Текст книги "Храм"
Автор книги: Стивен Спендер
Жанр:
Классическая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)
– Ты это все прочел? – спросил Пол.
– Нет, сейчас я не очень много читаю. Большую часть этих книг я купил сразу после окончания школы, когда мне было восемнадцать или девятнадцать. Но теперь я стал меньше читать. После работы я каждый день иду купаться с Вилли или с другими друзьями. А в выходные езжу на Балтику. Больше всего я люблю солнце и разные занятия, но только не чтение.
– А-а.
– Так, – сказал он, произнеся слово почти как «ток» – и доставая с верхней полки лежавший там громадный фолиант. – Вот книга, которую я иногда читаю, если прихожу домой поздно ночью – хотя гравюры нравятся мне больше, чем сами истории.
Он раскрыл книгу с ее толстой светло-коричневой бумагой и плотными, темными гравюрными изображениями лесов, замков, рыцарей, дев, коней, гербов на щитах и чудовищ, выполненными в экспрессионистской манере, рельефными, аляповатыми, мрачными, вышедшими на оттисках очень темными, почти черными. Это были «Сказки» братьев Гримм.
– Поздно ночью я часто лежу, разглядываю эти гравюры и воображаю, будто на них изображена жизнь людей, которых я знаю. Эти иллюстрации заполняют мою голову, как будто она – пещера, а они – рисунки на ее стенах.
По-английски он говорил медленно, но правильно, слегка растягивая слова на американский манер. Он смотрел на Пола взглядом, который был, казалось, обращен и на произносимые им английские слова, точно те были рыбками в аквариуме.
– Чем ты занимаешься? – спросил Пол.
– Мой отец импортирует из Бразилии кофе, и я обязан учиться вести дела семейной фирмы. Но я совсем не уверен, что стану когда-нибудь торговцем кофе.
Пол спросил, не Иоахим ли изобразил на висевшем на стене рисунке двух моряков, облокотившихся на портовый парапет. Сделанный сепией, рисунок отличался выразительностью и четкостью линий цвета высохшей крови.
– А, это я нарисовал очень давно. Рисовать я уже бросил и теперь занялся фотографией.
Он сказал, что когда-нибудь покажет Полу свои работы. К тому времени собралось уже довольно много гостей. Пол отошел от Иоахима и принялся слоняться по комнате, стараясь ни с кем не вступать в разговор – ему не хотелось навязывать таким же гостям, как он сам, беседу по-английски. За входной дверью, несколькими ступеньками ниже, находилась кухня с судомойней. Там он нашел Вилли, мывшего посуду. Широко улыбнувшись, Вилли поздоровался с Полом. Пол сказал:
– Ого, неужто ты моешь посуду?
– Иоахим целыми днями очень занят. Домашним хозяйством ему заниматься некогда. Им занимаюсь я. – Он продолжал: – Понравилась тебе квартира Иоахима? Видел когда-нибудь такие столики из стекла и металла? А кубические стеклянные светильники?
– Нет. Никогда.
– Правда? А знаешь, это все Иоахим придумал. Всю обстановку этой комнаты он заказал в «Баухаусе», в Дессау, и сам нарисовал эскизы… Он такой талантливый… Ах, я так устал… – Он пригладил ладонью свои длинные волосы и рассмеялся. – Я тут с трех часов прибираюсь. Видишь в комнате книги на полках? Так вот, когда я сегодня днем пришел, они были свалены в кучу на полу, и я их все положил на место. Я и всю квартиру подмел.
Они вошли в комнату. Вилли познакомил Пола с некоторыми гостями. Иоахим подвел к нему маленького, изрядно помятого, кривоногого человечка с худым, морщинистым лицом, напоминавшим обезьянью морду.
– Пол, ты должен познакомиться с Феди. Это героический командир цеппелина, сбитого коварными англичанами, когда он занимался безобидной бомбардировкой их ничтожного маленького островка – верно, Феди? К тому же он прекрасно говорит по-английски – правда, Феди?
Феди устало улыбнулся. Они с Полом перешли в другой конец комнаты и, остановившись рядышком у одного из напоминавших вертикальные щели окон квартиры, взглянули на противоположный берег Альстера – на порт, мерцавший огнями и окрашенный вдалеке в багровый цвет закатного зарева.
