Текст книги "Храм"

Автор книги: Стивен Спендер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

– Нет, мы с друзьями протестуем. Но…

– Но почему эти книги запрещены?

Пол попробовал разъяснить позицию британских властей. Но все разъяснения прозвучали в его устах смехотворно. Иоахим молча, в изумлении смотрел не него. Потом он перевел разговор на другую тему.

– У тебя в Англии есть друзья? Ты ведь, по словам Эрнста, поэт. Ты знаком с другими молодыми писателями и художниками?

Пол попытался рассказать ему об Уилмоте – «самом удивительном человеке, которого я знаю». О том, что Уилмот, который во время работы терпеть не может дневного света, прежде чем сесть за стол и начать писать стихи, задергивает у себя в комнате все занавески. О том, что он прочел труды Фрейда и умеет диагностировать неврозы своих друзей. О том, что он очень забавный малый, немного похожий на Бастера Китона в его комедиях. Но при этом, сказал Пол, Уилмот – человек очень серьезный. Он совершает длительные походы по окрестностям Оксфорда и английскому Озерному краю. Он блондин, почти альбинос, с родинкой на левой щеке. Он бывал в Берлине и одно время жил при Институте сексуальных наук Магнуса Хиршфельда. Ему нравятся молодые мужчины. Он говорит, что у него было множество любовных связей. При этих словах Иоахим, который слушал внимательно, с озадаченным видом, слегка оживился.

– Судя по твоим словам, он человек занятный и постоянно играет некую роль. Наверно, он похож на одного моего друга, который жил раньше в Гамбурге, на актера Густава Грюндгенса. Тот тоже очень привлекательный, очень забавный и тоже любит принарядиться. А есть у тебя друг не столь занятный, не столь умный, но зато способный на любовь? Интеллектуалы, по-моему, для любви не годятся.

Пол рассказал ему о Марстоне. Сотворенный им самим миф о Марстоне он уже выучил наизусть: поход по берегу Уая, день, когда за ними увязалась собака – пластинка эта вертелась у него в голове непрерывно.

В конце сего повествования Иоахим спросил:

– Вы занимались любовью?

– Нет.

– Тогда почему же ты до сих пор испытываешь к нему симпатию?

– Потому что считаю, что он лучше и красивее всех.

– Почему?

– Его характер соответствует внешности. Он типичный англичанин. Более того, он очень похож на ту сельскую местность, по которой мы тогда шли. Все это не было бы мне так интересно, если бы он никак не отозвался на мою огромную страсть к нему.

С языка у Пола готово было слететь лживое, обманчивое словечко «чистый», но он удержался и не произнес его. Вместо этого он заговорил, намеренно употребляя английские слова, коих Иоахиму с его знанием английского было, по его мнению, не понять, слова, употребить которые в разговоре с Уилмотом или Брэдшоу ему бы и в голову не пришло, ибо те сразу же углядели бы таящееся в них лицемерие. Он пробормотал:

– Мое представление о его совершенстве воплотило в нас обоих мою концепцию дружбы как разделенного состояния совершенства.

Иоахим, разумеется, ничего не понял. Он сказал:

– Кажется, мне захотелось о многом еще с тобой поговорить. Я прихожу к выводу, что люблю своих друзей либо за интеллект, либо за тело. Просто удивительно, как часто люди, наделенные прекрасными умственными способностями, лишены телесной красоты, а люди с красивыми телами, люди, с которыми я занимаюсь любовью, лишены умственных способностей. А твоя наружность соответствует, по-моему, твоему уму. Возможно, ты лучше поймешь, что собой представляешь, если займешься физическими упражнениями.

Пол густо покраснел.

– Зачем ты приехал в Гамбург? – спросил Иоахим.

– Изучать немецкий.

– И все же, почему именно в Гамбург? – насмешливо спросил он. Пол подробно рассказал о своем знакомстве с Эрнстом – рассмешив при этом Иоахима – и о том, как Эрнст пригласил его к себе.

– Но не мог же ты приехать в Гамбург только для того, чтобы погостить у Эрнста Штокмана – и у Ханни!

– Я ничего о них не знал. Вот я и подумал, что сюда можно приехать с таким же успехом, как и в любое другое место.

