Текст книги "Дом Цепей (ЛП)"

Автор книги: Стивен Эриксон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 51 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

Глава 8

Среди неподготовленных новобранцев Четырнадцатой Армии добрая половина происходила с Квон Тали, самого центра Империи. Юные идеалисты, они ступили на пропитанную кровью почву, пошли по следу жертвоприношения, учиненного над их матерями и отцами, бабками и дедами. Таков ужас войны: в каждом поколении невинные обречены испытать кошмары.

Мятеж Ша'ик: иллюзия победы, Имригин Таллобант

Адъюнкт Тавора одиноко встала перед фронтом четырех тысяч беспокойно двигавшихся, перекрикивавшихся солдат; офицеры ревели и вопили в толпе, голоса их стали хриплыми от отчаяния. Пики колыхались, наконечники ослепительно вспыхивали над пыльным плацем, словно стая вспугнутых стальных птиц. Солнце изливало на головы яростный жар.

Кулак Гамет стоял в двадцати шагах позади нее и глядел на Тавору со слезами на глазах. Порывистый ветер понес прямо на Адъюнкта тучу пыли. Миг – и она почти пропала. Однако спина ее не пошевелилась, руки в перчатках были прижаты к бокам.

Ни один командир не мог бы быть более одиноким, чем она. Одиноким и беспомощным.

«Хуже того. Это мой легион, Восьмой. Первый на смотру. Сбереги нас Беру!»

Однако она приказала ему оставаться на месте, вероятно, чтобы избавить от позора – ведь он попытался бы лично навести порядок в строю. Она приняла позор на себя. И Гамет рыдал по ней, не умея скрыть стыд и горечь.

Плац-парад Арена представлял собой обширное поле плотно утрамбованной, почти белой почвы. Шесть тысяч солдат в полном вооружении могли бы встать здесь рядами, оставив достаточные для передвижения офицеров промежутки. Четырнадцатая Армия должна была являться на поверку Адъюнкта по одному легиону за раз. Восьмой Гамета прибыл двумя звонами ранее – разномастная, беспорядочная толпа, вся муштра сержантов учебки забыта, немногие ветераны, офицеры и прислуга пытаются усмирить четырехтысячеглавого зверя, забывшего, кто и что он.

Гамет заметил капитана Кенеба, которого Блистиг любезно ему отдал. Командуя Девятой ротой, тот лупил солдат плашмя своим мечом, заставляя встать в линию. Шеренга разбивалась сразу же за его спиной – солдаты, что были сзади, толкали передовых. Некоторые старослужащие пытались упереться, зарыться в землю по лодыжки. Сержанты и капралы суетились, покрасневшие, залитые потом.

В пятнадцати шагах позади Гамета ожидали две других кулаков, а также виканы-разведчики под командой Темула. Были там Нил и Нетер, а вот адмирала Нока – к счастью – не было: флот успел поднять паруса.

Гамет дрожал, ощущая в груди войну побуждений: ему хотелось оказаться где-нибудь в другом месте – где угодно – и утащить с собой Адъюнкта. Если не получится – выйти вперед, нарушив прямой приказ, встать рядом.

Кто-то подошел сбоку. Тяжелый кожаный мешок шлепнулся в пыль, Гамет повернулся, увидев коренастого, довольно уродливого на лицо солдата в кожаной шапке. Поверх запятнанного мундира, малиновый цвет которого давно превратился в бежевый, имелась едва половина частей стандартного доспеха из вареной кожи. Знаков отличия и вовсе не имелось. Покрытый шрамами и оспинами моряк равнодушно смотрел на суетливую толпу.

Гамет продолжал крутить головой, рассматривая еще дюжину мужчин и женщин, ничем не примечательных – разве что на редкость разномастными и потрепанными доспехами. В руках солдат, стоявших редкой цепочкой, было разнообразное оружие, почти всё не малазанского образца.

Кулак спросил у вожака: – Кто вы, люди, во имя Худа?

– Извиняюсь за опоздание, – буркнул солдат. – Но ведь я могу и врать.

– Опоздание? Какой взвод? Из какой роты?

Мужчина пожал плечами: – Из той и этой. Мы сидели в аренской тюрьме. За что? За то и за это. Но теперь мы здесь, сэр. Хотите, чтобы этих детишек вышколили?

– Если справитесь, солдат, быть вам командиром.

