Текст книги "Противостояние. Том II"

Автор книги: Стивен Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 47 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

Его мысли смешались. К нему вдруг пришла полная уверенность, что Гарольд подглядывает за ним сквозь жалюзи, сжимая и разжимая ладони в жажде кого-то удавить, а его ухмылка превратилась в маску ненависти… „У каждой собаки – свой день“. В ту же секунду он вспомнил ночь в Беннингтоне, когда проснулся в оркестровой яме от жуткого ощущения, что там кто-то есть… а потом услыхал (или ему лишь почудилось?) приглушенный стук каблуков, шагающих на запад.

„Прекрати. Прекрати валять дурака“.

„Бут-Хил,[3]3
  Bootheels – каблуки (англ.). – Примеч. пер.


[Закрыть] – всплыло по свободной ассоциации название в его мозгу. – Ради Бога, хватит, как бы я хотел никогда не думать о мертвых, об умерших за всеми теми спущенными жалюзи и задернутыми шторами, лежащих в темноте, как в туннеле, в туннеле Линкольна, Господи, что, если они все начнут двигаться, бродить вокруг, Боже, останови это…“

И неожиданно он поймал себя на воспоминаниях о том, как однажды в детстве ездил с матерью в зоопарк Бронкса. Они зашли в обезьянник, и запах там ударил ему в нос с такой силой, словно чей-то безжалостный кулак протаранил его до самых мозгов. Он повернулся, чтобы выскочить оттуда, но мать остановила его.

„Просто дыши нормально, Ларри, – сказала она. – Через пять минут ты вообще не будешь замечать противного запаха“.

И он остался, так и не поверив ей, лишь изо всех сил борясь с подступающей тошнотой (даже тогда, в семь лет, он больше всего на свете ненавидел рвоту), и она оказалась права. Когда он снова посмотрел на часы, то увидел, что они пробыли в обезьяннике около получаса, и он уже не мог понять, почему дамы, входившие в дверь, вдруг прижимали ладони к носу и морщились от отвращения. Он поделился этим с матерью, и Элис Андервуд рассмеялась.

„О, здесь по-прежнему гадко воняет. Еще как. Только не для тебя“.

„Как это получается, мам?“

„Не знаю. Все могут это делать. А теперь просто скажи себе: „Сейчас я снова понюхаю, как НА САМОМ ДЕЛЕ пахнет обезьянник“ – и глубоко вдохни“.

Он так и сделал, и вонь оказалась на месте и была даже хуже, чем когда они только вошли, и сосиски с вишневым пирогом начали снова подступать к горлу тугим, болезненным комком; он ринулся к двери и свежему воздуху, и ему удалось еле-еле удержаться от рвоты.

„Это избирательное восприятие, – подумал он, – и она знала про него, пусть даже и понятия не имела, как оно называется“. Едва эта мысль успела оформиться в его мозгу, как он услыхал голос своей матери, говоривший: „А ну-ка просто скажи себе: „Сейчас я снова почувствую, как ПО-НАСТОЯЩЕМУ пахнет Боулдер“. И он учуял этот запах – да-да, именно учуял. Он почувствовал, как пахло все, что было за закрытыми дверями и задернутыми шторами, он почуял медленное разложение, происходившее даже в этом городе, который вымер почти пустым.

Он зашагал быстрее, чуть ли не переходя на бег, вдыхая этот запах гнили, который он и все прочие давно перестали ощущать, поскольку запах был везде и во всем, окрашивал все их мысли, и они не опускали жалюзи и не задергивали штор, даже когда занимались любовью, потому что только мертвецы лежат за занавешенными окнами, а живые по-прежнему хотят смотреть на мир.

Содержимое его желудка подпрыгнуло вверх – теперь уже не сосиски с вишневым пирогом, а вино с шоколадками „Пейдей“. Потому что здесь был обезьянник, из которого ему никогда не выбраться, если только он не заберется на остров, где никто никогда не жил, и хотя он по-прежнему ненавидел рвоту больше всего на свете, сейчас его, кажется…

– Ларри? С тобой все в порядке?

Он был так ошарашен, что из горла у него вырвался слабый вскрик. Он вздрогнул и застыл на месте. Это был Лео, сидевший на кромке тротуара за три квартала от дома Гарольда. В руке он держал шарик от пинг-понга и играл им, бросая на мостовую и вновь ловя.