– Каково вам пришлось, когда вас сбили? – спросил Пол.
– Нас подбили над английским побережьем, после налета. Нам удалось дотянуть до Балтийского моря, куда мы и упали.
– А цеппелин загорелся?
– Ну, мы же угодили в море. Часть оболочки осталась на поверхности. Мы, шестеро уцелевших, взобрались на нее, сели и дождались рассвета, когда нас и спасли.
– Вы очень испугались?
– Хуже всего было то, что нельзя было закурить, ведь из того, на чем мы сидели, улетучивался газ.
– Когда это было?
– Летом шестнадцатого. И с тех пор больше никаких цеппелинов! – Он улыбнулся кривой обезьяньей улыбкой и закурил сигарету.
– Почему же больше никаких цеппелинов?
– Вы. – сказал Феди так, точно автором изобретения был лично Пол, – изобрели фосфорную пулю, которая, проникая сквозь оболочку цеппелина, воспламеняет в нем газ. Бабах! А потом – Schluss! Прощай, наш славный цеппелин!
– Возможно, вы были членом экипажа того цеппелина, который на моих глазах пролетел над нашим домом, когда мне было семь лет. Наверняка это как раз было летом шестнадцатого.
– Да ну?
– Наша семья жила в Шерингхэме, у самого моря, на норфолкском берегу. Однажды вечером мы все выбежали в сад и увидели, что над крышей очень медленно и очень низко, едва не задевая дымовые трубы, летит цеппелин. Слышен был шум моторов. Отец с матерью, отцовская секретарша, кухарка, горничная и брат с сестрой – все мы любовались им в зареве заката, ничего прекраснее я никогда не видел, он плыл по небу безмятежно, как пожухлый осенний лист со всеми своими рельефными жилками. Понятия не имею, почему родители разрешили нам тогда выбежать в сад. На другой день всю семью эвакуировали в Камберленд.
Феди рассмеялся.
– Значит, кое-какого успеха мы все-таки добились! Да, это вполне мог быть и наш цеппелин. Над Ostkuste, Nordsee. Ja, ja, возможно, это были мы.
– Вам случалось сбрасывать бомбы?
– Мы сбрасывали бомбы как балласт – не для разрушений, а для того, чтобы набрать высоту.
– Помню, в соседский сад упала бомба и не разорвалась. Такая овальная, белесовато-рябая штуковина, как страусиное яйцо, только, наверно, побольше.
– Как страусиное яйцо! – Он оглушительно расхохотался. – Ja, ja, наверняка это были мы.
Обняв одной рукой Пола за плечи, он приник головой к его груди.
Пол представил себе немногочисленный экипаж врагов Англии, сидящих на вздувшейся, все еще держащейся на поверхности оболочке цеппелина, всего в нескольких футах над студеной водой Балтики. Ждущих, когда их спасет пыхтящий моторный катер. Пола растрогал этот маленький немецкий герой с куполообразной лысиной, подобной верхушке того цеппелина над морем. Пол был англичанином, а Феди – немцем, но теперь, спустя десять лет после войны, вся ненависть между нациями улетучилась, словно газ из воздушного корабля. Жаль было только, что Феди такой сморщенный и уродливый.
Феди удалился, а Пол остался стоять у окна, все еще пребывая в роли зрителя. Он разглядывал молодых немцев. В них был некий шик, который он считал возбуждающе «современным». Их модной одеждой были солнце, воздух и бронзовый загар. Парни нежные и кроткие, девушки – статные, как прекрасные изваяния. В той счастливой комедии, что они ломали, чувствовалась некоторая бравада. Они вызывали симпатию.
Эрнст представил Пола одной из девушек.
– Хочу, чтобы ты познакомился с Ирми, совершенно особой моей подругой.
– Я не говорить английский. Ты гостить у Эрнста, нет? Эрнст есть очень славный мальчик. – Улыбнувшись, она взяла Пола за руку.
Она уговорила Пола потанцевать с ней, хотя тот и отнекивался, заявив, что танцевать не умеет. У нее были короткая стрижка «под мальчика», голубые глаза, мальчишеская фигура. Танцевала она, тесно прижавшись к Полу. Макушкой она доставала ему до губ, и он испытал желание поцеловать ее волосы. Так он и сделал, едва заметно. Неожиданно оказалось, что он умеет танцевать.