– И это все? Неужели у англичан не найдется для приезда в Германию причин поважнее, чем красивые глазки Эрнста Штокмана? Разве они никогда не слышали ни о Рейне, ни о Гейдельберге, ни о «Черном лесе», ни о Берлине? Неужели ты ни разу не попросил Эрнста рассказать тебе о Гамбурге?

При этих словах Пол кое-что вспомнил.

– Ну конечно, я просто забыл, что в тот день в Оксфорде, за завтраком, я действительно спросил у Эрнста, каков из себя Гамбург.

– Ну и что он ответил?

– Он уставился на скатерть и с вкрадчивой улыбкой сказал: «Ах, это, видишь ли, порт со всеми странными портовыми развлечениями и обычаями». Удивительно, как я мог об этом забыть!

– Ну что ж, может быть, поедем осмотрим порт?

– Когда?

– Сегодня.

– Я бы с удовольствием, но у меня нет ключа от дома Штокманов. А фрау Штокман говорит, что после одиннадцати звонить в дверь слишком поздно.

– Typisch[15]15
  Типично (нем.).


[Закрыть].

На миг задумавшись, Иоахим принял решение:

– Ну что ж, придется взять с собой Эрнста, только и всего. Ему-то ключ наверняка дают. Я позвоню ему и попрошу приехать прямо туда. А Вилли в любом случае поедет с нами, потому что он скоро должен прийти.

Он позвонил Эрнсту и договорился встретиться с ним через час в Санкт-Паули, портовом районе Гамбурга. Пока они дожидались Вилли, Иоахим показал Полу некоторые из своих фотографий. Увидеть их было для Пола все равно что увидеть выражение Иоахимовых глаз, когда тот на кого-то или на что-то смотрел. Казалось, именно внутри этих глаз и находится сфотографированный объект. Каждая фотография была свидетельством того, как в определенный момент лицо, место действия или предмет концентрировались в некую систему линий и масс, света и теней, в систему, которая подводила итог комедии собственного существования, пропущенной через восприятие Иоахима. Он улавливал совпадение несравнимых объектов в рамках времени и пространства: очки в стальной оправе, лежащие на парапете балкона над морем, омывающим греческий остров, подштанники бедняка, висящие на веревке высоко над узкой неаполитанской улочкой, превращенные дуновением ветра в некое подобие лица, с глумливой усмешкой смотрящего на платье и ожерелья римской модницы, идущей внизу по улице; контраст между чернокожими детьми, играющими в парке, и небоскребами на берегу чикагского озера, между белыми телами богачей и смуглыми бедняков на пляжах Рио-де-Жанейро. Казалось, объекты на его фотографиях сами привлекают к себе внимание, показывая на себя и крича: «Вот он я! Смотрите! Какие мы замечательные! – добавляя восклицание, часто употребляемое в разговоре Иоахимом: – Как ЗАБАВНО!» Один портрет сказал: «Я уловил выражение лица Густава Грюндгенса в тот самый миг его жизни, когда он больше всего похож сам на себя!»

Много было фотографий молодых мужчин, но особенно поразила Пола одна. Это был портрет купальщика, стоящего нагишом на поросшем камышами берегу озера. Снимок был сделан немного снизу, так, чтобы удалялся возвышавшийся над бедрами торс и видно было все тело, слой за слоем, с его рельефными боками, грудной клеткой и плечами, а также устремленная ввысь голова с шапкой темных волос на фоне темного неба. На освещенные солнцем бедра и грудь юноши, точно град стрел на святого Себастьяна, падали клинообразные тени ивовых листьев.

– Чудесно! – воскликнул Пол. – Храм тела!

Иоахим рассмеялся:

– Это здорово – храм. А мне оно всегда казалось похожим на пагоду: слой на слое, ярус на ярусе. Но ведь пагода, кажется, и есть храм!

– Ты говоришь, что ничего не желаешь делать. Но ведь это ты делаешь: ты фотограф, художник. Это и должно стать твоим занятием.

