Текст книги "47-й самурай"

Автор книги: Стивен Хантер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)

Там его уже ждали Досю и соперник.

– Ты должен победить, – сказал Досю. – Никакой пощада, никакой колебание, никакой сомнение. Отдаваться весь. Становиться пустота.

– Я… – начал Боб и осекся, увидев своего противника.

Дело было даже не в том, что противник был лет десяти от роду и четырех футов роста. Все было гораздо хуже. Это была девочка.

Глава 25
«МЕНЯЮЩИЙСЯ МИР»[23]23
  Буквальный перевод японского слова «укиё», описывающего многие стороны жизни Японии, но в первую очередь относящегося к поиску наслаждений в жизни.


[Закрыть]

Ник Ямамото обрабатывал клубы. На окраинах, в центре, по всему городу. Он обошел навороченные заведения из стекла и хрома в Гиндзе, самом роскошном токийском районе ночных развлечений. За это ему пришлось выложить кругленькую сумму, потому что Гиндза, вероятно, является самым дорогим кварталом в мире, однако Ник только что передал два фунта чистейшей марокканской «белой девочки» одному из второстепенных заправил якудзы, поэтому дома у него по всем ящикам были распиханы пухлые пачки банкнот, и он ничего не имел против того, чтобы швырять деньгами направо и налево в поисках сенсации, которая позволит ему снова подняться к самым вершинам журналистики.

А уж это будет всем сенсациям сенсация: Кондо Исами, легендарный убийца-якудза, человек, окутанный тайной и обагренный кровью, выполняющий для нового большого хозяина новую большую работу. Рассказ о нем сделает его знаменитым. Господи, как же Ник любил этот грязный город!

Однако в Гиндзе ему так ничего и не удалось раскопать. Ник переместился в квартал гомосексуалистов, исходя из того, что в рядах якудзы встречаются и чисто голубые, и те, кто причаливает к обоим берегам. Именно сюда они ускользают, чтобы отдохнуть, расслабиться, забыть кровавые разборки, составляющие столь значительную часть их жизни. И тут и там кто-нибудь может настолько расслабиться после одного-двух галлонов саке, что проболтается продажному мальчику, который в свою очередь тоже кому-либо проболтается. Иногда голубая часть Токио узнаёт новости задолго до «правильной». Ник посетил «Туз», «Странную женщину и ее подружек» и «Адвокат».

Но нет. Гомики молчали, а если и говорили, то не с ним, нормальным парнем с обесцвеченными волосами и обилием денег, которые словно жгли ему карманы.

Не повезло Нику и в Акасаке, еще одном квартале ярко освещенных улиц, заполненных барами, клубами и злачными заведениями, в первую очередь массажными салонами, этими скользкими дворцами гигиены и орального секса, правда уже не такими шикарными, как в Гиндзе. В этих массажных салонах масса болтливых ртов. Но опять – ничего. Все молчали.

Ник обращался к вышибалам, барменам, официанткам, музыкантам, полицейским, наркоторговцам, мелким бойцам якудзы, к тем, кого он знал, и к тем, кто был наслышан о нем. Он разбросал целое состояние, обходя одно за другим все заведения: «Пещера», «Крокодил», «Фукурики ицидза», «Синдзуку пит-инн», «Нанбатей», «Маниакальная любовь» и «Кельтский воин». В этих местах ему сообщали новые имена и названия, и он переходил в другие места, обращался к другим людям, но всюду слышал то же самое предостережение из самых разных уст:

– Малыш, не стоит расспрашивать про этого человека. Он не любит шутить. Если до него дойдут слухи, что ты им интересуешься, он навестит тебя как-нибудь ночью и нарежет из тебя лапшу.

– Я все понял. Просто я тут кое-что услышал, и мне бы хотелось разложить все по полочкам.

– По полочкам разложат вас, Ямамото-сан. Вы умрете во имя славы «Токийского вестника». Вы к этому стремитесь?

– Спасибо, приятель.

– Удачи вам, дружище.

Ник навестил «Ниси адзабу», «Сибуйя харадзуки» и даже «Эбицу», заведение, популярное среди экспатриантов, хотя трудно было представить, чтобы какой-то гайдзин проведал о чем-либо раньше коренного японца.

