Текст книги "Дань псам (ЛП)"

Автор книги: Стивен Эриксон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 66 страниц) [доступный отрывок для чтения: 24 страниц]

– Жестоко задолжаешь, дружище.

Муриллио улыбнулся – в первый раз за все утро.

* * *

Ее запах остался на простынях, такой сладкий, что ему хотелось рыдать, и даже какое-то тепло осталось – хотя, может быть, виновато солнце, золотой луч, что струится из окошка и несет с собой смутно тревожащий щебет птиц, призывающих пару в кустах заднего дворика. «Не надо так буйствовать, малыши. Перед вами все время мира». Но… он же должен чувствовать себя так же, не правда ли?

Она работала у гончарного круга в другой комнате. Звук, который когда-то наполнял его жизнь, чтобы однажды исчезнуть, а вот теперь – вернуться. Словно и не было ужасных преступлений, бандитизма и рабства в качестве вполне заслуженной кары; он словно и не лежал в вонючей яме рядом со скованными варварами – Теблорами. Неужели не было могучего воина, висящего распятым посреди корабля, и Торвальд не лил воду в его потрескавшиеся губы? Не было магических бурь, акул, извращенных миров, в которые они попадали, из которых с трудом выкарабкивались. Ему лишь снилось, как они тонули… нет, это была чья-то жизнь, сказка полупьяного барда, и недоверчивая аудитория почти готова в ярости разорвать сказителя на куски – пусть только наплетет об еще одном невероятном подвиге! Да, чья-то жизнь. Круг крутится, как всегда, она придает глине форму, симметрию, красоту. Разумеется, после ночи любви ей не удаются шедевры, словно она потратила некую сущность, дар творчества. Иногда он корил за это себя. Тогда она смеялась, качая головой, отметая его сомнения и с большим пылом налегая на работу.

На полках он успел заметить массу горшков среднего качества. Повод для беспокойства? Увы, больше нет. Он пропал из ее жизни – так с чего бы ей хранить супружескую верность или соблюдать затянувшийся траур? Люди есть люди, и так будет всегда. Разумеется, она находила любовников. Может, и сейчас кто-то есть. Было бы настоящим чудом, если бы жена встретила его одинокой; он почти ожидал встретить какого-нибудь идола с огромными мускулами и выступающей челюстью, так и взывающей к тычку в качестве приветствия.

– Может, ушел маму навестить, – пробормотал Торвальд.

Он сел, опустил ноги на тканый коврик, что лежал на полу. Заметил, что коврик буквально усыпан подушечками; они были набиты лавандой – сухая трава затрещала под пяткой. – Не удивляюсь, что у нее ноги хорошо пахнут. – Ну да ладно. Он даже не спросит, как она поживала все это время. Не спросит, даже если она будет намекать, хотя все станет только хуже. «Да, только хуже».

Начался день, и все, что ему нужно – уладить некоторые проблемки. Потом можно возобновить жизнь, подобающую гражданину Даруджистана. Наверное, навестить старых приятелей, членов разбредшегося семейства (тех, что захотят с ним говорить), посетить места, вызывающие особо сильную ностальгию. Подумать, что будет делать с остатком жизни.

Но вначале самое важное. Натянув иноземные одежды (стираные, но, к сожалению, при сушке приобретшие массу складок), Торвальд Ном прошел в мастерскую. Она сидела спиной к нему, крутя круг, нажимая ногами на педали. Он увидел на привычном месте большой чан с водой, подошел и ополоснул лицо. Вспомнил, что нужно побриться – но теперь он может заплатить за такие услуги другому. Кто ловок, тот всегда награду получает. Кто-то когда-то так сказал, он уверен…

– Сладость моя!

Она чуть повернула голову и ухмыльнулась: – Погляди, как плохо вышло, Тор. Понимаешь, что наделал?

– Это темперамент…

– Это усталые бедра.

– Частое недомогание? – спросил он вскользь, пройдя к полке и встав, чтобы разглядеть набор кособоких тарелок.

– К сожалению, слишком редкое. Ты смотришь, да не понимаешь, муженек. Это новый, особо модный стиль. Симметрия мертва, да здравствует всё кривое и неуклюжее. Любая знатная дама мечтает о бедной деревенской кухне, о тетушке или бабушке со скрюченными пальцами, что изготовляют посуду в промежутках между кромсанием тыкв и сворачиванием куриных шей.