– Что ты здесь делаешь? – спросил Ларри. Его сердцебиение медленно возвращалось к норме.

– Я хотел вернуться домой с тобой, – неуверенно объяснил Лео, – но я не хотел заходить в дом этого парня.

– Почему? – спросил Ларри и присел на тротуар рядом с Лео.

Лео пожал плечами и вновь устремил взгляд на шарик от пинг-понга. Тот со слабым стуком „Тук! Тук!“ ударялся об асфальт и прыгал обратно ему в руку.

– Я не знаю.

– Лео?

– Чего?

– Это очень важно для меня. Потому что мне нравится Гарольд и… не нравится. У меня к нему два разных чувства. У тебя когда-нибудь бывало два разных чувства к кому-нибудь?

– К нему у меня только одно чувство.

„Тук! Тук!“

– Какое?

– Я боюсь, – просто ответил Лео. – Мы можем теперь пойти домой и повидать маму Люси и маму Надин?

– Конечно.

Некоторое время они шли вниз по Арапахо молча, Лео по-прежнему кидал на асфальт шарик от пинг-понга и ловко ловил его.

– Прости, что тебе пришлось так долго ждать, – сказал Ларри.

– A-а, ничего.

– Да нет, если бы я знал, я бы пришел раньше.

– У меня было чего делать. Я нашел это на лужайке того парня. Это шарик для понг-пинга.

– Пинг-понга, – рассеянно поправил его Ларри. – Как ты думаешь, почему Гарольд держит жалюзи опущенными?

– Наверное, чтобы никто не мог подсматривать, – сказал Лео. – Чтобы он мог делать что-нибудь тайком. Ну как мертвые, правда?

„Тук! Тук!“

Они дошли до угла Бродвея и свернули на юг. Теперь на улицах им встречались люди: женщины, разглядывающие одежду в витринах, возвращавшийся откуда-то мужчина с топориком, еще один, небрежно роющийся в рыболовных снастях в разбитой витрине магазина спортивных товаров. Ларри увидал Дика Воллмана из своей группы, катящего на велосипеде им навстречу. Он помахал рукой Ларри с Лео. Они махнули в ответ.“

– Что-нибудь тайком, – повторил Ларри вслух, впрочем, уже не пытаясь разговорить мальчика, а так, машинально.

– Может, он молится темному человеку, – небрежно бросил Лео, и Ларри вздрогнул словно от удара током. Лео не о заметил. Он теперь кидал шарик на мостовую, давал ему стукнуться о кирпичную стену, мимо которой они проходили, и только потом ловил… „Тук-хоп!“

– Ты правда так думаешь? – спросил Ларри, стараясь, чтобы вопрос прозвучал небрежно.

– Не знаю. Но он не такой, как мы. Он все время улыбается. Но я думаю, у него внутри могут быть червяки, которые заставляют его улыбаться. Такие большие белые черви, и они едят его мозги. Как личинки.

– Джо… Я хочу сказать, Лео…

Глаза Лео, темные, с китайским разрезом, какие-то невидящие, неожиданно прояснились. Он улыбнулся.

– Смотри, вон Дайна. Она мне нравится. Эй, Дайна! – крикнул он и замахал руками. – Ты не нашла жвачки?

Дайна, смазывающая маслом цепь тонкого как паутинка, десятискоростного велосипеда, обернулась с улыбкой. Она полезла в карман рубашки и вытащила веером пять пластинок „Джуси фрут“, С радостным смехом, зажав в руке шарик для пинг-понга, Лео кинулся к ней, оставив Ларри молча смотреть ему вслед. Длинные волосы мальчика развевались от бега. Эта мысль про белых червяков за улыбкой Гарольда… Откуда у Джо („Нет, у Лео, он – Лео, по крайней мере я думаю, что он – Лео“) могла появиться такая изощренная – и такая жуткая – мысль? Мальчишка был в полутрансе. И он не единственный. Сколько раз уже за те несколько дней, что он пробыл здесь, Ларри наблюдал, как разные люди замирали прямо посреди тротуара, уставившись на мгновение в пустоту, а потом вздрагивали и шли дальше? Многое изменилось. Весь уровень человеческого восприятия, казалось, поднялся на одну ступеньку.

Это чертовски пугало.

Ларри сдвинулся с места и направился туда, где Дайна делилась с Лео жевательной резинкой.

