Текст книги "Колыбельная виски (ЛП)"

Автор книги: Стиви Коул

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

4
НОЙ

Краска на стене из шлакоблоков за стойкой облупилась. Можно было подумать, что полицейские Рокфорда могли бы немного лучше заботиться о своей тюрьме.

Услышав жужжание открывающейся автоматической двери, оглядываюсь через плечо. Офицер ввел в тюрьму женщину, одетую только в тонкую белую футболку. Без лифчика. Возможно, без нижнего белья... Господи, я готов убраться отсюда к чертовой матери.

Тощий полицейский за стойкой выхватывает из принтера листок бумаги.

– Дата суда назначена на девятое августа, – говорит он, записывая что-то внизу страницы, прежде чем подвинуть ее через прилавок. – Здесь сказано, что ты обвиняешься в домашнем насилии первого класса. – Он постукивает ручкой по строчке. – Распишись здесь.

Беру ручку и подписываюсь в документе. Офицер отрывает верхний лист и протягивает мне желтую копию.

– Свободен, – говорит он.

Раздается еще один звонок, и металлическая дверь рядом с его столом открывается с громким щелчком. Именно то, что мне было нужно, обвинение в домашнем насилии. Это обвинение – полный бред. Макс Саммерс заслужил каждый синяк, каждое сломанное ребро, которое получил от меня. В наши дни нет никакого уважения к самосуду.

Как только выхожу в вестибюль полицейского участка, кто-то хлопает в ладоши. Оглянувшись, замечаю моего тупоголового друга Тревора, прислонившегося к дальней стене возле торгового автомата, ухмыляющегося, как идиот, и все еще хлопающего в ладоши. Его светлые волосы выглядят так, словно не видели расчески уже несколько дней, и, судя по кругам под глазами, предполагаю, что он пил после того, как меня арестовали. Несколько клерков в комнате уставились на него. Я только качаю головой и стукаю его по плечу, когда прохожу мимо.

– Пошли, – говорю ему, направляясь к выходу.

– Всегда пожалуйста, придурок, – говорит Трев, когда мы вышли на улицу.

– Спасибо.

Густая летняя жара липнет к моей коже, как целлофан, и я щурюсь от раннего утреннего солнца.

– Как это было? – спрашивает он.

– Ты серьезно?

– Ага, – смеется он. – Вообще-то меня никогда не арестовывали. Теперь ты крутой, и все, что тебе нужно, это дерьмовая тюремная татуировка.

Тревор снимает сигнализацию со своего «БМВ», задние фары мигают, замки щелкают. Хотел бы я сказать, что он шутит, но нет.

– Ты уже должен был побывать в тюрьме, по меньшей мере, раза четыре, – напоминаю я ему.

Большинство людей назвали бы Тревора говнюком, и думаю, именно поэтому мы с ним дружили. Его отец окружной прокурор округа Монтгомери, поэтому он никогда не сидел в тюрьме. Парень все еще жил с родителями. У него не было цели в жизни – не то чтобы у меня была, но у меня и менее престижное происхождение. Никто не ожидал, что я сделаю что-то стоящее в своей жизни. Тревор же был действительно умен, получил стипендию в каком-то колледже в Теннесси, но попусту спустил в унитаз свой талант. Сказал, что не хочет связываться с колледжем.

– Нет, теперь я просто могу сказать, что мой друг – бывший заключенный, – ухмыляется Трев. – Это даст мне всю необходимую уличную репутацию.

– Ага, потому что тебе просто жизненно необходим самый лучший рейтинг среди уличной шпаны на улицах Силакоги?

Забираюсь в его машину и провожу рукой по лицу. Я чертовски устал, у меня похмелье, и моя челюсть все еще распухла от того, что Макс все-таки нанес несколько хороших ударов.

Тревор открывает консоль, достает мой телефон и ключи от грузовика и бросает их мне.

– О, они конфисковали твой грузовик.

– Вот черт! – Смотрю на часы. Уже половина девятого. Господи, бабушка прибьет меня, если опоздает в церковь из-за меня. – Могу я одолжить твой грузовик? – спрашиваю я, включая телефон.