– Ого, какая изысканная ложь.

– Ах, Тор, я намекаю, чтобы не говорить прямо.

– Я никогда не понимал намеки. Разве что самые откровенные.

– Ну, у меня было только два любовника, Тор, и оба не продержались пару месяцев. Хочешь услышать имена?

– Я их знаю?

Когда она не ответила, он оглянулся через плечо. Жена смотрела на него. – А, – сказал он глубокомысленно.

– Что ж, лучше тебе рассказать, иначе начнешь коситься на всякого, кто приходит за заказом или говорит мне привет на улице…

– Нет, нет, дорогая. На самом деле тайна… интригует. Точное знание всё убьет.

– Верно. Вот поэтому я ни о чем не буду расспрашивать тебя. Где ты был, что делал.

– Но это совсем иное!

Она подняла брови.

– Нет, на самом деле. – Торвальд подошел ближе. – Ночью я рассказывал без преувеличений.

– Как скажешь.

Он понял, что она не верит. – Я сокрушен. Раздавлен.

– Лучше тебе идти, – сказала Тизерра, снова берясь за комок глины на круге. – Долги пора платить.

– Своё не пахнет?

– Все чисто, насколько вообще возможно. Если Гареб не пометил каждую монету тайным значком, он ничего не поймет. Хотя заподозрить может.

– Я сочинил отличную сказку для объяснения, – сказал Торвальд. – Вклады в иноземные предприятия, неожиданно найденные сокровища, триумфальное возвращение.

– Знаешь, я бы сочиняла с оглядкой.

Он удивленно поглядел на нее и промолчал. Зачем спорить? «Гигант, которому я не раз спасал жизнь… его звали Карса Орлонг. Думаешь, Тиза, я мог бы выдумать этакое имя? А как насчет шрамов от кандалов? О, это новый стиль среди знати. Подчеркнутое смирение, всё такое».

Ладно, это не важно. – Я не собирался лично встречаться с Гаребом, – сказал он, подходя к выходу. – Передам через Скорча и Леффа.

Комок сырой глины взлетел с круга и шлепнулся о стену; повисел одно мгновение и с хлюпаньем шлепнулся на темный пол.

Пораженный Торвальд обернулся к жене и увидел на ее лице выражение, которого не видел… э… очень давно не видел. – Погоди! – крикнул он. – Мы больше не партнеры! Клянусь! Дорогая, они просто посредники, и…

– Ты снова замешался с этими типами, Торвальд Ном! Я лично закажу тебя Гильдии!

– Они всегда тебя любили.

– Торвальд…

– Знаю, любовь моя, знаю. Не беспокойся. Больше никаких схем с Леффом и Скорчем. Обещаю. Мы же теперь богаты, помнишь?

* * *

– Вся трудность со списком, – сказал Скорч, – в именах.

Лефф кивнул: – Точно, это трудность. Ты чертовски прав, Скорч. Все эти имена. Как думаешь, они же должны встречаться? Все акулы – ростовщики собираются в тесной дымной комнате, пышные женщины кидают им виноград в рот, а писец с чернильными губами строчит и строчит. Имена. Люди, потерявшие удачу, люди такие глупые, что подписывали не глядя, брали монету, не думая о грабительском проценте. Имена. У тебя в руках список дураков, Скорч. Бедных, тупых, безнадежных глупцов.

– А когда, – подхватил Скорч, – список кончается, уже готов новый для других безнадежно-тупых глупцов.

– Слушай, мы же теперь в пролете не останемся!

– Ну да? Мы в пролете, потому что Торвальд Ном испарился. У него есть мозги – признай, Лефф. Вот ты пытался изображать мозги, Лефф – и куда это привело? К списку с треклятыми именами.

Лефф воздел палец: – У нас есть Крюпп, и он нашел сразу шестерых.

– Вести о которых мы передали куда следует. Знаешь, что это означает? Головорезов, выламывающих ночью двери, несущих угрозы или что похуже. Люди из-за нас страдают, Лефф. Здорово страдают.

– Они страдают, потому что не платят. Или ты решил бежать? Говоря «бежать», я имею в виду – бежать из города за сотни лиг, в местечки, не имеющие связей с Даруджистаном. Вот они так не делают. Почему бы? Потому что все схвачены, пойманы в сети, не находят пути – у них есть родители и жены и дети и может быть это тяжело, зато по семейному. Сечешь, о чем я?

