Текст книги "47-й самурай"

Автор книги: Стивен Хантер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц)

Глава 15
ТОСИРО[15]15
  Тосиро Мифуне – выдающийся японский киноактер, неоднократно воплощал на экране образы самураев, в том числе в фильмах Акиры Куросавы.


[Закрыть]

Что такое самурай?

Тут дело не в бусидо, кодексе меча и чести; Боб прочитал книги об этом и не нашел в них ничего полезного. Не нашел и в других вещах – в каллиграфии, компьютерах, автомобилях, раскрашенных ширмах, гравюрах на дереве, карате, театре кабуки, суши, живописи темперой и тому подобном, к чему у японцев такие потрясающие способности.

И это не просто «воин». Или «солдат». Или «боец». Есть здесь какой-то дополнительный смысловой слой, что-то связанное с верой, волей и судьбой. Ни одно слово-эквивалент из западных языков не способно полностью его передать.

Отчасти дело было в человеке, который примечателен сам по себе, – в самурае. Он носил кимоно. На ноги надевал деревянные сандалии. Волосы заплетал в косичку. Таскал с собой целый набор мечей. Самурай был готов сражаться и умереть на спор, за грош, в шутку.

Он был гибкий, стремительный и опасный. В нем жила война. Он был слеплен из того же материала, что и морская пехота Соединенных Штатов: твердый, опытный, целеустремленный, и если и не совсем бесстрашный, то, во всяком случае, умеющий держать свой страх под контролем, заставляя его работать на себя. Если и можно постичь смысл понятия «самурай», то только через такого человека.

Боб снова и снова смотрел фильмы про самураев. У него была целая сотня фильмов, причем не только те, которые большие умники назвали великими, вроде «Семи самураев», «Ёримицу», «Кровавого трона» или «Беглеца». Были и фильмы, о которых на Западе никто не слышал, такие как «Дьявол с мечом», «Меч, который спас Эдо», «Ханзо-бритва», «Сорок семь ронинов», «Самурай-убийца», «Харакири», «Предание о женщине-якудза», «Кровь на снегу» и «Остров Гандзиро».

Боб смотрел эти фильмы на DVD-плеере, читающем диски всех форматов, в квартире в Окленде, штат Калифорния, вся обстановка которой состояла из лежащего на деревянном полу тонкого матраса, играющего роль кровати. Каждое утро он просыпался в пять часов, завтракал чаем и рыбой, после чего пробегал шесть миль. Вернувшись, он смотрел один фильм, затем в течение часа читал книги, посвященные мечам, истории, культуре, книга, которые он понимал, и книги, которые казались ему полным бредом, и даже книги, посвященные каллиграфии. Потом Боб обедал в одном из десятка расположенных поблизости японских ресторанов, потому что ему хотелось привыкнуть к ним, к их запахам, языку, движениям, лицам; вернувшись домой в два часа дня, он отдыхал, смотрел еще один фильм, затем отправлялся ужинать, как правило, суши, иногда лапшой, изредка говядиной кобе. Вечером – еще два часа чтения и еще один фильм.

Должны же где-то быть ответы.

Боб никогда не видел подобной грации. Тела этих людей были текучими, такими пластичными, такими меняющимися, по-спортивному гибкими, что в это невозможно было поверить. Они бегали, увертывались и прятались, кружились, совершали обманные движения, останавливались и мгновенно меняли направление – и все это в деревянных сандалиях. Они носили мечи острием вверх в ножнах, даже не закрепленных на поясе; более того, в помещении они снимали длинный меч и таскали его в руках, как зонтик. Однако Боб обратил внимание: во всех фильмах, садясь на пол, они клали меч на одно и то же место, слева от колена, лезвием наружу, рукоять у самого колена, под углом в сорок пять градусов. Они никогда не отклонялись от правила. Вот оно, то самое, первостепенное: никаких отклонений.