– Нет, не быть. Я убил антанского аристократа прямо здесь, в Арене. Его звали Ленестро. Сломал шею голыми руками.

Из тучи пыли выбрался сержант, пошел к Адъюнкту Таворе. На миг Гамет испугался, что этот безумец зарубит ее на месте; но солдат вложил короткий меч в ножны, подойдя ближе. Произошел обмен словами.

Кулак принял решение. – Со мной, солдат.

– Слушаюсь, сэр. – Мужчина подобрал вещмешок.

Гамет повел ее к Таворе и сержанту. И тут произошло странное. Ветеран рядом с кулаком крякнул, а глаза жилистого, с сединой в рыжей бороде сержанта оторвались от Адъюнкта и прикипели к морпеху. Расцвела широкая улыбка, последовала быстрая череда жестов – рука поднята, словно сжимая невидимый мяч или шар, потом указательный палец описывает круг, пока большой устремлен в сторону востока. Завершилось всё это дерганием плеч. В ответ морпех из темницы помахал вещмешком.

Голубые глаза сержанта расширились.

Кулак с морпехом подошли к Адъюнкту. Та непонимающе смотрела на Гамета.

– Простите, Адъюнкт, – сказал кулак, но не успел продолжить: Тавора подняла руку в знак того, что будет говорить сама.

Но шанса не выпало.

Солдат Гамета крикнул сержанту: – Чертишь нам линию, а?

– Именно так.

Сержант развернулся кругом и вернулся к беспокойным рядам.

Тавора метнула на солдата взгляд, но промолчала: тот опустил голову, разыскивая что-то в мешке.

В пяти шагах от неровного строя легиона сержант снова вытащил меч, вонзил в пыльную землю, проводя глубокую борозду.

«Чертишь нам линию?»

Скорчившийся над мешком солдат поднял голову. – Вы еще здесь? Идите к тем виканам, пусть вместе с вами сделают шагов тридцать – сорок назад. О, велите виканам сойти с коней и крепко держать уздечки. Станьте попросторнее. Когда дам сигнал, затыкайте ушки.

Гамет вздрогнул, когда морпех начал вынимать из вещмешка глиняные шары. «Мешок… шлепнулся рядом со мной едва пятьдесят ударов сердца назад. Дыханье Худа!»

– Твое имя, солдат? – прохрипела Адъюнкт Тавора.

– Каракатица. Ну, лучше пошевелиться, подружка.

Гамет коснулся ее плеча: – Адъюнкт, они – те…

– Знаю, кто они, – рявкнула Тавора. – Вот этот готов убить пятьдесят моих солдат…

– Прямо сейчас, – пророкотал Каракатица, вынимая складную лопату, – у вас ни одного нет. Заберите же их отсюда. Отатараловый клинок у вашего чудного бедра не поможет, если вы останетесь. Отгоняйте их, остальное сделаем мы с сержантом.

– Адъюнкт, – сказал Гамет, не сумев избавиться от умоляющего тона.

Она сверкнула глазами, развернулась: – Что же, посмотрим, Кулак.

Он пропустил ее вперед и задержался, чтобы поглядеть назад. Сержант присоединился к Каракатице, за абсурдно короткое время они уже успели вырыть яму в земле.

– Внизу мостовая! – Сержант мотнул головой. – Отлично!

– Я так и рассчитывал, – отозвался Каракатица. – Поверну жульки, а долбашку опустим на ладонь ниже…

– Идеально. Я сделал бы так же, будь они со мной.

– А вас снабдили?

– В достаточной мере.

– А я последние из мешка достал.

– Исправим, Карак.

– За это, Скри…

– Смычок.

– За это, Смычок, ты заслужил поцелуй.

– Уже подставляю.

Гамет заставил себя отойти. Потряс головой. «Саперы…»

Двойной взрыв расшевелил землю, брусчатка показалась из-под толстого слоя взлетевшей в небеса пыли, залязгала, застучала. Посыпались мелкие осколки. Треть легиона не устояла на ногах; солдаты падали, увлекая задние шеренги.

Удивительно, но никто не казался серьезно раненым – Каракатица как-то сумел направить силу взрыва вниз, под мостовую.

Когда упал последний мусор, Адъюнкт Тавора и Гамет двинулись на прежнее место.

