Текст книги "Противостояние. Том II"

Автор книги: Стивен Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 47 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

«Приносить в мир, где так много уже умерло, еще одну смерть – наверняка тяжелейший грех».

Итак, она пошла с Ларри, который был, в конце концов, лучше, чем вообще никто или ничто.

Но оказалось, что Ларри Андервуд гораздо больше, чем никто или ничто: он походил на одну из тех оптических иллюзий (может, даже для себя самого), когда водоем кажется мелким, глубиной всего в дюйм или два, но стоит опустить туда руку, как она неожиданно погружается до самого плеча. Во-первых, он начал сближаться с Джо. Во-вторых, Джо стал привязываться к нему. В-третьих, ситуацию обостряла ее собственная ревность к растущей дружбе Джо и Ларри. В истории с мотоциклом в Уэлсе Ларри рискнул пальцами обеих рук – и выиграл.

Если бы они тогда не сосредоточили все свое внимание целиком на крышке, закрывавшей цистерну с бензином, то увидели бы, как ее рот принял очертания изумленного «о». Она стояла, наблюдая за ними, не в силах шевельнуться, ее взгляд застыл на блестящем металлическом ломе в ожидании, что тот выскочит и упадет. Лишь когда все было уже позади, она поняла, что ждала, когда раздастся страшный крик боли.

Потом крышка поднялась, перевернулась, и ей стала очевидна собственная ошибка, просчет, столь глубокий, что он затрагивал самую основу. Он тогда распознал Джо лучше, чем она, и это без всякой специальной подготовки и за гораздо меньший срок. Лишь интуиция помогла ей понять, насколько важен был эпизод с гитарой, как быстро и прочно он улучшил отношения Ларри с Джо. А что было в основе этих отношений?

Ну, конечно же, зависимость – что же еще могло вызвать такую неожиданную вспышку ревности во всем ее существе? Если бы только Джо зависел от Ларри, это было бы еще вполне нормально и приемлемо. Что расстроило ее гораздо больше, так это то, что Ларри тоже зависел от Джо, нуждался в Джо так, как она не нуждалась… и Джо это знал.

Ошиблась ли она точно так же и в своей оценке характера Ларри? Теперь она полагала, что ответ был однозначен – да. Та нервозная, себялюбивая наружность была всего лишь оболочкой, и ее как ветром сдуло в той тяжелой ситуации, в которой они очутились. Один только факт, что он удерживает их всех вместе на протяжении этого долгого путешествия, уже говорит о его упорстве.

Вывод казался ясным. Решив отдаться Ларри, она чувствовала, что какая-то часть ее пока все еще принадлежит другому мужчине… и заниматься любовью с Ларри было бы равносильно тому, чтобы убить эту часть себя навсегда. Она не была уверена в том, что сумеет это сделать.

И теперь она была уже не единственной кому снился темный человек.

Сначала это обеспокоило ее, а потом испугало. Поначалу, когда свои сны сравнивали Ларри и Джо, это был лишь страх. Когда же они встретили Люси Суонн и та объявила, что видит те же сны, страх сменился диким ужасом. Уже невозможно стало говорить себе, что их сны лишь похожи на ее. А что, если все остальные видят их? Что, если время темного человека наконец настало – и не только для нее, но и для всех оставшихся на планете?

Эта мысль больше, чем любая другая, пробуждала противоречивые чувства в ней – дикий ужас и сильное влечение. Она ухватилась за мысль о Стовингтоне, как утопающий хватается за соломинку. По самой сути своего назначения Стовингтон как символ нормальности и разумности противостоял надвигающейся волне темной магии, которую она ощущала вокруг себя. Но Стовингтон оказался пуст; он выглядел как издевательство над раем безопасности, который она придумана себе. Символ нормальности и разумности обернулся пристанищем смерти.

Пока они двигались на запад, подбирая уцелевших, ее надежда на то, что все может каким-нибудь образом закончиться для нее без противостояния, умерла. Она умирала вместе с ростом ее уважения к Ларри. Сейчас он спит с Люси Суонн, но какая разница? Речь шла о ней. Всем остальным снились два разных сна: о темном человеке и старой женщине. Похоже, старуха представляла собой какую-то изначальную силу, точно так же, как темный человек. Старуха была ядром, вокруг которого мало-помалу собирались люди.