– Нет.

Лефф заморгал. – Я просто сказал…

– Они думают, что и нас поймали в сети? Разве что если мы решим плавать в Озере! Ведь на займах свет клином не сошелся? Есть еще шантаж, и у меня появилась парочка мыслишек…

– Хватит, Скорч. Не желаю даже слушать.

– Я только думал подкатиться к Тору, вот и все. Увидеть, что он замыслил.

– Это если Тор вообще покажется.

– Покажется, попомни меня. Он был нашим партнером. Был? И вернулся.

Тут разговор замер без видимой причины; они стояли и долго разглядывали друг дружку. Находились они снаружи «Гостиницы Феникса». Утро, самая хорошая пора для мыслей. Но утро быстро умирает, и к полудню они поймут, что снова уселись где-то, вялые как черепахи под градом, спорят ни о чем, бормочут нечто односложное и становятся все злее.

Без лишних слов они одновременно двинулись в «Феникс».

Ввалившись внутрь, огляделись – скорее ради порядка – и направились к столику Крюппа. Тот как раз воздел пухлые руки, пошевелил ладонями, словно двумя змеиными головами, и опустил их в одну из дюжины тарелок с выпечкой. Беспомощные сладости нанизывались на острые ногти и прямо-таки мелькали, попадая в рот Крюппа, глотавшего их без перерыва, рассыпавшего водопады крошек.

Несколько мгновений – и половины пищи как не бывало. Щеки Крюппа раздулись, измазанные джемом губы пытались сомкнуться; он одновременно жевал и глотал, останавливаясь лишь ради того, чтобы шумно вдохнуть через нос. Завидев, что подходят Скорч и Лефф, он молча повел рукой, приглашая садиться.

– В один прекрасный день ты взорвешься, Крюпп, – сказал Лефф.

Скорч смотрел с обычным своим выражением одурелого недоверия.

Крюпп наконец сумел проглотить все и вновь поднял руки, позволив им свободно парить. Глаза уставились на гостей. – Благие партнеры, разве утро не чудесное?

– Мы еще не решили, – ответил Лефф. – Мы всё ждем Торвальда – его посланец нашел нас и назначил встречу на пристанях. Уже второй вариант – похоже, он нам не доверяет. Скажу тебе, Крюпп, это тяжелый удар. На редкость тяжелый.

– Нет нужды столь высоко вздымать в небеса стяги воспаленного подозрения, о бегающеглазые друзья Крюппа. Знайте: печально известный и почти родной нам отпрыск Дома Ном верен слову, и Крюпп уверяет – с полной уверенностью – что из ужасного списка вскоре исчезнет первое имя!

– Первое? Как насчет шести…

– Вы не слышали? Ох, мамочки мои. Каждый из них уплыл за мгновение до появления ночных лупильщиков. Редкостнейшее невезение.

Скорч вцепился ногтями в лицо: – Боги, мы опять там, откуда начинали!

– Невозможно, Крюпп! Кто-то их предупредил!

Косматые брови Крюппа взлетели и зашевелились вразнобой. – Но точность ваших сведений никем не оспорена. Радуйтесь. Посему, вы преуспели в отработке сказанных шестерых, и составителям списка далеко до вашей скорости. Сколько же осталось? Двенадцать, верно? Конечно, не считая одурманенного Торвальда Нома.

– Он не обдурманен или как там, – сказал Скорч. – На самом деле вчера он выглядел вполне здоровым.

– Возможно, радостное воссоединение высосало из него все соки. Крюпп посчитал его одурманенным, поскольку бездумное и жалкое явление в этом заведении… ага, наконец он увидел нас!

Скорч и Лефф повернулись на стульях и увидели спешащего к ним Торвальда Нома. Широкая улыбка вызвала у них облегчение, но одновременно и беспокойство.

– Извиняюсь за опоздание, – сказал Торвальд, садясь на свободный стул. – Мне пришлось побриться, а потом старушка – парикмахерша бесплатно подрезала мне ногти – сказала, что без зарослей я оказался на удивление милым, и если это не хорошее начало дня, то что назвать хорошим? А ты – Крюпп. Должен быть им – кто еще в городе пытается есть носом, когда рот занят? Я Торвальд Ном.

