Текст книги "Колыбельная виски (ЛП)"

Автор книги: Стиви Коул

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

25
НОЙ

Порывшись в своем ящике комода, вытаскиваю футболку Imagine Dragon и бросаю ее Ханне.

– Можешь спать в ней, если хочешь.

Она робко берет её в руки. Боже, она выглядит так неуместно, стоя рядом с моей кроватью, как будто сомневается в том, что делает.

– О, черт. – Возвращаюсь к ящику, хватаю пару баскетбольных шорт и протягиваю ей. – И вот еще это. Ты наверное в них утонешь, но…

Ханна отворачивается от меня, прикусывая губу. Я даже ожидаю, что она скажет мне отвезти ее домой, но затем она подходит ко мне и берет у меня шорты. – Все нормально. – Ханна бросает их на комод. – Я доверяю тебе.

Её взгляд останавливается на моих губах, а рука ложится на мою грудь.

– М-м-м. – Медленно приближаюсь к ее губам. – Не знаю, говорил ли кто-нибудь такое раньше.

– Не знаю, хочу ли знать об этом.

Боже, она сводит меня с ума. Сжимаю её волосы в кулак и прижимаюсь губами к ее губам. Тонкий намек на вишню перемещается с ее губ на мой язык, напоминая о том, насколько она невинна на самом деле. Буквально. Это похоже на смесь опасения и страха, робкого вожделения. Если бы Ханна была любой другой девушкой, я бы с радостью испортил ее ровно за десять секунд. Но это была не какая-нибудь другая девушка. Она та, которая заставила меня поверить в то, что я могу стать лучше. Мне кажется, что поцелуи с ней сродни тому, когда атеист впервые видит Бога.

Одухотворенные.

То, что вы знаете, что никогда не забудете. Она почти заставляет меня простить себя за все глупости, которые совершил в своей жизни, за всю ненависть, которую держал в себе так долго. Я понимаю, что любовь к ней может заставить меня забыть обо всем этом, потому что это кажется таким несущественным. Ведь есть же поговорка, что любовь может спасти всех нас? Это правда. Это то, ради чего мы живем всю свою жизнь, даже самый дерьмовый человек хочет, чтобы его кто-то любил. И хотя для такого парня, как я, не так уж много нужно, чтобы почувствовать себя любимым, то для такой девушки, как она – для той, кто вырос в хорошей семье, в идеальном доме, – черт возьми, как такой парень, как я, может быть способен любить ее достаточно сильно?

Я медленно подталкиваю ее к кровати, не разрывая губ, пока она не падает на матрас. То, как ее темные волосы разметались по белым простыням, кажется настоящим искусством, и я прикусываю губу, чтобы не застонать.

– Ты даже не представляешь, что делаешь со мной, – бормочу я, осторожно опускаясь на нее.

– То же самое, что ты делаешь со мной, – шепчет Ханна мне в губы.

Мы целуемся, просто целуемся, кажется, несколько часов. Пока мои губы не становятся болезненными и опухшими. До тех пор, пока я впервые в своей жизни не понимаю, каково это – хотеть кого-то. Не вся та поверхностная чушь, а реально всей душой хотеть кого-то. Меня так сильно тянет к ней, как будто я попал в прилив. И это пробуждает панику в моей груди, потому что я знаю, что тону, но в то же время, это почти освобождение, потому что знаю, что больше не контролирую ничего из этого.

Когда отстраняюсь, Ханна смотрит на меня, изучая, лениво проводя пальцами по моим волосам.

– Как ты думаешь, у каждого ли человека, которого мы встречаем, есть предназначение?

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, не знаю, типа судьба. Как ты думаешь, есть ли причина, по которой мы встречаем определенных людей?

Перекатываюсь на спину, увлекая ее за собой, и провожу пальцами по ее длинным волосам.

– Встречаемся или просто сталкиваемся?

– Наверное, встречаемся.

– То есть мы говорим не о том случайном парне с прищуренным взглядом, который всегда делает мне сэндвич в «Сабвейе»? (прим. пер.: «Subway» – Сеть ресторанов быстрого обслуживания)

Ханна хихикает.

– Нет.

– Ладно, просто надо было убедиться. Не знаю. Может быть. Думаю, что всегда можно найти причину, если захотеть.

Ханна проводит пальцем по углублению в середине моей груди.

– Мне нравится думать, что есть.

– Правда?