– Я не хочу быть профессиональным фотографом. Ведь это значит, что придется перед всеми притворяться художником, а фотографию я искусством не считаю. Это ремесло, в котором требуются наметанный глаз и умение вовремя щелкнуть затвором, как на охоте – ведь не зря даже некоторые термины совпадают. Все это просто дело техники. Хороший фотограф не похож на художника, преобразующего то, что он видит, он похож на охотника, выслеживающего некоего особого зверя, которого в некий особый момент ему удается под своим особым углом зрения разглядеть более отчетливо, чем другим охотникам. Однако этот зверь, каким бы особенным ни был он для фотографа, в его собственной душе не рождается. Зверь даруется ему внешним миром, от которого фотограф всецело зависит. Фотография – это восприятие зрительных образов мира, прекрасных пейзажей, красивых девушек или парней, застигнутых врасплох именно в тот момент, когда один лишь фотограф видит их такими, какие они на самом деле. Но художником он от этого не становится, – упорствовал Иоахим. – Скорее я стану торговцем кофе, чем буду притворяться художником только потому, что делаю фотографии. Это было бы жульничеством.

– Но в таком случае ты делаешь фотографии только для себя.

– Ну, положим, некоторым из моих друзей они, кажется, нравятся. Разве этого не достаточно? – ухмыльнулся он.

– А зачем ты делаешь фотографии? – не унимался Пол.

– Разве я тебе не говорил? Для себя и своих друзей. Просто на память о мальчиках и прочих вещах, которые я увидел и метко снял, как охотник, который вешает у себя в охотничьем домике черепа и набитые головы. Что мне по душе, так это правда о том, каким было в некий миг нечто, меня поразившее. Все это прямо противоположно искусству. Даже такой скверный рисунок, как этот, – он показал на стену, где висело изображение двух моряков, смотрящих на пристань, – отделяется от того момента, когда он был создан, и существует только в тот момент, когда на него смотрят. А в фотографическом снимке мне нравится то, что он всегда выглядит точно так же, как в момент съемки. Он фиксирует мгновение, которое стремительно отступает в прошлое. Твоя детская фотография выглядит старше, чем когда-либо будешь выглядеть ты, даже в девяносто лет. Делая снимок, фотограф одновременно его бальзамирует. Мне это нравится. Это очень ЗАБАВНО. Фотография – это комедия жизни и смерти. Порой комедия страшноватая. Под живой плотью скрыты белые черепа погибших солдат.

Затем Пол принялся рассматривать фотографию Вилли, сжимающего в руках большой резиновый мяч и смеющегося. Иоахим спросил Пола, какого тот мнения о Вилли.

– Он мне ужасно нравится.

– Да, мне тоже он очень нравится. Но, знаешь, слишком уж он безупречный. Бывают люди настолько хорошие, что их совершенно не в чем упрекнуть, отчего с ними делается скучновато. Вилли, наверно, тоже из таких. Ради меня он готов на все. Он всегда благожелателен. В нем нет совсем ничего, на что бы я мог пожаловаться. Но именно из-за того, что он такой безупречный, мне не слишком-то часто хочется с ним видеться. Зачастую мне нравятся люди недоброжелательные, даже злые. Они интересны мне, если я понимаю, какое из присущих им свойств человеческой природы их портит. Наверно, я хотел бы влюбиться в человека по-настоящему БЕЗНРАВСТВЕННОГО. Во всяком случае, очень скоро вполне могу захотеть.

Потом Иоахим сказал:

– Пока Вилли нет, Пол, я бы хотел тебя сфотографировать. Он закрепил свою фотокамеру, «Фойгтляндер Рефлекс», на треноге и велел Полу встать в конце комнаты, поскольку хотел сделать портрет во весь рост. Лампы он расположил так, что свет падал на Пола сверху, отчего поблескивали волосы, лоб и особенно глаза, а вся нижняя часть лица, кроме губ, оставалась в тени. Освещена была и рубашка, чью белизну рассекал надвое галстук, похожий на птичье перо, а в тени на сей раз оставались твидовые, в елочку, брюки, подпоясанные галстуком-самовязом. Пол смахивал на церковного служку с картины Эль Греко: тело слегка гнется в поклоне, руки бесхитростно болтаются по бокам, взор ярко освещенных глаз, похоже, устремлен в небеса, на пухлых губах застыла простодушная, доверчивая улыбка. Он был неуклюж и нелеп, за что и нравился Иоахиму.