В полдень того же дня Стю отыскал Фрэнни в маленьком дворике позади их дома, где она стирала. Она налила воды в низенькое корыто, сыпанула туда полкоробки порошка „Тайд“ и стала тереть белье щеткой, пока пенистая вода не помутнела. Она сомневалась, что делает все верно, но черта с два попрется она к Матушке Абагейл выставлять напоказ свое невежество. Она бухнула одежду в ледяную воду, а потом с мрачной решимостью прыгнула в корыто и принялась месить белье ногами, как сицилийцы давят виноград. „Ваша новая модель стиральной машины „Мейтаг-5000“, – подумала она. – Предлагаемый метод перемешивания белья ногами прекрасно подходит для стирки одежды любых цветов, тонкого нижнего белья и…“

Она обернулась и увидела своего мужчину, стоявшего возле калитки во дворике наблюдавшего за ней с восхищением. Слегка запыхавшись, Фрэнни остановилась.

– Ха-ха, очень смешно. И давно ты тут стоишь, умник?

– Пару минут. А как ты это называешь? Брачный танец дикой утки?

– Очень смешно, ха-ха. – Она окинула его холодным взглядом. – Еще одно подобное замечание, и ты будешь ночевать на кушетке или на горе Флагстафф со своим дружком Гленом Бейтманом.

– Слушай, я вовсе не хотел…

– Здесь, между прочим, и ваша одежда тоже, мистер Стюарт Редман. Ты можешь считаться Отцом-Основателем и все такое, но тем не менее и ты порой оставляешь пятна на своих подштанниках.

Стю ухмыльнулся, его ухмылка стала шире, и в конце концов он рассмеялся.

– Это грубо, родная.

– Я сейчас не очень настроена деликатничать.

– Ладно, выскочи-ка на минутку. Мне нужно потолковать с тобой.

Она была рада передышке, хотя ей и придется вымыть ноги, прежде чем снова залезть в корыто. Сердце ее билось учащенно, но не ликующе, а скорее устало, словно добротный механизм, который неправильно использовал кто-то лишенный здравого смысла. „Если моей прапрапрабабке приходилось делать это таким способом, – подумала Фрэн, – может, она имела право на ту комнату, которая впоследствии стала драгоценной гостиной моей матери. Может, она рассматривала ее как плату за каторжный труд или что-то в этом роде“.

Она взглянула на свои щиколотки и ступни с какой-то растерянностью. На них еще оставались клочья мыльной пены. Она с отвращением вытерла их.

– Когда моя жена стирала вручную, – сказал Стю, – она пользовалась… как же это называлось? По-моему, теркой или… стиральной доской. Помню, у моей матери их было целых три.

– Я знаю, – раздраженно произнесла Фрэнни. – Мы с Джун Бринкмейер исходили половину Боулдера в поисках таких. Но не нашли ни одной. Технология снова наносит удар.

Он опять улыбался.

Фрэнни уперла руки в бока.

– Ты что, издеваешься надо мной, Стюарт Редман?

– Никак нет, мэм. Я как раз подумал, что, кажется, знаю, где раздобыть для тебя доску. И для Джунн, если ей нужно.

– Где?

– Я сначала сам схожу и посмотрю. – Его улыбка исчезла, он обнял ее и прижался лбом к ее лбу. – Знаешь, я очень благодарен тебе за то, что ты стираешь мою одежду, – сказал он. – И я понимаю, что беременная женщина знает лучше, чем мужчина, что ей можно, а чего нельзя делать. Но, Фрэнни, зачем утруждать себя?

– Зачем? – Она озадаченно уставилась на него. – Ну а что, по-твоему, ты будешь носить? Ты хочешь расхаживать в грязном?

– Фрэнни, магазины полны одежды. А у меня ходовой размер.

– Что? Выбрасывать вещи только потому, что они грязные?

Он как-то неловко пожал плечами.

– Ни за что, – сказала она. – Это старая метода, Стю. Как пакеты, в которые раньше клали биг-маки, или одноразовые пластиковые бутылки. Не надо возвращаться к этому снова.

Он легко чмокнул ее.

– Ладно. Только в следующий раз – моя очередь стирать, поняла?

– Конечно. – Она немного смущенно улыбнулась. – А как долго это будет продолжаться? Пока я не рожу?

– Пока мы не наладим электричество, – ответил Стю. – А когда запустим его, я притащу тебе самую большую и самую блестящую стиральную машину, какую ты только видела, и сам установлю ее.