Нет, нет и еще раз нет. Вместо этого Ник наткнулся на внутренний скандал якудзы, который не имел никакого отношения к тому, что его интересовало. И все же это было хоть что-то, причем он слышал об этом в самых разных местах. Все члены якудзы рано или поздно начинали говорить о порнухе, и все переходили к одному и тому же. Ребята из киностудии «Империал» обзавелись хорошими связями в Америке и решили обделать одно дельце; похоже, они договорились с западными порнозвездами, светловолосыми красотками, и дело выглядело очень многообещающим, если только им удастся получить лицензию на импорт. Тот, кто будет поставлять американский товар на японский рынок, заработает целое состояние, поскольку всем известна страсть японских мужчин к блондинкам. Ну а если к тому же научить белых женщин делать то, что делают японки: групповуха в метро, «поросячьи пятачки», фантазии в туалете, изнасилование, учительница, стюардесса, бизнес-леди, – тогда прибыли станут колоссальными. Однако до сих пор еще никому не удавалось преодолеть запрет на ввоз иностранной продукции; ни у кого не хватало «смазки», чтобы провезти ее через таможню. На пути этого стоял один человек.

Мива по прозвищу Сёгун возглавлял кинокомпанию «Сёгунат аудио-видео» и славился своей свирепой решимостью сохранить порнографию в Японии исключительно японской. Сёгун не жалел времени и сил, работая над тем, чтобы законы оставались неумолимо строгими. Любая американская компания, которая попыталась бы основать дело в Японии, непременно бы попала в силки юридических неприятностей и полицейских преследований. Не вызывало сомнений, что Мива – оголтелый националист, как и многие заправилы якудзы, связанные с бизнесом, и многие заправилы бизнеса, связанные с якудзой.

Сёгун возглавлял Всеяпонское видеообщество (ВЯВО) – профессиональное объединение, представляющее интересы «большой порнографии», – и работал в Комиссии по этическим нормам художественного кинематографа, которая формально регулировала деятельность порнографического бизнеса, однако на самом деле была полностью подконтрольна ВЯВО и была связана с ним прочными узами общих интересов и прямого подкупа. Ключом Сёгуна к власти являлся занимаемый им пост президента ВЯВО, что, в свою очередь, делало его наиболее влиятельной фигурой в Комиссии по этическим нормам. По сути, это делало его хозяином порнографии. Если он потеряет свой пост, он потеряет все. А его срок подходил к концу. По слухам, впервые за много лет руководству других студий, снимавших порнографию – а таких насчитывались сотни, – потекли крупные взятки, целью которых было не допустить переизбрания Сёгуна. Если «Империал» выиграет борьбу за ВЯВО, Комиссия по этическим нормам также окажется у него в кармане и можно будет открывать торговлю с американцами. А каким бы богатым и могущественным ни был Мива, разве сможет он устоять перед неудержимым цунами американского капитала, готового проглотить с потрохами невероятно гибкую гимнастику классических японских кошечек? Сёгун ненавидел все американское. И эта ненависть выходила за рамки рационального, она опиралась на культурные традиции. Американская продукция неинтересна, в ней нет мыслей, она является отражением изнеженного, упадочного общества. «Порнография в Японии должна оставаться японской!» – решительно заявил Сёгун.

Вот о чем перешептывались в барах и клубах. Похоже, со дня на день должна была разразиться война, и нешуточная, поскольку и у «Империала», и у «Сёгунат аудио-видео» имелись могущественные покровители. Не исключено, что, когда два порногиганта схлестнутся в схватке за будущее, улицы обагрятся кровью.

– Нет-нет. Пусть в порнобизнесе крутятся деньги якудзы, эти люди не любят переходить к клинкам. Огги скорее замучат друг друга судебными тяжбами, основанными на беспочвенных слухах. Нет, такие люди не убивают. Насмотревшись на кошечек, они сами стали слишком изнеженными и мягкими. Если человек – тряпка, он не видит смысла в том, чтобы отрезать кому-нибудь голову, особенно если после этого голову могут отрезать ему самому.

– Может быть, одна из сторон наняла этого Кондо, чтобы использовать его в качестве устрашения, намека на неприятности в будущем? – спросил Ник своего собеседника, знакомого следователя из Управления по борьбе с организованной преступностью.

– Кондо Исами выше такой мелочовки. Его стихия – точный, изящный удар. Он не пойдет по подворотням со всякой шпаной, словно одержимый срубая головы направо и налево. Это слишком тривиально. Кондо очень разборчив, он соглашается далеко не на каждое предложение. Только и всего. Он ни за что не свяжется с порнографией. Он старой закалки. Ему гораздо ближе все те пуритане, кто ненавидит Миву за миллионы, нажитые на порнухе.