И они были очень стремительными. Бобу никогда не приходилось видеть такую скорость. Казалось, у них все суставы смазаны машинным маслом; при движении они рассекали пространство и время с быстротой, непостижимой для простых смертных. Все начиналось с извлечения меча, с распрямления тела, подобного освобожденной пружине, поэтому клинок покидал ножны и начинал рубить в одном экономном движении, и кому-то неизбежно приходилось умереть. Иногда удар невозможно было даже рассмотреть, таким неуловимым он был. Изредка это был колющий выпад, но в основном – секущий удар, наносимый под десятком различных углов, замаскированный под разворот, похожий на танец, но начисто лишенный женственности и неизменно полный атлетизма. И всегда имелись определенные условности: обычно самурай сражался сразу с тремя-четырьмя противниками, и зачастую, когда он наносил удар, сраженный человек, как правило смертельно раненный, просто застывал на месте, словно отказываясь признать конец жизни и пытаясь растянуть последние секунды в минуты. Наконец самурай изящным жестом убирал меч, лезвие с определенностью поршня скользило в ножны, после чего он разворачивался и убегал трусцой, оставляя после себя собрание застывших тел. Постояв неподвижно еще какое-то мгновение, убитые падали один за другим.

Может быть, это и есть самурайский дух?

В одном фильме парень сражается с тремястами противниками – и побеждает всех. Было забавно и в то же время смутно походило на правду. Это и есть самурай?

В другом фильме семь человек выстояли против сотни. Это чем-то напоминало отряд «зеленых беретов» в войне, о которой Бобу было слишком хорошо известно, и те семеро ничуть не уступали бойцам сил специального назначения. Они не отступали, они умирали не плача. Это и есть самураи?

Еще в одном фильме воин становится одержимым – он одержим своим мечом. Он не может остановиться и убивает всех подряд, пока в конце концов не погибает в горящем притоне, окруженном со всех сторон врагами, но только после того, как зарубил пятьдесят из них. Это и есть самурай?

В одном фильме отец мстит благородному семейству, которое заставило его приемного сына покончить с собой – вспороть грудь заточенным бамбуком. Отец действует быстро и уверенно и не знает страха; он не боится смерти и встречает ее как старую подругу. Это и есть самурай?

В другом фильме брат, полный раскаяния, возвращается домой, чтобы встретиться с мужем своей сестры, который когда-то посоветовал ему помочь клану и зверски расправиться с жителями бедной деревушки. В конце фильма брат добивается торжества справедливости. Это и есть самурай?

В третьем один из воинов говорит: «Господин, умоляем, казните нас немедленно!»

Это и есть самурай?

А еще в одном воин говорит: «Я так рад, что ты меня убил!» – и умирает с удовлетворенной улыбкой.

Это и есть самурай?

В большинстве фильмов храбрые молодые мужчины шли на смерть; они были готовы умереть ради чего угодно, без колебаний.

Как японцы любят смерть! Они боятся позора и любят смерть. Они жаждут умереть, они мечтают о смерти, возможно, мастурбируют с мыслью о собственной смерти. Что это за раса таинственных людей, таких непохожих, таких непостижимых, таких замкнутых… и в то же время таких человечных? Самураи?

Иногда Бобу удавалось ухватить что-то. В конце «Семи самураев» три оставшихся в живых воина покидают город. Сражение окончено; они оборачиваются и смотрят на холм, а на нем виднеются четыре меча, воткнутые в землю острием вниз рядом с четырьмя могильными холмиками. Порыв ветра приносит на холм облачко пыли.

Вот это Боб понял: ему пришлось повидать достаточно воткнутых в землю штыков от М-16, отмечающих боевой путь роты, пришлось испытать тяжесть скорби по молодым парням, ушедшим навсегда, по безымянным героям, погибшим товарищам, и эта боль не покидала его никогда.

Но были и вещи совершенно непостижимые.

В одном фильме суровый самурай, бродящий по стране со своим маленьким ребенком в коляске, убивает старика, и тот перед смертью радостно говорит: «Наконец-то мне довелось увидеть безупречное исполнение техники „соруйя“!»

Старику действительно хотелось посмотреть, как мастерски владеет мечом герой; за это, по его мнению, стоило заплатить своей жизнью, и он почувствовал себя самым счастливым человеком на свете, даже истекая кровью!