Она никогда не снилась Надин.

Ей снился только темный человек. И когда сны остальных неожиданно улетучились столь же необъяснимо, как и появились, ее сны, казалось, напротив, приобрели силу и ясность.

Она знала много такого, чего не знали они. Темного человека звали Рэндалл Флагг. Те на западе, кто противостоял ему или не желал подчиняться, были или распяты, или каким-то образом сведены с ума и посланы бродить по наполненной вонючими испарениями Долине Смерти. Маленькие группы технически образованных людей оставались в Сан-Франциско и Лос-Анджелесе, но это лишь временно; очень скоро они двинутся в Лас-Вегас, куда стекалась большая часть людей. Ему не нужно было торопиться. Лето уже кончалось. Скоро переходы Скалистых гор будут засыпаны снегом, и, хотя есть снегоочистители, чтобы расчистить дороги, не хватит людей, чтобы работать на этих машинах. Будет долгая зима, и времени на создание сообщества предостаточно. А в следующем апреле… или в мае…

Надин лежала в темноте, глядя на небо.

Боулдер был ее последней надеждой. Старуха была ее последней надеждой. Нормальность и разумность, которые она надеялась отыскать в Стовингтоне, она связывала теперь с Боулдером. Они хорошие, думала она, хорошие ребята, и если бы только все могло оказаться так просто для нее, пойманной в эту безумную сеть противоречивых желаний.

Снова и снова, как главная мелодия в оркестре, в ней говорила ее твердая вера в то, что убийство в этом почти умерщвленном мире – тяжелейший грех, а сердце ее твердило, что дело Рэндалла Флагга – смерть. Но, Боже, как же она жаждала его холодного поцелуя – больше, чем хотела поцелуев паренька из средней школы или того, из колледжа… даже больше, к великому ее ужасу, чем поцелуев и объятий Ларри Андервуда.

«Завтра мы будем в Боулдере, – подумала она. – Может быть, тогда я узнаю, закончилось путешествие или…»

Падающая звезда прочертила на небе свой огненный след, и она, как ребенок, загадала желание.

Глава 50

Рассвет начал окрашивать восточную часть небосклона в бледно-розовый цвет. Стю Редман и Глен Бейтман были на полдороге к вершине горы Флагстафф в западном Боулдере, где уступы Скалистых гор высились над гладкими равнинами как доисторические видения. На рассвете Стю подумал, что сосны, раскиданные среди голых и почти отвесных скал, похожи на напрягшиеся жилы высунувшейся из земли руки какого-то великана. Где-то к востоку Надин Кросс наконец погрузилась в беспокойный, чуткий сон.

– Боюсь, днем у меня разболится голова, – сказал Глен. – По-моему, я ни разу со студенческих лет не пьянствовал целую ночь напролет.

– Восход того стоит, – сказал Стю.

– Да. Это прекрасно. Вы когда-нибудь раньше были на Скалистых горах?

– Нет, – покачал головой Стю, – но рад, что я здесь. – Он поднял кувшин с вином и сделал глоток. – У меня тоже будет трещать башка. – Он несколько секунд помолчал, глядя на открывшуюся панораму, а потом повернулся к Глену с ехидной улыбкой. – Что же теперь произойдет?

– Произойдет? – приподнял брови Глен.

– Конечно. Я за этим и притащил вас сюда. Сказал Фрэнни: «Напою его как следует, а потом понаберусь у него ума». Она сказала: «Отлично».

Глен ухмыльнулся.

– Но ведь на дне этой бутылки нет чайных листьев – на чем гадать?

– Листьев нет, по она объяснила мне, чем вы занимались раньше. Социологией. Изучением поведения групп. Так сделайте же несколько научных догадок.

– Посеребри мне ручку, о желающий знать.

– Не беспокойся о серебре, старина. Завтра я отведу тебя в Первый национальный банк Боулдера и дам миллион долларов. Ну так как?

