Текст книги "Противостояние. Том II"

Автор книги: Стивен Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 47 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

Он справится.

Он был вполне уверен, что справится.

Он услышал Малыша гораздо раньше, чем увидел. Это был тяжелый рев выхлопных труб без глушителей, несущийся на него с востока и оскверняющий день. Звук поднимался по шоссе 34 от Юмы, штат Колорадо. Его первым импульсом было спрятаться, как он прятался от нескольких уцелевших людей, которых видел еще в Гэри. Но в этот раз что-то заставило его остаться на месте – встать со своим велосипедом на обочине дороги, боязливо оглядываясь через плечо.

Рев становился все громче и громче, а потом на хроме сверкнуло солнце и (ОГОНЬ??!) что-то яркое и оранжевое.

Водитель увидел его. Он затормозил так, что выхлопные трубы выдали целую пулеметную очередь. На расплавленном асфальте остались глубокие следы от покрышек, а потом машина очутилась рядом с ним, но подъехала не плавно, а рывками, тяжело дыша, как загнанный зверь, которого не известно, можно ли приручить. Оттуда стал вылезать водитель, однако поначалу Мусорщик пялился только на тачку. Он разбирался в машинах и любил их, хотя никогда не имел даже ученических прав. Эта была просто красоткой – кто-то годами работал над ней, потратил тысячи долларов на эту штуковину, которую можно было увидеть лишь на выставках экзотических автомобилей, вложил в нее труд и любовь.

Это был двухместный «форд» 1932-го, но хозяин не ограничился обычными усовершенствованиями. Он продолжал возиться с «фордом», превращая его в пародию на все американские тачки, в сверкающий экипаж из научной фантастики, с нарисованными от руки языками пламени, вырывавшимися из многочисленных нарисованных труб. Рисунок отливал золотом. В хромированных выхлопных трубах, вытянутых почти во всю длину машины, яростно отражалось солнце. Ветровое стекло вздулось пузырем. Чтобы установить на задние колеса такие гигантские шины, владельцу пришлось пойти на немалые ухищрения. Из капота вырастал похожий на кошмарный радиатор отопления компрессор наддува. Крыша сзади сужалась в черный акулий хвост, усеянный красными, похожими на угольки пятнышками. На обоих боках красовалось одно слово с наклоном назад, чтобы усилить ощущение скорости: «МАЛЫШ».

– Эй ты, длинный уродец, – растягивая слова, окликнул его шофер, и Мусорщик переключил внимание с нарисованных языков пламени на водителя этой бомбы на колесах.

Ростом он был около пяти футов и трех дюймов. Завитые, уложенные, напомаженные и покрытые бриллиантином волосы добавляли к его росту еще дюйма три. Все локоны соединялись над воротничком не просто в утиной гузке, а живом воплощении всех причесок а-ля утиная гузка, обожаемых панками и хулиганами по всему белому свету. На ногах у него были остроносые черные сапоги с эластичными голенищами и каблуками, прибавлявшими к росту Малыша еще три дюйма и, таким образом, приближавшими его к вполне приличным пяти и девяти. Его узкие полинявшие джинсы были такими тесными, что легко угадывались все цифры на монетках в карманах. Каждая обтянутая тканью изящная маленькая ягодица казалась скульптурно вылепленной, а ширинка выглядела так, словно он засунул туда замшевую сумку с мячиками для гольфа. Он носил шелковую рубашку «Западный стиль» цвета бургундского вина, украшенную желтой отделкой и пуговицами из фальшивых сапфиров. Его запонки были похожи на отполированную кость, и позже Мусорщик убедился, что так оно и было на самом деле. Малыш имел два набора запонок: одни – из человеческих коренных зубов, другие – из резцов доберман-пинчера. Поверх фантастической рубашки, несмотря на дикую жару, он надел черную кожаную куртку мотоциклиста с орлом на спине. Она вся была испещрена молниями, зубцы которых сверкали как бриллианты. С плечей и пояса свисали три заячьи лапки – белая, коричневая и ярко-зеленая. Куртка, еще более вычурная, чем рубашка, щеголевато поскрипывала от обильной масляной пропитки. Поверх орла белой шелковой ниткой было вышито все то же слово: МАЛЫШ. Из щели между высокой копной блестящих волос и поднятого воротника сверкающей мотоциклетной куртки выглядывало крошечное бледное кукольное личико с крупными, но безупречно вырезанными надутыми губками, мертвыми серыми глазами, широким лбом без складок и морщин и пухлыми щечками. Он был похож на Крошку Элвиса.