Каракатица стоял лицом к присмиревшей толпе, держа в руке жулек. Он заревел, обращаясь к новобранцам: – Следующий, кто двинется, получит его под ноги, и не надейтесь, что я промажу! Ну, сержанты и капралы! Попрошу встать. Не спеша. Найдите свои взводы. Вставайте впереди. Сержант Смычок нарисовал вам отличную ровную линию – ладно, ладно, теперь она стала малость неровной, но он ее снова проведет. Подойдите со всем старанием, пальцы ног на пядь от линии. Подошвы ставить ровно! Или мы это сумеем, или многим придется помереть.

Сержант Смычок шагал вдоль строя, убеждаясь, что все встают ровно, распределяя солдат. Офицеры снова кричали, но потише, ведь ни один рекрут не подавал голоса. Легион постепенно начинал обретать форму.

Рекруты поистине стали немыми и… внимательными, заметил Гамет. Они с Адъюнктом не смогли занять прежнее место – там зиял дымящийся кратер. «Солдаты следят… за безумцем с жульком над головой». Миг спустя кулак перешел к Каракатице.

– Убил аристократа? – спросил он тихо, оглядывая строящиеся шеренги.

– Да, Кулак. Убил.

– Он был в Собачьей Упряжке?

– Был.

– Как и ты, Каракатица.

– Пока не получил копье в плечо. Убыл с остальными на «Силанде». Пропустил последний бой, верно. Ленестро был… вторым в очереди. Я хотел Паллика Алара, но тот сбежал с Малликом Релем. Я хотел достать обоих, Кулак. Может, они думали, что ссоре конец, но я не таков.

– Рад буду, если ты примешь недавнее предложение.

– Нет. Спасибо, сэр. Я уже приписан к взводу, причем именно сержанта Смычка. Вполне соответствую.

– Откуда ты его знаешь?

Каракатица огляделся. Глаза стали щелочками. Он равнодушно сказал: – Никогда прежде не встречал, сэр. Ну, если позволите… я задолжал поцелуй.

Всего через четверть звона Восьмой легион кулака Гамета неподвижно застыл в плотных, ровных шеренгах. Адъюнкт Тавора изучала его, стоя рядом с Гаметом, но пока молчала. Каракатица и Смычок влились в Четвертый взвод Девятой роты.

Казалось, Тавора приняла некое решение. Жестом велела подойти кулакам Тене Баральте и Блистигу. Невыразительные глаза уставились на Блистига. – Ваш легион ждет на главной улице?

Краснолицый офицер кивнул: – Плавясь на жаре, Адъюнкт. Но та долбашка заставила их сесть.

Ее взор скользнул на Алого Клинка. – Кулак Баральта?

– Притихли, Адъюнкт.

– Когда я отпущу Восьмой с плаца, предлагаю, чтобы остальные солдаты входили поротно. Каждая рота занимает позицию, когда будет готова, идет следующая. Может понадобиться много времени, но ведь мы не желаем повторения виденного недавно хаоса. Кулак Гамет, вы удовлетворены построением вверенных войск?

– Вполне, Адъюнкт.

– Как и я. А теперь вы…

Она прервалась, видя, что внимание троих мужчин отвлечено. Оглянулась через плечо. Четыре тысячи стоявших навытяжку солдат внезапно стали безмолвны, воцарилась абсолютная тишина – ни хруста доспехов, ни кашля. Восьмой легион одновременно вздохнул и задержал дыхание.

Гамет старался сохранить внешнюю невозмутимость, хотя Тавора вопросительно подняла бровь. Затем повернул голову.

Малыш появился из ниоткуда; никто его не замечал, пока он не оказался на краю кратера, где некогда стояла Адъюнкт. Ржаво-красная телаба не по росту волочилась за ним королевской мантией. Спутанные светлые волосы над смуглым, невинным, хотя и грязным личиком… ребенок стоял перед солдатским строем, словно безмятежно о чем-то размышлял.

Раздался сдавленный кашель, кто-то выступил вперед.

Глаза ребенка тотчас же отыскали вышедшего. Спрятанные в рукавах руки вытянулись. Один рукав соскользнул, обнажая крошечную ладонь, и в ладони этой была зажата кость. Длинная человеческая кость. Мужчина замер на середине шага.

Казалось, сам воздух зашипел над плац-парадом: четыре тысячи солдат одновременно выдохнули.