– Стю, серьезно, что ты хочешь знать?

– Наверное, то же самое, что и этот глухой парень, Андрос. Что будет дальше. Не знаю, как это выразить лучше.

– Будет общество, – медленно начал Глен. – Какого типа? Сейчас это сказать невозможно. Сейчас здесь почти четыреста человек. Судя по количеству прибывающих, которых становится с каждым днем все больше и больше, к 1 сентября нас будет около полутора тысяч. К 1 октября – тысячи четыре с половиной и, быть может, тысяч восемь – к тому времени, как выпадет ноябрьский снег и перекроет дороги. Запиши это как предсказание номер один.

К удовольствию Глена, Стю и в самом деле достал из кармана джинсов блокнот и записал все сказанное.

– Мне что-то с трудом верится, – сказал Стю. – Мы протащились через полстраны и не повстречали даже сотни людей.

– Да, но они прибывают, не так ли?

– Да… в час по чайной ложке.

– В час по… чему? – переспросил Глен, ухмыльнувшись.

– По чайной ложке. Так говорила моя мать. Ты будешь издеваться над манерой речи моей старухи?

– Никогда не настанет тот день, когда я утрачу к себе уважение настолько, чтобы издеваться над матерью техасца, Стюарт.

– Что ж, они и впрямь прибывают. Ральф сейчас держит связь с пятью или шестью группами, а значит, к концу недели нас станет около пяти сотен.

Глен снова улыбнулся.

– Да, а Матушка Абагейл сидит прямо там, на его «радиостанции», но не говорит по рации. Боится, что ее ударит током.

– Фрэнни любит эту старуху, – сказал Стю. – Отчасти потому, что та хорошо разбирается в родах, но еще и… Ну просто любит, и все. Понимаешь?

– Да. Почти все испытывают то же самое.

– Восемь тысяч – к зиме, – задумчиво произнес Стю, возвращаясь к первоначальной теме. – Чуть больше или чуть меньше…

– Это простая арифметика. Предположим, грипп унес с собой девяносто девять процентов населения. Может, и меньше, но давай возьмем эту цифру, просто чтобы было, от чего оттолкнуться. Коль скоро грипп оказался смертелен для девяноста девяти, значит, он подмел около двухсот восемнадцати миллионов только в этой стране. – Он глянул на вытянувшееся лицо Стю и мрачно кивнул. – Может, все и не так скверно, но у нас есть все основания предполагать, что эта цифра близка к реальности. По сравнению с этим нацисты просто мелкие хулиганы, а?

– Бог ты мой, – хрипло выдавил Стю.

– Но все равно и при таком раскладе в живых осталось больше двух миллионов – одна пятая населения Токио до эпидемии, одна четвертая населения Нью-Йорка. Причем только в этой стране. Идем дальше: я полагаю, десять процентов из этих двух миллионов могли не пережить последствий гриппа. Это жертвы того, что я называю послешоковым синдромом. Люди вроде бедняги Марка Браддока с его разорвавшимся аппендиксом, но еще и самоубийцы, да-да, а также погибшие от рук убийц и от несчастных случаев. Это сводит нашу цифру к одному миллиону восьмистам тысячам. Но мы подозреваем, что у нас есть Противник, так? Тот темный человек, который нам снился. Где-то к западу от нас. И там семь штатов, которые можно условно назвать его территорией… если он на самом деле существует.

– Думаю, существует. И еще как, – сказал Стю.

– Мне тоже так кажется. Но владычествует ли он над всеми людьми там? Я лично не думаю, точно так же, как Матушка Абагейл не владычествует над всеми оставшимися в сорока одном континентальном штате Америки. Я полагаю, все находится в состоянии медленного перемещения, но такое положение вещей начинает подходить к концу. Люди группируются. Когда мы с тобой впервые обсуждали это в Нью-Хэмпшире, я рисовал картину дюжин крошечных сообществ. Чего я не учел, поскольку просто не знал, так это того, что всех, кроме совсем уж невосприимчивых, притягивали эти два противоположных сна. Это стало новым фактором, которого никто не мог предвидеть.