Два револьверных пояса пересекались крест-накрест на его плоском животе, и из каждой болтающейся на бедре кобуры торчал громадный 45-й.

– Эй, парень, чего скажешь? – протянул Малыш.

И единственное, что Мусорщик мог додуматься произнести, было:

– Мне нравится твоя машина.

Это были верные слова. Быть может, единственно верные. Через пять минут Мусорщик сидел на месте пассажира, а двухместный автомобиль разгонялся до обычной скорости Малыша – где-то около девяноста пяти. Велосипед, на котором Мусорщик доехал сюда от восточной части Иллинойса, превратился в крохотное пятнышко на горизонте.

Мусорщик робко заметил, что на такой скорости Малыш не сумеет вовремя обнаружить аварию или затор на дороге, если они наткнутся на таковой (кстати, они уже несколько раз натыкались на преграды, и Малыш под яростный протест громадных шин устраивал настоящий слалом).

– Эй, парень, – сказал Малыш, – у меня ведь реакция. И точный расчет времени. До трех пятых секунды. Ты мне веришь?

– Да, сэр, – слабым голосом произнес Мусорщик. Он чувствовал себя как человек, случайно разворошивший палкой змеиное гнездо.

– Ты мне нравишься, парень, – своим странным монотонным голосом сказал Малыш. Его кукольные глазки уставились поверх светящегося оранжевого руля на мерцающую дорогу. Большие пластиковые игральные кости с черепами вместо точек свисали с зеркала заднего обзора. – Достань-ка пивка там, сзади.

Пиво «Курс» было теплым, а Мусорщик терпеть не мог пива, но он быстро опорожнил одну банку и сказал, до чего же оно вкусное.

– Эй, парень, – отреагировал Малыш, – нет пива, окромя «Курса». Я бы ссал «Курсом», если б мог. Веришь в эти хенки-пенки?

Мусорщик сказал, что, конечно же, верит.

– Меня зовут Малыш. Из Шривпорта, Луизиана. Тебе известно, где это? Эта вот зверюга получала первые призы на всех выставках тачек на Юге. Веришь в эти хенки-пенки?

Мусорщик сказал, что верит, и взял еще одну банку теплого пива. Похоже, это был самый правильный шаг в сложившейся ситуации.

– А как тебя кличут, парень?

– Мусорщик.

– Как? – На одно жуткое мгновение мертвые кукольные глазки задержались на лице Мусорщика. – Ты шутишь со мной, парень? Никому не стоит шутить с Малышом. И тебе лучше поверить в эти хенки-пенки.

– Я верю, – со всей серьезностью заявил Мусорщик, – но меня так называют. Потому что я раньше любил поджигать мусорные баки, почтовые ящики и многое другое. Я спалил пенсионный чек старухи Семпл. За это меня отправили в исправилку. А еще я спалил методистскую церковь в Поутэнвилле, Индиана.

– Да ну? – восхищенно воскликнул Малыш. – Парень, да ты вроде еще психованней, чем крыса в сортире. Это классно. Мне нравятся психи. Я и сам псих. Совсем спятил. Мусорщик, м-мм?.. Это мне по душе. Из нас получится та еще парочка. Ё…й Малыш и ё…й Мусорщик. Лапу, Мусор.

Малыш протянул свою руку, и Мусорщик пожал ее так быстро, как только мог, чтобы Малыш снова мог обеими руками взяться за руль. Они резко рванули за поворот, и перед ними вырос «бекинз», почти полностью перегородивший шоссе. Мусорщик закрыл лицо руками, приготовившись к немедленному переходу в астральное измерение. Малыш и бровью не повел. Двухместная тачка скользнула вдоль левой обочины шоссе, как водяной клоп, оставив на кабине грузовика немного краски.

– Класс, – выговорил Мусорщик, как только почувствовал, что может говорить без дрожи в голосе.

– Эй, парень, – спокойно сказал Малыш. Потом один из его кукольных глаз торжественно подмигнул Мусору. – Ты мне не рассказывай – я сам тебе расскажу. Как тебе пиво? Резковато, мать его, верно? Бьет по шарам после езды на том детском велике, а?