После танца она бросилась к Иоахиму, который отдыхал на одном из матрасов. Обвив рукой его шею, она улыбнулась Полу и поманила его к себе.
– Это английская, нет ли? – спросила она, показав на свою юбку. – Кильт, так вы ее зовете?
Он сказал, что именно так. Юбка была шерстяная, очень короткая. На ногах у нее были клетчатые носки со вшитыми петельками. Коленки оголились. Он представил себе, как она катается на лодке по озеру.
– В Гамбурге мы так любить все, что есть английское, – сказала она.
Эрнст улыбнулся Полу, слегка укоризненно.
– Ты же говорил, что не умеешь танцевать. Теперь я вижу, что умеешь, и придется тебе потанцевать со мной.
Но едва танец начался, как Эрнст понял, что Пол не солгал, сказав, что не умеет танцевать. Они прекратили все попытки и, отойдя в угол комнаты, разговорились.
– Ты находишь, что здесь все совсем не так, как в Англии?
– Совсем не так.
– Предпочитаешь Англию?
– Нет.
– По тому тону, каким ты сказал «совсем», мне показалось, что ты, может быть, на меня сердишься.
– Я что, сказал «совсем» каким-то особым тоном? – Пол готов был влюбиться в каждого из присутствующих только за то, что он – не Эрнст.
– Может быть, ты предпочитаешь, чтобы я ушел и оставил тебя здесь одного?
На его лице отразилось страдание.
Полу вспомнилось, как мило разговаривала с Эрнстом Ирми, как радушно приняли его Иоахим и Вилли.
– Я просто не хочу, чтобы ты трясся надо мной, как старая клуша.
– В некоторых отношениях я предпочитаю вечеринки, на которых бывал в Англии, хотя у таких, как эта, имеются, так сказать, определенные преимущества. – Вид у Эрнста был загадочный.
– Тебе понравился Кембридж?
– Это было самое чудесное время в моей жизни. Ах, Даунинг-Колледж!
Танцы прекратились. В комнате воцарилась тишина. Эрнст прошептал:
– Полагаю, ты считаешь эту компанию довольно странной.
– Мне нравятся твои друзья.
– Я рад, что они тебе нравятся. Я на это надеялся. Нет, я был в этом уверен. Ну конечно, я это знал. Ведь я знал тебя достаточно хорошо, даже во время того завтрака в Оксфорде. И прочел твое стихотворение о твоем друге Марстоне. Ему, кажется, присуща невинность, которая напоминает мне о тебе. «Он грому подобен во гневе, но тих его нрав английский». Так по-английски! А знаешь, я даже рад, что ты сейчас на меня рассердился, поскольку мне сразу вспомнилась эта строчка. На какое-то мгновение я почти представил себе, что ты – Марстон. – Он продолжал своим вкрадчивым голосом: – Сегодняшняя вечеринка представляет для меня особый интерес, потому что многое происходит подспудно. – Потом он спросил:
– Тебе понравилась Ирми?
– По-моему, она очаровательна.
– Очаровательна, – Эрнст рассмеялся. – Я рад, что ты это сказал! Очаровательна – mon juste[3]3
точное слово (фр.).
[Закрыть]. Ирми всегда счастлива и беспечна, как бабочка, порхающая с цветка на цветок. А ведь жизнь у нее не из легких. По правде говоря, около года назад она попала в очень большую беду. Она почти родила. Разумеется, это большой-большой секрет.
– Что значит «почти»?
– Ну, ей пришлось лечь в больницу на операцию… Потом все это уладили.
А ведь Полу почудилось было, что он первый молодой мужчина, к которому она прижалась всем телом. Ему казалось, что они никогда не забудут друг друга.
– В ее жизни это было как бы маленькое облачко. Оно развеялось. И теперь она снова счастлива, как прежде.
– Bitt setzt euch![4]4
Прошу садиться (нем.).
[Закрыть] – крикнул Иоахим.
Все уселись на пол перед экраном, висевшим над книжными полками на стене – смотреть фильм. Вилли погасил свет и сел рядом с Полом, который уже слегка опьянел от абсента. К мысли об Ирме, делающей аборт, примешивалось воспоминание о том, как они с ней танцевали, вновь ставшее приятным. Пока он сидел в темноте, дожидаясь начала фильма, цвета, звуки, запахи, вкус абсента, обрывки запомнившихся разговоров переплетались с его мыслями, образуя узоры в сознании.