– Конечно. – Когда Тревор заводит двигатель, гул вибрирует по сиденью.

Мы выезжаем с парковки, пока мой телефон загружается и слышится сигнал полученных сообщений. Открываю сообщения от моего босса:

Где ты?

Опять опаздываешь?

Позвони мне. Сейчас же!

Можешь не появляться завтра. Ты уволен.

Признаюсь, я, возможно, и опаздывал раз или два на покраску, но я всегда делал хорошую работу и заканчивал ее по крайней мере на полдня раньше, чем было указано, так что это все кажется хренью. Дикки уже несколько месяцев искал повод для увольнения, потому что его бывшая подружка запала на меня. Но она сказала, что они расстались. Длинноногая блондинка. Силиконовые сиськи. Большие. Парень от этого не откажется, особенно после половины ящика пива.

– Отлично, – бормочу я, откидывая голову на подголовник.

– Что?

– Дикки меня уволил.

– Конечно, уволил. Дикки – придурок. – Тревор хихикает, но я не нахожу в этом ничего смешного.

По крайней мере, не в это утро.

Голубое небо. Яркое солнце. Может быть, сейчас только девять утра, но от асфальта уже веет жаром. Включаю кондиционер на полную мощность, когда сворачиваю к почтовому ящику с деревянным крестом. На подъездной дорожке к дому бабушкины любимые цыплята клюют что-то в гравии. Я сигналю, и они разбегаются, хлопая крыльями и разбрасывая повсюду перья. Ненавижу этих чертовых цыплят.

Когда подъезжаю к дому, бабушка ждет меня на крыльце с веером и Библией, хмуро глядя на меня.

Ух, она точно убьет меня.

Ставлю грузовик на стоянку и, не выключая двигателя, выскакиваю из машины.

– Ты опоздал, – обвиняет она, хмуро глядя на меня и пряча веер в сумочку.

Знаю, что она заметила синяки на моем лице.

– Знаю, прости. – Поднимаюсь на крыльцо и беру ее за локоть, чтобы помочь спуститься.

Бабушка сужает глаза.

– Где твой грузовик?

– Это долгая история.

– Ясно. Я не люблю опаздывать в церковь, Ной. Я воспитывала тебя лучше, чем это.

Она воспитала меня лучше, чем это, и лучше, чем провести ночь в окружной тюрьме…

– Мне пришлось одолжить грузовик Тревора. – Я чертовски уверен, что не скажу ей истинную причину своего опоздания. Может быть, она и была старой и хрупкой на вид, но когда хотела, то была злой. Единственное, чего я не хотел, так это подвести ее.

Она отмахнулась от меня, когда я попытался помочь ей забраться в грузовик, сказав, что справится сама.

Когда мы доезжаем до конца подъездной дорожки, я включаю поворотник, чтобы повернуть налево.

– Поверни направо, – говорит она.

– Твоя церковь налево, ба.

– Я знаю. Я сказала, поверни направо, парень. – Она бросает на меня суровый взгляд. – Поверни направо!

Пожав плечами, делаю, как было сказано, и она откидывается на спинку сиденья, сжимая сумочку и Библию.

– Я же говорила тебе, что не люблю опаздывать в церковь... – ворчит она, переключая радио на какую-то евангельскую станцию.

Останавливаюсь на развилке напротив кукурузного поля Роберта Мерди, с работающим на холостом ходу двигателем. Бабушка указывает в окно.

– И еще раз направо.

– Куда мы едем?

– В Рокфорд.

– За каким..?

Бабушка дает мне подзатыльник.

– Парень, не смей ругаться при мне в Божий день, – фыркает она. – Когда въедешь в город, на светофоре поверни направо и дальше, пока не увидишь каменную церковь. Их служба начинается в десять. Я же сказала, что не могу опаздывать. – Она приподнимает одну из своих нарисованных бровей.

Спорить было бесполезно, когда она поднимала бровь. Пустая трата времени.

Всю дорогу до города пребываю в глубокой задумчивости. Я потерял работу, а этот дерьмовый городишко давал мало возможностей. Да ещё это обвинение в нападении, несомненно, будет малоприятным пятном на моем и без того не очень впечатляющем резюме.