– Конечно, бьет, – согласился Мусорщик и сделал очередной глоток теплого «Курса». Он был сумасшедшим, но не настолько, чтобы спорить с Малышом, когда тот вел машину. Ни в коем разе.

– Ну ладно, что толку ходить вокруг, мать его, да около, – сказал Малыш и потянулся назад, чтобы достать себе банку этой бормотухи. – Похоже, мы едем в одно и то же место.

– Наверное, – осторожно кивнул Мусорщик.

– Едем присоединиться, – сказал Малыш. – Едем на запад. Чтобы сорвать свой долбаный куш. Веришь в эти хенки-пенки?

– Наверное.

– Тебе снились сны про этого лешего в черном летном костюме, а?

– Ты хочешь сказать, священника?

– Я всегда хочу сказать то, что говорю, и говорю то, что хочу, – ровным тоном произнес Малыш. – И ты, ё…й клоп, мне не рассказывай – я сам тебе расскажу. Это черный летный костюм, и парень носит защитные очки. Как в том фильме Джона Уэйна про Больших Двоих. Очки такие здоровые, что за ними не видно его ё…й рожи. Темная он лошадка, верно?

– Ага, – сказал Мусорщик и глотнул теплого пива. Голова у него начала гудеть.

Малыш навис над оранжевым рулевым колесом и принялся подражать военному летчику – тому, вероятно, который выделывал свои трюки в «Больших Двоих» в жаркой схватке. Двухместную тачку стало опасно мотать из стороны в сторону, когда он имитировал нырки, бочки и мертвые петли.

– Иииииияаааааааах… тюх-тюх-тюх…… ду-да-ду-да… На, жри, крыса ё…я… Капитан! Бандиты прямо по курсу!.. Разверни на них пушку с воздушным охлаждением, мудозвон ты ё…й… Та-та-та… Та-та-та-та-та! Мы сбили их, сэр! Все чисто… Уррррааааа! Садимся, ребята! УРРРРААААААА!

Выражение его лица ни капельки не изменилось, когда он играл в воздушный бой; ни один напомаженный волосок не колыхнулся, когда он снова повел машину прямо и перестал мотать ее от одной обочины к другой. Сердце Мусорщика гулко колотилось в груди. Пот струился по телу так, словно он принял душ. Он глотнул пива. Ему надо было отвлечься.

– Но он меня не пугает, – сказал Малыш, словно прежняя тема разговора совсем не прерывалась. – Да ничуть, мать его. Он крутой крошка, но Малышу приходилось справляться с крутыми крошками и раньше. Сначала я укорачивал им язык, а потом и жизнь. Точно, как говорит Босс. Веришь в эти хенки-пенки?

– Конечно, – сказал Мусорщик.

– Сечешь Босса?

– Конечно, – сказал Мусорщик. Он понятия не имел, кто такой или кем был Босс.

– Тебе, мать твою, лучше как следует усекать Босса. Слушай, знаешь, что я собираюсь делать?

– Нет. А что?

– Я ненадолго затаюсь. Проверю, как там дела. Усекаешь эти хенки-пенки?

– Конечно, – сказал Мусорщик.

– Мать твою. Ты мне не рассказывай, мать твою, – я сам тебе расскажу. Просто проверю, как и что. Проверю этого лешего. А потом…

Малыш замолчал, согнувшись над оранжевым рулем.

– Что потом? – поколебавшись, спросил Мусорщик.

– Заткну ему пасть. Отправлю его прогуляться до могилы мертвеца. Пошлю его к черту на рога. Веришь мне?

– Ага… Конечно, верю.

– Я покончу с ним, – доверительно сообщил Малыш. – Выпущу ему кишки и отправлю к черту на рога. Ты держись за меня, Мусорщик, или как тебя там, мать твою, кличут. Мы больше не станем жрать свинину с бобами. Мы сожрем столько курятины, что и представить нельзя.

Двухместная тачка, разрисованная языками пламени, вырывавшимися из труб, с ревом неслась по шоссе. Мусорщик сидел на месте пассажира с банкой теплого пива на коленях в полном смятении чувств.

Утром 5 августа уже почти рассвело, когда Мусорщик вошел в Циболу, известную еще под названием Вегас. Где-то на последних пяти милях он потерял свой левый тапочек, и теперь, когда он спускался по извилистому съезду с шоссе, его шаги звучали как: шлеп-БУМП, шлеп-БУМП, шлеп-БУМП. Это напоминало шлепанье спущенной шины.