– Мне хотелось, чтобы ты был похож на большую восковую свечу на алтаре.

Через несколько минут пришел Вилли. Они вышли из дома и направились к станции метро.

С поезда они сошли на станции «Фрайхайт», располагавшейся на одноименной широкой улице. У выхода из метро их уже дожидался Эрнст. Казалось, почти в каждом здании на Фрайхайт есть ресторан, кафе или бар, ярко освещенные. Они свернули на улицу, которая вела к порту и, миновав портовый район с очень старыми домами, вышли к пристани. Там стояли, перегнувшись через поручень, мужчины, женщины и мальчишки, глазевшие в пустоту над водой, чего-то безучастно дожидавшиеся. Друзья уставились на этих людей, а те в ответ уставились на них. Казалось, обе компании разглядывают друг друга, словно фигурки на сцене. Пол отвел взгляд от этой группы людей и посмотрел в сторону гавани. Там был пирс, соединенный с набережной миниатюрным, почти игрушечным висячим мостиком. Вдали, за желтыми огнями пирса, звездной россыпью сверкали белые огни пароходов, а еще дальше – подъемных кранов и прочих сооружений. Воздух был пропитан портовыми запахами гудрона и нефти. Вдалеке раздавались удары, редкие возгласы, прогремел взрыв, сверкнула яркая вспышка.

Они стояли и ждали, пока Иоахим пытался припомнить дорогу к некоему особенному Lokal[16]16
  Заведению (нем.).


[Закрыть], где, по его мнению, должно было понравиться Полу.

Повернувшись лицом к пристани, он увидел огни «Фокселя», того самого заведения, которое искал. Эрнст, шедший рядом с Полом, завел свой вечерний репортаж:

– В этом смысле у Иоахима поразительные способности. Ему известно каждое увеселительное Lokal в городе. Разумеется, ему удается бывать здесь чаще, чем мне. Я восхищаюсь его предприимчивостью.

«Фоксель» оказался таким тесным и переполненным (он явно был приманкой для туристов), что им с трудом удалось туда втиснуться. Эрнст шепнул Полу, что заведение напоминает ему «Лавку древностей» Диккенса и оно безусловно было диккенсовским, хотя, подумал Пол, в большей степени все же раблезианским. Хозяином-буфетчиком был уродливый старый моряк с небритым квадратным подбородком и муссолиниевскими глазами навыкате. По-видимому, он собрал у себя в таверне целую коллекцию сувениров, привезенных из многочисленных дальних странствий. На потолке висели чучела аллигаторов, причем так низко, что Полу, даже сидя за стойкой, приходилось наклонять голову, дабы о них не удариться. К деревянным стенам, точно щиты с гербами, были прибиты затвердевшие, как кожа, летучие мыши с распростертыми крыльями. В конце стойки была изгородь из высушенной пампасной травы. Под табуретом, на котором сидел Иоахим, сжался на полу дикобраз с глазками из блестящих стеклянных бусинок. Вилли перевел Полу надписи, сделанные готическим шрифтом на пергаментных бирках. Две вспученные красновато-коричневые тыквы, «Геркулесовы гениталии», были, как гласила надпись, привезены с одноименных столпов. Каждая бирка была воплощением непристойности, и посетители то и дело громко хохотали, однако на лице старого морского волка, стоявшего за стойкой и разносившего напитки, ни разу не дрогнул ни один мускул.

Выйдя оттуда, они по боковой улочке направились обратно на Фрайхайт. Магазинные и ресторанные вывески были написаны по-китайски. Иоахим рассказал Полу о драках и поножовщине между моряками. Ходить по некоторым улицам в одиночестве было опасно. Кто-нибудь мог набросить прохожему на лицо платок, обшарить его одежду в поисках ценностей и бросить его, обобранного и избитого, а может, и умирающего, в канаве. В барах было полным-полно торговцев наркотиками. Пола все это весьма заинтриговало.

Иоахим оставил Пола и догнал Вилли, который шел немного впереди. Эрнст, шедший рядом с Полом, все говорил и говорил, как бы продолжая беседу, начатую днем в его кабинете.