– Садись, новообретенный друг. Крюпп слишком великодушен сегодня утром, чтобы заметить сомнительные похвалы его привычкам и привычкам его носовых ходов. Далее Крюпп наблюдает, что ты, некогда отчаявшийся бедняк, внезапно приобрел завидное богатство, став столь изысканно одетым и причесанным. Вскоре Скорч и Лефф с великим облегчением нанесут долгожданный визит Гаребу – ростовщику. И в тот день, смеет надеяться вышеназванный, Гареб редкостно размягчится при виде возвращенного долга.

Торвальд взирал на Крюппа с очевидным восхищением.

Левая рука Крюппа метнулась, пленила пышную булку (которая, вроде бы, попыталась сбежать?) и целиком затолкала в рот. Жуя, он лучился улыбкой.

– Деньги нашел? – спросил Лефф.

– Что? О. Вот, – он вытащил кошелек, – вся сумма. Крюпп свидетель, так что, Лефф, даже не пробуй. И ты тоже, Скорч. Идите прямиком к Гаребу. Заставьте дерьмеца подтвердить, что мы в расчете. Потом прямиком сюда, я куплю вам обед.

Скорч смотрел то на Торвальда, то на Крюппа, в конце концов спросив последнего: – Что ты там рассказывал про Гареба?

Крюпп проглотил, облизнулся и ответил: – Только то, что какой-то подлый грабитель вломился ночью в его особняк и утащил все состояние. Бедняга! Говорят также, что вор украл и намного большее – то есть честь его жены, или по меньшей мере ее непорочность, насколько неженатые люди могут судить о подобных вещах.

– Погоди, – сказал Лефф. – Вор переспал с женой Гареба? А где был он сам?

– Как понял Крюпп, на совещании ростовщиков, обговаривая важные вопросы и, без сомнения, пожирая гроздья винограда и всего прочего.

– Что же, тогда, – заметил Торвальд Ном, – он будет рад получить с меня долг.

– Воистину так! – снова просиял Крюпп.

Лефф взял мешочек с деньгами и поглядел внутрь. – Все тут?

– Все тут, – ответил Торвальд.

Лефф встал: – Давай покончим с этим, Скорч.

Когда парочка ушла, Торвальд Ном откинулся на спинку стула и улыбнулся Крюппу.

Тот ответил улыбкой.

Когда они покончили с улыбками, Крюпп взял еще одну булку и подержал перед губами, чтобы внимательнее разглядеть всю ее восхитительность, а может, чтобы немного помучить перед отправлением в зубастую, как у медведя, пасть. Попозировав так, он глянул на Торвальда Нома. – Наверху, достойный господин, ты найдешь, если можно так выразиться, знаменитого кузена. Как и ты, он внезапно вернулся в Даруджистан. Это никто иной, как Раллик, коего можно назвать черной овечкой Дома Ном, куда более черной, чем ты. Он воистину представляет черноту надира, Бездну, тогда как ты скорее походишь на черноту менее интенсивную, вроде угля. Итак, две овечки одного темного окраса в одной гостинице – ох, как Крюппу хочется стать свидетелем подобной встречи! – Тут он поднял предостерегающий палец. – Но слушай, милый друг Торвальд Ном! Возвращение Раллика – самая тайная тайна. Запечатай губы, ладно? Умоляю!

– Он прячется? От кого?

Пухлые пальцы запорхали, словно черви у подножия рифа. – Так спеши скорее, пока он не отправился в сомнительное странствие. Крюпп сохранит тебе кресло, ожидая возвращения – он уже предвкушает роскошный ужин, за который заплатит Торвальд, причем весьма охотно!

Торвальд вдруг вспотел, заерзал на стуле: – Воссоединение может…э… подождать. Ну к чему тревожить его прямо сейчас? Нет, честно, Крюпп. Что до тайны, ну, я буду ее хранить, если ты, э… сделаешь то же. Ничего то есть не скажешь Раллику. Позволь мне… удивить его!

– Раллик вряд ли любит сюрпризы, Торвальд Ном, и ты должен это знать. Как раз ночью он…

– Просто не рассказывай, ладно?

– О, разве заговоры не прелестны? Крюпп никогда не скажет никому ничего ни о чем. Самое торжественно обещанное из всех торжественных обещаний! Теперь, старый друг, будь так добр, пристань к Мизе – вон она – перед плотным обедом следует промочить горло вином, не так ли? Уста Крюппа истекают слюной, а нос посвистывает – это ведь предвкушение, да?