– Да, особенно с тобой.

Улыбаюсь, хотя она не может меня видеть, но так же быстро, как это замечание заставило меня почувствовать себя хорошо, я чувствую себя дерьмово. Было так много способов облажаться, так много способов разрушить ее. Я знаю, что так же легко, как она может любить меня, Ханна может меня возненавидеть. Граница между любовью и ненавистью чертовски хрупка. И как бы сильно я ни хотел, чтобы она любила меня, я твердо верю, что невозможно возненавидеть того, кого не любил прежде.

Судорожно сглатываю. Мне не хотелось бы вызвать в Ханне ненависть. Она не такая девушка.

– О чем ты думаешь?

– Даже не знаю. – Я уставился в потолок. – Все это кажется правильным, что ли.

Она прижимается к моей груди и целует меня в шею.

– Так и есть. – На мгновение воцаряется тишина, Ханна замирает, и я думаю, что она задремала. Но потом она выдыхает: – Впервые за долгое время я не боюсь заснуть.

Я хмурюсь.

– Что ты имеешь в виду?

– Я всегда боюсь, что если засну, то проснусь и увижу, что её больше нет.

Черт. Мое сердцебиение учащается. Я не знаю, как на это реагировать, но это разбивает мне сердце.

– Глупо, да?

– Нет, ни сколько.

– Я знаю, что это может случиться в любое время. Я держала пациентов за руки, пока они делали свой последний вдох, но... – Ханна судорожно выдыхает, и я крепче прижимаю ее к себе, целуя в макушку. – Думаю, что мысль о том, что она умрет одна во сне, беспокоит меня сильнее всего. Я просто хочу быть рядом с ней, и, может быть, тогда никто из нас не будет так напуган.

Закрываю глаза от нахлынувших эмоций. В ее голосе столько печали, столько муки. Все, что я хочу сделать, это защитить ее, но как защитить кого-то от жизни?

– Ты же знаешь, что здесь ты в безопасности, верно? Плачь, если нужно.

Она качает головой.

– Все хорошо, когда я с тобой.

– Я всегда буду здесь для тебя, Ханна. Обещаю, мы пройдем через это.

– Я тебе верю.

Через несколько минут ее дыхание выравнивается. Я лежу, обнимая ее и глядя в потолок. Я никогда не позволял девушке приблизиться настолько, чтобы заснуть на мне. Я трахал их и уходил. Каждый раз. Только не с Ханной. Есть что-то очень интимное в том, чтобы держать ее в объятиях. Какой-то момент уязвимость в том, что она доверяет мне достаточно, чтобы заснуть на моей груди. Мне нравится то, что она чувствует себя в безопасности рядом со мной. Такие моменты и есть смысл жизни. Я знаю это лучше, чем кто-либо, потому что пропустил так много таких моментов. Иногда просто хочется, чтобы кто-нибудь обнял тебя.

Иногда это все, что тебе нужно.

Она – все, что мне нужно…

26
ХАННА

Прошла неделя с тех пор, как я впервые осталась у Ноя, и с того времени я оставалась там почти каждую ночь. Я чувствовала себя хорошо только тогда, когда была рядом с ним. Это не означает, что я забыла, что мама больна, или что я смирилась с тем, что потеряю ее, но когда я была с ним, мне не нужно было притворяться сильной, и я могла заснуть, потому что была не одна.

Заканчиваю свою смену в больнице, восхищаясь нашей фотографией, которую Ной прислал вместе с текстом:

Я так скучаю по тебе, что написал для тебя песню.

– И что это за улыбка? – спрашивает Мэг, выворачивая из-за угла и ставя на стойку лабораторный набор.

– Ничего. – Закрыв свои сообщения, бросаю телефон в передний карман халата.

– Опять же, я оскорблена тем, что ты думаешь, что можешь вот так просто лгать мне. Ты же дочь проповедника, – Мэг вздыхает. – Давай. Что сделал твой герой-любовник?

– Ничего.

– Послушай, если ты хочешь, чтобы он покорил мое холодное черное сердце, тебе лучше начать болтать. Я имею в виду, что вы двое не трахаетесь, так что я не уверена, что, черт возьми, вы делаете!

– Мы просто... разговариваем.

– Ага, понятия не имею, что это значит.

– О, боже.

– Я просто хочу сказать, что здесь что-то не так. У него плохая репутация, и все же... ты все еще одна со своей девственной плевой.