– Ты хочешь сказать, что в конечном счете у нас будет девятьсот тысяч и у него — девятьсот?

– Нет. Прежде всего грядущая зима внесет свою лепту. Она внесет ее здесь, и маленьким группам, не сумевшим добраться сюда до первого снега, станет еще тяжелее. Ты осознаешь, что у нас в Свободной Зоне еще нет ни одного врача? Наш медицинский персонал состоит из ветеринара и самой Матушки Абагейл, которая позабыла больше премудростей народной медицины, чем ты или я когда-либо могли выучить. И они будут очень забавно выглядеть, когда попытаются вставить стальную пластинку тебе в череп, если ты ненароком брякнешься затылком о камень, как по-твоему?

Стю тихо хохотнул.

– Тогда тот парнишка, Ролф Даннемонт, вытащит, наверное, свой «ремингтон» и отправит меня на тот свет.

– Я думаю, все население Америки сведется к одному миллиону шестистам тысячам человек к будущей весне – и это еще очень оптимистичный прогноз. Я сильно надеюсь, что из них миллион сосредоточится у нас.

– Миллион, – со страхом в голосе повторил Стю. Он взглянул на раскинувшийся внизу почти пустынный город Боулдер, начинавший светлеть под медленно выползавшим на плоский восточный горизонт солнцем. – Не могу это себе представить. Этот городок треснет по швам.

– Боулдер их не выдержит. Я знаю, это не укладывается в голове, когда бродишь по пустым улицам центра, а потом идешь к Тейбл-Меса, но… Город просто не выдержит. Придется располагать поселения вокруг него. Ситуация возникнет такая: одно громадное поселение образуется здесь, а остальная часть страны к востоку отсюда абсолютно обезлюдеет.

– Почему ты считаешь, что мы соберем большинство людей?

– По очень ненаучной причине, – ответил Глен, взъерошив ладонью волосы вокруг лысины на макушке. – Мне хочется верить, что хороших людей больше. И я верю в то, что, кто бы ни правил бал там, на западе, он по-настоящему плохой. Но у меня есть предчувствие… – Он запнулся.

– Давай выкладывай.

– Выложу, потому что я пьян. Но только это между нами, Стю.

– Ладно.

– Даешь слово?

– Даю слово, – сказал Стю.

– Я думаю… он заполучит большую часть технарей, – в конце концов вымолвил Глен. – Не спрашивай меня почему, это просто предчувствие. Разве что технари в большинстве своем любят работать в атмосфере строгой дисциплины и четких целей. Они любят, когда поезда ходят вовремя. У нас в Боулдере сейчас полная неразбериха, каждый болтается без дела и предоставлен самому себе… и нам нужно предпринять то, что мои студенты определили бы как «свалить все дерьмо в одну кучу». Но тот парень… Ручаюсь, у него поезда ходят по расписанию и все систематизировано. А технари – такие же люди, как и все остальные, они поищут туда, где они больше нужны. У меня есть подозрение, что наш Противник хочет набрать их как можно больше. Хрен с ними, с фермерами, ему важнее заманить к себе тех, кто сможет разобраться с ракетными установками в Айдахо и заставить их снова работать. А еще обзавестись танками и вертолетами и, быть может, бомбардировщиком Б-52, а то и парочкой, для смеха. Я сомневаюсь, что он уже добился этого, по правде говоря, я уверен, что пока нет. Иначе мы бы знали. Сейчас он, по всей видимости; сосредоточен на том, чтобы восстановить энергоснабжение, связь… Может, ему даже приходится заниматься чисткой своих рядов от малодушных. Рим не в один день строился, и ему это известно. У него есть время. Но, когда я вижу заход солнца – это не бред, Стюарт, – мне страшно. Мне больше не нужны сны, чтобы бояться, – стоит лишь подумать о тех, кто сейчас там, по другую сторону Скалистых гор, трудолюбивых и исполнительных, как маленькие пчелки.

– Что же нам делать?

– Набросать тебе список? – ухмыльнувшись, спросил Глен.