Гамет ощутил дрожь. Обратился к вышедшему из строя. – Капитан Кенеб, – произнес он громко, пытаясь подавить накатывающий ужас, – советую забрать паренька. Сейчас же, пока он не начал… гм… пищать.

Лицо вспыхнуло. Кенеб отдал честь дрожащей рукой и пошагал вперед.

– Неб! – крикнул сосунок, когда капитан подхватил его на руки.

Адъюнкт Тавора бросила Гамету: – За мной! – Они отошли вдвоем. – Капитан Кенеб, так?

– Проо… прошу прощения, Адъюнкт. У мальца есть нянька, но он, кажется, задался целью ускользать от нее при каждой оказии… есть заброшенное кладбище за…

– Он ваш, капитан? – резким тоном спросила Тавора.

– Можно считать, Адъюнкт. Сиротка из Собачьей Упряжки. Историк Дюкер отдал его под мою заботу.

– Имя есть?

– Гриб.

– Гриб?

Кенеб пожал плечами, извиняясь: – Пока что, Адъюнкт. Вполне подходит…

– И Восьмой легион не старше. Верно. Отведите его к няньке, капитан. А завтра увольте ее и наймите новую… трех сразу. Ребенок пойдет с армией?

– У него больше никого нет, Адъюнкт. Среди обозной прислуги найдутся семейные…

– Я понимаю. Займитесь делами, капитан Кенеб.

– Я… простите меня, Адъюнкт…

Но она уже отвернулась, и лишь Гамет расслышал вздох и слова: – Слишком поздно для извинений.

Она была права. Солдаты – даже новобранцы – умеют узнавать знамения. Ребенок, пришедший по следам женщины, готовой вести армию. В руке кусок выбеленной солнцем бедренной кости.

«Боги подлые…»

* * *

– Худовы яйца на вертеле!

Проклятие прозвучало негромко, в рыке солдата слышалось отвращение.

Смычок подождал, пока Каракатица положит свой мешок под койку. Превращенные в казармы конюшни вместили уже восемь взводов, тесные стены пропахли свежим потом и… застарелым страхом. Кто-то блевал в дырку для слива мочи.

– Давай выйдем, Карак, – сказал, чуть подумав, Смычок. – Я подберу Геслера и Бордюка.

– А я лучше напьюсь, – буркнул сапер.

– После оба напьемся. Но сначала нужно провести короткую встречу.

Его приятель колебался.

Смычок встал с матраца, подошел ближе. – Да, это важно.

– Хорошо. Веди нас… Смычок.

Как оказалось, Буян тоже прибился к группе ветеранов, молча протискавшихся мимо бледных рекрутов (многие закрыли глаза и неслышно бормотали молитвы) и вышедших во двор.

Там было пусто. Лейтенант Ранал – показавший себя полнейшим неумехой на построении – сбежал в главный дом за миг до появления своих взводов.

Все смотрели на Смычка. Он и сам изучал россыпь лиц. Несогласных со смыслом знамения тут нет, и сам Смычок возражать не намерен. «Дитя ведет нас к смерти. Кость ноги означает поход, истощение под лучами проклятого солнца пустыни. Мы прожили слишком долго, повидали слишком многое, чтобы отвергать грубую истину: армия новобранцев уже видит себя армией мертвецов».

Несвежее лицо Буяна скривилось под рыжей бородой – слишком горькое выражение, чтобы сойти за усмешку: – Если ты хочешь нам тут травить, Смычок, что даже у врат Худа есть надежда, можно повернуть любой прилив и так далее – ты разум потерял. Парни и девчонки, здесь стоящие, вовсе не особенные. Все три треклятых легиона…

– Знаю, – оборвал его Смычок. – Среди нас дураков нет. Но сейчас я прошу слушать меня без пререканий. Я говорю. Вы слушаете. Когда закончу, дам знать. Согласны?

Бордюк повернул голову, харкнул. – Ты Худом клятый Сжигатель Мостов.

– Был. А у тебя с этим проблемы?

Сержант Шестого взвода оскалился: – Я о том, сержант, что я готов слушать. Как пожелаешь.

– Как и мы, – буркнул Геслер. Буян молча кивнул.

Смычок поглядел на Каракатицу: – А ты?

– Только потому, что это ты, Скрипач, а не Еж. Прости, Смычок.

Глаза Бордюка расширились: он узнал имя. И сплюнул еще раз.

– Спасибо.

– Рано благодарить, – сказал Каракатица, но сгладил резкость тона слабой улыбкой.