Тормоза грузовика скрипят, когда я притормаживаю на единственном в городе светофоре и поворачиваю еще раз направо.

Бабушка ерзает рядом со мной, от неё так и исходит напряжение.

– Так ты хочешь исповедаться в своих грехах мне или Иисусу?

В поле зрения появляется крошечная каменная церковь, и я прочищаю горло, прежде чем въехать на гравийную парковку.

– В каких грехах?

– Это ты мне скажи. Попасть в тюрьму… – Я резко перевожу на неё взгляд, и она хмурится. – Совсем как твой папаша. Ну-ну... – Она качает головой.

Короткий всплеск адреналина пронзает меня прямо перед чувством вины. Чувство вины за то, что я подвел ее, что она сравнила меня с моим никчемным отцом.

– Ба, я…

– Сегодня утром мне позвонил Дикки. Извинился передо мной, что ему придется тебя уволить.

– Ба, все нормально. – Заглушаю мотор. – Я найду другую работу.

– Хммм. – Она немного напрягается, прежде чем открыть дверь. – Я становлюсь слишком стара для этого бардака. Говорю тебе, с твоими родителями и тобой, я удивлена, что Господь еще не счел нужным прибрать меня к себе. – Она протягивает руку и теребит воротник моей рубашки. – Но я люблю тебя, независимо от того, хулиган ты или нет.

Прежде чем я успеваю выйти из машины, она уже находится на полпути через небольшую парковку. Мужчина в клетчатой рубашке и комбинезоне придержал для нее дверь, и она поспешила войти. Благодарю его, когда вхожу внутрь и обнаруживаю, что она уже заняла место на одной из задних скамей. Пытаюсь отгородиться от жуткой органной музыки, слишком громкой для такой маленькой часовни. По крайней мере, в бабушкиной церкви просто играли на пианино.

Церковь… Я приезжал каждое воскресенье, но только потому, что бабушка отказывалась садиться за руль и настаивала, чтобы я остался. Думаю, она думала, что слова, в конце концов, дойдут до меня. Это было маловероятно, но, эй, это заставляло меня молиться раз в неделю. Каждый раз, проходя через двери, я молился, чтобы церковь не загорелась.

Небольшая паства рассаживается по своим местам. Люди здоровались и болтали друг с другом. Откидываюсь на спинку скамьи и закатываю глаза. Мимо проходит группа девушек, не сводя с меня глаз. Видите ли, в этом и была особенность маленьких городов. Все замечали, когда в их компании появлялся кто-то новый. Улыбаюсь им. Трое из девушек краснеют и хихикают, а четвертая окидывает меня оценивающим взглядом. О, она, должно быть, из элиты Рокфорда. Сумка «Гуччи» висящая у нее на плече, сшитое на заказ платье и ухоженные ногти так и кричат «маленькая богатая девочка». С привычной легкостью она задирает нос и закатывает глаза, и я подмигиваю ей, просто чтобы быть мудаком. Ее щеки вспыхивают, прежде чем она поворачивается, направляясь к своей скамье. Девушка «Гуччи» смотрела на меня так, словно я был ниже нее, но ирония заключалась в том, что я определенно мог бы иметь ее под собой, если бы захотел, и получал бы огромное удовлетворение от этого.

Органист заканчивает последний припев «Удивительной Благодати». Как только она складывает ноты, задняя дверь церкви ударяется о стену. Я разворачиваюсь на своем месте. Раннее утреннее солнце вливается в дверной проем, словно кусочек рая, пытающегося проникнуть внутрь, и как раз в тот момент, когда я собираюсь отвернуться, в последнюю минуту внутрь входит девушка. Скольжу взглядом по ее изгибам. И уже через три секунды понимаю, что она слишком хороша для меня. Во-первых, она в церкви, а во-вторых, её черное платье спадает ниже колен. С темными волосами и светлой кожей, у нее классическая красота Одри Хепберн. Она невероятно красивая.

Вот с такой девушкой я бы занимался любовью, шепча обещания, которые бы сдержал. Хотя...