Однажды в дверь постучали. Открыв ее, Боб увидел перед собой красивую молодую женщину, строгую, сдержанную, безукоризненно одетую и, возможно, слегка недовольную. Это была его дочь.

– Привет, красавица. Что ты здесь делаешь?

– Вопрос в том, что ты здесь делаешь? – сказала Ники.

– Полагаю, адрес тебе дала мама. Как она?

– У нее все замечательно. Она сражается. В этом ее главный талант.

– Точно.

Ники прошла в квартиру, чувствуя себя хозяйкой. В этом заключался ее талант, точнее, один из многих талантов. Она была в джинсах и высоких ковбойских сапогах, волосы забраны в хвостик. Ей было двадцать три года, она заканчивала университет в Нью-Йорке и собиралась стать писательницей.

– Ты обещал заехать в гости, помнишь?

– Ну, понимаешь… Ты ведь хорошо знаешь своего папочку. Иногда старый козел начинает забывать.

– Ты в жизни никогда ничего не забывал. Папа, во имя всего святого, что случилось? Я правда хочу знать. Эта японская штучка, что это такое?

Ники окинула взглядом комнату: на одной стене висело выведенное иероглифами изречение, подарок Филиппа Яно; на другой был рисунок тушью, изображающий сорокопута, сидящего на кривой ветке. Вся остальная обстановка состояла из голого деревянного пола, огромного телевизора, DVD-плеера и сотни с лишним коробок с дисками, на обложках которых красовались в основном иероглифы и мужчины с косичками и в причудливых одеждах. А еще повсюду высились стопки книг.

– Кока-колы не хочешь?

– А как насчет саке? По-моему, тут этот напиток подошел бы больше.

– Я завязал.

– В таком случае, похоже, тебе удалось спятить и без выпивки. Окончательно спятить.

Ники так и не научилась держать при себе то, что у нее на уме. Никто не мог определить, талант это или проклятие.

– По данному вопросу существуют различные мнения.

Девушка уселась на пол к стене. Боб уселся напротив.

– Что это за птичка?

– Она была нарисована в тысяча шестьсот сороковом году одним человеком по имени Миямото Мусаси.

– И кто он такой?

– Самурай. По мнению многих, величайший за всю историю. Он шестьдесят раз дрался в поединках и одержал шестьдесят побед. Мне нравится смотреть на этот рисунок и размышлять о нем. Еще я хочу понять технику мазков. Кроме того, Миямото Мусаси написал вот эти иероглифы. Видишь?

– И что они означают?

– «Сталь режет плоть, сталь режет кость, сталь не режет сталь». Это изречение подарил мне мистер Яно в тот самый день, когда он и вся его семья погибли.

– Господи… Ты хоть понимаешь, что это все сплошной бред? Ты хоть понимаешь, как беспокоится мама?

– Денег у нее достаточно. Никаких проблем быть не должно.

– У нее есть одна огромная проблема – муж, сошедший с ума.

– Я не сходил с ума.

– Расскажи это кому-нибудь другому. А мне объясни, какой во всем этом смысл. Что здесь происходит?

– Ну хорошо, ладно. Ты сама увидишь, что это никакой не бред. Тут все дело в мечах.

– В мечах?

– В японских мечах. В «душе самурая», как говорят в Японии.

– Похоже, ты поверил в эти дурацкие фильмы, которые разбросаны у тебя по всей квартире.

– Ты только послушай, хорошо? Выслушай меня.

Боб постарался вкратце рассказать о событиях последних нескольких месяцев, начиная с письма от заведующего отделом истории морской пехоты и заканчивая, по сути дела, тем моментом, когда Ники постучалась в его дверь.

– Значит, в Айдахо ты так и не вернулся? Вместо этого ты поселился здесь и зажил такой увлекательной жизнью.

– В отношении каждого серьезного дела у меня есть три принципа. Во-первых, начать прямо сейчас. Во-вторых, работать каждый день. В-третьих, довести до конца. Только так дело можно сделать, а все остальное – ложь. И вот, сойдя с самолета, я подумал: «Надо начать прямо сейчас. Немедленно». Я и начал.