– Ладно, начну с истории. Было это с Ноком, адмиралом… хотя тогда он был не адмиралом, а командиром шести дромонов. Буду удивлен, если кто-то из вас слышал эту историю, но если и слышали, молчите. Вы тогда сами поймете, к чему я веду. Шесть дромонов, идущих наперерез флоту Картула в три пиратских галеры, благословленных жрецами Д» рек. Осенней Змеи. Да, вы знаете прозвище Д» рек, но я произнес его для пущего впечатления. Ну, так флот Нока встал у Напанских островов, вошел в устье реки Кулибор, чтобы наполнить бочки свежей водой. Так поступают любые корабли, идущие в Картул или из него в Пучину. Шесть кораблей, набирающих воду, бочки под палубами.

В полудне от Напанских островов помощник кока на флагмане вскрыл первую бочку. Из дыры выпала змея. Паральтовая змея. Обвила парню руку. Впилась в левый глаз. Он с воплями выбежал на палубу, а змея крепко держалась челюстями, обвивала шею. Что ж, парень смог шагнуть два раза и умер, упал уже белый, словно солнцем пропеченный двор. Змею убили, но, как понимаете, слишком поздно.

Нок был молод и просто пожал плечами, отметая эту «чепуху». Но когда весть разошлась и матросы начали страдать от жажды на корабле, забитом бочками со свежей водой – никто не решался их открыть – он пошел и сделал очевидное. Вскрыл вторую бочку. Повернул набок собственными руками. – Смычок помедлил. Похоже, никто не знает истории. Он видел, как они внимательны.

– Проклятая бочка кишела змеями. Они полились на палубу. Чертово чудо, что Нока не укусили. Видите ли, это было всего лишь начало сухого сезона. Паральтовы змеи уходили из реки в море. Все бочки на всех шести галерах были полны змей.

Флот так и не вступил в бой с картулианцами. Когда они вернулись к Напам, половина людей на бортах погибла от жажды. Все корабли продырявили вне гавани, набили приношениями Д» рек Осенней Змее и послали в глубины. Ноку пришлось ждать еще год, чтобы разбить жалкий флот Картула. Еще два месяца, и остров был завоеван. – Он замолчал, качая головой. – Нет, я не закончил. Это история о том, как не надо делать. Вы не уничтожите знамение, воюя с ним. Нет, нужно сделать наоборот. Проглотить его.

Смущенные лица. Геслер первым опомнился и заухмылялся – бронзовое лицо стало на удивление белым. Смычок не спеша кивнул.

– Если мы не ухватимся за знамение обеими руками, станем горевестниками для наших рекрутов. Для всей клятой армии. Эй, я вроде слышал, что ближайшее кладбище тут оползнем сметено, кости вылезли наружу? Советую пойти проверить. Прямо сейчас. Ладно, я закончил.

Геслер посмотрел на своего капрала.

* * *

– Выходим через два дня.

«Пока еще чего-нибудь не случилось», молча добавил Гамет. Поглядел на Нила и Нетер, сидевших у стены. Их трясло от последствий знамения, его сила заставила подростков съежиться и побледнеть.

Тайны одолевают мир. Гамет уже чувствовал их леденящее дыхание, отзвуки силы, не принадлежащей никому из богов, но тем не менее опасной. Неумолимой, словно законы природы. Истина под костью. По его мнению, Императрице лучше было бы немедленно распустить Четырнадцатую Армию. Тщательно перераспределить взводы, рассеять их по всей империи. Подождать еще год или два, до следующей волны добровольцев.

Казалось, слова Адъюнкта прямо отвечали на мысли кулака. – Мы не можем допустить, – сказала она, против обыкновения нервно расхаживая из угла в угол. – Четырнадцатая не может быть разбита еще до выхода из ворот Арена. Если такое случится, весь субконтинент будет необратимо потерян. Лучше нам погибнуть в Рараку. Силы Ша'ик, по крайней мере, были бы уменьшены.

– Два дня.