Она оглядывает крошечную, битком набитую часовню, закусив губу. Тяжело вздыхает, прежде чем хватает плетеную корзину для пожертвований со стула у двери и садится. Я думал, на них сидят только священнослужители. Может, она бунтарка... Я подумываю встать и уступить ей свое место на скамье, но проповедник подходит к кафедре и откашливается.

– Доброе утро. Приветствую вас в первой баптистской церкви Рокфорда.

Прихожане дружно бормочут «доброе утро», а бабушка шлепает меня Библией.

– Повернись лицом вперед, парень.

С этими словами я разворачиваюсь и сутулюсь на сиденье.

В середине проповеди о том человеке, которого Иисус воскресил из мертвых, я оборачиваюсь, чтобы взглянуть на эту хорошенькую девушку. Она проводит пальцем под глазами, делая то, что делают девушки, когда плачут и не хотят, чтобы их тушь потекла. И хотя я не знаю ее, меня беспокоит то, что она расстроена.

Должно быть, девушка чувствует, что я смотрю на нее, потому что смотрит в мою сторону. Наши взгляды встречаются на секунду, прежде чем она опускает подбородок, все еще вытирая глаза.

Отвернувшись, хватаю конверт для пожертвований с задней скамьи вместе с ручкой и нацарапываю текст, вдохновленный этой симпатичной девушкой в черном платье. Бабушка подталкивает меня локтем, и я сую конверт в карман.

Проповедь все продолжается и продолжается. Жертвенность. Грех. Духовное исцеление. Я уже почти засыпаю, когда бабушка снова толкает меня локтем. Клянусь, когда я рос, у меня был постоянный синяк от ее тычков.

– Давайте помолимся... – говорит проповедник с кафедры.

И я в восторге, потому что это означает, что все почти закончилось. В конце концов, мне нужно было кое-что сделать: забрать свою машину, найти работу… Склоняю голову, но не закрываю глаза, вместо этого уставившись на потрепанные шнурки своих кроссовок.

Ребенок передо мной хнычет. Я поднимаю взгляд как раз в тот момент, когда он стоит на скамье, переползая через свою маму. Он смотрит на меня, и я скашиваю глаза и высовываю язык, как дохлая лягушка. Ребенок хихикает и усаживается на колени матери.

– Аминь.

Все встают, поворачиваются к соседям и пожимают им руки. Подумываю о том, чтобы представиться этой хорошенькой девушке. Бабушка всегда говорила, что никогда не знаешь, какое бремя кто-то несет, а её явно что-то тревожит.

– О, – говорит проповедник. – Если кто-то из вас, молодые люди, хочет немного подработать летом, мне нужна помощь по хозяйству. Я становлюсь слишком стар, чтобы ухаживать за двадцатью акрами земли. Оплата хорошая.

Я уже собираюсь уходить, но бабушка хватает меня за локоть, как делала всегда, когда собиралась наказать меня. Хотя мне уже двадцать один год, от этого захвата меня охватывает паника.

– Пути Господни неисповедимы.

Бабушка ведет прямо к алтарю, остановившись перед проповедником. Он протягивает руку.

– Джон Блейк, – представляется он, улыбаясь. – Кажется, я вас здесь раньше не видел.

– Дорис Мэй Грейсон. – Она пожимает ему руку. – Член первой баптистской церкви Силакога, но сегодня опаздывала на проповедь из-за внука, а я никогда не опаздываю в дом Господень.

Джон кивает, как будто это имело смысл.

– Но, думаю, что это было божественное вмешательство, потому что ему нужна работа.

Просто замечательно. Мне двадцать один год, а бабушка все еще подтирает мне задницу. Бросаю взгляд в заднюю часть церкви и вижу, как симпатичная девушка выходит через двери. Черт.

– Этот мальчик? – Бабушка щипает мою руку, и я разворачиваюсь к проповеднику, оттолкнув ее руку от своей. – Только что потерял работу, потому что попал в тюрьму.

– Бабушка… – выдыхаю я сквозь стиснутые зубы, заставляя себя улыбнуться.