Он был почти у цели, но им вдруг овладело легкое удивление, когда он спускался по шоссе, усеянному дохлыми тачками и очень немногими мертвецами, над большинством из которых как следует поработали канюки. Он был тут, в Циболе. Его подвергли экзамену, и он выдержал этот экзамен.

Он видел сотни ночных клубов для белых, вывески, гласившие: СВОБОДНЫЕ СТОЯНКИ, СВАДЕБНАЯ ЧАСОВНЯ «ГОЛУБОЙ КОЛОКОЛ» – ВЕНЧАНИЕ ЗА ОДНУ МИНУТУ, НО НА ВСЮ ЖИЗНЬ! Он видел «роллс-ройс» «Серебряный призрак», въехавший в витрину книжного магазина для взрослых. Он видел обнаженную женщину, висевшую вниз головой на фонарном столбе. Он видел две странички лас-вегасской «Сан», прошелестевшие мимо. Заголовок, вертящийся вместе с хлопающей и переворачивающейся газетой, гласил: ЭПИДЕМИЯ ЧУМЫ РАСПРОСТРАНЯЕТСЯ. ВАШИНГТОН МОЛЧИТ. Он видел громадную вывеску с надписью НЕЙЛ ДАЙМОНД! ОТЕЛЬ «АМЕРИКАНА» 15 ИЮНЯ – 30 АВГУСТА! Кто-то нацарапал: УМРИ, ЛАС-ВЕГАС, ЗА СВОИ ГРЕХИ! – на витрине ювелирного магазина, специализировавшегося, казалось, лишь на обручальных кольцах. Он видел огромный перевернутый рояль, лежавший посредине улицы, как огромная дохлая деревянная лошадь. Глаза Мусорщика расширились от таких диковинных чудес.

Потом ему стали попадаться по дороге другие вывески; их неоновые лампы потухли в середине лета впервые за многие годы. «Фламинго». «Источник». «Дюны». «Сахара». «Хрустальные башмачки». «Империал». Но где же люди? И где вода?

Плохо отдавая себе отчет в том, что делает, и предоставив ногам самим выбирать себе дорогу, Мусорщик сошел с шоссе. Голова его свесилась вниз, подбородок уперся в грудь. Он дремал на ходу. И когда его нога зацепились за бордюр тротуара, когда он упал плашмя и расквасил нос о мостовую, когда он поднял взгляд и увидел, что было впереди, он с трудом сумел поверить своим глазам. Он не обращал внимания на кровь, текущую из носа и заливавшую его изорванную голубую рубаху. Он словно все еще дремал и видел это во сне.

Высокое белое здание уходило в пустынное небо – монолит в пустыне, игла, памятник, каждая крошечная частичка которого излучала волшебство, как Сфинкс или Великая Пирамида. В окнах восточной его стороны как знамение отражалось пламя восходящего солнца. Перед этим белоснежным пустынным сооружением, почти у самого входа, стояли две огромные золоченые пирамиды. Над козырьком у входа красовался внушительный золотой медальон с вырезанной на нем оскаленной мордой льва.

Над ним – тоже бронзовая – сверкала надпись, простая, но могущественная: MGM GRAND HOTEL.

Но приковало его взгляд то, что находилось на поросшем травой квадратном газоне между парковочной стоянкой и подъездной дорожкой. Мусорщик уставился на это, и его охватила столь яростная дрожь оргазма, что на мгновение он смог лишь приподняться на своих окровавленных руках, между которыми мотался развязавшийся конец бинта, и вытаращить на фонтан свои потускневшие, к этому времени полуослепшие от яркого света голубые глаза. Из его горла вырвался слабенький стон.

Фонтан работал. Это была величественная конструкция из камня и слоновой кости, обрамленная и украшенная золотом. Цветные огни подсветки играли в струях, делая воду то пурпурной, то желто-оранжевой, то красной, то зеленой. Непрекращающийся гул, с которым струи падали обратно в чашу фонтана, был очень громким.

– Цибола, – пробормотал он и с трудом поднялся на ноги. Из носа у него по-прежнему текла кровь.