– Хорошо, – сказал Ник, протягивая десять купюр по десять тысяч йен.

– Ого! – одобрительно произнес полицейский. – Щедрые чаевые. Надеюсь, ты никому не расскажешь о том, что говорил со мной?

– Можешь не сомневаться, – заверил его Ник. – Но ведь и ты никому не расскажешь о том, что я разговаривал с тобой?

– Неужели ты думаешь, что я хочу провести последние восемь секунд жизни, истекая кровью в подворотне?

Наконец остался один Кабукичо. Здесь Ника хорошо знали, здесь он был у всех на виду и от этого чувствовал себя уязвимым. Однако у него не было выбора. Он понимал, как это опасно. Кабукичо принадлежал Отани, а Кондо, несомненно, имел с Отани тесные связи. В Кабукичо слишком хорошо налажена связь; любой заданный им вопрос тотчас же дойдет до «ненужных» ушей.

Ник понимал, что ему следовало бы нанять кого-нибудь постороннего, кого-нибудь из другого города, от кого нельзя будет проследить путь к Нику Ямамото, к «Токийскому вестнику», к Кларку Кенту[24]24
  Персонаж комиксов, а затем и фильмов о Супермене, обычный, ничем не примечательный человек, за обликом которого скрывается Супермен.


[Закрыть] токийской желтой прессы.

Но он не мог устоять перед соблазном. В нем взыграли журналистские гены. Он не мастер изящной словесности, он не стремится к власти, славе и деньгам, ему просто хочется узнать чуть больше и чуть раньше других. Вот что двигало Ником. Это такой экстаз – узнать что-то первым! Экстаз, не сравнимый с тем, что может дать «белая девочка». Вот почему Ник смог оторваться от нее сам, хотя и не имел ничего против того, чтобы время от времени заработать на ней доллар-другой. Как прекрасно это мгновение, когда тебе известно что-то такое, о чем не знает больше никто! Господи, какое же это наслаждение, восторг, кайф!

Ник начал осторожно, с тех, кто сам был такой мелочью, что не мог быть связан ни с чем крупным.

– Что тут у нас происходит? Я имею в виду какие-то перестановки. Один человек, выполнявший для Отани деликатную работу, сейчас работает на кого-то другого, на кого-то большого, со стороны. Ты ничего не слышал?

– Кажется, я знаю, кого ты имеешь в виду, но я никогда не произношу вслух это имя. Очень вредно для здоровья. Этот человек отрежет мне руку и заставит меня съесть все мои татуировки.

Ник ходил повсюду, пробовал все. «Пчела-матка», «С-М клуб», «Мистерия соблазна», «Мо-мо иро» – он побывал повсюду, переговорил со всеми: с проститутками, танцовщицами, трансвеститами, вышибалами, барменами, с какими-то китайцами, какими-то корейцами, какими-то африканцами, с мошенниками, карманниками и так далее.

Ничего. Ничего.

Именно это «ничего» и завораживало Ника. Обычно что-нибудь да есть. К тому времени разговоры о грядущих перевыборах президента ВЯВО и последствиях этого события для противостояния «Империала» и «Сёгунат аудио-видео» стали настолько громкими, что ни о чем другом больше не говорили. Казалось, на все каналы распространения слухов в Кабукичо положили тяжелую наковальню. И вдруг… О, это была такая мелочь. Ничто. Шелест листа, гонимого ветром.

Ник сидел в небольшом клубе, закрытом для посторонних. Было так поздно, что стало уже рано. Здесь любимым напитком было виски, любимой музыкой – блюз, а любимой атмосферой – табачный дым. Сквозь густые клубы с трудом просвечивали голубоватые лампы освещения. Опрокинув стаканчик виски с содовой, Ник повернулся к бармену и сказал:

– Еще один мне, и еще один Папаше.

Папаша работал вышибалой в «Пин-Пине», особом клубе, в котором удовлетворялись любые фантазии японских мужчин, в том числе мечты о молоденьких учительницах, стюардессах и деловых леди. Там имелось даже отдельное помещение, оформленное как вагон метро и предназначенное для тех, кто не мог – просто не мог – обойтись без соответствующих образов. Но даже в этом царстве мечты, ставшей явью, время от времени случались неприятности, и в этих случаях требовались услуги расторопного здоровяка с сильными руками. Коронным номером Папаши был «нежный тычок» – сильнейший удар под ребра, после которого чересчур любвеобильный посетитель заведения мгновенно сдувался; удар, не оставляющий ни синяков, ни ссадин, ничего, кроме всепоглощающей боли.