Из тьмы вырвался фильм, ряд новых образов у него в голове. Парни и девушки, зигзагами спускающиеся на лыжах по заснеженному склону. Небо, черное на фоне снега. Достигнув небольшого пригорка внизу, они поднимали палки, дабы придать себе ускорение. Одна девушка посмотрела прямо в объектив. Казалось, она приветствует кого-то из сидящих в комнате Иоахима. Все рассмеялись, раздались аплодисменты и возгласы «Иоахим!» Место действия перенеслось на борт парохода, под жаркое небо. На палубе вычерчивали прямые и изогнутые линии серо-стальные тени. Иоахим, облокотившись на поручень, вглядывался в морскую даль. Лицо его застыло в неподвижности. Он обернулся – дабы посмеяться над сидящими в комнате друзьями, – зажмурившись и сморщившись в солнечном свете. И вот он уже играл в палубный теннис, смеялся и жестикулировал, обращаясь с той палубы к своим друзьям в этой комнате. Пол был его другом. Потом на экране возникла вечеринка, в этой самой квартире, появились танцующие парни и девушки. Одни танцевали там, тогда, другие здесь, сейчас. Камера неторопливо двигалась средь кружащихся и извивающихся фигур, запечатлевая интерьер квартиры, трубчатую мебель, кубические светильники, останавливаясь время от времени на привлекательном личике, обнаженном торсе, бедре, босой ноге. Внезапно все повалились друг на друга на пол, в том числе и некоторые из находившихся сейчас в этой комнате. Скосив сверкающие глаза на источник света, Вилли лежа гладил по голове Ирми, лежавшую рядом с ним, рядом с Полом. Вилли повернулся, обратив к свету лицо, и поцеловал ее в макушку, а потом его заснятые сверху густые вьющиеся волосы заслонили от света ее губы. Все рассмеялись. Пол услышал, как смеется Вилли, лежащий рядом с ним на полу. Рассмеялся и Пол.
Вновь в квартире зажегся свет. Все встали, трепеща, на миг онемев. Две или три пары начали неслышно танцевать, без музыки. Одна пара остановилась, замерев в живой картине объятий.
Пол услышал, как Ирми зовет Вилли, и увидел, что они вместе направляются к выходу. Он почувствовал пьяную ревность. Вилли и его подружки в комнате уже не было. Казалось, очень долго прождал Пол у голубой щели окна, прислонясь к подоконнику. Ему хотелось знать, чем занимаются Ирми и Вилли.
Потом вдруг оказалось, что Пол упал и лежит на спине. На какой-то миг он потерял сознание. Потом он смотрел снизу на лица, смотревшие сверху на него. Головы и плечи гостей образовывали неровную рамку, за которой виднелся потолок, подобно зеркалу, отражавший электрический свет. Одна девушка отделилась от рамки, оставив в ней брешь, и спустя мгновение возвратилась с пропитанной холодной водою губкой, которую стала осторожно прикладывать к его лбу, щекам и губам. Она погладила его по голове. Это была Ирми. Он с трудом поднялся.
– Ну, как ты? – спросил Иоахим, глядя на него расширенными от изумления глазами.
– Превосходно.
Иоахим тотчас же отошел. Подошел Эрнст с видом отечески озабоченного человека, который привел в гости друга, позволившего себе непростительную бестактность.
– Если ты уже хорошо себя чувствуешь, думаю, нам пора домой, – строго сказал он.
– Сначала я хочу пожелать Вилли доброй ночи.
– А где он?
– Он кое с кем вышел из комнаты.
Эрнст вопросительно посмотрел на Пола, потом удалился и через минуту вернулся с Вилли.
– Что ты хотел, Пол? – спросил Вилли, улыбнувшись.
– Я просто хотел пожелать тебе доброй ночи, Вилли.
– А, только и всего? Как забавно! – он рассмеялся.
– Ну что, пошли? – Пол попрощался с Вилли, который сердечно пожал ему руку и сказал, что спустится вниз, чтобы попрощаться с ними на улице. Пока они разговаривали, стоя в дверях, вышел Иоахим с несколькими собравшимися уходить гостями. Все, то и дело спотыкаясь, спустились на восемь пролетов вниз.