– Предложение принято. – Она крепко поцеловала его, и он ответил таким же поцелуем, без устали гладя ее волосы своими сильными руками. В результате по ее телу стало разливаться тепло („Жар, давайте не притворяться, я – горячая особа и всегда возбуждаюсь, стоит ему только сделать это“), сначала охватившее соски, которые сразу напряглись и четко обозначились, а затем спустившееся к низу живота.

– Лучше перестань, – уже задыхаясь, сказала она, – если собираешься только поговорить.

– Может, мы поговорим позже.

– Одежда…

– Пусть помокнет в пене, грязь лучше отойдет, – серьезно заметил он. Она начала смеяться, но он оборвал ее поцелуем. Когда он поднял ее. поставил на ноги и повел в дом, она поразилась теплу солнца, припекавшего ее плечи, и подумала: „Разве раньше солнце было таким горячим? И сильным? Оно слизнуло все пятнышки у меня на спине… Неужели это простой ультрафиолет или дело в высоте? И так бывает каждое лето? Так жарко?“

А потом прямо на лестнице он стал ласкать Фрэнни все более страстно, раздевая ее, еще сильнее распаляя в ней желание, побуждая ее к близости.

– Нет, сядь, – сказал он.

– Но…

– Я серьезно, Фрэнни.

– Стюарт, оно все задубеет, или с ним произойдет еще что-нибудь. Я всыпала туда полкоробки „Тайда“ и…

– Не волнуйся.

Тогда она уселась на садовый стул в тени козырька дома. Он захватил с собой сюда два стула, когда они спускались вниз. Стю снял ботинки и носки и закатал штаны выше колен. Когда он залез в корыто и принялся с серьезным видом месить ногами одежду, она не смогла удержаться и стала хихикать.

Стю поглядел на нее и спросил:

– Хочешь провести ночь на кушетке?

– Нет, Стюарт, – ответила она смиренно, а потом снова начала хихикать… И хихикала до тех пор, пока слезы не потекли вниз по щекам и не разболелись мышцы живота. Потом, взяв себя в руки, она сказала: – В третий и последний раз спрашиваю: о чем ты хотел поговорить со мной?

– A-а, да. – Он продолжал шагать по корыту и уже поднял уйму пены. Пара джинсов всплыла на поверхность, и он припечатал их ногой, отправив на дно и выплеснув на лужайку с полведра пены. Фрэнни подумала: „Это похоже на… Ох нет, не думай об этом, не думай, если не хочешь досмеяться до выкидыша“.

– Сегодня вечером у нас организационное собрание, – сказал Стю.

– Я достала два ящика пива, сырные крекеры, плавленый сыр, немного пепперони – довольно свеж…

– Я не о том, Фрэнни. Сегодня заходил Дик Эллис и сказал, что хочет выйти из комитета.

– Он так сказал? – Она была удивлена. Дик не производил на нее впечатление человека, увиливавшего от ответственности.

– Он сказал, что с радостью будет работать где угодно и сколько угодно, как только у нас появится настоящий врач, но сейчас он не может. Сегодня пришло еще двадцать пять человек, и среди них женщина с гангреной на ноге. И все из-за простой царапины – поранилась, проползая под забором из колючей проволоки.

– Ох, какой ужас!

– Дик спас ее… Дик и та медсестра, что пришла с Андервудом. Такая высокая красивая девчонка. Ее зовут Лори Констабл. Дик сказал, что, не будь ее, он не спас бы женщину. Словом, они отняли ей ногу по колено, и теперь оба еле дышат. Это заняло у них три часа. Плюс еще на них свалился мальчишка с судорогами, и Дик сходит с ума, пытаясь вычислить, что это – эпилепсия, черепное давление или, может быть, диабет. Еще у них было несколько случаев пищевого отравления – люди съели испорченные продукты, и он говорит, что многие могут умереть от этого, если мы не размножим памятку, объясняющую людям, как надо выбирать съестное. Так, что там было еще? Две сломанные руки, один случай гриппа…

– Боже мой! Ты сказал – гриппа?

– Расслабься. Это обычный грипп. Аспирин сбивает температуру без усиления потоотделения… и жар не возобновляется. Никаких черных пятен на шее. Но Дик не знает точно, какими надо пользоваться антибиотиками, если вообще надо, и теперь не спит по ночам, пытаясь вычитать где-нибудь про это. Еще он боится, что если грипп станет распространяться, то люди запаникуют.