– Кстати, Пол…

– Да?

– Помнишь, о чем мы говорили сегодня днем?

– Сейчас об этом вспоминать не хочется.

– Ты очень серьезно расстроил меня в конце нашего разговора, когда намекнул, что тебе, возможно, придется покинуть наш дом. Я все еще глубоко оскорблен тем, что ты это сказал.

– Мы же договорились, что я уеду послезавтра. Это дело решенное.

Мимо пробежали и скрылись в подворотне две шлюхи.

– Мы ни о чем не договаривались, Пол. Вопрос так и остался открытым. Но теперь, боюсь, я должен спросить тебя, не сможешь ли ты уехать первого августа.

Иоахим оглянулся проверить, не отстали ли они.

– Именно об этом своем намерении я тебе и сказал. Именно об этом мы и договорились.

– Я рад, что ты так спокойно воспринимаешь то, что наверняка является для тебя страшным ударом. Дело в том, что мама только что заявила мне, что первого ждет еще троих гостей, поэтому она будет хотеть, чтобы комната, в которой ты живешь…

– Вчера она мне об этом уже сказала.

Они вошли в громадный пивной зал, где оркестранты в коротких баварских кожаных штанишках аккомпанировали хору заливавшихся йодлем альпийских дев. Стены были размалеваны фресками с видами Альп и баварских озер. На противоположной стене изображенная размером в три натуральные величины корова нерешительно помотала головой, подняла хвост, уронила что-то влажное на пол и замычала. Они выпили пива и отведали нарезанной кусочками сырой репы – баварского блюда, предположил Пол. Потом они вновь вышли на улицу.

Эрнст догнал Пола и продолжил:

– …Надеялся, что некоторое время, пока я не оправлюсь от этого маленького разочарования, мы не будем принимать гостей, но, похоже, меня едва ли оградят…

– Да-да, понимаю.

– …моя мама…

Они пришли в Lokal под названием «Три звезды». Вся тамошняя обстановка состояла из грубо сколоченных деревянных столов и стульев. Заведение походило на louche[17]17
  Сомнительный (фр).


[Закрыть] приходский зальчик с эстрадой в дальнем конце, на которой в исполнении бездарных музыкантов звучал джаз. Лихо отплясывали парочки. Были там некие странные юноши в женских платьях. Вращая глазами, они ходили от столика к столику и трепали мужчин по подбородку, громко и сладострастно соблазняя их непристойностями. За некоторыми столиками сидели вполне респектабельные, прилично одетые обыватели, буржуазные семейные парочки, которые, казалось, забрели туда совершенно случайно (однако наверняка у каждого из них была причина там находиться). По-видимому, не подозревая о царившей вокруг греховности, они кивали подходившим к ним попугаистым трансвеститам и с улыбкой отклоняли их похабные предложения.

Прислонясь к стене или переговариваясь возле оркестра, стояли работяги в матерчатых кепках и несколько моряков. Была в них некая странная торжественность, они как бы пребывали в иных времени и пространстве.

Иоахим с друзьями протиснулись внутрь и уселись. За соседним столиком сидел старик с длинной седой бородой, который с неуемным вожделением глазел на танцующих вдвоем юношу и девушку. Сильными, нервными пальцами – быть может, пальцами скульптора, гения, – он водил по ободку своего бокала.

Один молодой человек танцевал сам по себе – и, по-видимому, исключительно для себя. На нем был черный костюм, как у банковского служащего. Был он бледен и носил пенсне. Судя по манере держаться, он страдал частичным параличом. То скрываясь, то возникая в толпе танцующих пар, он вращал над головой руками, похожими на покалеченные крылья или картонные пропеллеры. Народ смотрел на него и смеялся, а он, пошатываясь и спотыкаясь, кружил по залу. Возможно, причина, по которой Пол сумел примириться с нелепым поведением банковского служащего и даже проникнуться к нему симпатией, была в том, что, несмотря на свой недуг – каким бы тот ни был, – он выкладывался, демонстрируя недюжинные способности. Банковский служащий обрел в этом притоне свой собственный рай. Саймон Уилмот это бы одобрил.