Я смеюсь.

– Ты так красноречива.

– Знаю. Это дар. – Мэг идет позади меня, играя с моими волосами. – Ну же, расскажи.

– Отлично, он сказал, что написал мне песню.

– Ох, теперь это. – Она кивает на меня с широкой улыбкой. – Это ловкий ход! Слащавый, как дерьмо, но абсолютно достойный обморока.

Я улыбаюсь.

– Точно.

Мэг хлопает ресницами и вздыхает.

– Представь, если бы он спел ее тебе в баре, по всему полу валялись бы разбитые сердца, а ты, девственница Ханна, гордо стояла бы у ног Ноя Грейсона, бывшего бядуна года.

– Вау. Не преувеличивай.

Доктор Роббинс заходит за сестринский пост и склоняется над одним из компьютеров. Мэг наклоняет голову, и я вижу, как ее взгляд остановился на его заднице.

– Ладно, все, я ухожу. Я везу маму к Джуди.

Она переводит взгляд на меня.

– Хочешь послушать сплетни Рокфорда?

– А есть выбор? – Подхожу к таймеру на дальней стене и снимаю бейдж.

– Вы ведь завтра едете в Бирмингем на ее прием, да?

– Да.

Она слегка хмурится.

– Позвони мне и дай знать, как идут дела, ладно? Я не хочу тебя беспокоить, если... Я просто не хочу беспокоить тебя, пока ты не вернешься и все такое.

– Ладно.

Заставляю себя улыбнуться, прежде чем направиться по коридору.

Запах жидкости для снятия лака и косметических средств вызывает головную боль. Я пялюсь на ярко раскрашенные флаконы с лаком в течение пяти минут, переходя от одного к другому: «Розовая Маргарита» и «Будь моим Валентином», пытаясь игнорировать взгляды Дейзи Бенсон, которая сидит под феном.

– Ты всегда выбирала «Будь моим Валентином», – кричит мама от стола косметолога.

Предсказуемо. Я всегда была такой предсказуемой. Мой взгляд скользит к флакону цвета морской волны с блестками, и я поднимаю его с улыбкой.

Когда сажусь рядом с мамой, она смотрит на флакон.

– Хм, это что-то новенькое. – Берет его в руки. – «Русалка», – читает она этикетку. – Хммм.

– Просто захотелось чего-то другого.

Джуди берет мои руки в свои, потирая костяшки пальцев.

– Ты слишком часто моешь руки.

– Такое случается, когда работаешь в больнице.

– Тебе нужно начать пользоваться лосьоном... – поучает она. – Итак, я слышала, что Мэг снова общается с Тревором.

– Что? – Я хмурю брови.

– Джорджи сказала, что видела машину Мэг у Тревора несколько раз на прошлой неделе, не то чтобы это ее касалось, но этой леди больше нечем заняться, чем стоять у окна, и, конечно, ей нужно прийти сюда и болтать обо всем этом. – Джуди закатывает глаза.

Меридит, одна из маникюрш, ставит передо мной на маникюрный столик миску с мыльной водой. Смотрит через комнату в сторону фенов, прежде чем наклониться и сказать:

– Ну, я слышала, что он еще встречается с Лори Бенсон.

– На прошлой неделе он был у моей внучки, – вмешивается мисс Смит с одного из кресел в гостиной. – Меридит ахает, прежде чем вернуться на станцию мытья волос. – Я сказала ее матери, что у него дурная репутация, и она должна отвезти Камиллу в клинику на обследование.

– Ну, я никогда... – говорит Джуди. – Хорошо, что у тебя, Ханна, всегда была голова на плечах. Ты всегда знала, что лучше не сходить с ума по мальчикам.

Мама похлопывает меня по ноге.

– Я до сих пор не могу поверить, что вы с Мэг МакКинни не разлей вода, – Джуди отгоняет муху от стола. – С самого детства.

– Она моя лучшая подруга…

– Я знаю, она просто такая… – Глаза Джуди на мгновение расширяются, потом она качает головой. – Своенравная?

Я пристально смотрю на нее.

– О, я знаю, что она милая девушка, я просто болтаю. – Она хватает лопатку для кутикулы и начинает запихивать мои разросшиеся кутикулы обратно в ногтевое ложе.

Звенит колокольчик над дверью, и Джуди смотри на вход позади меня.