– А пока что я хочу, чтобы Кулаки собрали офицеров в ранге лейтенантов и выше. Сообщите им, что я лично посещу каждую роту, начиная с сегодняшней ночи. Не намекайте, куда я пойду вначале, пусть все будут наготове. Кроме дозоров, все солдаты запираются в казармах. Особенно следите за старослужащими. Они захотят напиться и будут пить без остановки, если получится. Кулак Баральта, свяжитесь с Орто Сетралем, велите собрать отряд Алых Клинков. Пусть перевернут лагеря маркитантов, конфискуют весь алкоголь, дурханг или что здешние жители используют для притупления чувств. Поставить пикеты вокруг лагерей. Вопросы? Хорошо. Всем свободны. Гамет, пришлите Т'амбер.

– Слушаюсь, Адъюнкт. «До необыкновения беззаботно. Твоя надушенная любовница должна держаться подальше от всех взоров. Они знают, разумеется. И все же…»

В холле Блистиг обменялся кивком с Баральтой и ухватил Гамета за локоть. – Со мной, прошу.

Нил и Нетер мельком поглядели на них и поспешили выйти.

– Уберите руку, чтоб вас, – спокойно сказал Гамет. – Я могу идти без вашей помощи, Блистиг.

Ладонь разжалась.

Они нашли пустую комнату с усеянными крюками стенами, очевидно, прежде служившую кладовой Воздух пах ланолином.

– Пришло время, – без долгих предисловий сказал Блистиг. – Мы не можем выйти через два дня, Гамет, ты сам знаешь. Мы вообще не способны на марш. Будет в худшем случае мятеж, в лучшем – поток дезертирств. Четырнадцатой конец.

Радостный блеск в глазках этого человека родил в Гамете кипящую ярость. Не сразу ему удалось побороть эмоции, уверенно взглянуть в лицо Блистигу. – Появление ребенка – результат сговора между вами и Кенебом?

Блистиг отпрянул, словно ударенный. Лицо потемнело. – Да за кого ты меня принимаешь…

– Прямо сейчас? – буркнул Гамет. – Не уверен…

Недавний начальник гарнизона потянул «ленту миролюбия» на рукояти меча… но тут между ними, лязгнув доспехами, ступил Тене Баральта. Будучи выше и плечистее обоих малазан, темнокожий воин разделил их руками. – Мы здесь для того, чтобы достичь согласия, а не чтобы убить друг друга, – загудел он. – К тому же, – добавил он, глядя на Блистига, – подозрения Гамета пришли в голову и мне.

– Кенеб не согласился бы, – прохрипел Блистиг, – пусть вы верите, что я на такое способен.

Гамет отошел, встав лицом к стене. Мысли кружились в голове. Наконец он покачал головой и сказал, не оборачиваясь: – Она просит два дня…

– Просит? Это был приказ…

– Значит, вы плохо слушали, Блистиг. Адъюнкт молода и неопытна, но ее нельзя назвать глупой. Она видит то же, что вы и я. Но она просит у нас два дня. Когда придет время выступать… что же, конечное решение покажется вас очевидным, каково бы оно ни было. Верьте ей. – Он повернулся. – Хотя бы в этом одном. Два дня.

После долгого мига молчания Баральта кивнул: – Да будет так.

– Ладно, – соизволил сказать Блистиг.

«Благослови нас Беру».

Когда Гамет собрался уходить, Тена Баральта коснулся его плеча. – Кулак, – сказал он, – что за ситуация с этой… этой Т'амбер? Вы знаете? Почему Адъюнкт так… стесняется? Женщины часто берут для любви других женщин – это не преступление, разве что в глазах влюбленных мужчин. Так было и так будет.

– Стесняется? Нет, Тене Баральта. Она ценит уединенность. Адъюнкт просто ценит уединенность личной жизни.

Бывший Клинок настаивал: – Какова эта Т'амбер? Она пользуется излишним влиянием на командующую?

– Понятия не имею. Отвечу лишь на первый вопрос. Какова она? Кажется, была наложницей в Великом Храме Королевы Снов в Анте. Но вообще я общался с ней лишь по делам Адъюнкта. Т» амбер не особенно разговорчива… «Это еще очень мягко сказано. Красива, да, и отдалена. Слишком влияет на Адъюнкта? Хотелось бы знать». Кстати, о Т'амбер. Вынужден вас покинуть.

У двери он помедлил, оглянулся на Блистига. – Вы дали хороший ответ, Кулак. Я более вас не подозреваю.

В ответ тот просто кивнул.