– Не тюрьму, а просто в изолятор. Ввязался в какую-то драку. – Она хватает меня за подбородок и поворачивает лицом в сторону. – Как вы можете видеть по состоянию его лица. Конечно, я воспитывала его лучше, но иногда... – Она тяжело вздыхает.

Мне хотелось поспорить. Мне не нужно было, чтобы она просила подачку, но как можно спорить с бабушкой в церкви? Может, я и мудак, но рядом с ней не мог им быть.

– Ты знаешь, где находится мемориальное кладбище? – спрашивает меня Джон.

– Да, сэр.

– Проедешь еще милю, мой дом слева. Каунти-Роуд, двенадцать. Приезжай в пятницу, и посмотрим, сможем ли найти тебе какую-нибудь работу.

– Спасибо, – благодарю я, хотя меня нисколько не привлекает перспектива ухода за двадцатью акрами земли.

Надо было просто позвонить бабушке и сказать, что я за решеткой, тогда я смог бы спокойно спать весь день.

5
ХАННА

Папа машет мне из своей мастерской, когда я выхожу из машины.

– Привет, милая!

Сэмпсон бегает кругами вокруг меня, лая и виляя хвостом так резво, что чуть не сбивает меня с ног.

– Привет!

– Хорошо поработала?

– Нормально. – Я вздыхаю и направляюсь к крыльцу, Сэмпсон следует за мной по пятам. – Пойду приготовлю ужин.

Отец кивает, прежде чем вернуться к тому проекту, над которым работал.

Как только берусь за дверную ручку, слышу, как по гравию катятся шины. Оглядываюсь на незнакомый черный пикап, катящийся по подъездной дорожке, прежде чем припарковаться сбоку от папиной мастерской. Кто бы это ни был, это, вероятно, очередная «заблудшая душа», которой папа надеется помочь. Сколько я себя помню, он всегда брал к себе тех, кому повезло меньше, и платил им за случайные подработки на ферме. Он поклялся, что его цель в жизни – дать этим людям второй шанс, которого больше никто не дает.

Сэмпсон скребется лапой в сетчатую дверь, отвлекая мое внимание от грузовика.

– Ладно, ладно. Не будь таким нетерпеливым, – говорю я, открывая скрипучую сетчатую дверь.

Пес влетает внутрь, скрываясь за углом. Комната заполнена дымом, и я морщу нос от запаха подгоревшей пиццы.

– Что за... Бо! – кричу я вверх по лестнице, хотя знаю, что у него, скорее всего, в ушах наушники, и он меня не услышит.

Отмахиваясь от дыма, направляюсь на кухню, хватаю прихватку и открываю духовку. Клубы дыма вырываются наружу, и там, внутри печи, лежит тлеющая, обугленная пицца.

– Боже милостивый, – вздыхаю я, прежде чем вытащить её. Быстро ставлю на столешницу и открываю окно над раковиной, размахиваю руками, пытаясь избавиться от дыма.

До того, как началась химиотерапия, в доме всем занималась мама. Видит бог, если бы Бо и папа были предоставлены сами себе, они бы сожгли дом.

Открыв все окна и выпустив большую часть дыма, поднимаюсь наверх, чтобы переодеться, и останавливаюсь у комнаты Бо.

– Бо! – Стучу по плакату Линкольн-Парка, прикрепленному к его двери.

Ничего.

Снова стучу.

– Бо!

Дверь приоткрывается, и он прислоняется лбом к косяку.

– А? – Его веки припухли и едва приоткрыты.

– Ты что, спал?

– Ага…

Я закатываю глаза.

– Значит, ты поставил пиццу в духовку и заснул?

– Ох…. – Бо хмурится, убирая с лица темные волосы. – Прости.

– Вы с папой точно спалите дом дотла. – Я жестом указываю ему на холл. – Спустись вниз и брось немного спагетти в кастрюлю, а я пойду проведаю маму.

Откинув голову назад, он стонет, но выходит в коридор. Его темные, густые волосы непослушные, как у Дэйва Грола, и свисают на глаза. Я легонько дергаю спутанные волосы, покрывающие его шею.