Он заковылял к фонтану. С медленного шага он перешел на быстрый, потом на бег, скорость которого нарастала с каждой секундой. Его ободранные колени поднимались, как рычаги, почти до самой шеи. Одно слово складывалось и вылетало из его рта, длинное, как бумажная лента, вздымающаяся в небо, из окон высоко наверху стали высовываться люди (а кто их видел? быть может, Бог или дьявол, но уж точно не Мусорщик). Слово звучало все пронзительнее, поднималось все выше и выше, росло, пока он бежал к фонтану, и слово это было:

– ЦИИИИИБОЛАААААААААААА!

Звук последнего «а-аа» все звенел и звенел – крик всех наслаждений, которые знали люди, когда-либо жившие на земле, – и закончился лишь тогда, когда Мусорщик ударился грудью о высокий бордюр фонтана, рванулся вверх и рухнул в невероятно прохладную благословенную ванну. Он почувствовал, как все поры его тела раскрываются, будто миллионы ртов, и вбирают в себя воду словно губка. Он закричал, опустил голову, вдохнул носом воду и выдохнул ее обратно с кашлем, кровью и соплями, украсив бордюр фонтана могучим плевком. Потом снова опустил голову и стал пить, как корова.

– Цибола! Цибола! – восторженно выкрикивал Мусорщик. – Жизнь отдам за тебя!

Он барахтался по-собачьи в фонтане, снова пил, а потом перелез через бордюр и неуклюже рухнул на траву с глухим стуком. Дело того стоило – оно стоило чего угодно. Его желудок вдруг свело судорогой, и он неожиданно блеванул с громким рыком. Но даже блевать было прекрасно.

Он поднялся на ноги и, держась за горловину фонтана искалеченной рукой-клешней, снова стал пить. На этот раз его желудок с благодарностью принял воду.

Булькая, как наполненный курдюк, он заковылял к алебастровым ступенькам, ведущим к дверям этого сказочного места, ступенькам, лежащим между двумя золотыми пирамидами. На полпути судороги в желудке снова согнули его пополам. Когда они прошли, он весело устремился вперед. Двери были вращающимися, и ему потребовался весь остаток его сил, чтобы сдвинуть с места одну из створок. Он протиснулся в холл, покрытый ворсистым ковром и показавшийся ему длиной в несколько миль. Ковер цвета клюквы был толстым и мягким. Здесь находилась регистрационная стойка, почтовый отдел, стопка портье и окошки кассиров. И ни одной живой души. Справа от него, за узорчатой решеткой, было казино. Мусорщик с благоговейным страхом уставился туда, на ряды игральных автоматов, выстроившихся как солдаты на параде, за ними виднелись рулетка и столики для игры в кости; мраморные загородки обрамляли столы для баккара.

– Кто здесь? – прохрипел Мусорщик, но никакого ответа не последовало.

Тогда он испугался, потому что это было место привидений – место, где тебя могут подстерегать монстры, но страх притупился от усталости. Он спустился по ступенькам и прошел в казино мимо бара «Куб», где в тени, наблюдая за ним, тихо сидел со стаканом минеральной воды в руке Ллойд Хенрид.

Мусорщик подошел к столу, обитому зеленой бязью, с вышитой таинственной надписью БАНКОМЕТ ОБЯЗАН ВЫДАВАТЬ ДО 16 и ОСТАНАВЛИВАТЬСЯ НА 17, залез на него и мгновенно заснул. Вскоре около полдюжины мужчин собралось вокруг спящего оборванца, звавшегося Мусорщиком.

– Что нам с ним делать? – спросил Кен Демотт.

– Дай ему поспать, – ответил Ллойд. – Он нужен Флаггу.

– Да? А между прочим, где же, Господи, сам Флагг? – спросил другой.

Ллойд повернулся и взглянул на того, кто это сказал, – лысеющего мужика на добрый фут выше самого Ллойда. Тем не менее тот отступил на шаг под взглядом Ллойда. Камень, висевший на шее Ллойда, оказался единственным, который не был сплошь черным; в центре его мерцало маленькое и тревожащее красное пятнышко.

– Тебе так не терпится повидать его, Гек? – спросил Ллойд.

– Нет, – пробормотал лысеющий. – Слушай, Ллойд, ты же знаешь, я вовсе не…

– Конечно, – Ллойд взглянул на спящего на столе для блек-джека. – Флагг будет здесь, – сказал он. – Он ждал этого парня. Этот малый – кое-что особенное.