– О, господи, помилуй, – шепчет Джуди, опуская кончики моих пальцев в чашу с теплой пенистой водой. – Вы, дамы, говоры к очередному эпизоду «Как вращается мир»? Ох, привет, Бетти. – На ее губах появляется ослепительно фальшивая улыбка. – Как поживают девочки?

– О, все замечательно.

Всепоглощающий запах «White Shoulders» чуть не сбивает меня с ног, когда Бетти усаживается на стул рядом со мной и ставит свой обычный красный лак для ногтей на стол. Одна из новых мастеров маникюра подкатывает кресло на колесиках и принимается вытаскивать пилочки и кусачки.

– Как поживаешь, Клэр? – спрашивает Бетти.

– О, потихоньку.

– Мы молились за тебя в воскресной школе.

– Я очень ценю это, Бетти, – говорит мама, улыбаясь.

И я думаю о том, не беспокоит ли это ее.

– Уверена, что ты рада вернуться домой, Ханна, – говорит Бетти. Я знаю, что она просто пытается быть вежливой, но мне приходится стиснуть зубы и уставиться на пилку, работающую над краем моего ногтя. Я вернулась только из-за здоровья моей матери. Так что нет, я не рада оказаться дома.

– О, Клэр, разве этот мальчик Ной из Силакоги не работает сейчас на ферме? – Бетти ерзает на стуле, пытаясь выпрямиться.

– Да, – отвечает мама.

– Что ты о нем знаешь?

– Немного.

– Ну, разве все эти мальчики, которых Джон берет на лето, не попали в какую-нибудь беду?

Она практически наклоняется через мои колени, чтобы прошептать:

– Грешники, сбившиеся с пути истинного.

– Ну, все время от времени сбиваются с пути истинного, Бетти…

– О, он определенно сбился с пути истинного. Марта, ты знаешь, которая работает на заправочной станции, она сказала, что он всегда каждые выходные болтается с новой девушкой, обычно пьяный в стельку. Сказала, что он – единственная причина, по которой она должна пополнять запасы презервативов каждый месяц.

– По крайней мере, он пользуется презервативом, – говорит Джуди.

Я чувствую, как мои щеки горят, а в груди пылает.

Жужжание фена прекращается, и Бетти вздыхает.

– Ну, с презервативом или без, такие парни никуда не годятся. Это благословение, что Джон принимает их. Как по мне, так из них никогда не выйдет ничего хорошего. Благослови господь его бедную бабушку, Марта сказала, что она прекрасная леди, просто вырастила паршивую овцу.

Мои пальцы дернулись.

– Знаете, – выпаливаю я. – Наверное, не следует судить кого-то, кого не знаете.

– Ох. – Бетти поворачивается ко мне, а Джуди перестает подпиливать мне ногти. – Ты его знаешь, Ханна?

– Да. Очень хорошо.

– Понятно. – То, как ее губы сморщились, когда ее осуждающий взгляд скользнул по мне с головы до ног, заставило мою кожу покрыться мурашками. – Тогда мы обязательно помолимся за тебя.

– Ни один из них не нуждается в твоих молитвах, Бетти, – говорит мама с легкой дрожью в голосе.

Дейзи смеется с другого конца салона, и я поворачиваюсь на стуле, чтобы увидеть, как она встает со своего места.

– Не волнуйся, Бетти, судя по тому, что я слышал, он не любит хороших девушек. Но ты должна быть осторожна, Ханна, общение с ним может запятнать твою репутацию. – Улыбка, появившаяся на ее губах, выглядит такой же настоящей, как и ее грудь.

Джуди прочищает горло и хватает лак для ногтей, встряхивая его.

– Знаешь, Ханна, думаю, что этот цвет будет очень хорошо смотреться на твоей светлой коже.

Остаток визита в салон проходит на удивление тихо. Вероятно, впервые с тех пор, как эти двери открылись в 1985 году, единственным звуком был звук фена и струй в педикюрных ваннах.

После того как наши ногти высохли, мы с мамой пошли к Руби на ланч. Это захудалая забегаловка на окраине города, но у них потрясающая пища для души. Листовая капуста и жареные соленые огурцы. Это мамино любимое блюдо, и я знаю, что как только начнутся новые процедуры, у нее пропадет аппетит. Мы набрасываемся на нашу еду и заканчиваем знаменитым шоколадным пирогом Руби.