* * *

– Если это то, чего я хочу, то я этого не хочу.

– О, в этом есть смысл, Дергун. И если тебе случилось быть кургузым кривоногим красномордым крабом – отставником, то не лучше ли стать кургузым кривоногим красномордым …

– Ты идиот, Синий Жемчуг! Вот это не меняется, чего б ты не хотел. Я ведь по-простому говорю? Даже ты можешь смысел ухватить. Солдат идет в отставку, так? Ищет жизни мирной и простой, но разве?

– Или то, или это.

– Что?

– Или простая, или мирная!

– А я разве о другом талдычу?

– Ты как раз об том. Тебе ж не можется, готов пойти в малазанское посольство, сдаться на милость, и если тебя не повесят, то позволят записаться снова.

– Суть в том, что мне нравилась бы отставка, будь я в отставке по-настоящему!

– Пойду-ка в погреб, проверю запасы.

Дергунчик поглядел, как маг уходит, и потряс головой: – Этому человеку помощь требуется.

– Так иди помоги, – бросила Дымка от соседнего столика.

Дергунчик подскочил на стуле, сверкнул на нее глазами: – Прекрати! По любому, я не такую помощь имел. О боги, голова трещит.

– Иногда, – сказала Дымка, – я стараюсь затаиться, чтобы парад военного оркестра прошел мимо головы.

– Хм, – поводил бровями Дергунчик. – Не знал, что ты играешь на струменте, Дым. А на каком?

– На волынках, барабанах, флейте, трещотке, горне и арфе.

– Неужто на всех?

– Ясное дело. Знаешь, если я пойду наверх и обнаружу, как Сциллара выползает из комнаты Хватки, мне плохо будет.

– Так сиди здесь.

– Ну, это всего лишь воображаемая сцена.

– Уверена?

Она выдержала всего четыре или пять ударов сердца, а потом с проклятием встала.

Дергунчик поглядел, как она уходит, и улыбнулся. – Гораздо лучше, – сказал он непонятно кому, – вовсе воображения не иметь. Как вот я. – Он помолчал, поморщился. – Заметь, будь у меня оно самое, я тут сидел бы и воображал, как ассасины снова пытаются. Яд. Магия. Ножи. Арбалетный болт ночью в окно, прям через ставень, чудный выстрел. Шлеп об пол, и нет Дергунчика, героя Моттского Леса. Копье прям через пол, чтоб его прикончить, ведь они туннель копали аж неделями и ждали, знали, что он упадет прямиком на это место. Да.

Он сидел, выкатив глаза и дергая усы.

В темном углу спиной к стене сидел Дюкер и следил за солдатом, хмуро забавляясь. Необыкновенно. Некоторые выживают, некоторые нет. Когда падает маска, все солдатские лица одинаковы: озадаченный взгляд, слегка туповатое удивление – я еще жив, а ведь ясно, что никакой разумной причины для этого нет, всего лишь толчок удачи, пустота шанса и случайное сочетание обстоятельств. Несправедливость мира рождает горькие лужицы в уголках глаз.

В задней комнате раздался грохот; через миг распахнулась узкая дверь и вышел бард – седые волосы всклокочены со сна, глаза такие красные, что видно даже отсюда. Бард поглядел на Дергунчика. – В матрасе вши, – сказал он.

– Сомневаюсь, что они недовольны компанией, – ответил бывший сержант, с трудом вставая и направляясь к лестнице.

Бард поглядел ему вслед и направился к бару, где налил себе кружку пряного, темного ривийского эля. Подошел к сидящему Дюкеру.

– Историки и барды похожи, – сказал он, усаживаясь.

Дюкер кивнул, хорошо поняв его.

– Но то, что вы видите, и то, что я вижу, может оказаться совсем разным. Опять-таки, возможно, различия вполне поверхностны. Чем старше становлюсь, тем сильнее это подозреваю. Вы описываете события, видите великие сдвиги вещей. Я смотрю в лица, а они мелькают так быстро, что становятся мутным пятном. Если я не позабочусь увидеть верно, запомнить всех.

– Откуда вы? – спросил Дюкер.

Бард отхлебнул и бережно опустил кружку. – Изначально – с Корела. Но это было давно.

– До малазанского завоевания?

Мужчина странно улыбнулся, не отрывая глаз от кружки (руки его лежали на коленях): – Если вы имели в виду Седогривого, то да.