На столе Мусорщик, не слышавший ничего этого, продолжал спать.

Ночь на 18 июля Мусорщик и Малыш провели в мотеле в Голдене, штат Колорадо. Малыш выбрал две смежные комнаты. Соединяющая их дверь оказалась заперта. Малыш, теперь изрядно захмелевший, разрешил эту маленькую проблему, попросту продырявив замок тремя пулями из пушки 45-го калибра.

Потом Малыш поднял один из своих миниатюрных сапожков и пнул дверь. Она распахнулась, окутанная красивым голубым дымом от выстрелов.

– Вот так, мать ее, – сказал он. – Какую хочешь комнатку? Выбирай, Мусорок.

Мусорщик выбрал комнату справа, и на некоторое время его оставили одного. Малыш куда-то слинял. Мусорщик медленно обдумывал мысль о том, чтобы просто исчезнуть, раствориться в сумерках, пока не произошло нечто и в самом деле поганое, он пытался прикинуть, как ему обойтись без транспорта, когда вернулся Малыш. Мусорщик пришел в ужас, когда увидел, что тот катит магазинную тележку, нагруженную доверху упаковками с пивом «Курс». Его кукольные глазки налились кровью и были обрамлены красными кругами. Прическа а-ля Помпадур вздыбилась, как выскочившая сломанная пружина от часов, и сальные патлы свисали на уши и щеки Малыша, отчего он стал похож на опасного (хотя и нелепого) пещерного жителя, отыскавшего и напялившего кожаную куртку, оставленную каким-то путешественником во времени.

– Оно теплое, – сказал Малыш, – но кого это колышет, верно я говорю?

– Совершенно верно, – сказал Мусорщик.

– Выпей пивка, жопа, – сказал Малыш и бросил ему банку.

Когда Мусорщик потянул за кольцо, всю его физиономию окатила пена, и Малыш разразился странным тоненьким хохотом, обеими руками ухватившись за свой плоский живот. Мусорщик слабо улыбнулся. Он решил, что ночью, когда это маленькое чудовище сморит сон, он удерет. С него было достаточно И что там Малыш сказал про темного священника… Страх Мусорщика по этому поводу был так велик, что он даже не мог до конца его осознать. Говорить такие вещи, пусть даже в шутку, было все равно что срать на алтарь в церкви или задирать лицо к небу во время грозы и просить молнию врезать по тебе.

Самое плохое заключалось в том, что ему отнюдь не казалось, будто Малыш пошутил.

Мусорщик не собирался ехать в горы через все крутые повороты с этим сумасшедшим карликом, который пил целыми днями (и скорее всего ночами) и болтал про то, как он свергнет темного человека и сам займет его место.

Тем временем Малыш опорожнил две банки пива за пару минут, смял пустые жестянки и равнодушно швырнул их на одну из кроватей в комнате. С новой банкой «Курса» в одной руке и 45-м, с помощью которого он справился с замком на двери, – в другой, он ледяным взглядом уставился на цветной телевизор.

– Нет ё…го электричества, нет и ё…го телика, – сказал он. Чем больше он пьянел, тем сильнее чувствовался его южный акцент, словно обволакивающий слова в мех. – Не то чтобы я страдал по нему. Мне нравится, что всех этих задниц повымело, но, Господи-старый-лысый-дерганый-Иисусе, где же все киношки? Где эти чертовы спортивные матчи? Где канал «Плейбоя»? Этот-то был неплох, Мусорок. Я хочу сказать, там никогда не показывали разных засранцев, жующих волосатый пирожок, эту бородатую ракушку, понимаешь меня, да? Но у кое-каких тамошних дамочек ножки доходили аж до подбородков, понимаешь, мать твою, о чем я?

– Конечно, – сказал Мусорщик.

– Вот так вот, мать твою. Ты мне не рассказывай – я сам тебе расскажу.

Малыш уставился на мертвый телевизор.

– Ах ты, п…да немая, – сказал он и выстрелил в экран. Кинескоп с грохотом взорвался дождем осколков, брызнувших на ковер. Мусорщик поднял руку, чтобы прикрыть глаза, и пиво из банки, которую он держал, выплеснулось на зеленый нейлоновый ворс ковра.