– Я тебе этого не говорил, – сказал мастер «нежных тычков».

– Да, да, да.

– Клянись именем Господа, что я тебе это не говорил.

– Клянусь именем Господа, дважды.

– У меня есть одна шлюха. Она наполовину кореянка, присматривает за девочками в одном заведении. Крутая девочка. Смазливая, но очень крутая.

– Да.

– Она говорит, все кореянки, работающие в секс-услугах, встревожены, потому что одна из них пропала несколько недель назад.

– Я ничего не слышал.

– То-то и оно: никто ничего не слышал. Просто сегодня она была, а назавтра исчезла. Но вот что известно моей подружке – об этом не знает больше никто, да и она сама догадалась, что к чему, только хорошенько поразмыслив. На следующее утро по дороге на работу она встретила одного типа по имени Нии. Сам он из мелкой шпаны, но ему каким-то образом удалось устроиться в приличную банду и уйти с улицы.

– Нии.

– Нии. Она увидела, как он, пошатываясь, вываливается из бара, где, судя по всему, проторчал несколько часов, заходит за угол и блюет. Его выворачивает наизнанку. Так вот, моя девчонка клянется, что, когда Нии согнулся пополам, его куртка распахнулась и стало видно, что вся нижняя половина его белой рубашки пропитана насквозь чем-то алым.

– О боже…

– Как будто он побывал в кровавой бойне. Так кого же искромсал Нии? Ту самую женщину? Зачем ему понадобилось рубить на части какую-то ничтожную кореянку, а потом прятать ее тело?

– Быть может, он так возбуждается. Новый Джек-потрошитель, что-нибудь в таком духе. А может быть, это просто Кабукичо. Здесь то и дело исчезают какие-то шлюхи. Жизнь идет своим чередом. Только и всего.

– Ну да. Но тут есть кое-что странное. А странное тут то, что вся эта штука с корейской шлюхой была подстроена – девчонки-кореянки говорили об этом несколько недель. В тот вечер хозяин задержал ее допоздна, и она не смогла отправиться пешком до станции метро «Синдзуку» вместе со своими подругами. Она пошла позже, одна, а где-то по дороге к станции рано утром встретила кого-то – и просто исчезла. А окровавленная рубашка Нии позволяет предположить, что ее разрезали.

– Гм. Это не обязательно дело рук братства «Восемь-девять-три».

– Обязательно. Потому что все это было спланировано. Кто-то заплатил за то, чтобы, понимаешь, отбить эту девчонку от стада, задержать ее, затем отпустить, чтобы можно было наедине ее искромсать, разрезать, нашинковать, изуродовать. Ни фараонов, ни свидетелей – все говорит о том, что это дело было спланировано. Ну а бедняге Нии пришлось быть уборщиком. У него не хватило бы бабок, чтобы провернуть такое самому. Он никто, слуга, мальчик на побегушках с половой тряпкой. Но он работает на человека с деньгами, который любит резать.

Теперь Ник видел сам: да, все встало на свои места.

Нии работает на Кондо. Кондо захотелось что-нибудь порезать. Все было устроено через босса Отани. Но для какой цели?

– Ты не помнишь число?

– Помню только, что это случилось вскоре после того, как сгорел тот воин-герой со всей своей семьей. Помнишь? Господи, как же это было печально. Как же это было печально!

– Да, это было печально, – согласился Ник.

Но мысли его уже неслись в другую сторону: все говорит о том, что Кондо разрезал кого-то, имея мощное прикрытие со стороны братства «8-9-3»; Нии ему помогал и искупался в крови, после чего напился вдрызг и проблевался. Это означает, что Нии работает на Кондо. Значит, если Ник хочет выяснить, что замыслил Кондо, ему нужно сначала выяснить, что замыслил Нии. Начать с Нии.