– А какие из противоречивых легенд правдивы? Насчет него.

Бард пожал плечами: – Никогда не спрашивайте барда. Я пою их все. Ложь, истину – слова не различаются ни по звуку, ни по расположению в строчках. Мы делаем с ними что захочется.

– Я слушал вас несколько ночей назад.

– Ах, хотя бы один внимательный слушатель. Благодарю.

– Вы поете строфы «Аномандариса», которых я прежде не знал. Неоконченное?

Бард кивнул и протянул руку к кружке: – «Коралл, в котором встали Тисте Анди, черен…» – Он сделал еще глоток.

– Вы пришли оттуда?

– Знаете ли, что ни один бог, ни одна богиня пантеона не объявляют себя покровителями бардов? Как будто нас забыли, предоставив самим себе. По некоей причине это беспокоило меня… но сейчас я увидел в этом высокую честь. Мы уникальны в нашей свободе, в ответственности. А есть ли покровитель у историков?

– Я не знаю такого. Значит, я тоже свободен?

– Говорят, однажды в этом зале вы рассказали историю Собачьей Упряжки.

– Однажды.

– И до сих пор пытаетесь ее записать.

– Неудачно. И что?

– Возможно, повествовательная проза не подходит для подобной истории, Дюкер.

– О?

Бард отставил кружку и осторожно склонился над столом, не сводя серых глаз с историка: – Потому что, сэр, вы видите их лица.

Страдание заставило Дюкера отвести взгляд, спрятать внезапно затрясшиеся руки. – Вы мало что понимаете в таких делах, – прохрипел он.

– Чепуха. Историк, мы не ведем личную беседу. Просто двое профессионалов обсуждают работу. Я, скромный бард, предлагаю свои услуги, чтобы отомкнуть вашу душу, извлечь содержимое – все, что убивает ее. Мгновение за мгновением. Вы не можете найти своего голоса. Воспользуйтесь моим.

– Вы за этим пришли? – спросил Дюкер. – Словно какой-то стервятник, хотите выпить мои слезы?

Бард поднял брови: – Ты – случайность. Причины моего пребывания здесь кроются… совсем в ином. Даже если бы я мог объяснить, то не стал бы. Не смею. А пока, Дюкер, давай создадим эпос, способный сокрушить сердца тысячи поколений.

Тут слезы действительно полились из глаз историка. Собрав все свое мужество, он кивнул.

Бард распрямил спину и снова взял кружку. – Начинается с тебя, – сказал он. – И тобой кончается. Только твои мысли, только свидетельство твоих глаз. Не пересказывай чужие мнения, не заботься, что о тебе подумают. Ты и я. Мы ни о чем не рассказываем, мы только ПОКАЗЫВАЕМ.

– Да. – Дюкер поднял лицо, снова поглядев в глаза, вмещающие – теперь он уверен в этом – горе целого мира. – Как твое имя, бард?

– Зови меня Рыбаком.

* * *

Чаур свернулся клубком около кровати; он сопел и фыркал, словно задремавший пес. Хватка, садясь, чуть не наступила на него, заметив в последний миг. Как она тут очутилась? Теплое и влажное промеж ног – это именно то, о чем она подумала? А если именно то, помнит ли Баратол о произошедшем так же мало, как она сама? Ох, слишком чревато выспрашивать. Она не готова думать о подобном; да она вообще ни о чем думать не готова.

Она слышала, как кто-то ходит внизу, в зале. Затем раздался заглушенный стенами разговор, утробный смех, не принадлежащий Дымке или еще кому-то из друзей Хватки. Значит, это та женщина, Сциллара. Хватка чуть не задохнулась, вдруг смутно припомнив, как держала в ладонях женские груди и слышала тот же смех, только более визгливый, торжествующий.

«Боги, я переспала со всеми? Проклятое «Молоко Кворла»!

Чаур жалобно взвизгнул, и она виновато вздрогнула… нет, нет, она не сделала бы такого с невинным созданием вроде него. Есть пределы… должны были быть пределы…

В дверь тихо постучали.

– Ох. Входи, Дымка.

И та вошла напряженная, как кошка; в ней читалось какое-то необычное, готовое вырваться напряжение.

«Нет, прошу, не надо слез». – Ничего не помню, Дымка, так что не начинай…

Дымка смогла сдержаться всего лишь одно мгновение, потом взорвалась.