– Господи, и что ты намерен делать дальше?

– Ну, наступит момент, когда я решу, что уже готов. Что узнал достаточно и могу вернуться. Тогда я как-нибудь во всем разберусь, убеждаясь в том, что правосудие свершилось.

– Но – поправь меня, если я ошибаюсь, – у тебя нет никаких свидетельств того, что эта трагедия не является результатом несчастного случая. Я хочу сказать, пожары время от времени случаются, и в них гибнут семьи. Такое происходит чуть ли не каждую неделю.

– Я все понимаю. Однако Филипп Яно предположил, что меч, который я ему привез, обладает определенной исторической ценностью. И вот сейчас, читая все это, осознавая, какое огромное значение для японцев по-прежнему имеют мечи, как они до сих пор мечтают об этих чертовых клинках, как их изучают, как с ними занимаются, я прихожу к выводу, что не все так просто.

– Сколько может стоить такой меч? Назови верхнюю планку.

– Тут дело не в деньгах. Хотя и денег он стоит немалых. Но для япошек стоимость меча измеряется не в деньгах.

– Не говори «япошки».

– Стараюсь. Просто время от времени вырывается само собой. Ничего не могу с собой поделать. Ладно, для японцев стоимость меча измеряется не в деньгах. Для них это нечто такое, что важнее денег. У них есть очень любопытные поверия, которые человеку стороннему могут показаться странными. Мне они тоже кажутся странными. Но по мере того как я пытаюсь в них разобраться, они начинают приобретать определенный смысл. К этому нельзя подходить с точки зрения американца. Это элемент японской культуры. Тут нужно учитывать значение и ценность клинка, престиж, каким могут обладать некоторые из них.

– А теперь послушай, как это выглядит со стороны. Например, с точки зрения психотерапевта. Он скажет: этот человек был сильным и смелым героем, он выделялся среди прочих людей. При этом он был упрямым, одержимым и снисходительным к собственным слабостям. Можно даже сказать, страдал самовлюбленностью. Он любил образ воина, свое отражение, которое видел в зеркале. Он об этом никогда не говорил, но это так. Он любил молчаливое уважение, с которым его встречали повсюду, и то, как его присутствие воспламеняло толпу, то, как он мог усмирить толпу одним строгим взглядом. Но затем он, как и все люди, состарился. Вдруг, неожиданно для самого себя, он оказался в отставке. Однако в глубине души он чувствует, что не хочет сидеть без дела на крыльце своего дома. Не хочет наблюдать за сменой времен года и считать деньги. Ему нужно настоящее дело. Он хочет продолжать жизнь воина. Рыбалка не для него. Поэтому, когда происходит что-то неординарное, он подключает к работе свои незаурядные способности и ум и находит некие таинственные причины, аналогии, улики, намеки, которые видит он один во всем мире, но не видят профессиональные полицейские следователи и специалисты по расследованию поджогов. И в результате получается чудовищный заговор, преступление, убийство – именно то, что требует решительных действий со стороны решительного человека, настоящего воина. И этот решительный человек – он сам. Это он настоящий воин. Видишь, что получается?

– Сожалею, что ты видишь все в таких красках.

– По-другому это видеть нельзя. Папочка, ты уже совсем старый. У тебя больше нет сил, ты старик, все позади. Ты был великим человеком, ты можешь быть великим стариком. Но не уподобляйся тем, о ком говорят: «Седина в бороду – бес в ребро».

– Милая моя… давай сходим куда-нибудь поужинать, хорошо?

– Да, в Айдахо.

– Нет, здесь. Поедим суши.

– Фу! Сырую рыбу. Ради бога, все, что угодно, но – другое.

– Я должен сказать тебе вот что. Есть обязательства, в которых ты ничего не понимаешь. Глубокие, семейные обязательства. Давняя история, никому нет до этого дела – кроме меня. Но… Но это – обязательства. Все это уходит в далекое прошлое, к тем временам, когда мой отец воевал с японцами.

– Я жалею о том, что твой отец получил эту медаль. Она не давала тебе покоя всю жизнь. Ты ничего не должен японцам, которых убил твой отец. Это была не твоя война.