На улице Иоахим сказал Полу:
– Я всегда говорю, что, если мои друзья поднимаются ко мне пешком на такую верхотуру, значит, они меня нежно любят.
– Они действительно тебя очень любят, Иоахим, – сказал, взбудоражено рассмеявшись, Вилли.
Выйдя на дорогу, все распрощались и пожали друг другу руки.
Пол с Эрнстом остались одни.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил Эрнст.
– Нормально. Я окончательно пришел в себя. Понять не могу, что со мной произошло. Раньше я никогда не падал в обморок.
– Ну, это все пустяки. Никто, в общем-то, и не заметил. А Вилли теперь счастлив. Я рад. Он не был счастлив большую часть вечера.
– Что ты имеешь в виду?
– Он вернулся наверх вместе с Иоахимом. Думаю, в какой-то момент он боялся, что его не пригласят. Однако, как видишь, все обернулось к лучшему. Я рад.
В присутствии Эрнста у Пола возникало такое чувство, будто присутствие это ему кем-то навязано. Пытаясь преградить Эрнсту путь в свое сознание, он принялся разглядывать дома и деревья, окружавшие их внизу, на улице. Они подошли к мосту через глубокую речку, впадавшую в Альстер. Перегнувшись через парапет, Пол взглянул вниз и на другой берег озера. С небом что-то происходило. Солнце еще не взошло, но и темнота уже не была кромешной, а небо постепенно обретало прозрачность. Капля за каплей, точно резервуар водой, оно наполнялось светом. На фоне бледнеющего неба Пол увидел бахрому листвы, висящую на ветвях, подобно скрытым в тени распущенным волосам.
– Удивительно, как она висит!
– Да, висит. Это mot juste для описания листвы. Теперь я понимаю, как все происходит, когда ты пишешь стихи.
– А сам-то ты стихи пишешь, Эрнст?
– Вообще-то уже давно не пишу. Самое смешное, что когда мне все-таки хочется что-нибудь написать, на ум неизменно приходит французская или английская строчка, а не фраза на моем родном языке.
Он упрямый, надоедливый, приставучий, он подражатель, ни на минуту не оставляет меня в покое, он тенью липнет к моим ногам.
– Светает! – неожиданно вскричал Эрнст, семафором вскинув правую руку.
– Знаю. Знаю. Знаю.
Они подошли к резиденции Штокманов. В сумрачном свете Пол разглядел силуэты особняков этого миллионерского района. В голове у него постоянно вертелись две стихотворные строчки:
Эрнст открыл массивные двери, и они на цыпочках вошли в дом, стараясь как можно меньше шуметь на лестнице. Когда они проходили мимо одной из комнат второго этажа, Пол заметил свет, пробивавшийся из-под двери. Эрнст едва заметно вздрогнул и повернул назад. Потом он вновь последовал за Полом и попросил его подняться на следующий этаж в его комнату, пообещав тотчас же туда прийти. Он шепотом объяснил, что мать почти наверняка не спала всю ночь, дожидаясь его возвращения с Иоахимовой вечеринки, и что он должен с ней поговорить.
Испытывая необъяснимое чувство вины, Пол ждал у себя в комнате. Через несколько минут появился Эрнст. Он казался спокойным и непреклонным.
– Ну и как?
– Пустяки. Мама в своем репертуаре, но это не имеет значения. Конечно, это мучительно, ведь она все-таки мать. Похоже, она уже настроена против тебя. Но я всегда делаю то, что хочу. Ты не ее гость, а мой. – Оглянувшись и подойдя к Полу, он повторил: – Я не обращаю внимания. Я поступаю по-своему. Делаю то, что хочу.
– Могу я чем-нибудь помочь?
Полу вдруг стало жаль его.
Эрнст пожал плечами, как бы желая сказать, что не нуждается в помощи.
– Эрнст, почему у тебя такой грустный вид? – спросил Пол, думая о том, какие вопросы мог бы задать на его месте Уилмот.
– Это доказывает, как мало ты меня понимаешь. Я не грущу. Ведь ты здесь.
Пол поднялся и направился к выходу, решив, что разговор окончен. Когда он уже дошел до двери, Эрнст сказал:
– Ты мог бы мне помочь. Ты единственный человек из всех, кого я когда-либо встречал, который мог бы.