Согнувшись в конвульсивном, воющем смехе.

Чаур сел, моргая и ухмыляясь, и тоже захохотал.

Хватка сверкнула глазами на Дымку. Ей хотелось ее убить. – Что смешного, черти вас?

Дымка ухитрилась овладеть собой. – Они тащили нас на себе почти весь путь домой. А потом мы очнулись и стали делать то самое, потому что ни о чем другом и думать не могли. У них не было ни шанса!

«Боги подлые…» Она окаменела: – Чаур…

– Нет, Сциллара первым делом увела его наверх.

Чаур все хохотал, и слезы струились по лицу. Казалось, он теряет над собой контроль; Хватка почувствовала тревогу. – Стой, Чаур! Стой!

Пустые глаза уставились на нее, и всякая радость покинула дурачка.

– Прости, – сказала она. – Все правильно. Иди на кухню и найди чего поесть. Чаур, там есть поваренок.

Мужлан встал, поскребся и вышел. Последний лающий смех раздался где-то на лестнице.

Хватка потерла лицо. – Только не Дергун. Не говори, что…

Дымка дернула плечом: – Говорят, похоть слепа. Будем надеяться, что память тоже ослепла. Боюсь, ночью все его фантазии стали реальностью… вот только он ничего не вспомнит!

– Мне дурно.

– О, расслабься, ведь эти штучки как раз для такого и сделаны.

– Где Баратол?

– Ушел очень рано. С Колотуном. Пошли искать Гильдию Кузнецов. Ты ведь помнишь, какие у него большие… руки?

– Да уж, мой котеночек точно помнит.

Дымка хохотнула. – Мяу.

* * *

Серая дымка погреба, казалось, гасит свет лампы, но Синий Жемчуг привык и почти не удивился, увидев, что из дальней стены выплывает привидение. Там до сих пор стояли фляги, помеченные монашескими печатями. По пояс погрузившись в пол, привидение помедлило и начало оглядываться, в конце концов различив стоящего у крутых ступеней малазанина. Дух подплыл ближе. – Это ты, Прийяткеназ?

– Приятель-князь? Вряд ли. Ты мертв, монах, и довольно долго – готов поспорить. Кто в наши дни носит треугольные шляпы?

– О, – пробормотал дух, вцепившись себе в лицо, – К’рул выкашлял меня. Почему? Почему сейчас? Не могу рассказать ничего полезного, особенно иноземцу. Но он шевелится там, внизу, разве не так? Вот это? Я должен стать голосом грозного предупреждения? Чем ты занят? Все равно слишком поздно.

– Кое-кто пытается нас убить.

– Разумеется. Вы заняли чужое место, а они не желают компании. Нужно продырявить одну из этих фляг. Она расскажет все, что вам нужно знать.

– О, хватит. Изыди.

– Кто поднял пол и зачем? А погляди на это. – Дух откинул голову, показывая, что горло его перерезано вплоть до позвонков. Бескровные, черные артерии и вены смутно серебрились в тусклом свете. – Было ли это последним жертвоприношением? Вы мало что знаете.

– Мне что, некроманта сюда привести? – крикнул Жемчуг. – Уходи!

– Живые никогда не нуждаются в мертвых, – пробормотал дух, опуская голову и поворачиваясь, чтобы уйти сквозь стену. – И это справедливо. Если бы мы были мудрыми, мы остались бы в живых. Подумай об этом, если осмелишься.

Призрак просочился сквозь тяжелые камни и пропал.

Синий Жемчуг вздохнул, завертел головой, пока не нашел именно ту бутыль, за которой приходил. – Ха, я знал, что оно тут. «Молоко Кворла». Почему им одним все веселье?

* * *

Двое мужчин трусили вслед за женщиной, рьяно наступая на пятки, ибо каждый пытался занять положение поближе. Финт никогда не видела столь смехотворной сцены. Ведьма разыгрывала полное неведение, хотя на деле ловко доводила обоих мужиков – как бы случайно, ясен пень, но все же не случайно, ведь Чудная Наперстянка точно знала, чего хочет. Финт казалось, что это жестоко выше всяких мер.

Ее выбору мешает то, что мужчины – явные братья – похожи до неразличимости? Одинаковая походка, одинаковое выражение на лицах, одинаковые голоса. Если они совсем одинаковые, почему бы не взять одного и покончить с делом?