Получить доступ к полицейским архивам оказалось нетрудно. Нии, Такаси «Джо». На фотографии было изображено квадратное лицо с длинными волосами под «Битлз», в глазах – ни искорки ума или целеустремленности. Снимок был сделан, когда Нии исполнилось восемнадцать лет и его арестовали в первый раз. Послужной список впечатляющий, но ничего из ряда вон выходящего. Кража со взломом, срок в колонии для несовершеннолетних, ограбление, разбойное нападение, ношение холодного оружия (вакидзаси), – непоседливый подросток-шпана, рыщущий по переулкам Кабукичо в поисках развлечений и собственной смерти. Нии был членом уличной банды «Бубновые спины». Это означало, помимо всего прочего, что у него на спине, скорее всего, имеется татуировка в виде бубнового туза. Со своими дружками Нии устраивал маленький ад. Затем он отсидел два года в тюрьме строгого режима за то, что избил до полусмерти владельца одного магазинчика. Очевидно, Нии пытался привлечь к себе внимание якудзы, но тщетно. И все же два года назад он попросту исчез.

Неужели господин Нии перевернул страницу и стал образцовым гражданином? И сейчас продает страховые полисы, жареных цыплят, кроссовки или порнографические журналы? Едва ли. Гораздо более вероятно другое: он осуществил мечту своей жизни. Кто-то его подобрал, отмыл, отчистил, подстриг, переодел в костюм и дорогие черные итальянские ботинки с острыми носами, научил завязывать галстук и ухаживать за ногтями, и вот теперь Нии, невидимый, скользит по укрытому от посторонних глаз преступному миру якудзы, при необходимости жестокий, но это уже жестокость не тупая, не бессмысленная, не жестокость, вызванная порывом внезапной ярости, – нет, теперь ее сдерживает и направляет в нужное русло мудрый босс.

Нии? Вы не видели Нии? Вам ничего не известно о Нии? Где Нии ошивается? Помните Нии? Того малыша Нии, который вечно попадал в беду и якшался с «Бубновыми спинами»? Странно, что вы упомянули «Бубновые спины», потому что, по-моему, новый вышибала в «Молоке» одно время был в «Бубновых спинах».

Нии? Ах да, Нии. Не знаю, что с ним. Хотя на таких никто не обращает внимания. Внешне самый обычный человек, в нем ничто не бросалось в глаза. О, кое-что, кажется, вспомнил. Да, точно: Нии любил бывать в баре под названием «Кельтский воин». Он всегда бредил самураями. Видел себя последним Тосиро Мифуне. Да, «Кельтский воин», это на Ниси-Азабу.

Вот каким образом Ник в конце концов оказался в четверг вечером в «Кельтском воине» на Ниси-Азабу. Он сидел в одиночестве у стойки, общаясь со стаканом бурбона с водой и с собственной головной болью, пытаясь сохранить рассудок под оглушительный рев многонациональной рок-группы, исполняющей боевые песни кельтов с сильным японским уклоном, – подобное насилие над слухом невозможно описать и уж тем более вынести. Заведение было второсортное: повсюду пластмассовые щиты и нелепые рыцарские мечи, дешевый реквизит к фильму «Черный щит Фоллсуорта», все по-голливудски фальшивое. На стенах висели головы лосей и оленей, а за стойкой даже красовался витраж. Настоящий замок короля Артура, точнее, японская версия американской версии истории о рыцарях Круглого стола, которая с самого начала не имела ничего общего с правдой.

И вдруг Ник увидел Нии.

Не заметить его было бы очень легко. Ник обратил внимание лишь на тупую неподвижность глаз, на полное отсутствие в них динамики. Нии заметно пополнел и привел себя в порядок. Теперь у него была новая прическа – обработанные гелем волосы длиной полтора дюйма торчали вертикально вверх. Темный костюм, белая рубашка, галстук. Он мог бы сойти за простого клерка, если только не приглядываться к тому, как изящно обвивает массивную шею ворот рубашки, как безукоризненно сидит пиджак, лишь кое-где тронутый рябью едва заметных складок, как мягко струится ткань отутюженных брюк – так могут вести себя только лучшие сорта шелка. Черные ботинки, с виду неказистые, но на самом деле очень дорогие, английские, ручной работы, какие могут позволить себе только руководители крупных компаний, дипломаты и влиятельные адвокаты. Одним словом, гардероб Нии тянул на добрых шесть тысяч долларов, хотя на первый взгляд и казалось, что он стоит не больше четырехсот.