В заведении горел яркий свет. Склонному все сравнивать с картинами, Полу вспомнилось полотно Ван Гога, на котором мужчины в Арле играют на бильярде в ярко освещенном зале.

– Глядя на все это, хочется заняться живописью, – сказал он Иоахиму.

– Что же ты хочешь изобразить? – сухо спросил Иоахим.

– Этот зал. Этих людей. – Тут ему вспомнилась картина Пикассо, относящаяся к «голубому периоду» – «За абсентом».

Эрнст, который вставил в левый глаз монокль, сказал:

– Я хорошо понимаю, что Пол имеет в виду. Это заведение действительно стимулирует стремление к творчеству, не правда ли? Все эти разнообразные персонажи, похоже, образуют некую картину, узор, единую композицию, как лепестки подсолнуха. Человек, танцующий в одиночестве, напоминает мне эпизод из «Мальте Лауридса Бригге» Рильке. Мне, как и тебе, Пол, представляется, что эти пары танцуют перед глазами, словно некие видения, галлюцинации. И доставляют тем самым ни с чем не сравнимое эстетическое наслаждение. Мы с тобой, Пол, неотделимы от рода людского.

Иоахим встал, огляделся и принялся отвешивать во все стороны поклоны. Вытянув руку, точно владелец балагана, он сказал:

– Видите, все они приходят сюда: государственные мужи, священники, банкиры, коммерсанты, школьные учителя, солдаты, поэты – все они в конце концов оказываются в «Трех звездах».

Эрнст взял свою шляпу и прикрыл ею лицо.

– Зачем ты это делаешь, Эрнст? – спросил Вилли, разразившись безудержным смехом. – У тебя же нелепый вид, Эрнст!

Чинным, обиженным голосом Эрнст ответил:

– Здесь мне приходится вести себя осмотрительно. Я, видите ли, человек известный. Вон сидит один банкир, коллега моего отца, и мне совсем не хочется, чтобы он меня здесь увидел. Кстати, Пол, я еще не договорил то, что пытался сказать тебе недавно на Фрайхайт. Нас перебили здесь наши друзья. Разумеется, то, что ты в скором времени должен покинуть дом моих родителей, для меня весьма огорчительно, вот почему в данный момент мне особенно нелегко разделять ничем не омраченное – или следует сказать «безудержное»? – Иоахимово вечернее веселье. Иоахим наделен чудесной способностью жить ради мгновения и отбрасывать все серьезные заботы. Я ему завидую. Жаль, что я не обладаю такой способностью, но ничего не поделаешь. Я чувствую, что у меня есть обязанности, навязанные мне родителями. Дабы у меня оставались какие-то надежды на будущее, я хочу, чтобы ты мне кое-что пообещал… Поедешь со мной в скором времени на Балтику?

Во время этой речи Иоахим с Вилли вышли из-за стола. Они уже танцевали вдвоем.

Пол пьяным голосом произнес:

– Конечно, Эрнст. Я поеду с тобой на Балтику. Я хочу увидеть Балтику с тех самых пор, как командир цеппелина Феди рассказал мне о своем падении в это море.

– Обещаешь?

– Нет-нет, обещаний я никогда не даю.

– Если пообещаешь, я буду чрезвычайно счастлив.

– Тогда, конечно же, обещаю, конечно же, я хочу, чтобы ты был счастлив, Эрнст.

– Это очень много для меня значит, – сказал Эрнст. – Я уже счастлив. По глазам разве не видно?

Вернулись за столик Вилли с Иоахимом. Рядом с Иоахимом появился краснолицый лысый человек в приличном темном костюме.

– Разрешите мне познакомить вас, – сказал Иоахим, – с другом Вилли.

Вилли, который уже залился густым румянцем, оглушительно расхохотался.

– Ах, Иоахим, это же неправда! Как тебе не стыдно так говорить! Никакой он мне не друг!

– Значит, он тебе не друг, Вилли? Почему же ты тогда танцуешь с человеком, с которым даже не дружишь? Как такое может быть, Вилли? Я этого не одобряю.

Наклонившись к Полу и едва не коснувшись губами его уха, Эрнст, точно актер в сторону, прошептал:

– Как это забавно и тонко! Иоахим бывает такой смешной, когда делает нечто подобное!