Ну, она не думает, что эти двое протянут долго. Для большинства дольщиков первая поездка оказывается самой опасной. Они не знают, чего ждать, неправильно и слишком медленно реагируют. Первый проход сквозь садки убивает половину новичков. Значит, Чудная Наперстянка (Финт казалось, что она из породы живучих) будет избавлена от мук выбора, ведь или Джула, или Амба Бревно отвалится по дороге.

Когда они обогнули угол и увидели экипаж, обнаружилось, что Гланно Тряп уже восседает наверху. Различные ухищрения устранили почти все повреждения кареты; лошади казались свежими и готовыми скакать. Да, такие же сумасшедшие, как и хозяева. Рядом стояли (и уже видели Финт, Квела и новых дольщиков) Рекканто Илк и Полнейшая Терпимость, а еще кто-то третий – здоровенный широкоплечий мужчина в татуировках типа…

– Ух ты, – сказал Мастер Квел.

«Это же он, точно! Тот караванный охранник, единственный выживший при осаде Капустана. Как его имя…?»

– Это не для тебя, Грантл, – заявил Мастер Квел.

– Почему же?

– Есть много разумных причин тебе отказать. Погоди немножко, и я вспомню все.

Злая улыбка обнажила звериные клыки.

– Трелль еще внутри, – сказал Илк. – Позвать его, Квел? Нам ведь пора отправляться?

– Грантл…

– Я хотел бы записаться в дольщики, – сказал караванный охранник. – Как вон те новобранцы, что позади вас. Та же оплата. Те же правила.

– Давно ли ты выполнял приказы, Грантл? Уже несколько лет ты командуешь охраной. Не думаю, что мне хочется спорить из-за каждого слова.

– Никаких споров. Я не намерен вам противоречить. Всего лишь дольщик. Простой дольщик.

Дверь таверны открылась, показался Маппо Коротыш.

Взгляд его скользнул по Грантлу – и вернулся. Глаза сузились. Он посмотрел на Квела: – Этот поедет с нами? Отлично.

– Ну…

Трелль подошел к фургону и вскарабкался наверх, под скрежет рессор занимая место рядом с Гланно. Поглядел вниз: – Вероятно, нам понадобится кто-то вроде него.

– Вроде? – спросила ведьма Наперстянка.

– Солтейкен, – пожал плечами Маппо.

– Не совсем так, – спокойно заметил Грантл, вознамерившийся подсесть к Треллю.

Мастер Квел посмотрел ему в спину, вздрогнул и произнес: – Все на борт. Вы, два Бревна, будете впереди. Ведьма, ты со мной внутри. Предстоит беседа. И ты залезай, Маппо. Мы не возим пассажиров сверху. Слишком опасно.

Финт села рядом с Гланно Тряпом.

Поднялись тормоза. Гланно оглянулся на спутников, вцепившихся в разнообразные скобы на боках фургона, оскалил зубы и дернул поводья.

Лошади с визгом рванули.

Мир взорвался вокруг.

* * *

Сияй же, благое солнце, над градом чудес, в коем все исполнено значения. Брось ярый взор на толпы, на множества, снующие туда и сюда в повседневных заботах. Излей тепло в поднимающиеся испарения грез, надежд, страхов и страстей, что возносятся ввысь, летят на крыльях вздохов и выдохов, отблескивают во взорах ищущих и уклончивых, отзываются эхом толчеи голосов. Узри улицу, по которой идет человек, в прошлый раз проходивший по ней гораздо более юным. Теперь он не юнец, о нет. А там, на соседней улице, вдоль лотков, усыпанных иконами, фигурками и амулетами тысяч культов – в большинстве своем давно исчезнувших – бредет женщина, путь которой пересекся с путем этого человека… теперь уже годы назад. Она также не чувствует себя юной, словно желание наделено щупальцами, пронизывающими камень и кирпич, обвивающими ничего не замечающих людей – что же, возможно, щупальца сумеют встретиться и перевиться, формируя нечто новое, драгоценное и опасное, как ядовитый цветок?

По другому кварталу города шагает иноземец, впечатляющее существо, высокое и мускулистое, отлично вылепленное, да, его кожа оттенка полированного оникса, а очи подобны миндальным орехам с проблесками золота, и многие взоры обращены на него, где бы он ни шел. Но он не замечает посторонних, ибо ищет новую жизнь – и, вполне вероятно, найдет ее в этом славном, экзотическом граде.