Мама облизывает кончик вилки и закатывает глаза от удовольствия.

– Это, должно быть, лучший шоколадный пирог во всем мире.

– Вынуждена с тобой согласиться. – Я толкаю свою тарелку через стол, не оставив ничего, кроме ложки взбитых сливок.

Мельком замечаю Марту, идущую вдоль линии раздачи. И это напоминает мне ненавистный тон в голосе Бетти, когда она говорила о Ное, и, боже, как же это меня бесит. Люди сплетничают, а сплетни распространяются, как лесной пожар, в таком маленьком городке, как Рокфорд. Каждый человек добавляет что-то свое, чтобы сделать сказку сочнее. Ну и что с того, что он переспал со всеми этими девушками. Он даже не пытался переспать со мной. Ной уважает меня. В конце концов, именно этого и должна хотеть женщина, не так ли? Мужчину, который уважает ее. Но если это так, то я удивляюсь, почему у меня скручивает живот. Что произойдет, когда я все-таки пересплю с ним, что тогда будет со мной? Просто буду еще одной девушкой, потерявшей голову из-за парня с красивым голосом?

– О чем ты там думаешь? – спрашивает мама.

– О… – Я поднимаю взгляд как раз в тот момент, когда официант кладет чек на стол. – Ни о чем. – Я даже не проверяю счет, просто кладу на него свою кредитную карточку.

Мама сужает глаза.

– Ты моя девочка, я знаю, когда тебя что-то беспокоит.

– Я просто устала.

Она тянется через стол и сжимает мою руку.

– Не позволяй тому, что Бетти сказала о Ное, задеть тебя.

Я немного опускаюсь на сиденье. Мне неловко, что мама завела об этом разговор.

– Тебе кажется, что ты знаешь его целую вечность, не так ли?

– Да.

Она кивает.

– С ними всегда тяжело.

Официант забирает чек и уходит.

– Что ты имеешь в виду?

– С такими парнями. С теми, которые заставляют тебя чувствовать, будто весь твой мир в огне – им трудно сказать «нет».

– Не думаю, что мой мир в огне… – Это ложь. – Я просто никогда раньше не встречала никого, похожего на него.

– И, вероятно, никогда больше не встретишь. Сердце обычно может принять только одного из них.

– Одного из них?

Она коротко кивает.

– Родственные души.

– Ладно, я ничего не говорила о том, что влюблена в него или…

– Тебе и не нужно, это видно по твоим глазам, когда ты произносишь его имя, – мама улыбается. – Родственная душа – это человек, который послан нам, что бы направлять нас в жизни.

– В смысле «направлять нас»? Разве мы не должны провести с ними всю свою жизнь?

– Нет, милая, это человек, который меняет всю твою жизнь. Переворачивает ее вверх ногами. Он подобен огню, который невозможно укротить, который ощущается как рай, когда согревает тебя, и ад, когда поглощает тебя. Ты не можешь остаться с ними.

Мама всегда говорила о том, что папа был ее единственным, поэтому мне любопытно, почему она говорит что-то подобное.

– Но ты и папа...

Она сжимает губы и качает головой.

– Он мой спутник жизни. Не моя родственная душа. Летом после моего выпускного года, как раз перед тем, как мы с мамой вернулись в Рокфорд, я познакомилась с мальчиком по имени Фрэнки Хейвуд. – Уголки ее губ приподнимаются в ностальгической улыбке. – Он носил кожаную куртку, курил сигареты и слушал Элвиса Пресли – все, что заставляло мою мать съеживаться. О, я влюбилась в него сильно и быстро, и он разбил мне сердце.

– Тогда почему ты так странно улыбаешься, когда думаешь о нем?

– Он научил меня не доверять никому, постоять за себя, и научил меня ездить на мотоцикле, – мама смеется. – Без шлема.

– Ты ездила на мотоцикле? – Мне трудно себе это представить. Моя чопорная и правильная мать, которая боялась прокатиться на каруселях на ярмарке штата?

– Однажды, даже стоя на сиденье. – Она выглядит такой гордой этим. – Он подарил мне ту страстную любовь, которая долго длится.

– Ну, это отстой, мам. Теперь я буду с нетерпением этого ждать.

– Ты должна понять, моя дорогая, что любовь – это безопасность. Это то, что выходит за рамки физической потребности и желания. Страстная любовь подобна дикой розе – красивая и редкая, но когда срываешь её, она ранит. Сорвешь одну в своей жизни, и хотя ты всегда будешь помнить, как сладко она пахла, ты никогда не забудешь шрамы.