– Кто заболел?

– Женщина по имени Рона Хьюэтт. Она пришла сюда из Ларами, штат Вайоминг, преодолев большую часть пути пешком, и Дик говорит, что у нее сильно ослаблен иммунитет.

Фрэн кивнула.

К счастью для нас, эта Лори Констабл, кажется, слегка втюрилась в Дика. И это несмотря на то, что он в два раза ее старше. Но я полагаю, что это нормально.

Как это благородно с твоей стороны, Стюарт, одарить их своим благословением.

Он улыбнулся.

– Как-никак Дику сорок восемь и у него слабое сердце. Словом, сейчас он чувствует, что работу в комитете просто не потянет… Господи, да он же практически учится на врача. – Стю грустно взглянул на Фрэн. – Я могу понять, почему эта Лори влюбилась в него. Если кого из всех нас в этом городке и можно назвать героем, так это именно его. Ведь он – обыкновенный сельский ветеринар и до смерти боится, что убьет кого-нибудь. И он понимает, что каждый день прибывает все больше людей и многие из них успели заработать какие-то болячки.

– Значит, нам в комитете нужен кто-то еще.

– Ага. Ральф Брентнер в восторге от этого нового парня, Ларри Андервуда, и, судя по твоим словам, он и тебе показался довольно смышленым.

– Да. По-моему, он подойдет. И я встретила сегодня его подругу. Ее зовут Люси Суонн. Она очень милая и без ума от Ларри.

– Похоже, все женщины от него без ума. Но, Фрэнни, если честно, мне не нравится, что он выложил все про свою жизнь первой встречной.

– Мне кажется, это оттого, что я с самого начала была с Гарольдом. По-моему, он так и не понял, почему я с тобой, а не с ним.

– Интересно, как ему показался Гарольд?

– Спроси и узнаешь.

– Наверное, так и сделаю.

– Так ты собираешься пригласить его в комитет?

– Скорее всего да. – Он встал. – Я бы хотел заполучить этого старика, которого называют Судьей. Но ему уже семьдесят. А это многовато.

– Ты пробовал поговорить с ним про Ларри?

– Нет, но Ник говорил. Ник Андрос – смышленый парень, Фрэн. Он кое-что поменял в наших с Гленом планах. Глен слегка разозлился по этому поводу, но даже он был вынужден признать, что у Ника неплохие идеи. Как бы там ни было, Судья сказал Нику, что Ларри – именно тот, кто нам нужен. Он сказал, Ларри как раз ищет, куда бы ему ткнуться, чтобы принести побольше пользы, и со временем он станет гораздо лучше.

– По-моему, это довольно весомая рекомендация.

– Да, – сказал Стю. – Но, прежде чем приглашу его в комитет, я все-таки выясню, что он думает о Гарольде.

– А что тебе Гарольд? – с нажимом спросила она.

– С тем же успехом я мог бы задать этот вопрос тебе, Фрэн. Ты все еще чувствуешь себя ответственной за него.

– Правда? Я не знаю. Но, когда думаю о нем, я чувствую себя немного виноватой… Да, это я точно могу сказать.

– Почему? Потому что я отбил тебя у него? Фрэн, ты когда-нибудь хотела его?

– Нет. Господи, нет, конечно. – Ее едва не передернуло.

– Я солгал ему однажды, – сказал Стю. – Ну… вообще-то это нельзя назвать ложью. В тот день, когда мы повстречались втроем. Четвертого июля. Думаю, он уже тогда мог почуять, что потом произойдет. Я сказал, что не хочу тебя. По как я тогда мог знать, захочу тебя или нет? Может, в книгах и бывает такая штуковина, как любовь с первого взгляда, но в жизни…

Он запнулся, и лицо его стало расплываться в широкой ухмылке.

– Что ты ухмыляешься, Стюарт Редман?

– Я просто подумал, – сказал он, – что в жизни у меня ушло на это по меньшей мере… – Он задумчиво потер подбородок. – Ну да, я бы сказал, четыре часа.

Она поцеловала его в щеку.

– Это очень мило.

– Это правда. Словом, я думаю, он все еще дуется на меня за это.

– Стю, он ни разу не сказал о тебе дурного слова… и вообще о ком бы то ни было.