– Ты что делаешь, мудак! – воскликнул Малыш. В голосе его слышалась слепая ярость. Неожиданно дуло револьвера 45-го калибра, здоровенное и черное, как дымовая труба океанского лайнера, нацелилось на Мусорщика. Тот почувствовал, как у него немеет мошонка. Он подумал, что описался, но не мог сказать наверняка.

– Щас я тебе за это провентилирую твою думающую машинку, – сказал Малыш. – Не смей проливать пиво. Будь это другой сорт, я не стал бы этого делать, но ты пролил «Курс». Я бы ссал «Курсом», если б мог, веришь в эти хенки-пенки?

– Конечно, – прошептал Мусорщик.

– Ты что, Мусор, думаешь, теперь делают еще «Курс», а? Ты, наверное, так думаешь, мать твою?

– Нет, – прошептал Мусорщик. – Наверное, не делают.

– Ты прав, мать твою. Это опасные речи. – Он слегка приподнял револьвер. Мусорщик подумал, что его жизни пришел конец, точно конец. Потом Малыш снова опустил револьвер… чуть-чуть. У него было совершенно отрешенное выражение лица. Мусорщик догадался, что это выражение свидетельствует о напряженной работе мысли. – Вот что я тебе скажу, Мусор. А ну-ка возьми еще одну банку и выпей ее в один прием. Если сумеешь вмазать всю, я не пошлю тебя к черту на рога. Веришь в эти хенки-пенки?

– А что… что такое вмазать?

– Господи Иисусе, парень, да ты туп как пробка! Выпить всю банку разом — вот что такое вмазать! Ты где ошивался всю жизнь, мать твою, в Африке, что ли? Лучше тебе стать поумней, Мусорок. Если я тебе всажу, то прямо в глаз. Я зарядил этот отсосник болвашками. Ты превратишься в месиво и станешь ё…м ужином для тараканов в этом гадючнике. – Он повел дулом револьвера, уставившись налитыми кровью глазами на Мусорщика. На верхней губе у него повисла пена от пива.

Мусорщик подошел к картонному ящику, взял банку пива и дернул за колечко.

– Давай. Все до капли. И если сблюешь, то ты – покойник, мать твою!

Мусорщик раскрыл рот и поднял банку. Пиво потекло ему в горло. Он конвульсивно глотал его, кадык Мусорщика прыгал вверх и вниз, как обезьяна на ветке. Когда банка опустела, он уронил ее, выдержал, казалось, бесконечную битву с собственной отрыжкой и отвоевал свою жизнь одним долгим и звучным выдохом. Малыш откинул свою маленькую головку и довольно расхохотался. Мусорщик пошатывался и слабо улыбался. Он вдруг разом здорово опьянел.

Малыш сунул в кобуру свою пушку.

– Ладно. Неплохо, Мусорщик. Совсем нехило, твою матушку.

Малыш продолжал пить. На кровати росла груда смятых банок. Мусорщик держал банку «Курса» у себя на колене и отпивал глоток, как только ему казалось, что Малыш бросает на него недовольный взгляд. Малыш болтал без умолку, и чем больше росла груда пустых банок на кровати, тем глуше становился его голос и тем явственнее чувствовался южный акцент. Он говорил о разных местах, где бывал раньше. О гонках, которые выигрывал. О грузе наркотиков, который он перевез через границу из Мексики в прачечном фургоне с фантастически мощным двигателем под капотом. Поганое зелье, сказал он. Все наркотики – ё…е поганое зелье. Сам он никогда к ним не притрагивался, но, елки-палки, если ты перевез пару мешков с этим говном, ты можешь подтираться туалетной бумагой из чистого золота. В конце концов он начал клевать носом, маленькие красные глазки закрывались все чаще и чаще и с усилием приоткрывались лишь наполовину.

– Я его достану, Мусорок, – бормотал Малыш, – съезжу туда, осмотрюсь, вылижу его ё…ю задницу, пока не разберусь, что к чему. Но никто не будет помыкать Малышом. Никто… мать его. Это ненадолго. Я полработы не делаю. Если я за что берусь, то делаю до конца. Это просто мой стиль. Я знать не знаю, кто он такой, откуда пришел и как это он умеет залезать в наши думающие машинки, но я вышвырну его… – широкий зевок, – …к ё…й матери из города. Заткну ему пасть. Отправлю к черту на рога. Ты держись за меня, Мусор, или кто ты там, мать твою, есть.