– Как?
Пол знал, что в эту минуту он способен что-то сделать для спасения Эрнста. Сделать то, что мог бы посоветовать Уилмот. Он весь дрожал. Эрнст, совсем другой человек, счастливый. Свершилось чудо. Эрнст уже стоял совсем рядом с Полом. Он положил руку ему на плечо. Не столько сам поступок вызвал у Пола отвращение, когда Эрнст неожиданно его поцеловал, сколько выражение Эрнстовых глаз.
После того, как горничная принесла ему на завтрак кофе и булочки, он все утро писал у себя в комнате. Эрнст ушел в контору Штокманов. Решив, что он должен дать горничной время прибрать комнату, Пол начал спускаться по лестнице с намерением выйти и прогуляться по берегу озера. Когда он дошел до двери на площадке второго этажа – той двери, под которой ночью (вернее, утром) Эрнст увидел все еще горевший у матери свет, – она неожиданно распахнулась. На пороге появилась фрау Штокман. Она была в пеньюаре, распущенные волосы ниспадали на плечи, на морщинистом, некрасивом лице отсутствовала косметика, груди обвисли. Очевидно, она так и не уснула.
– Зайдите ко мне, герр Пол Скоунер, – скомандовала она. – Я хочу с вами поговорить.
Комната, довольно просторная, производила впечатление сплошь выкрашенной в ярко-красный цвет. Стены были обиты алой материей, как и диван, и два ореховых кресла. Того же цвета были и занавески. Имелись туалетный столик с овальным зеркалом и весьма внушительный письменный стол. Комната казалась роскошной рамой для огромной акварели с изображением порыжевших, увядающих хризантем. Пол сразу же сбил фрау Штокман с толку, спросив фамилию художника. Оказалось, что это Нольде.
Выпалив сию информации, фрау Штокман уселась в одно из кресел и велела Полу пододвинуть поближе второе и сесть напротив. С трудом выдавив улыбку, она сказала:
– Надеюсь, вы получили удовольствие от своего краткого визита в Гамбург.
Пол обратил внимание на прошедшее время.
– Огромное удовольствие. Большое вам спасибо за то, что вы любезно согласились меня принять.
– Когда Эрнст сообщил мне, что ждет гостя из Англии, я была очень довольна, – сказала она. – Я подумала, наконец-то у сына появился хороший друг, молодой, подающий надежды поэт – как сказал мне Эрнст, – серьезный человек. Он сумеет разделить с Эрнстом все его интеллектуальные увлечения. Моим мысленным взорам уже рисовалось, как они вместе ходят на концерты, в картинные галереи и осматривают архитектурные сооружения этого города, которые пользуются всемирной известностью. В Гамбурге ведь так много культуры! А совсем рядом, по соседству, расположены ганзейские города, Бремен и Любек, тоже достойные внимания. Они возьмут напрокат автомобиль, Эрнст сядет за руль и покажет ему, где Томас Манн написал своих «Будденброков», думала я.
– Я действительно очень хочу увидеть эти места. Но…
Она подхватила слово «но» и резко продолжила:
– Но вы с Эрнстом слишком заняты вечеринками в компании Иоахима Ленца и его друга Вилли.
– Думаю, должен сказать вам, фрау Штокман, что Иоахим Ленц мне очень понравился.
– Иоахим Ленц? Вам понравился Иоахим Ленц? Раньше Иоахим Ленц часто приходил сюда с Эрнстом. Он не глуп, поэтому я его приглашала. Я думала, может быть, Эрнст повлияет на него к лучшему. Но вскоре я поняла, что это Иоахим Ленц влияет на моего сына, Эрнста Штокмана, причем к худшему – к самому худшему, хуже, чем я могу вам описать. Я не могу рассказать вам, что это значит. Молодой Englander никогда всего этого не поймет. Декадентство! Вот что показательно для нынешней Германии, где так много разложения среди молодежи. Они постоянно разгуливают нагишом! С этого все и началось! В байдарках на краю этого сада – парни и девушки, похожие на те экспрессионистские картины, которые мы видим в той художественной галерее! Я говорю Эрнсту: «Никогда не приводи этого грязного торговца кофе в наш чистый дом, где мой сын остается незапачканным». Эрнст, слава Богу, еще не испорчен.