– Деточка моя, тут ты ошибаешься.

– Ты просто насмотрелся глупых фильмов про этих типов в халатах, шлепанцах и с косичками, которые отсекают друг другу головы.

– Может быть. Но я чувствую себя так, словно вернулся домой.

– Обещай мне только одно: ты никогда не отрастишь косичку.

Дальше все пошло хорошо, но Ники почувствовала, что отцу совершенно необходимо следовать намеченным курсом, и после ужина – ей все же удалось заставить себя поесть суши – она уехала, предоставив Бобу выполнить миссию, которую он сам на себя возложил.

Снова потянулись похожие друг на друга дни; менялись только фильмы, которые смотрел Боб, и книги, которые он читал. Следующим событием стало прибытие пакета из Японии, аккуратно упакованного в соответствии с японскими традициями.

Разве он что-нибудь заказывал? Книгу, брошюру? Боб накупил много всего через Интернет, из книжных магазинов: каталоги выставок японских мечей, практические руководства по технике фехтования. Но нет: это оказалась тонкая папка ксерокопий официальных документов. Аккуратно отпечатанные иероглифы поясняли сделанные от руки рисунки, получившиеся на копии неразборчивыми. От всего этого веяло чем-то шпионским; казалось, что копии сделаны незаконно, тайком, и, вполне вероятно, какой-нибудь иероглиф на первой странице означал «совершенно секретно».

Надо будет найти кого-нибудь, кто прочитает это, но Бобу и без перевода было понятно, что прислал ему анонимный корреспондент из токийского почтового отделения: это были протоколы вскрытия членов семьи Яно.

Глава 16
КИРИСУТЕ ГОМЕН

Переговоры вел Нии, поскольку Кондо Исами, один из самых уважаемых и влиятельных членов братства «8-9-3», не мог допустить, чтобы его знали в лицо.

Нии встретился с боссом Отани в его угловом кабинете, расположенном на пятьдесят пятом этаже небоскреба в Западном Синдзуку. Это было просторное, роскошно обставленное помещение, подобающее высокому положению босса Отани: в Кабукичо ему принадлежало свыше ста клубов. В состав его основной группы и нескольких вспомогательных групп входили сто самых свирепых бойцов токийской якудзы, готовых в любой момент отдать жизнь за своего хозяина. Кроме того, Отани принадлежали три игорных синдиката, северный и западный секторы токийского рынка амфетамина и более тысячи проституток. Чтобы подняться так высоко, ему самому пришлось не раз обагрить руки кровью.

Разумеется, очень помогло то, что в определенный момент путь к вершине преградил честолюбивый главарь другой организации, развернувший против босса Отани настоящую войну. Именно нанятые этим главарем убийцы оставили Отани шрам от пупа до бедра, на который пришлось наложить больше сотни швов. И вот тогда Отани (естественно, через подставных лиц) завязал деловые отношения с Кондо Исами, предводителем синсэнгуми. Через неделю он и его соперник поговорили с глазу на глаз. Говорить, впрочем, пришлось одному Отани, ибо из двух пар глаз только его глаза были открыты и находились на голове, не отделенной от тела.

Нии, в черном костюме и со строгим лицом, старался не обращать внимания на силуэты токийских небоскребов, смело взметнувшихся в небо за панорамными окнами пятьдесят пятого этажа. И все же зрелище было восхитительное: башни-близнецы муниципальной администрации Токио, знаменитая гостиница «Хиатт», прославленная в кино, шикарная гостиница «Вашингтон», в которой у босса Отани была своя доля, и десяток других стройных хромированных стрел, пронзивших небо и символизирующих новую Японию.

– Мужчина или женщина? – спросил Отани.

– Это не имеет значения, оябун, – ответил Нии почтительно.

– А что имеет значение?

– Полнота. Ему нужен кто-нибудь дородный. Он предпочитает, чтобы тела было в избытке.

– Что у тебя с лицом, юноша?