* * *

Лостара Ииль положила последнюю часть обмундирования Алого Клинка в сундук, опустила крышку, заперла замок. Выпрямилась и отошла, чувствуя себя несчастной. В принадлежности к наводящей ужас роте таилось большое удовольствие. То, что Алых Клинков ненавидели сородичи и презирали жители родной земли, оказалось до удивления приятным. Ибо она сама ненавидела сородичей.

Родившись дочерью вместо желанного сына в семье пардийцев, детство она провела на улицах Эрлитана. У многих племен было обычной практикой – пока не пришли малазане со своим семейным кодексом – бросать нелюбимых детей, едва они достигали пятого года жизни. Служители разных храмов, последователи загадочных культов, часто искали таких беспризорных детей. Никто не знал, что с ними случалось. Оптимисты среди грубых уличных приятелей Лостары надеялись, что в культах они найдут некое спасение. Обучение, еду, безопасность, возможность стать аколитами храмов. Но большинство детей подозревало совсем иное. Они слышали рассказы – или сами видели – как темными ночами фигуры под капюшонами вывозят из задних дворов храмов прикрытые рогожей телеги, везут их к переполненным крабами прудам к западу от города. Пруды те слишком мелкие, и легко можно различить на дне расколотые детские косточки…

В одном были согласны все. Алчность храмов ненасытима.

Оптимисты или пессимисты, дети Эрлитана делали что могли, избегая ловцов с шестами и веревками. Можно было продлить жизнь, известную свободу, пусть и горькую.

В середине седьмого года жизни и Лостару поволокла по мостовой сеть аколитов. Ее вопли о помощи остались без ответа, горожане отступали с пути молчаливых жрецов, что тащили добычу в храм. Равнодушные взгляды скользили по ней на всем ужасном пути. Эти взгляды Лостаре не забыть никогда.

Рашан оказался менее кровожадным к пойманным детям, нежели прочие культы. Она обнаружила себя среди горстки новичков; им поручили поддерживать чистоту полов в храме. Казалось, они обречены на вечность рабства. Нудная работа длилась до девятого года, а потом Лостара по каким-то неведомым резонам была избрана в школу Танца Теней. Она и прежде мельком видела танцоров – скрытную, обособленную группу людей, для которых поклонение стало сложным, искусным танцем. Единственными зрителями были жрецы и жрицы – но и они могли наблюдать не самих танцоров, а их тени.

«Ты никто, дитя. Не танцовщица. Твое тело служит Рашану, а Рашан – проявление Тени в этом мире, предел между светом и тьмой. Когда ты танцуешь, не ты важна. Только тень, телом рисуемая. Танцовщица – тень, Лостара. Не ты».

Годы дисциплины, растягивающих связки упражнений сделали гибкими все суставы, выпрямили позвоночник, чтобы позволить Бросающей Тень двигаться без усилий и рывков. И всё ради ничего.

Мир менялся за высокими стенами храма. Неведомые Лостаре события систематически сокрушали целую цивилизацию. Вторжение Малазанской Империи. Падение городов. Иноземные корабли блокировали гавань Эрлитана.

Культ Рашана был пощажен, не подвергнувшись чисткам новых, суровых хозяев Семиградья, ибо он относился к признанной религии. Другие храмы постигла худшая участь. Она помнила, что видела дым в небе над Эрлитаном и гадала, откуда он возносится; помнила, как просыпалась ночами от звуков хаоса на улицах.

Лостара была посредственной Бросающей. Ее тень, казалось, имела собственный разум и неохотно, неуклюже подчинялась ей на учебных занятиях. Она не спрашивала себя, счастлива ли. Пустой Трон Рашана не вызывал в ней веры, как в прочих учениках. Она жила, но это была бездумная жизнь. Ни по кругу, ни прямо вперед – ее рассудок вообще не двигался, понятие прогресса относилось лишь к выполнению заданных упражнений.

Падение культа было внезапным, неожиданным и пришло изнутри.

Она помнила ночь, когда все началось. Большое волнение в храме. Верховный Жрец прибыл из другого города. Прибыл переговорить с Мастером Бидиталом насчет важнейших дел. Будет танец в честь незнакомца, Лостара и другие ученицы составят задний план, будут дополнять ритмику Танцоров.

Лостара осталась равнодушной ко всем новостям; она и близко не считалась лучшей среди учеников, ее роль в представлении должна была быть незначительной. Но она запомнила чужака.

Такого не похожего на старого, прокисшего Бидитала. Высокий, тонкий, веселое лицо, необычайно длиннопалые, почти женские руки – руки, один взгляд на которые породил в ней новые переживания.