Он вырубился и медленно откинулся на спину. Только что откупоренная банка пива выпала из его разжавшейся руки. Пиво пролилось на ковер. Ящик опустел, и, по подсчету Мусорщика, Малыш один выпил двадцать одну банку. Мусорщик не мог понять, как такой маленький человечек может выпить столько пива, но он хорошо понимал, что настало время убираться прочь. Он знал это, но чувствовал себя пьяным, слабым и больным. Больше всего на свете ему хотелось хоть немного поспать. В этом же нет ничего такого, правда? Малыш продрыхнет всю ночь, а может быть, и половину завтрашнего утра. У него полно времени, чтобы немного подремать.

Он прошел в другую комнату (на цыпочках, несмотря на коматозное состояние Малыша) и как можно плотнее закрыл дверь – получилось не очень плотно. Ударная сила пуль расшатала петли. На столике стоял механический будильник. Мусорщик завел его, поставил стрелки на полночь, поскольку не знал (да его это и не волновало), который час на самом деле, а потом поставил будильник на пять утра и улегся на кровать, даже не скинув тапочек. Через пять минут он крепко спал.

Через какое-то время он проснулся в тусклых сумерках наступающего утра; запах пива и рвоты сухой волной обдавал ему лицо. Что-то было рядом с ним в постели, что-то гладкое, горячее и извивающееся. Первая паническая мысль, закравшаяся в его голову, была о ласке, которая каким-то образом вылезла из его сна про Небраску и стала реальной. У него вырвался дрожащий стон, когда он понял, что зверь, лежавший с ним в постели, хоть и небольшой, но все-таки слишком велик для ласки. У него раскалывалась голова от выпитого пива и безжалостно стучало в висках.

– Хватай меня, – шепнул в темноте Малыш. Руку Мусорщика сжали и подвели к какому-то твердому, цилиндрическому и дергающемуся предмету. – Подрочи меня. Давай же, дрочи, ты знаешь, как это делается, я понял это сразу, как только первый раз поглядел на тебя. Давай же, ты, мать твою, подрочи… подрочи меня.

Мусорщик знал, как это делается. Во многих смыслах это было облегчением. Он знал это по многим ночам в тюряге, Говорили, что это плохо, что это извращение, но то, что делали извращенцы, было лучше того, что делали некоторые другие – те, кто ночами затачивал ручки от ложек, и те, что просто лежали на своих койках, хрустели костяшками пальцев и поглядывали на тебя с ухмылками.

Малыш положил руку Мусорщика на ствол того сорта, в котором тот разбирался. Мусорщик сжал его и начал двигать рукой. Когда все закончится, Малыш снова заснет. И тогда он уберется отсюда.

Дыхание Малыша стало прерывистым. Он принялся шевелить бедрами, подлаживаясь под движения руки Мусорщика. Мусорщик поначалу даже не понял, что Малыш одновременно расстегивает его пояс и стягивает его джинсы и трусы к коленям. Мусорщик не противился. Не важно, что Малыш хочет запихнуть ему. Мусорщику пихали и раньше. От этого не умрешь. Это не отрава.

Потом его рука застыла. То, что неожиданно прижалось к его заднему проходу, не было плотью. Это была холодная сталь.

И вдруг он понял, что это такое.

– Нет, – прошептал он. Глаза его расширились от ужаса в темноте. Теперь в зеркале он смутно видел это нависшее над его плечом смертоносное кукольное личико с волосами, лезущими прямо в налитые кровью глаза.

– Да, – шепнул в ответ Малыш. – И ты не прекращай дрочить, Мусор. Не смей прекращать, мать твою. А не то я возьму и нажму спуск у этой штуковины. И разворочу весь твой говнопровод. Болвашки, Мусорок. Веришь в эти хенки-пенки?

Скуля, Мусорщик снова начал двигать рукой. Его скулеж сменился слабыми вскриками от боли, когда ствол револьвера 45-го калибра стал, вдавливаясь, крутясь и разрывая ткани, проталкиваться в него. Но возможно ли, чтобы это его возбуждало? Да, вполне.

В конце концов его возбуждение дошло до Малыша.

– Нравится, верно? – выдохнул Малыш. – Я знал, что понравится, ты, мешок с говном. Нравится чувствовать его у себя в заднице, а? Скажи «да», сучонок. Скажи «да», или отправишься прямиком в пекло.