– Иоахим не хочет быть торговцем кофе. Он сам мне это сказал.
– Тем хуже. Даже к кофе он не относится серьезно – к единственному приличному товару, который он продает, – а вы говорите! – Она осеклась, задумавшись о том, сколь ужасен Иоахим Ленц. – А эти фотографии! – воскликнула она и продолжила: – Я всегда думала, что английский поэт – ведь они, Englander, пишут такие изысканные стихи, ими так восхищаются в Гамбурге, – никогда не захочет встречаться с gemeine Leute – невоспитанными людьми. В Гамбурге мы считаем англичан такими чистыми, честными, такими достойными… влияние всегда исключительно положительное… поэтому вы можете понять, как я разочарована! Однако все это уже в прошлом. Вынуждена с огромным сожалением сообщить вам, что с будущей недели вы больше не сможете оставаться моим гостем. Это никак не связано с тем, о чем мы с вами говорили. Дело в том, что я должна принять других Gäste, которые займут все свободные комнаты. Собирателей художественных произведений из Дюссельдорфа. А после той страшной войны у нас не осталось прислуги для большого количества гостей, на всю уборку – только четыре горничных.
– Но Эрнст только сегодня ночью сказал, что я его гость, а не ваш. – Пол тотчас же пожалел о своих словах.
– Не Эрнст решает, кому гостить в этом доме. Он не понимает наших условий – его гости не такие, как мои гости, которые не причиняют всех этих неприятностей и не несут сюда с собой дурных влияний, как Иоахим Лени! – Внезапно она вновь заговорила другим тоном, довольно жалостным: – Простите, я совсем не спала. За всю ночь ни минутки. Сама не знаю, что я говорю, особенно на чужом языке. Извините меня за все, что я сказала. Когда я жила в Париже, по-французски я говорила, как по-немецки, да и английский знала хорошо, хотя и не так хорошо, как Эрнст.
– Вы очень добры. Каково бы ни было желание Эрнста, я согласен, что должен уехать. Я не хотел передавать вам его слова о том, что я его гость, то есть не ваш. Простите меня, пожалуйста.
– Прошу вас об одном одолжении, – сказала она, улыбнувшись, причем на сей раз уже дружелюбно. – Не говорите о нашей беседе Эрнсту. А не то все это валится на мою голову. Я не могу примириться с тем, что мы с ним ссоримся из-за вас. Думаю, вы ему нравитесь, правда нравитесь, правда.
– Тогда я скажу ему, что сам решил уехать. К тому же после всего, что вы наговорили, это чистая правда, но я не скажу, что это как-то связано с вами.
– У меня и в самом деле будут на следующей неделе трое гостей, – с некоторым пафосом сказала она и поднялась с таким усталым видом, точно готова была свалиться от слабости, устав даже сердиться. Потом, к его удивлению, она протянула ему руку.
– Ну, насовсем прощаться мы еще не должны, – сказала она так, словно именно к этому и стремилась, после чего спросила:
– А знаете, как называет вас Якоб, мой муж?
– Нет.
– «Der Engel!» Он называет вас «Der unschuldige Engel-länder»[6]6
Ангел… Невинный ангел-личанин. (нем.).
[Закрыть], потому что, по его словам, у вас такой невинный вид. «Падший ангел», – смеюсь я ему в ответ. Но теперь я думаю, что пока еще только падающий. Однако, падая, не свалите заодно и моего сына. Он мальчик чистый.
Пол счел, что их разговор продлился достаточно долго для того, чтобы горничная успела убрать оставшуюся после завтрака посуду и привести в порядок постель. Однако гулять у озера ему уже расхотелось. Он возвратился к себе в комнату и написал длинное письмо Саймону Уилмоту.
В тот день Пол в первый раз оказался в Schwimmbad[7]7
Купальня (нем.).
[Закрыть] наедине с Иоахимом и Вилли. Эрнст все еще был на службе. Казалось, двое друзей рады возможности пообщаться с ним в отсутствие Эрнста. Они спросили Пола, как ему живется в резиденции Штокманов. Пол ответил, что дом, картины, обстановка и сад очень красивы. Вилли сказал:
– Да, все это очень хорошо, а кормят тебя нормально?
– Конечно.
Они рассмеялись.