– Так… – Я отодвигаю стул от стола и хватаю сумочку. – Ты хочешь сказать, что Ной причинит мне боль?

– Я говорю тебе, что есть причина, по которой он в твоей жизни, и наслаждайся этим, пока можешь. Жизнь – это переживания, а не сожаления. – Она встает и берет меня за руку, когда мы выходим из ресторана. – Без сожалений.

Без сожалений.

Независимо от последствий, я не хочу сожалеть о том, что держалась от него подальше. Родственная душа, спутник жизни – это не имеет значения. Я хочу, чтобы мой первый шрам был от Ноя Грейсона.

27
НОЙ

Грузовик Джона исчез, когда я вернулся с поля, но машина Ханны припаркована прямо под дубом. Сгустились сумерки, остудив душный воздух, и кузнечики застрекотали в высокой траве. Загружаю полупустые банки из-под краски в кузов своего грузовика, стягиваю с себя промокшую от пота рубашку и швыряю туда же. В комнате Ханны зажигается свет, привлекая мое внимание как раз в тот момент, когда она проходит мимо окна в одной майке и нижнем белье. Она пританцовывает в своей комнате, более беззаботная, чем я когда-либо её видел. Девушка стоит спиной к окну и покачивает бедрами из стороны в сторону, напоминая танцевальное движение Шакиры. Затем хватает нижнюю часть своей рубашки и начинает поднимать ее через голову, и хотя я чертовски уверен, что должен отвести взгляд, я этого не делаю. Конечно, возможно, это делает меня абсолютным придурком, но я спал рядом с ней почти неделю и ничего не делал, только целовал ее. Как бы ни старался, мой член не позволяет мне отвести взгляд от этого окна. Ханна снимает рубашку, затем замирает и медленно оглядывается через плечо. Прямо на меня.

Мое сердце колотилось о ребра, потому что как, черт возьми, я собираюсь выйти из этого, не звуча как полный извращенец? Она медленно поворачивается, демонстративно уронив рубашку на пол. И вот она стоит перед окном обнаженная до пояса, не сводя с меня взгляд.

Хватаюсь одной рукой за заднюю дверь своего грузовика, моя челюсть, без сомнения, отвисла. Ханна наклоняется ближе к окну, на её губах появляется робкая улыбка и машет мне, прежде чем задернуть занавеску.

Черт.

Черт!

Провожу рукой по лицу, прежде чем оглянуться на дорогу. Я понятия не имею, куда делся Джон, но точно знаю, что Ханна там без рубашки, а мой член тверже бетона. Поправив его в штанах, поднимаюсь по ступенькам на крыльцо и стучу в дверь. Слышу топот ног по ступенькам. Ручка поворачивается. Когда Ханна открывает дверь, на ней нет ничего, кроме голубых шортиков.

– Привет, – говорит она улыбаясь.

Я сглатываю, пытаясь оторвать взгляд от ее груди и посмотреть ей в лицо.

– Ну, это лучшее приветствие. – Прикусываю внутреннюю сторону щеки, когда вхожу внутрь, закрываю за собой дверь.

Обхватываю её лицо руками и нежно целую. Как только ее соски касаются моей обнаженной груди, я стону. Недели. Я хотел эту женщину уже несколько недель и не прикасался к ней. Я старался быть хорошим, старался делать все правильно, но, черт возьми, это больше, чем мужчина может вынести. Прикусываю зубами ее нижнюю губу.

– Черт возьми, Ханна. – Хватаю ее под колени и подхватываю на руки, неся вверх по лестнице, прямо в ее комнату.

Ногой захлопываю дверь, прежде чем уложить ее на кровать. Ее грудь вздымается, взгляд прикован ко мне. Скольжу руками по ее бокам к груди, прежде чем забраться на нее сверху. Она так хорошо чувствуется полуголой и подо мной. Ее кожа такая теплая и мягкая. Идеальная. Ханна заслуживает гораздо больше, чем я могу ей предложить, и я это знаю. Внутри меня разворачивается настоящая война с самим собой – что же мне делать?

– Я хочу тебя, – шепчет она, проводя пальцами по моей спине, словно читая мои мысли.