Эмоции мешали механичности танца, заставляли тень извиваться в контрапункт движениям прочих учениц, да и самих Танцоров Теней, словно в комнату просочилась третья сила.

Слишком мощная, чтобы остаться незамеченной.

Сам Бидитал, потемнев лицом, начал вставать из кресла – но чужак заговорил первым.

– Умоляю, пусть Танец продолжится, – сказал он, отыскав взглядом глаза Лостары. – Песнь Тростника никогда еще не исполнялась в подобной манере. Не мягкий бриз, э, Бидитал? О нет, это истинный шторм. Танцовщицы – девственницы, да? – Его смех был тихим, но полным чувств. – Но в этом танце нет ничего девственного. О, это буря желания!

Его глаза не отпускали Лостару, полностью сознавая, какие желания ее переполняют – дают форму диким прыжкам тени. Осознание, некоторое удовлетворение, но холодное… Словно он ощутил возбуждение, но не посылает ответного сигнала.

У незнакомца были другие задачи в ту ночь – и в следующие. Однако Лостара поняла это лишь спустя время. А тогда лицо ее запылало от стыда, она бросила танец и сбежала из комнаты.

Разумеется, Делат явился не похищать ее сердце. Он пришел уничтожить Рашан.

Делат, оказавшийся и Верховным Жрецом и Сжигателем Мостов; каковы бы ни были резоны Императора, его рука нанесла культу смертельный удар.

Хотя не только его. В ночь убийств, в третий полуночный звон – после Песни Тростников – появился еще кто-то в черных одеждах ассасина…

Лостара знала о случившемся в ту ночь в эрлитанском храме Рашана больше, чем кто-либо – исключая, наверное, самих зловещих игроков. Ее единственную пощадили. Точнее, так она долгое время думала, пока не услышала вновь имя Бидитала, оказавшегося в Армии Откровения Ша'ик.

«Ах, не только меня пощадили в ту ночь, верно?

Нежные, длинные пальцы Делата…»

Ступив ногами на мостовые города после семи лет отсутствия, она ощутила ужасную истину: она была одинока, совершенно одинока. И поэтому очень скоро вступила в ряды Алых Клинков – новой роты из уроженцев Семиградья, присягнувших в верности Малазанской империи. Воспоминания о днях в промежутке приходилось тщательно изгонять из памяти. Голод, грязь, унижения – казалось, она кружится, бесконечно падая в бездну. Но ее нашли вербовщики – или, возможно, она их нашла. Алые Клинки должны стать утверждением воли Императора, знаком новой эры Семи Городов. Да будет мир. Эти слова не волновали Лостару, скорее ее влекли широко расползшиеся слухи, будто Алые Клинки желают стать вершителями правосудия малазан.

Она не забыла те равнодушные глаза. Горожан, не обративших внимания на ее мольбы, смотревших, как аколиты волокут ее на неведомую участь. Она не забыла собственных родителей.

На предательство есть один, всего лишь один ответ, и капитан Лостара Ииль из Алых Клинков хорошо научилась способам жестокого отмщения.

«А теперь меня саму записали в предатели?»

Она отвернулась от деревянного сундука. Больше не Алый Клинок. Вскоре прибудет Жемчуг, они вместе отправятся по давно остывшему следу несчастной сестры Таворы, Фелисин. На котором могут найти способ вонзить кинжал в сердце «Крючка». Но разве «Крючок» не служил Империи? Личные шпионы и убийцы Танцора, смертельно опасное орудие его воли. Кто же сделал их предателями?

Измена – загадка. Для Лостары она необъяснима. Она лишь знает: измена наносит самые мучительные раны.

И давно, очень давно поклялась, что никогда больше не получит таких ран.

Лостара сняла пояс с крючка над кроватью, натянула толстую кожаную ленту вокруг бедер, застегнула.

И застыла.

Комнатка наполнилась танцующими тенями.

А в середине стояла фигура. Бледное суровое лицо, оно кажется красивым из-за морщинок в уголках глаз – и самих устремленных на нее глаз, подобных бездонным озерам.

В них, подумала она вдруг, можно прыгнуть. Здесь, сейчас. Утонув навечно.

Посетитель слегка наклонил голову в приветствии и сказал: – Лостара Ииль. Можешь сомневаться в моих словах, но я помню тебя…