– Мы всегда говорим, – сказал Иоахим, – что, если приходишь обедать к Штокманам, все подается на серебряном блюде, но еды на нем очень мало.
– Тебе понравилась Ханни? – спросил Вилли.
– Ханни? Кто это – Ханни?
– Разве ты не слышал, что мамашу Эрнста все зовут Ханни?
Иоахим сказал:
– Два года назад, когда мне было двадцать четыре, мы с Эрнстом очень дружили. Я постоянно ходил к нему домой, он постоянно ходил ко мне. Но вскоре Ханни решила, что я стою между нею и Эрнстом. Она ничего не сказала, но после этого Эрнст перестал приглашать меня к себе. Какое-то время Эрнст еще продолжал бывать в доме моих родителей, но потом вдруг стал отвечать отказом на все мои приглашения. Мы с Эрнстом перестали встречаться дома друг у друга. Потом, наконец, мы стали встречаться только в таких местах, как это, или в Санкт-Паули, а ведь ни его родители, ни мои отнюдь не хотели, чтобы мы туда ездили. Сдается мне, меньше всего они хотели бы, чтобы мы встречались именно там.
– А что ты думаешь об Эрнсте? – спросил Пол.
– По-моему, большая часть того, что мне в Эрнсте не нравится, проистекает от его мамаши, – сказал Иоахим. – Раньше я продолжал с ним видеться, поскольку думал, что он сумеет избавиться от ее влияния. Но теперь я считаю, что пока он живет с матерью и отцом, бесполезно даже пытаться ему помочь. Поэтому я уже не так часто с ним вижусь.
Узнав, как Иоахим и Вилли относятся к Эрнсту, Пол почувствовал себя свободным. Его дружба с ними была отныне отделена от его дружбы с Эрнстом. Он чувствовал, что предает Эрнста. Однако, сказал он себе, происходит это потому, что трудно не предать того, кто безоговорочно требует особого к себе отношения.
Появился Эрнст. Все пожали ему руку. Разыгрывая перед Вилли и Полом преувеличенную благожелательность, Иоахим спросил:
– Ну, Эрнст, как у тебя нынче идут дела?
Эрнст, надувшись спесью, ответил:
– О, довольно неплохо, Иоахим, но мне безусловно не хватает твоего везения.
– То есть? Что значит, тебе не хватает моего везения? По-моему, Эрнст, тебе очень везет.
– Ну, возможно, я лишен того обаяния, которым наделен ты, Иоахим.
– Ах, даже не знаю. По-моему, Эрнст, тебе тоже везет. Ну конечно, тебе тоже везет, Эрнст, очень везет. – Тут он посмотрел вдруг на Пола и открыто рассмеялся. Потом сказал, обращаясь к Вилли: – По-моему, сейчас самое время искупнуться.
– Да-да, идем прямо сейчас, – сказал Вилли.
Пол задержался, полагая, что ему следует остаться с Эрнстом.
– Пол! – позвал Иоахим. – Ты идешь?
Пол колебался. С обидой в голосе Эрнст сказал:
– Я остаюсь здесь. Не думаю, что буду сейчас купаться. Может быть, попозже.
Пол последовал за Иоахимом и Вилли.
Как только они оказались вне пределов Эрнстовой слышимости, Иоахим заговорил:
– Знаешь, все-таки никогда не следует забывать о том, что Эрнст – еврей. Поэтому я считаю его актером. Он все время актерствует, ты же видишь, во всем, что делает и говорит, потому что надеется таким образом вызвать у тебя восхищение.
– Я тоже отчасти еврей – точнее, наполовину.
– Нет, Эрнст, мы тебе не верим! – воскликнул Вилли, беспричинно расхохотавшись. – Я еще никогда не встречал такого английского англичанина, как ты!
– Вообще-то, сдается мне, все немножко евреи, – рассмеялся Иоахим. – В Бразилии у меня есть двоюродная бабушка, тоже еврейка.
– Ах, Иоахим, ты никогда мне об этом не говорил! – воскликнул Вилли, рассмеявшись грубее, чем обычно. Теперь уже смеялись все, очень грубо – все трое, грубее, чем обычно.
– Мне жаль Эрнста, – сказал Пол.
– Тебе жаль Эрнста! – отозвался, взглянув на Пола, Иоахим. – Но почему? Он ведь достаточно умен, чтобы о себе позаботиться.