Стю кивнул на свой блокнот, где на ярко-розовом переплете сплелись силуэты двух танцующих, а под ними было написано ПОШЕВЕЛИВАЙСЯ, и сказал:

– Ага.

– Ты шутишь.

– Нет, не шучу. Ты сам сказал, Глен, нам пора начинать взвалить наше дерьмо в одну кучу. Я тоже это чувствую. Мы опаздываем с каждым днем все больше. Нельзя сидеть здесь просто так и слушать рацию. В одно прекрасное утро мы можем проснуться и обнаружить, что бандюга в ритме вальса входит в Боулдер во главе вооруженной колонны, да еще при поддержке с воздуха.

– Не жди его завтра, – сказал Глен.

– Не буду. Но как насчет мая месяца?

– Возможно, – тихо произнес Глен. – Да, вполне возможно.

– И что, по-твоему, случится с нами?

Глен не стал тратить слов. Указательным пальцем он сделал красноречивый жест – словно нажимал на курок, а потом торопливо допил остатки вина.

– Ага, – сказал Стю. – Так давай же начнем собирать нашу кучу. Излагай.

Глен прикрыл глаза. Лучи раннего солнца коснулись его морщинистых щек и лба.

– Ладно, – сказал он. – Значит, так, Стю. Первое: надо воссоздать Америку. Маленькую Америку. Всеми честными и обманными путями. Первым делом – государственную структуру и правительство. Если начнем сейчас, сможем сформировать такое правительство, которое нам нужно. Если дождемся, пока население утроится, столкнемся с очень крутыми проблемами. Предположим, мы созовем собрание через неделю, считая от сегодняшнего дня, – это будет 18 августа. Все должны присутствовать. Перед собранием надо учредить временный организационный комитет. Скажем, комитет семи… Ты, я, Андрос, Фрэн, может быть, Гарольд Лодер и еще несколько. Задача комитета – выработать повестку для собрания 18 августа. Могу сразу же назвать тебе несколько пунктов этой повестки.

– Валяй.

– Первое: зачитать и принять Декларацию независимости. Второе: зачитать и принять конституцию. Третье: зачитать и принять билль о правах. Принимать все путем открытого голосования.

– Господи, Глен, да ведь мы же все американцы…

– Вот тут-то ты ошибаешься, – сказал Глен, раскрыв запавшие и покрасневшие глаза. – Мы – горстка уцелевших без всякого руководства. Мы разношерстное сборище из разных возрастных, религиозных, классовых и расовых групп. Правительство – это идея, Стю. Идея, и только, если отбросить всю шелуху бюрократии и прочее дерьмо. Скажу больше: это внушение, всего лишь тропинка памяти, проложенная в наших мозгах. Сейчас мы движемся по инерции. Большинство этих людей все еще верит в выборное правительство – Республику, в то, что они считают демократией. Но инерция никогда не длится долго. Вскоре у них начнется варварская реакция: президент мертв, Пентагон сдается внаем, никто ничего не обсуждает ни в конгрессе, ни в сенате, кроме, быть может, тараканов и термитов. Очень скоро наши люди проснутся и окажутся перед тем фактом, что вся старая система исчезла и что они могут воссоздать общество по любому древнему подобию, какому только пожелают. Мы же хотим – нам необходима — поймать их прежде, чем они проснутся и сотворят что-то поганое. – Он предостерегающе выставил палец. – Если кто-то на собрании 18 августа встанет и предложит, чтобы Матушке Абагейл была предоставлена вся полнота власти, а тебя, меня и этого парня, Андроса, сделать ее советниками, люди примут это единогласно в блаженном неведении того, что они дружно проголосовали за создание и введение первой действенной диктатуры в Америке со времен Хьюи Лонга.

– Да нет, я не могу в это поверить… Здесь же есть выпускники колледжей, адвокаты, политические деятели…

– Возможно, они были ими раньше. А теперь они просто горстка усталых испуганных людей, не знающих, что с ними будет. Некоторые могут поднять писк, но они заткнутся, когда ты скажешь им, что Матушка Абагейл и ее советники восстановят энергоснабжение за два месяца. Нет, Стю, это очень важно для нас – первым делом утвердить дух старого общества. Вот что я имею в виду, когда говорю о воссоздании Америки. И так оно должно быть, пока над нами висит прямая угроза человека, которого мы называем Противником.