– Не сказал, – согласился Стю. – Он улыбается. Вот это мне и не нравится.

– Ты думаешь, он… вынашивает планы мести… или еще что-нибудь в этом роде?

Стю улыбнулся и встал.

– Нет, только не Гарольд. Глен полагает, что вокруг Гарольда может в конце концов сплотиться оппозиционная партия. Это нормально. Только надеюсь, что он не попытается похерить все, что мы делаем сейчас.

– Помни только, что он напуган и одинок.

– И ревнив.

– Ревнив? – повторила она и отрицательно качнула головой. – Я так не думаю… Правда, не думаю. Я говорила с ним, и мне кажется, я бы знала, если бы… Правда, он может чувствовать себя обойденным. По-моему, он рассчитывал войти в организационный комитет…

– Это было одно из единоличных – так это называется? – решений Ника, с которым мы все согласились. Выяснилось, что ни один из нас не доверяет ему полностью.

– В Оганкуите, – задумчиво протянула она, – он был самым противным парнем, какого только можно себе представить. В основном причиной этого являлось его положение в семье… Его родным, наверное, казалось, что он вылупился из яйца кукушки или что-нибудь в этом роде… Но после гриппа он, похоже, изменился. По крайней мере в отношении меня. Казалось, он старался быть, ну… мужчиной. Потом он изменился снова. Как-то сразу. Начал все время улыбаться. С ним уже стало невозможно поговорить по-настоящему. Он ушел… весь в себя. Так бывает с людьми, когда они обращаются к религии или читают… – Она вдруг запнулась, и на мгновение в ее глазах промелькнуло что-то очень похожее на страх.

– Что читают? – спросил Стю.

– Что-нибудь, что переворачивает всю их жизнь, – сказала она. – „Капитал“. „Майн Кампф“. Или, быть может, перехваченные любовные письма.

– Что ты имеешь в виду?

– М-мм? – Она посмотрела на него так, словно только что проснулась, а потом улыбнулась. – Ничего. Разве ты не собирался повидаться с Ларри Андервудом?

– Конечно… если с тобой все нормально.

– Лучше, чем нормально – я чувствую себя превосходно. Валяй двигай. Собрание в семь. Если поторопишься, успеешь еще заскочить перед началом домой и поужинать.

– Ладно.

Он уже был у калитки, отделяющей задний дворик от центрального, когда она окликнула его:

– И не забудь спросить его, что он думает о Гарольде.

– Не волнуйся, – ответил Стю. – Не забуду.

– И следи за его глазами, когда он будет отвечать, Стюарт.

Когда Стю небрежно спросил о его впечатлении от Гарольда (еще не упомянув о вакантном месте в организационном комитете), в глазах Ларри Андервуда отразились одновременно и удивление, и тревога.

– Фрэн рассказала вам, что я зациклился на Гарольде, да?

– Угу.

Ларри и Стю сидели в гостиной маленького домика на Гейбл-Меса. На кухне Люси готовила ужин, разогревая консервы на жаровне-гриле, которую смастерил для нее Ларри. Гриль работал на газовом баллоне. Возясь с консервами, она напевала отрывки из „Женщин борделя“, и голос ее звучал очень радостно.

Стю закурил сигарету. Он выкуривал теперь не больше пяти-шести в день: ему не хотелось, чтобы Дик Эллис лечил его от рака легких.

– Ну, все время, пока я шел вслед за Гарольдом, неустанно убеждал себя, что он, возможно, будет совсем не похож на образ, созданный моим воображением. Так оно и случилось, но я все еще пытаюсь разобраться, кто он такой. Он был чертовски любезен. Сама гостеприимность. Откупорил бутылку вина, которую я принес ему, и мы выпили за здоровье друг друга. Я отлично провел время. Но…

– Но?..

– Мы подошли, когда он стоял спиной к нам. К Лео и ко мне. Он клал кирпичную стенку вокруг цветочной клумбы и обернулся… наверное, не слышал, как мы подходили, пока я не заговорил… И целую минуту я твердил себе: „Боже правый, этот малый сейчас убьет меня“.

В дверях появилась Люси и спросила:

– Стю, вы останетесь поужинать с нами? У нас полно еды.

– Спасибо, но меня ждет Фрэнни. У меня есть еще минут пятнадцать, не больше.

– Вы уверены?

– В другой раз, Люси. Спасибо.