Все трое ободряюще заговорили с незнакомцем по-немецки. Тот протянул руку и погладил Вилли по голове.

– Ох! Не надо! – запротестовал Вилли.

Иоахим что-то негромко, торопливо и серьезно доказывал незнакомцу. Внезапно на лице человека отразился ужас.

– Замечательно! – воскликнул Эрнст, схватив Пола за руку и крепко ее сжав. – Сейчас Иоахим выдает себя за полицейского в штатском и утверждает, что пришел сюда для того, чтобы добыть кое-какие конфиденциальные сведения о посетителях. Он уже назвал цену за свое молчание. Бедняга в ужасе.

Тут Эрнст вступил в разговор с остальными тремя. Незнакомцу объяснили, что это был розыгрыш. Пол не мог не заметить, что Эрнст производит впечатление человека остроумного и доброжелательного. Его саркастические замечания рассмешили всех до слез. Иоахим, Вилли и незнакомец покатывались со смеху. Эрнст сиял. Быть может, подумал Пол, в немецкой речи раскрывается некая забавная черта Эрнстова характера, никак не проявляющаяся, когда он говорит по-английски.

Возбуждение, царившее за их столиком, не осталось без внимания. С противоположного конца зала подошли трое парней, встали возле их столика и принялись озадаченно вслушиваться в разговор. На лицах у них застыло такое напряженно-внимательное выражение, словно они находились в школе. На уроке английского. Один из парней спросил:

– Zigaretten?

Эрнст протянул ему сигарету. Двоих других угостил сигаретами Иоахим. Он сказал:

– Setzt euch!

Ребята сели.

Парню, который попросил сигарету, Иоахим предложил стул между собою и Эрнстом. Вилли принес стулья для двоих других ребят. Один сел рядом с Полом. Пол сказал первому парню:

– Was ist deine Name?

Парень в замешательстве посмотрел на него. Иоахим поправил:

– Wie heisst du?

– Лотар.

Иоахим заказал всем еще по стаканчику.

С минуту Лотар молчал, по очереди всех разглядывая. Потом он посмотрел на Пола и спросил Иоахима:

– Ist er Engländer?

– Jawohl.

Лотар улыбнулся и, глядя на Пола, поднял свой стакан:

– Ты – Englisch.

Пол рассмеялся. Обнаружив, что обмен простыми немецкими словами ему по силам, ребята заговорили с ним, прибегая иногда к услугам Иоахима, Эрнста или Вилли в качестве переводчиков. Пол спросил Фрица, третьего парня, чем тот занимается. Пока безработный, бывал в Ливерпуле, моряк.

Ответы Пола на свои вопросы ребята слушали с неким благоговением, как будто Пол был пришельцем из другого мира, врагом, возвратившимся из окопов, дабы сказать добрые слова. Из окопов. С их кровью, грязью и крысами. Иоахим спросил Лотара, есть ли у того работа. Лотар сказал:

– Я работаю через дорогу, в увеселительном пассаже. Помогаю присматривать за заведением вместе с отцом. Но приходится трудиться очень долгий рабочий день, а зарабатывать очень мало. О Боже, – он рассмеялся. – Мне это не нравится! Есть еще сигарета? Дай, пожалуйста, две.

Иоахим дал ему две.

– Что же это за заведение?

– О, там, где я работаю, показывают непристойные фильмы. И еще там есть игры: бильярд, тир, силомеры, колеса фортуны и все в таком духе. Уверяю тебя, старина, это потрясающе. Knorke. Может, ты как-нибудь захочешь прийти посмотреть. Наверно, фильмы будут тебе интересны, – сказал он, глядя на Пола.

– Да, с удовольствием, с удовольствием. Как-нибудь обязательно приду, – сказал Пол, серьезно глядя на Лотара, чья голова напоминала плакат с изображением сидящего в окопе бойца Великой войны. Дано было обещание не забыть.

– А какой моряк? – спросил Иоахим Фрица, который сказал, что был кочегаром. Он сжал кулаки и обнажил руки, на одной из коих оказался якорь, а на другой – змеевидная искусительница. Обратившись к Полу, он мрачно произнес:

– Ja, ja, необходимо быть ужасно сильным для такой работы, как у меня, а также – если живешь в Санкт-Паули. Постоянное напряжение, бросаешь в топку уголь, каждую минуту готов подраться, все ужасно, никогда не кончается, много несчастных случаев.