– Боже, я так сильно хочу тебя. С тех пор, как увидел, – выдыхаю я, наклоняясь и целуя ее грудь. – С тех пор, как я увидел тебя, я безумно хотел… – Медленно втягиваю сосок в рот, и она выгибается, откидывая голову на подушку. Тихий стон срывается с ее губ. – Тебя.

Ханна хватает мою руку и направляет между своих бедер.

– Прикоснись ко мне.

Мои внутренности сжимаются от волнения, когда скольжу пальцем под ее нижнее белье. Утыкаюсь лицом в изгиб ее шеи и стону от того, насколько она влажная.

– Боже.

Ханна накрывает мою руку своей и сжимает ее. Я ласкаю её клитор, упиваясь тихим ахами, раздающимися между глубокими вдохами. Единственный способ, которым могу описать этот звук – чертовски великолепный. В этом гораздо больше, чем сексуальное желание, это я и она. Нам обоим необходимо быть ближе, чувствовать друг друга. Я глубоко целую ее, неистово, как будто она воздух, в котором я нуждаюсь, чтобы пережить следующие пять минут. Ханна хватает меня за запястье, сильнее прижимая мою руку к себе, в то время как шепчет мое имя снова и снова, другая ее рука цепляется за меня.

– О, боже... – выдыхает она, вжимаясь в матрас.

Поднимаю взгляд. Ее щеки пылают, а на лице играет едва заметная улыбка.

Она тянется, чтобы расстегнуть пуговицу на моих джинсах, и как раз в тот момент, когда тянет молнию вниз, я слышу, как снаружи хлопает дверца машины. Мое сердце замирает на несколько ударов, прежде чем меня захлестывает адреналин.

– Дерьмо, – выпаливает Ханна, слезая с кровати и ныряя под окно, хватая свою рубашку. Быстро натягивает её и выглядывает в окно. – Вот дерьмо! – Она оборачивается ко мне с побледневшим лицом. – Хорошо, это… – Она проводит рукой по лицу. – Ты не... мне уже двадцать, но это мой папа и...

Притягиваю её к себе в объятия и быстро целую.

– Я позвоню тебе.

Затем выскакиваю из ее комнаты и мчусь по коридору. Я буквально перепрыгиваю через перила на первую площадку, затем несусь вниз по лестнице, через кухню и через заднюю дверь, поймав сетчатую дверь, прежде чем она громко хлопнет. Спешу к шлангу и поворачиваю кран, ополаскивая руки водой.

– Ты сегодня припозднился, Ной, – говорит Джон, выходя из-за угла дома.

– Только что закончил.

– Немного скипидара поможет стереть это, – говорит он, глядя на краску на моем предплечье.

– Да… Обязательно воспользуюсь этим. – Закрываю кран и опускаю шланг. – Увидимся в четверг?

– Да, милостью Божьей. – Джон улыбается, прежде чем поднимается на крыльцо и исчезает внутри.

Чувствую себя дерьмово из-за того, что дурачился с его дочерью в его доме. Эта девушка начала внушать мне мораль…

– Твою мать! – Бенджи рыгнул, прежде чем нагнуться и поднять мешок с фасолью. – Ты прорезал недостаточно широкую дыру, Грейсон.

Смотрю на гигантскую дыру, вырезанную в фанере моей самодельной доски для Корнхола (прим. Cornhole – игра, основным смыслом которой является точное попадание мешочком с сушёными бобами в отверстие на массивной деревянной плите).

– Ты, придурок, она огромная! На полдюйма шире, чем рекомендовано в статье Google.

– Может быть, её просто нужно украсить. – Бенджи перепрыгивает через забор во двор Старика.

– Что он делает? – спрашивает Тревор.

– Если бы я знал.

Бенджи смотрит на землю, поворачиваясь по кругу.

– Ищу аэрозольную краску.

– У него во дворе?

– Ты видел этот двор? Здесь полно всякого дерьма. – Он наклоняется и поднимает смятую банку из-под пива. – Это «Бад Лайт» образца восемьдесят четвертого года. И, – Бенджи хватает что-то еще, – ржавая банка кофе «Фолджерс», а еще... – Он пинает комок травы и вытаскивает грязный лифчик, который, похоже, подошел бы Долли Партон. – Наверное, старушки Дженкинс с какой-нибудь свингерской вечеринки в девяностых.

– Это отвратительно, – фыркаю я, скривив губы.

