чтобы понять, что происходит. Она живет с тобой? – спрашивает Ханна, доставая из кармана ручку.
– Нет…
– Ты заботишься о ней?
– Ну, мы вроде как заботимся друг о друге.