Третий парень, которого звали Эрихом, уныло признался, что он безработный, и добавил, что в тот день еще ничего не ел. Иоахим заказал для него колбасу с картофельным салатом. Еда и пиво взбодрили Эриха, через несколько минут глаза его заблестели, и он сказал, что не ел целую неделю.

– Я тебе не верю, – сказал Иоахим, явно довольный. – Скажи-ка, часто ты бываешь в этом Lokal?

– Раза три в неделю. Больше нет смысла.

– Ну, и есть какой-нибудь толк? Клиентов много?

– Нет, толку не много, но я должен зарабатывать как могу.

– Это верно, мы должны иметь деньги. Он правду говорит, – сказал Лотар. Тот, чьего имени Пол не расслышал, сказал:

– Немецкий народ встанет на ноги, только если каждый будет бороться, не думая о других, сам за себя. Мы должны иметь деньги. Есть еще сигарета?

– Деньги, деньги, – сказал Полу по-английски моряк Фриц, сжимая и разжимая кулак. – У тебя есть деньги? Если есть, я их хочу!

Он захохотал во все горло.

Эрнст протянул Лотару свой серебряный портсигар. Лотар принялся внимательно разглядывать вещицу.

– Можешь взять две, – великодушно молвил Эрнст.

Каждый из парней взял по четыре. Лотар повертел свои четыре сигареты в руках, внимательно их изучив. Расстегнув пиджак, он негнущимися пальцами с трудом сунул их во внутренний карман. Затем он вновь тщательно застегнул пиджак, дернув за лацканы и разгладив их так, точно они были из котикового меха. После этого, он взял пятую сигарету и прикурил ее от Эрнстовой зажигалки. Эрнст вглядывался в глаза Лотара.

Эрнст сказал Полу:

– У Лотара такие приятные глаза. Такие искренние. Слегка грустные. Да и вообще Лотар, по-моему, очень мил. А вот моряк Фриц и его друг нравятся мне намного меньше. Иоахим, конечно, совсем лишен критического подхода к вещам, но я чувствую себя с Фрицем как-то не вполне непринужденно… – Он вытянул руку и погладил лацкан Лотарова пиджака.

– Где ты такой раздобыл? Гладкий, как котиковый мех, – сказал он, мимоходом ощупывая обеими руками плечи и грудь Лотара.

Все то время, что Эрнст поглаживал его пиджак, Лотар, отвернувшись от стола, смотрел в дальний конец зала. В поблескивающих его глазах застыло странное отсутствующее выражение.

Эрнст поднялся из-за стола и объяснил, что по ряду сложных соображений, связанных с его матерью, им с Полом пора домой. Иоахим с Вилли тоже решили уходить, на что Лотар сказал, что проедет с ними часть пути на метро, поскольку должен возвращаться к родителям. С криками и смехом они помчались по улицам, торопясь на последний поезд. Они гонялись друг за другом. Скакали. Плясали. Лотар прошелся по улице колесом.

– Совсем как Пак в шекспировском «Сне в летнюю ночь», – бросил реплику в сторону Пола Эрнст.

В поезде было почти пусто. Иоахим с Вилли принялись носиться из конца в конец вагона – Иоахим погнался за бабочкой, которая вспорхнула с обивки сиденья. Когда они набегались, Лотар вцепился обеими руками в висячие ремни, подтянулся, достав головой до потолка, и сделал сальто.

Эрнст поднялся со своего места с видом, означавшим, что к гимнастике следует относиться серьезно.

– Давай я тебе покажу, – сказал он, отпихнув Лотара в сторону.

Встав между висячими ремнями по стойке «смирно», он заученным движением положил руки на ремни и крепко ухватился за них. Хотя с лица Эрнста не сходила дружеская улыбка, было в его выражении нечто столь суровое, что все разом перестали смеяться. Тогда Иоахим сказал:

– Sei doch nicht so ernst, Ernst – «Не будь таким серьезным, Эрнст», – отчего все вновь покатились со смеху.