Левый глаз Нии оставался заплывшим. Казалось, ему в левую часть лица запихнули крупный грейпфрут, и этот грейпфрут начал гнить, окрашиваясь в неприятные тона: неестественные оттенки багрового, пронизанные красными прожилками и испачканные зеленовато-синими подтеками.

– Со мной случилось несчастье, – ответил Нии. – Я не успел увернуться.

– Надеюсь, наглец, посмевший ударить такую важную особу, дорого заплатил за это.

– Вы совершенно правы, оябун. Тотчас же.

– Ты сам воздал ему по заслугам?

– Нет, оябун. За меня расквитался лично Кондо-сан. Это было великолепно. Мне еще никогда не приходилось видеть подобную скорость.

– Кондо-сан многому тебя научил?

– Надеюсь.

– Юноша, тебе повезло, что в самом начале жизненного пути ты встретил такого наставника. Учись прилежно, кобун. Овладевай знаниями, приобретай опыт, отдавайся этому весь. Ты достигнешь успехов в жизни или умрешь с честью.

– Благодарю вас, Отани-сан.

– Итак, кого-нибудь в теле?

– Пожирнее. Сами понимаете почему.

– Да, разумеется.

Босс Отани, чье лицо было похоже на маску театра кабуки, изображающую неправедный гнев, нажал кнопку внутреннего коммутатора, и в комнату вошел еще один мужчина, тоже одетый в безупречно скроенный черный шелковый костюм. У него была аккуратная прическа, на лице – очки в роговой оправе. Мужчина низко поклонился своему господину и духовному лидеру.

– Да, Отани-сан?

– Мне нужна женщина.

– Конечно, Отани-сан.

– Ей не нужно быть красавицей. Ей не нужно быть волшебницей в постели. Более того, даже лучше, если это будет не так. Далее, она должна быть эмигранткой. В нашей стране у нее не должно быть родных. У нее не должно быть ни репутации, ни обаяния; если с ней что-нибудь произойдет, это не должно вызвать никаких разговоров. Она должна жить одна. Она должна работать допоздна. У нее не должно быть никаких вредных привычек и наклонностей.

– Возможных кандидаток десятки. Увы, никто из них не живет в одиночестве. При тех зарплатах, какие они получают, никто не может себе этого позволить. К тому же из каждой группы одна, а то и две обязаны тайно доносить своему боссу.

– Значит, похоже, жить она будет не одна, – подытожил босс Отани.

– Я все понял. Пусть будет так, – сказал Нии. – Он сочтет это приемлемым риском.

– Да, и если поднимется переполох, остальных курочек также придется ощипать.

– В клубе «Соблазн» работают преимущественно кореянки. Они склонны к полноте, а в свободное время держатся замкнуто. Думаю, одна из них подойдет. Когда она будет вам нужна, Отани-сан?

– Нии, что скажешь?

– О, лучше раньше, чем позже. Он хочет осуществить этот опыт, после чего надо будет восстановить силы, а на это потребуется время. Мы должны быть готовы к декабрю.

– Ты слышал?

– Слышал, – ответил подручный босса Отани. – Я сообщу имя, время, маршрут от клуба до дома. Полагаю, Кондо-сан предпочитает получить удовольствие ночью? Устроить все ночью будет гораздо проще. Ночь принадлежит нам.

– Разумеется, он предпочел бы дневной свет, – сказал Нии, – так как это позволило бы увидеть мельчайшие подробности. Но он понимает, что осуществить невозможное нельзя. Так что принимается ночь.

– Кто наводит порядок?

– Определенно эта работа будет не из приятных, – сказал подручный. – Наверное, порядок придется наводить тем, кто будет осуществлять опыт.

– Нии, что скажешь?

– Хорошо, мы наведем порядок.

– Вот и отлично. Тогда все решено. – Босс Отани повернулся к Нии. – Завтра заглянешь в клуб «Соблазн», и управляющий сообщит все детали.

– Кондо-сан моими устами благодарит своего друга и наставника, – сказал Нии.

– Я буду рад оказать Кондо Исами любую услугу, – ответил босс Отани.