Его манеры стали отточенными, уравновешенными, неторопливыми, уверенными. Ну разве этот человек не достиг успеха в жизни? И Нии нес это величие легко, отметил Ник, наблюдая за тем, как подобострастно суетятся вокруг его «объекта» официанты и как великодушно, но спокойно он на это отвечает. Ник понял, что перед ним счастливый человек: хорошая работа, много денег, которые можно тратить по собственному разумению, будущее, с каждым днем становящееся все более светлым.

Ник наблюдал за разворачивающимся перед ним спектаклем. Время от времени к Нии подходил то один из музыкантов, то кто-нибудь из прислуги. Посетители заискивающе здоровались с ним, он отвечал улыбкой или прикосновением к плечу. Вокруг него вертелись молодые девушки, словно он был намазан медом: девицы такого типа с ума сходят от гангстеров.

Какое-то время Нии купался в море всеобщего преклонения, гордый сознанием того, что сделал себя в жизни. Затем он сказал пару слов одной из девушек – на вид самой молодой, отметил Ник, еще совсем девочке, – и та поспешно засеменила к своим подругам, чтобы забрать плащ и предупредить их, что домой она возвращается одна. Они с Нии ушли, держась за руки. Ник выждал какое-то время, оставил на стойке щедрую пачку йен и последовал за ними.

Некоторое время он наблюдал за парочкой с противоположной стороны улицы, затем Нии завел свою юную спутницу в многоквартирный жилой дом и направился к лифту. Ник быстро перебежал улицу и устроился напротив угла здания, так, чтобы были видны сразу две стены. Он помолился о том, чтобы квартира сэра Ланселота Нии выходила на одну из этих двух сторон, и действительно через пару минут в окнах на пятнадцатом этаже вспыхнул свет, удостоверив, что именно здесь находится логово Нии. Сосчитав окна, Ник установил, как далеко от угла здания расположена квартира, чтобы завтра можно было без труда в нее проникнуть.

Ник пришел рано. Он был в парике, представляющем собой копну черных волос, так как ему пришло в голову: незачем трубить на весь мир о том, что светловолосый мужчина, слишком пожилой для того, чтобы красить волосы, выслеживает известного убийцу-якудза.

Долго ждать ему не пришлось. Подъехал черный «мерседес», лимузин С-класса. Нии, одетый с иголочки для нового трудового дня, и растрепанная девчонка, у которой был такой вид, будто ее оттрахали до потери рассудка, сели сзади, и машина рванула с места.

На мгновение Ник ощутил возбуждение: а что, если в машине находится сам Кондо? Но нет, вряд ли Кондо будет заезжать за членами своей банды. Нет, скорее всего, он нанял лимузины, чтобы забирать ребят и доставлять их туда, где им предстоит работа в этот день.

Перейдя улицу, Ник зашел в подъезд и мельком показал швейцару документ. Это было весьма внушительное удостоверение, подтверждающее, что его обладатель является представителем отдела диетического питания Министерства здравоохранения. Оно было совершенно подлинным, за исключением того, что в нем значилась фамилия его настоящего владельца, хотя лучший специалист по фальшивым документам в Кабукичо вклеил в него фотографию Ника.

– Я собираю информацию об одном скандале, связанном с землевладением, – сказал Ник. – Меня интересует господин Оно.

Это была первая фамилия, на которую он наткнулся, изучая телефонный справочник.

– Сейчас я ему позвоню.

– А вот этого делать не надо, если не хотите вылететь с работы.

– Слушаюсь.

– И не надо предупреждать уборщика. Я знаю, как у вас все налажено. Вы звоните уборщику, предупреждаете его, и он попадает к Оно раньше меня. У Оно появляется время, чтобы уничтожить инкриминирующие документы, он дает уборщику щедрые чаевые, и тот делится с вами. Я не дурак.

– Уважаемый, Дзодзи находится на четырнадцатом этаже; он ни о чем не узнает.

– Вот и проследите за тем, чтобы ваш Дзодзи оставался на четырнадцатом этаже.

– Будет исполнено.

Ник установил, что Оно живет на семнадцатом этаже, поэтому он поднялся на лифте на семнадцатый этаж, отыскал лестницу и спустился вниз. На пятнадцатом этаже Ник быстро нашел дверь в квартиру Нии, после чего спустился на четырнадцатый этаж. Уборщика, корейца с тупым лицом, он нашел в подсобной каморке, с сигаретой во рту.

– А, вот ты где, Дзодзо! – радостно воскликнул Ник. – Проклятье, со мной это происходит по два раза на неделе! Я снова захлопнул входную дверь. Ты мне не откроешь?