– Старушка Дженкинс была той ещё шлюшкой, – Тревор смеется. – Мой дед говорил о ней, когда впадал в маразм, и я имею в виду, что это было мерзко. Что-то о шаре предсказаний и «Спрайте».

– Это был не «Спрайт»! – Мы все подскакиваем, когда старик медленно выходит из-за одного из курятников. – Это были ириски «Меллер». В «Фокстроте» леди Дженкинс обычно звали Сластена. Этот джентльменский клуб научил девушек делать всевозможные трюки, которые заставляли краснеть от стыда «Ослиное шоу» в Тихуане.

– Что за «Ослиное шоу»? – Тревор хватает мешочек и швыряет в дырку в доске.

– Не надо! – Я отрицательно покачал головой. – Только не спрашивай его. Тебе лучше не знать.

– Что тебе нужно? Баллончик с краской? – спрашивает Старик.

– Ага.

– Там, в сарае есть кое-что. Ступай. Не стесняйся.

Бенджи направляется к сараю. Когда открывает дверь, оттуда выскакивает Марвин.

– Что ты там делал, Марвин? – спрашивает Старик, усмехаясь. – Пойдем, я принесу тебе твое любимое «Нэтти Лайт».

Тревор бросает в доску еще один мешочек с фасолью, попадая в дырку.

– Ты не должен съезжать отсюда, не старик, а золото, – он смеется. – Как Хью Хефнер из Рокфорда. (прим.: Хью Марстон Хефнер – американский издатель, основатель и шеф-редактор журнала «Playboy», а также основатель компании «Playboy Enterprises». Прозвище – Хеф).

– Ага.

Смотрю на дом старика. Половина сайдинга оторвалась, и дом окружен кустами без листьев из-за того, что Марвин постоянно был пьяный в стельку. Это заставило меня задуматься.

Это не может быть моей жизнью вечно.

Впервые у меня действительно возникла серьезная мотивация убраться к чертовой матери из Рокфорда… и забрать Ханну с собой.

В кармане завибрировал телефон. Когда вытаскиваю, на экране тот же самый неизвестный номер.

– Что за хрень… – Подношу телефон к уху. – Да?

– Ной, это Брайс. Не вешай трубку.

– Слушай, чувак, это уже не смешно. Не знаю, чего ты пытаешься добиться, но просто оставь меня в покое. – Кладу трубку.

Тревор снова швыряет мешочек.

– Что такое? Какой-то придурок пытается продать тебе охранную систему?

– Нет, просто люди пытаются быть мудаками.

Трев пожимает плечами. Бенджи перепрыгивает обратно через забор, Марвин следует за ним. Он поднимает две банки красной аэрозольной краски, встряхивает их и подходит к одной из досок для Корнхола. В воздухе повисает облако красной пыли. Когда Бенджи отступает назад, то удовлетворённо кивает, указывая на большую, витиеватую букву «А».

– Вперед Алабама «Ролл-Тайд»!

К тому времени, как солнце село, Бенджи отключился в шезлонге, а Тревор пригласил Старика выпить пива, сказав, что хочет покопаться в мозгах ублюдка. Надеюсь, что это говорило пиво, не то чтобы я не восхищался Тревором за то, что он наконец-то обрел какую-то цель, но это же Старик...

Вытаскиваю из кармана телефон, достав пиво из холодильника, и сажусь на шлакоблок, служащий нижней ступенькой крыльца. От Ханны нет сообщений. Я знаю, что они повезли маму в Бирмингем, чтобы начать новое лечение, но я отстой во всем этом. Печатаю:

«Привет! Надеюсь, у тебя был хороший день».

И тут же удаляю. Что это за дерьмо такое? Конечно, у нее был плохой день. Положив локоть на колено, обхватываю голову руками и смотрю на экран, прежде чем напечатать просто:

«Я здесь, если нужен тебе. Всегда. Помни об этом».

Подношу пиво к губам и смотрю на тонкую полоску красного неба, уходящую вдаль за холмы. Цикады уже поют, громко жужжа в высоких соснах. Старик хихикает над чем-то. Я слишком поглощен своими мыслями, беспокоясь о том, что буду делать, когда мама Ханны умрет, как я смогу ей помочь. Потому что, хотя у меня никогда не умирал кто-то, кого я любил, я потерял любовь обоих моих родителей. Мертвый или живой, я знаю, что самое трудное в потере кого-то – это отпустить его.