– Валяй дальше.

– Ладно. Следующий пункт повестки – мы должны создать правительство наподобие городской управы в Новой Англии. Абсолютная демократия. Пока нас относительно мало, это будет работать отлично. Только вместо правления выборных у нас будет правление семи… ну, скажем, представителей. Правление представителей Свободной Зоны. Как звучит?

– Звучит неплохо.

– Я тоже так думаю. И мы проследим, чтобы выбрали тех самых, кто составит временный организационный комитет. Все прокрутим быстро и соберем голоса, пока никто не успел пропихнуть каких-то своих дружков. Надо сначала подбить людей, чтобы они включили нас в список, а потом и утвердили. Голосовать; пройдет как по маслу.

– Вот это здорово! – восхищенно присвистнул Стю.

– Еще бы, – мрачно сказал Глен. – Если хочешь укоротить демократический процесс, позови социолога.

– Что дальше?

– Это примут на ура. Пункт будет гласить: «Матушке Абагейл дается абсолютное право накладывать вето на любое решение, принятое правлением».

– Господи Иисусе! А она согласится на это?

– Думаю, да. По вряд ли она сумеет когда-нибудь воспользоваться своим правом вето, во всяком случае, в тех обстоятельствах, которые я предвижу. Просто у нас здесь не будет работоспособного правительства, если мы не назначим ее официальной главой. Она – то, что объединяет нас всех. Мы все испытали нечто сверхъестественное, и это нечто сосредоточено вокруг нее. И еще у нее есть… что-то вроде ауры. Все пользуются одним и тем же набором прилагательных, когда говорят о ней: хорошая, добрая, старая, умная, мудрая, прекрасная. Людям снился один сон, пугающий их до чертиков, и другой – дающий чувство покоя и безопасности. Они любят и верят источнику хорошего сна все больше из-за пугающего их плохого. И мы можем ясно дать ей понять, что она – наш вождь лишь формально. Думаю, ее это устроит. Она старая, она устала…

Стю покачал головой.

– Она старая и усталая, но она рассматривает всю эту проблему с темным человеком как крестовый поход. И она тут не одинока, Глен. Ты это знаешь.

– Ты полагаешь, она может решить, что сама будет делить пирог?

– Может, это и не так уж плохо, – заметил Стю. – В конце концов, нам снилась она, а не правление представителей.

Глен помотал головой.

– Нет, со снами там или без, я не могу согласиться с мыслью о том, что мы все – пешки в какой-то постапокалипсической схватке добра и зла. Черт возьми, этого же просто не может быть! Это… иррационально!

– Ну давай не будем углубляться в это сейчас, – пожал плечами Стю. – Я считаю, твоя идея дать ей право вето неплоха. По сути дела, я не думаю, что это зайдет так далеко. Мы должны дать ей власть не только отвергать, но и предлагать.

– Но только не абсолютную власть над списком кандидатов, – твердо сказал Глен.

– Нет, все ее идеи и предложения должны будут утверждаться правлением представителей, – сказал Стю, а потом смущенно добавил: – Но мы можем оказаться марионетками при ней, а не наоборот.

Последовала долгая пауза. Глен задумался, опустив голову и уткнув лоб в ладони. Наконец он произнес:

– Да, ты прав. Она не может быть просто ширмой… по крайней мере мы должны учитывать возможность того, что у нее могут появиться собственные идеи. И вот тут, мистер Восточный Техас, я прячу свой туманный хрустальный шарик. Поскольку таких, как она, социологи называют «иным направляемыми».

– А кто этот иной?

– Бог? Тор? Аллах? Какая разница! Главное, это означает, что все, что она скажет, вовсе не обязательно будет продиктовано нуждами этого общества и его возможностями. Она будет прислушиваться к какому-то иному голосу. Как Жанна д’Арк. Ты заставил меня понять, что мы можем своими руками завести здесь механизм теократии.