Кореец тупо посмотрел на него, пытаясь сообразить, с кем имеет дело.

– Это же я, Нии, из тысяча пятьсот четвертой. Ну же, Дзодзо, поторопись. Я опаздываю.

Если Дзодзо и колебался, то только для того, чтобы получить побольше чаевых. Ник сунул ему банкноту в пять тысяч йен, и они поднялись наверх. Открыв дверь мастер-ключом, Дзодзо поспешил обратно к своей сигарете.

Ник остался в квартире один. Очень мило. Неужели Нии не пожалел денег на то, чтобы нанять дизайнера? А может быть, у него прирожденный дар расставлять мебель. Квартира была обставлена в стиле, принятом у современных якудза, без излишеств и показухи. Ни одной книги, зато целая стена отведена акустической системе и компакт-дискам, пожалуй, всех до одного исполнителей рок-и рэп-музыки. Две полки с творениями киностудии «Сёгунат аудио-видео» и даже – фу, какая мерзость! – кое с чем похуже: продукцией черного рынка с участием маленьких девочек. Нии, у тебя точно что-то не в порядке. Конечно, был еще и телевизор с экраном таких размеров, что на нем, если положить его горизонтально, смог бы приземлиться реактивный лайнер.

Осматривая квартиру, Ник отмечал клише. В одной комнате обстановка была из сплошной черной кожи и сияющего хрома с редкими модернистскими вкраплениями хрустальных фигурок, ужасных и потому баснословно дорогих.

В другой комнате был устроен тренажерный зал, объясняющий происхождение нового тела Нии с целой тонной накачанных мышц. Половина зала была отведена под занятия фехтованием. В углу стоял шкафчик с мечами – деревянными и настоящими, стальными, – и лежала стоика матов.

Спальня представляла собой нечто совсем другое: беспорядочно смятая кровать, вся в пятнах и подтеках, и повсюду запах пота. Кровать отражалась в зеркале на потолке, разоренная, мокрая, вывернутая наизнанку и изувеченная. Девочка, бывшая партнершей Нии в любовных утехах, вероятно, даже не заметила, что была прикована к кровати, однако наручники, закрепленные на изголовье кровати, свидетельствовали о том, что именно так прошла ночь. В ногах кровати лежал моток веревки, так что Ник, вероятно, еще и связывал свою жертву. Судя по всему, вид молодой красивой девушки, связанной и беспомощной, сотворил с Нии чудеса: на дубовом паркете раздавленными змеями валялись три наполовину полных презерватива. «Эх, где мои двадцать пять!» – с тоской подумал Ник.

Так, гардероб: еще десять костюмов из черного шелка, все с бирками дорогого итальянского портного, три пары черных ботинок, двадцать пар практически новых кроссовок и стопка аккуратно отутюженных белых рубашек. Было ли здесь что-нибудь, носящее отпечаток самого Нии? Пока что Ник ничего такого не видел.

Усевшись за письменный стол, он принялся крайне осторожно рыться в ящиках, следя за тем, чтобы оставлять все на месте. В одном ящике – пачка спортивных журналов, в другом – банковские счета, по которым было видно, что Нии действительно устроился очень неплохо. В третьем – выполненный мастером эскиз, на котором не осталось никаких следов бубновых тузов, умело растворенных в абстрактных узорах. Эскиз был подписан Большим Одзу, знаменитым мастером татуировки из Синдзуку. В свое время Ник сделал материал о Большом Одзу, любимом художнике якудзы. Большой Одзу был специалистом по змеям, львам, тиграм и медведям, а также веерам, свиткам, бамбуку и иероглифам, – самым популярным мотивам якудзы. Он по-прежнему наносил татуировку по старинке – не электрической иглой, а медленно, болезненно, бамбуковой щепкой. Итак, Нии, раздобыв деньги, нанял Одзу, чтобы тот создал рисунок, в котором потонули бы узоры низкосортной уличной банды, тем самым стирая неприглядное прошлое.

Но Ник был знаком с Большим Одзу и помнил, что тот перед ним в долгу, ибо после опубликования статьи желающие воспользоваться услугами мастера выстраивались в длинную очередь, и среди них были звезды кино и кумиры рок-музыки. И еще Ник знал, что мастеру, делающему татуировку, люди выкладывают то, о чем они не говорят своим женам, проституткам, психоаналитикам и дружкам.