– Тебе нужно подстричь эту швабру.

– Мне так нравится.

– Бо, ты выглядишь бездомным.

– Нет, если бы я был бездомным, у меня была бы борода.

Он неохотно спускается по лестнице, а я направляюсь в мамину комнату. Боль сжимает мою грудь. Бо всего шестнадцать, и хотя он считает себя взрослым, это не так. Даже я не достаточно взрослая. Как бы тяжело мне ни было от ситуации с мамой, я знаю, что Бо еще тяжелее.

Когда толкаю дверь в мамину спальню, она сидит в кровати и читает.

Это хорошо. Мама сидит и читает, и не имеет значения, что говорят эти тесты, потому что она выглядит лучше и...

Надежда. Теперь я понимаю, почему так много семей моих пациентов все ещё надеются, хотя знают, что надежды нет: это единственный способ как-то справиться с этим.

– Привет, малышка, – говорит она с улыбкой, вставляя закладку между страницами и кладя книгу на тумбочку. – Как дела на работе?

– Хорошо. – Подхожу к кровати и сажусь.

Теперь, когда я ближе, замечаю, что мама не выглядит лучше и здоровее. Она выглядит хрупкой и усталой. Эту надежду быстро поглотил панический вопрос: «Сколько осталось?». Отгоняю эту мысль и улыбаюсь ей, притворяясь, что все в порядке.

– Это хорошо. Уверена, что доктор Мюррей рад видеть тебя там.

– Он сказал, что я почти такая же хорошая медсестра, как и ты.

Легкая улыбка касается ее губ, и я сглатываю, когда тяжелая вина ложится на мои плечи. Мне хочется плакать и кричать. Хочется делать что угодно, но только не притворяться, что все в порядке, что все нормально.

– Ты голодна? – спрашиваю я, загоняя свои тревоги поглубже. – Я собираюсь сварить спагетти… Бо поставил пиццу в духовку и сжег ее.

Мама смеется.

– Ну, на этот раз он хотя бы вытащил её из коробки?

– Да уж. – Короткий смешок срывается с моих губ. – Хочешь поужинать?

Вижу по ее глазам, что она не хочет двигаться, поэтому слегка сжимаю ее руку.

– Давай я принесу ужин сюда?

Мама гладит меня по щеке.

– Ты всегда была такой милой, Ханна. Заботливой…

– Училась у лучших.

Она усмехается и откидывается на подушку, а я тихонько проскальзываю в коридор и спускаюсь на кухню, где на плите в кастрюле кипит вода. Она шипит и бурлит, брызгая в разные стороны.

– Серьезно? – ворчу я, отодвигая кастрюлю в сторону и убавляя огонь.

Через несколько секунд сетчатая дверь на заднее крыльцо захлопывается, и в кухню вваливаются папа и Бо. Бо смотрит на кастрюлю и одаривает меня широкой улыбкой.

– Прости.

– Ты точно сожжешь дом!

– Господи, ты – королева драмы!

Папа сжимает плечи Бо и обходит его.

– Будь повежливее со своей сестрой.

Прищурившись, смотрю на Бо, раздувая ноздри. Боже, я чувствую себя так, будто мне снова восемнадцать, и кто-то вот-вот получит домашний арест. Папа берет из кладовки банку с соусом и отдает мне.

– Кто был в том грузовике? – спрашиваю я.

– Парень, который поможет нам этим летом…

– Слава богу, – бормочет Бо. – Хоть мне не придется пахать как мул.

Папа поднимает седеющую бровь.

Бо сгибает руку и целует свой юношеский бицепс.

– Я знаю, что выгляжу так, будто создан для физического труда, пап, но это все напоказ.

– Когда ты уже поумнеешь?

Бо пожимает плечами, а папа качает головой.

– Ну, не знаю, как долго он здесь пробудет. Парень примерно твоего возраста, Ханна. У него неприятности, и он потерял свою последнюю работу. Кажется, он достаточно хороший парень.

Как и каждый парень, которого папа брал себе в помощь.

Некоторые из них изменили свой образ жизни.

Большинство – нет.