– Тео… чего?

– Власти Бога… – усмехнулся Глен, но голос его прозвучал невесело. – Когда ты был мальчишкой, Стю, тебе никогда не снилось, что ты можешь вырасти в одного из семи главных пророков при стовосьмилетней негритянке из Небраски?

Стю молча вытаращился на него. Потом спросил:

– Там не осталось еще вина?

– Кончилось.

– Черт.

– Да, – сказал Глен. Они молча взглянули друг на друга и неожиданно расхохотались.

Это, без сомнения, был самый чудесный дом, в котором Матушка Абагейл когда-либо жила, и застекленная веранда, где она сидела, навеяла на нее воспоминания о странствующем торговце, появившемся в Хемингфорде в 1936 или 1937 году. О да, он оказался самым сладкоречивым парнем, какого она только встречала в жизни; он мог заставить птичек слететь к нему прямо с веток деревьев. Она спросила этого молодого человека по имени мистер Дональд Кинг, какое дело привело его к Абби Фримантл, и он ответил: «Мое дело, мэм, это удовольствие. Ваше удовольствие. Вы любите читать? Слушать радио? Или, может, просто ставить свои старые усталые пятки на подушечку для ног и слушать этот мир – как он катится по бескрайней долине Вселенной?»

Она созналась, что обожает все эти занятия, но не призналась в том, что месяц назад продала радиолу, чтобы заплатить за девяносто стогов сена.

– Так вот, все это я продаю, – объявил ей бродячий торговец, – причем сосредоточено все это в одном-единственном предмете. Со всем прилагающимся комплектом его можно назвать пылесосом «Электролюкс», но на самом деле это – свободное время. Вы включаете его и открываете для себя новые возможности для отдыха и расслабления. А платить взносы – почти такое же несложное дело, каким станет ваша работа по дому.

Тогда был самый разгар Депрессии, она не могла наскрести даже двадцати центов на ленты для волос в подарок внучкам на день рождения, не говоря уже об этом «Электролюксе». Но, Боже, как же сладко говорил тот мистер Дональд Кинг из Перу, штат Индиана! О да! Она никогда больше не встречала его, но так и не забыла его имени. Она готова была поручиться, что, отправившись дальше, он разбил-таки сердце какой-нибудь белой леди. У нее же не было пылесоса вплоть до окончания войны с нацистами, когда, казалось, все вдруг смогли позволить себе все, что хотели, и даже у бедного белого мусорщика в заднем сарае был припрятан «Меркурий».

Теперь в этом доме, который, как сказал ей Ник, располагался в районе Мейплтон-Хилл городка Боулдера (Матушка Абагейл могла ручаться, что не многие черные жили здесь до убийственной чумы), были все установки, о которых она только знала, а также некоторые такие, о каких она и не слыхивала. Посудомоечная машина. Два пылесоса – один исключительно для верхней части помещении. Фильтр воды в раковине. Микроволновая печь. Стиральная машина с сушкой. В кухне был еще прибор, похожий на обыкновенную стальную коробку, и друг Ника, Ральф Брентнер, объяснил ей, что это «мусоропресс», куда можешь запихнуть около ста фунтов помоев и получить обратно маленький брикет мусора размером со скамеечку для ног. Чудесам не было конца.

Но если поразмыслить, то для некоторых он все же наступал.

Сидя в качалке на веранде, она нет-нет да поглядывала на электрическую розетку в стене. Наверное, ребята выходили сюда летом, чтобы послушать радио или даже поглядеть на бейсбольный матч по этому маленькому круглому телевизору. Не было ничего более распространенного по всей стране, чем такие небольшие тарелочки на стенах с прорезями в них. Они были даже у нее в сарае, в Хемингфорде. Об этих тарелочках совсем не думаешь… если только они не перестают работать – вот тогда понимаешь, как чертовски много в жизни человека зависит от них. Все свободное время, все удовольствие, о котором когда-то разливался соловьем Дон Кинг… Это выходит из розеток, установленных в стене. А без их могущества ты можешь свободно класть на все эти приборы вроде микроволновой печи и «мусоропресса» свои шляпы и пальто.