Кореянка вышла из клуба значительно позже своих подруг. Те освободились в пять утра и все вместе направились пешком к ближайшей станции метро. В общем-то, особой опасности не было, ибо Кабукичо патрулировался и полицией, и людьми якудзы, причем и те и другие были решительно настроены в корне пресекать любые беспорядки, поэтому уровень преступности здесь был практически нулевым. Однако если одинокая женщина наткнется на группу мужчин, возможны неприятности. Хуже всего обстоит дело с жителями западных стран, особенно с канадцами и уроженцами Техаса, хотя порой и немцы ведут себя не лучшим образом, а изредка можно встретить мерзких иранцев. Если мужчины пьяны, возбуждены и в ярости, потому что во многих барах, куда они заглянули, их встретило древнее как мир предупреждение «Только для мужчин-японцев», это может закончиться довольно плачевно, вплоть до синяка под глазом, выбитого зуба и испорченного настроения.

Однако сегодня ночью эту женщину, дородную крестьянку из окрестностей Пусана, неожиданно задержал босс, причем по совершенно необъяснимой причине. Ее расспрашивали о другой девушке, которую заподозрили в том, что она в свободное время (а у нее такового почти не было) спит с европейцами и американцами. Всеми доходами необходимо щедро делиться с руководством клуба, никакое свободное творчество не допускается.

Но эта женщина не жила вместе с подозреваемой, и непонятно, зачем нужно было ее допрашивать. В результате она потеряла много времени из своего пятичасового перерыва, особенно если учесть, что на поезд, отправляющийся в 5.40, она опоздала, а следующий будет только в 6.10.

Кореянка торопливо шла через пятна яркого света и темные тени по длинным пустынным улицам, напоминающим коридоры. Приближался рассвет, знаменующий собой окончание еще одной ночи продажного греха. Кореянка свернула на восток на Ханазоно-Дори, направляясь к станции метро «Синдзуку». Ее дешевые сандалии на деревянной подошве стучали по тротуару. Клубы уже опустели, зазывалы ушли, моряки вернулись в порт, летчики – на авиабазу, туристы разошлись по гостиницам. Это был час первых петухов.

Улица, получившая название по расположенному в нескольких кварталах позади храму, в предрассветных сумерках казалась совершенно безликой. Кореянка не любила эту часть пути – здесь всегда было очень темно, хотя впереди виднелись огни оживленного перекрестка.

И тут она увидела нечто – неясное пятно, движение, легкое возмущение воздуха, а затем послышался шорох, шелест, щелчок, какой-то странный ночной звук, описать который можно было только одними словами: здесь был чужой. И возник он прямо впереди.

Обернувшись, кореянка оглянулась на уходящие в бесконечность ряды вертикальных надписей, ярко освещенных изнутри. Это был целый лес вывесок, превращенных дождем и приближающимся рассветом в мазню абстракциониста. Капли дождя падали на очки кореянки. Она плотнее запахнула дешевый дождевик. К сожалению, он нисколько не защищал от утренней прохлады. Женщина решила так: впереди кто-то прячется. Скорее всего, пугаться нечего. Однако полной уверенности быть не может, а на ней лежит груз ответственности, ведь нельзя дать себя ограбить, нельзя и получить травму. Развернувшись, кореянка торопливо пошла по Ханазоно-Дори, надеясь дойти до перекрестка, повернуть направо и попасть на широкий проспект Ясакуни-Дори, где даже в этот час должны быть люди.

Ну а где же фараоны? Кореянка терпеть не могла японскую полицию, особенно самодовольных молодых полицейских, которые смотрели на нее, чужестранку, как на гостя в своем царстве, однако сейчас ей страстно захотелось увидеть проблесковые маячки патрульной машины. Увы, ничего. Казалось, район был полностью отрезан от мира, хотя неподалеку виднелся зазубренный ряд небоскребов Восточного Синдзуку, освещенных яркими огнями, обещающими новый мировой порядок или что-то в этом роде.