– Ладно. – Она вернулась на кухню.

– Вы зашли только для того, чтобы узнать мое мнение о Гарольде? – спросил Ларри.

– Нет, – сказал Стю, приняв решение. – Я пришел спросить, не согласитесь ли вы войти в наш маленький организационный комитет. Одному из парней – Дику Эллису – пришлось отказаться.

– Вот так, да? – Ларри подошел к окну и выглянул на пустынную улицу. – А я думал, что снова могу стать рядовым.

– Разумеется, решать вам. Нам нужен еще один. Рекомендовали вас.

– Кто же, если я могу…

– Мы спрашивали нескольких. Фрэнни вы показались подходящим. И еще Ник Андрос поговорил – ну он вообще-то не разговаривает, но вы понимаете – с одним из тех, кто пришел с вами. Судьей Фаррисом.

На лице Ларри промелькнуло довольное выражение.

– Судья дал мне рекомендацию, мм?.. Это здорово. Знаете, вам нужно взять его. Он смышленый как дьявол.

– И Ник так считает. Но ему уже семьдесят, а медицинское обслуживание здесь довольно примитивное.

Ларри повернулся к Стю, и на губах у него заиграла легкая улыбка.

– Этот комитет не такой уж временный, как это может кому-то показаться, верно?

Стю улыбнулся и немного расслабился. Он все еще не определился в своем отношении к Ларри Андервуду, но стало уже ясно, что парень не вчера спрыгнул с дерева.

– Ну-у, можно сказать и так. Мы бы хотели, чтобы в дальнейшем наш временный комитет был выбран и утвержден на постоянной основе.

– Желательно без оппозиции, – добавил Ларри. Его взгляд был дружелюбным, но острым, очень острым. – Хотите пива?

– Пожалуй, нет. Здорово перебрали с Гленом несколько дней назад. Фрэн – девочка терпеливая, но и ее терпение имеет предел. Так что вы скажете, Ларри? Присоединитесь к нам?

– Я думаю… А, черт, я говорю „да“. Я надеялся, ничего на свете не доставит мне большей радости, чем добраться сюда и освободиться от всех моих людей, чтобы кто-нибудь другой для разнообразия взял команду на себя. А вместо этого меня, прошу прощения за грубость, оттаскивают за уши от моей мечты.

– У нас сегодня маленькое собрание у меня дома – хотим поговорить об общем собрании восемнадцатого. Сможете прийти?

– Конечно. Могу я взять с собой Люси?

Стю медленно покачал головой.

– Нет, и не говорите ей об этом. Мы хотим сохранить кое-что в секрете – на какое-то время.

Улыбка исчезла с лица Ларри.

– Я не очень подхожу для секретных дел, Стю. И лучше мне сказать это сейчас, чем устраивать разборки потом. Я думаю, то, что произошло в июне, случилось оттого, что слишком многие люди увлеклись секретами. Это не было Божьим деянием. Это – чистой воды человеческая хрень.

– Не стоит так говорить при Матушке, – кивнул Стю, по-прежнему улыбаясь и окончательно расслабившись. – Хотя должен признаться, что согласен с вами. Но сохранили бы вы ту же позицию, если бы речь шла о военном положении?

– Простите, я не очень понимаю.

– Тот человек, который нам снился. Я сомневаюсь, что он просто взял и исчез.

Ларри озадаченно нахмурился и задумался.

– Глен говорит, что вполне может понять, почему никто не толкует об этом, – продолжал Стю, – хотя все мы были предупреждены. Люди здесь еще не оправились от шока. Им кажется, они прошли через все круги ада, добираясь сюда. И все, чего они хотят, – это зализать свои раны и похоронить своих мертвецов. Но раз Матушка Абагейл здесь, значит, он – там. – Стю кивнул в сторону окна, выходившего на вздымавшуюся в летнем тумане гряду Флатайронс. – И хотя большинство людей здесь, может, вовсе не думают о нем, ставлю все самое мне дорогое на то, что он думает о нас.

Ларри взглянул на дверь в кухню, но Люси вышла поболтать с соседкой Джейн Ховингтон.

– Вы полагаете, он охотится за нами, – тихо сказал он. – Неплохая идея перед обедом. Улучшает аппетит.

– Ларри, я сам ни в чем не уверен. Но Матушка Абагейл говорит, что это не закончится до тех пор, пока кто-то не возьмет верх – или он над нами, или мы над ним.