Еще бы! Ее собственный маленький домик был куда лучше, чем этот, оборудован для встречи с внезапной смертью маленьких розеток. Воду здесь кто-то должен был таскать ей аж от боулдерского ручья, да еще ее приходилось кипятить для пущей надежности. Дома же у нее был свой собственный ручной насос. Сюда Нику и Ральфу пришлось привезти противный агрегат под названием «Порт-О-Сан»; они поставили его на заднем дворе. Дома у нее было свое собственное отхожее место. Ни секунды не сомневаясь, она отдала бы здешний модный моечно-сушильный агрегат за свое старое корыто – она попросила Ника достать ей новое, а Брэд Китчнер раздобыл для нее где-то стиральную доску и немного старого доброго щелочного мыла. Они, наверное, думали, что это ее старческие причуды – самой стирать белье (да еще в таком количестве), но чистота идет сразу вслед за верой: она никогда в жизни не отдавала никуда стирать свое белье, не собиралась делать это и теперь. Как и у всех пожилых людей, у нее тоже случались свои маленькие неприятности, но до тех пор, пока она в состоянии сама постирать себе, эти неприятности никого не касались, кроме нее самой.

Они, конечно, восстановят энергоснабжение. Это была одна из тех вещей, которые Господь показал ей в ее снах. Она знала многое из того, что случится здесь, частично из снов, частично из собственного здравого смысла. Эти два источника слишком переплелись, чтобы разделять их.

Скоро все эти люди прекратят носиться вокруг, как курицы с отрубленными головами, и начнут собираться в одну группу. Она не была социологом вроде этого Глена Бейтмана (постоянно глазевшего на нее, как букмекер на фальшивый червонец), но знала, что людей всегда через какое-то время тянет в одну группу. Проклятие и благословение человеческой расы – ее общительность. Ну да, если шестеро людей во время наводнения очутятся на плывущей по Миссисипи крыше церкви, они затеют игру в бинго, как только крыша уткнется в прибрежный песок.

Первым делом они захотят создать какое-то правительство, возможно, сгруппированное вокруг нее. Она, конечно, не только не захочет, но и не сможет допустить последнего – это шло бы вразрез с Божьей волей. Пускай они занимаются всем, что относится к земному. Восстановить энергию? Отлично. Первым делом она испробует этот «мусоропресс». Пусть починят газ, чтобы они не отморозили этой зимой свои задницы. Пускай они тешатся своими решениями и строят свои планы – все это чудесно. Она не станет совать свой нос в эту область. Она только настоит на том, чтобы Ник участвовал в принятии решений и, быть может, Ральф. Техасец, кажется, тоже ничего – когда его мозгам что-то не под силу, он понимает, что надо заткнуться. Похоже, они могут иметь виды и на этого толстого мальчишку, этого Гарольда, и она не станет их удерживать, хотя он ей не нравился. Гарольд действовал ей на нервы. Он постоянно улыбался, но улыбка никогда не касалась его глаз. Был вежлив, говорил правильные вещи, но глаза его были похожи на два торчащих из земли холодных кремня.

Ей казалось, что у Гарольда была какая-то тайна. Какая-то скверно пахнувшая, поганая штуковина, завернутая в вонючую тряпку, в самой середине его сердца. Она понятия не имела, что это могло быть; и раз Господь не дал ей видеть этого, значит, это не должно было повлиять на Его план относительно этого поселения. Тем не менее она горевала, думая, что толстый мальчишка может войти в их высший совет… но она не станет ничего говорить.

Ее роль, довольно благодушно думала она, сидя в своей качалке, ее роль в их советах и намерениях касается только темного человека.

У него нет имени, хотя ему нравится называть себя Флагг… по крайней мере пока. И там, по ту сторону гор, его работа уже идет полным ходом. Она не знала его планов; они были точно так же скрыты от нее, как и любые тайны сердца этого толстого парня, Гарольда. Но ей не нужно было знать подробностей. Его цель была простая и ясная: уничтожить их всех.