Жизнь кореянки была, как говорится, полной задницей, и таковой ей и суждено было остаться. Она работала практически даром под строгим наблюдением, удовлетворяя клиентов всю ночь напролет самыми экзотическими способами. Она уже приняла в себя столько японского семени, что его хватило бы, чтобы утопить целый линкор. В удачный месяц ей удавалось отложить несколько тысяч йен и отправить их домой в Корею, где на эти деньги жили ее мать, отец и девять братьев и сестер. Она точно не могла сказать, почему должна посылать им эти деньги, поскольку подозревала, что как раз родной отец и продал ее тайком этим японцам, однако все же считала это своим долгом. Конфуцианское тщеславие придавало всем ее поступкам тончайший оттенок добродетели. А это означало, что в следующей жизни она станет выше, лучше, счастливее.

Обернувшись, кореянка всмотрелась в темноту. На этот раз ей удалось разглядеть двух мужчин. Они держались в тени, передвигались крадучись, следя за каждым ее движением, но, когда на них упал ее взгляд, они застыли, растворившись в темноте, подобно умелым красным партизанам. Кореянка пристально всмотрелась туда, но никого не увидела. Да были ли они вообще? Или ей это привиделось?

– Эй, – окликнула она по-японски с сильным акцентом и хромающей грамматикой. – Кто есть вы? Что хотеть? Вы уходить, вы меня не тронь.

Мысленно она выразилась более красноречиво на безукоризненном родном корейском: «Вы демоны, которые пришли, чтобы меня забрать? Или пьяные жирные американские дуралеи, которым захотелось потрахаться на халяву, чтобы было чем хвалиться по пути домой? Или молодые злые якудза, раздраженные тем, что босс ценит их так низко, и ищущие, на ком бы сорвать злобу?»

Однако неизвестные стояли не шелохнувшись, словно их и не было. Кореянка быстро убедила себя, что в темноте никого нет и все это ей привиделось. Разыгравшееся воображение мстит за нехорошие мысли об отце, в то время как она должна относиться к нему с почтением.

Несколько успокоившись, кореянка развернулась и снова пошла по Ханаз…

Она услышала звук. Этот звук ей не померещился: в темноте действительно скрываются двое. Но кореянка была неглупа и не склонна к панике. Она не закричала, не выбежала беспомощно на середину улицы. Вместо этого она лишь чуть ускорила шаг, стараясь ничем не выдать, что ее подозрения получили подтверждение. При этом она лихорадочно размышляла. До ярких огней Синдзуку-Дори еще добрых полмили, а кругом темно. Неизвестные могут напасть на нее в любую минуту.

Кореянка попыталась придумать какой-нибудь обходной маневр. Можно направиться или в продовольственный магазин Лоусона, или в кафе «Айя» – оба заведения работают круглосуточно. Можно резко свернуть вправо и выйти на Синдзуку-Дори, где еще ездят машины и даже попадаются пешеходы. Можно юркнуть в переулок и затаиться там. Она больше не думала о том, чтобы вернуться домой. Сейчас главное – пережить эту ночь, и если для этого придется лежать в куче мусора за каким-нибудь жутким заведением, она на это пойдет. Конечно, лучше всего найти забегаловку, открытую в этот час, досидеть там до рассвета с сигаретой и выйти в семь утра. Возвращаться домой бессмысленно. Пару часов можно будет провести в клубе, после чего снова приняться за работу. Будет нелегко, но она как-нибудь выдержит.

Женщина вышла на маленькую дорожку – вымощенный брусчаткой тротуар, изгибающийся вокруг святилища. Фонарей здесь не было, и она решила: если быстро пробежать по тротуару, те двое преследователей ее не увидят. Они пройдут мимо, затем им придется возвращаться, а она к этому времени уже будет на другом конце, на Ясакуни-Дори.

Эта дорожка, своеобразная аномалия в Кабукичо, называлась Синдзуку-Юходо-Коэн. Изогнутая каменная дорожка в двухстах метрах от храма Ханазоно, обсаженная с обеих сторон деревьями, мало кому известна, и уж в этот час на ней точно не должно быть никого. Здесь было темно, достаточно темно, чтобы спрятаться, скрыться из виду. Идеальное место. Метнувшись на дорожку, кореянка ускорила шаг, моля богов о том, чтобы ей удалось обмануть преследователей.