– Надеюсь, она не сообщает об этом каждому. А то ведь люди рванут отсюда в какую-нибудь ё…ю Австралию.

– Мне показалось, вы недолюбливаете секреты.

– Да, но этот… – Ларри запнулся. Стю дружески улыбался, и Ларри довольно кисло ухмыльнулся в ответ. – Ладно. Ваша взяла. Мы обсудим все и будем держать рот на замке.

– Отлично. Увидимся в семь.

– Заметано.

Они вместе дошли до двери.

– Еще раз спасибо Люси за приглашение, – сказал Стю. – В самое ближайшее время мы с Фрэнни им обязательно воспользуемся.

– Ладно. – И когда Стю уже толкнул дверь, Ларри окликнул его: – Эй!

Стю обернулся и вопросительно взглянул на него.

– Тут есть мальчик, – медленно произнес Ларри, – он пришел с нами из Мэна. Его зовут Лео Рокуэй. У него свои трудности. Мы с Люси вроде как опекаем его вместе с женщиной по имени Надин Кросс. Надин и сама немного необычная, вы слыхали о ней?

Стю кивнул. Шли какие-то толки насчет странной сцены между Матушкой Абагейл и этой женщиной, Кросс, когда Ларри привел свою группу.

– Надин заботилась о Лео, когда я наткнулся на них. Лео умеет заглядывать людям внутрь. Кстати, не он один. Может, такие личности были всегда, но после гриппа их стало как-то больше. И вот Лео… он не стал заходить в дом Гарольда. Даже на лужайке не остался. Это… забавно, не правда ли?

– Забавно, – согласился Стю.

Секунду они задумчиво смотрели друг на друга, а потом Стю отправился домой ужинать. Фрэн казалась занятой своими мыслями и за едой мало разговаривала. Когда она домывала последние тарелки в пластиковом ведре, наполненном теплой водой, люди стали постепенно сходиться на первое собрание организационного комитета Свободной Зоны.

После того как Стю ушел к Ларри, Фрэнни бегом ринулась наверх, в спальню. В углу шкафа лежал спальный мешок, который она протащила через всю страну привязанным к багажнику мотоцикла. Свои личные вещи она держала в маленькой сумке на „молнии“. Большинство из них теперь были расставлены где положено в квартире, которую они заняли со Стю, но несколько предметов так и не успело обрести своих мест и валялось на дне спальника. Несколько бутылочек с противовоспалительным кремом – после смерти отца и матери у нее вдруг появились высыпания на коже, но теперь все прошло, – коробка гигиенических прокладок на тот случай, если у нее вдруг начнутся какие-то выделения (она слыхала, что у беременных женщин иногда это бывает), две коробки дешевых сигар – надпись на одной гласила: ЭТО – МАЛЬЧИК! – а на другой: ЭТО – ДЕВОЧКА! И последний предмет – ее дневник.

Она вытащила его и принялась с сомнением разглядывать. Она раскрывала его всего восемь или девять раз с тех пор, как они приехали в Боулдер, почти все последние записи были краткими, чуть ли не конспективными. Страсть излить душу накатила на нее и прошла, когда они были еще в пути… Отошла как послед, немного грустно подумалось ей. За последние четыре дня она вообще не прикасалась к нему ни разу и подозревала, что в конце концов может совсем забыть про дневник, хотя раньше твердо намеревалась вести его более полно и аккуратно, когда все немного образуется. Для малыша. Сейчас, однако, она снова думала о дневнике – причем очень напряженно.

„Так бывает с людьми, когда они обращаются к религии… или читают что-нибудь, что переворачивает всю их жизнь… перехваченные любовные письма…“

Вдруг ей показалось, что тетрадь стала тяжелее и от попытки перевернуть картонную обложку у нее выступит пот на лбу, и… и…

Она вдруг резко обернулась с бешено колотящимся сердцем. Кто-то вошел сюда?

Наверное, мышь скребется за стенкой. А скорее всего это просто разыгравшееся воображение. Не было никаких причин думать о человеке в черной хламиде, человеке с вешалкой в руках. Ее малыш жив, и ему ничто не угрожает, а это – всего лишь тетрадь, и, так или иначе, нельзя определить, читали ее или нет, но даже если бы и существовал такой способ, все равно невозможно было бы узнать, читал ее Гарольд Лодер или кто-то другой.