Текст книги "Дань псам (ЛП)"

Автор книги: Стивен Эриксон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 66 страниц) [доступный отрывок для чтения: 24 страниц]

Араната отвернулась, снова занявшись уходом за Сколом. Она вливала воду в рот бесчувственного Анди. Засунув цветы за пояс, Нимандер влез в телегу и встретился взором с Десрой. – Что такое?

– Он взял пригоршню воды, – ровным тоном ответила Десра, кивнув на Аранату. – Она… гм… оттолкнула его.

– Он качался на колесе? – спросил сзади Скиньтик.

Десра потрясла головой: – Он держался рукой за борт. Она просто… послала его полетать.

Старик – смех его затих – вставал на ноги. – У вас, проклятых Тисте Анди, – заявил он, – нет страсти к приключениям.

Однако Нимандер заметил, что, несмотря на всю браваду, зловещий воин был потрясен. Глубоко вздохнув и поморщившись от боли в ребрах, он обогнул телегу и залез сзади, избегая Аранаты.

Нимандер склонился к ней. – Ты в порядке?

Подняв глаза, она подарила ему еще одну ошеломительно открытую улыбку. – А ТЕПЕРЬ ты меня чувствуешь, Нимандер?

* * *

Способна ли идея воды создать иллюзию столь совершенную, что каждое из чувств оказывается обманутым? Змеиный завиток Единственной Реки, известной как Дорсан Рил, окружал Первогород Харкенас. До пришествия Света на полуночной глади не было отблесков, и если вы опускали руку в неостановимое течение, то ощущали лишь холодное касание на коже и водоворот вокруг ладони. «Вода во Тьме, ты грезишь во сне», – как-то так писали Безумные Поэты восемьдесят третьего столетия, следуя поэтической моде на краткость (в следующем столетии этот стиль сдался новому периоду поэзии и ораторского искусства, известному как Цветущая Яркость).

Вода в совершенной иллюзии… есть ли у нее существенные отличия от воды настоящей? Если чувства описывают всё в мире – разве не они являются арбитрами реальности? Юный служка, одержимый всеми видами страстей Эндест Силан звон за звоном спорил с приятелями – студентами, обсуждая подобные вопросы. Темы вроде «Чувства обманывают, когда дело касается сущности истины» казались тогда столь важными… а потом вселенные взорвались в катастрофе творения, явив яркие вертикальные свечи на столе… и свечи оплывали лужицами белого воска, в которых любая идея, любое понятие сплавлялись, становились едиными и ничтожными, сливались в горячие озерца, и любой поэт, любой мудрец тонул в них.

«Зачем я думаю о далеких днях? Всего лишь вздор потерянной молодости. «Уверенность – как щелочь, мир лишен чудес». Ах, похоже, поэты краткости все же натолкнулись на что-то. Не оно ли тревожит меня? Подозрение, что все важные истины лежат где-то там, в юности души, в славных днях, когда слова и мысли еще могли сверкать – словно рождались единственно из нашего образования.

Поколения за поколениями, но ничего не меняется. Может, нам просто удобнее в это верить? Но сегодня я гадаю, не сузилась ли полоса чудес? Она съеживается под проклятием краткости нового рода, в которой прошлое невежество и нынешний цинизм вторгаются в каждое драгоценное мгновение чуда.

Как насчет следующего поколения? Не вскормленное чудесами, равнодушное к реальности и нереальности текущей воды, оно заботится лишь о том, придется ли тонуть или плыть. Ведь затем, увы, приходит равнодушие и к этому различию…»

В скромной комнате нет никого, кто смог бы разделить его мысли. Никого, кому это было бы интересно. Деяния должны свершаться, или свидетели заскучают. Если тайны прячутся в темных водоворотах незримой, воображаемой реки, стоит ли усилий погружение? Легче просто… плыть по течению.

Заботы о немногих дюжинах молодых Тисте Анди, живущих в Черном Коралле, напрасно крадут его энергию. У него нет мудрости, чтобы предложить им; да и сами они не склонны его слушать. Старцы наделены единственной добродетелью – умением выживать; но если ничего не меняется, такая добродетель бесполезна.

Он вспоминал великую реку, глубочайшую тайну ее бытия. Дорсан Рил, в которую сточные трубы извергали мутную, разбавленную дождевыми водами кровь убитых и умирающих. Река, заявившая о своей реальности ревом, когда ливни хлестали землю, когда тучи росли и опускались, животами павших на колени зверей закрывая небеса – лишь чтобы завиться бешеными мальстримами, пропадая в черных безднах. Всё и вся проглотила иллюзия.

Там была женщина, тогда… и, кажется, он любил ее. Как холодная вода тревожила руку, так буйные эмоции возбуждали его, кровь нашептывала в уши одержимые мысли, за которые готовы умереть поэты, за которые люди убивают своих близких. Он вспомнил, как в последний раз взглянул в ее глаза – вниз, в Дорсан Рил, обезумевший, как многие брошенные Матерью – и прочитал на обожаемом лице лишь ужасающее отсутствие. Она ушла, чтобы не возвращаться.

«И я держал ее голову под водой, следил, как непонимающие, пустые глаза становились все шире, наполнялись слепой паникой – и вот он, последний миг – разве я не увидел внезапный свет, внезапное…»

О, это лишь кошмар. Он ничего не сделал, он слишком труслив. Он смотрел вслед ей и другим, потрясенным потерей, ушедшим в безнадежное паломничество, на фатальные поиски Ее Самой. Что это должно было быть за странствие! Пока не пал последний из безумцев, завершив точкой долгую полосу из трупов. Поход одержимых, бредущих в никуда.

Харкенас почти опустел с их исходом. Первым владением Аномандера Рейка стали пустые дома, гулкие залы. Так будет еще не раз…

Итак, покой, дрейф отбросов по течению – его еще не поймали водовороты, он еще не намок, чтобы утонуть, воткнуться в илистое дно, как отвязавшаяся луна. Разумеется, это не продлится вечно. Еще одна измена, чтобы расшатать мир раз и навсегда.

Прошлой ночью Эндест Силан, бредущий в далекую кладовую на верхнем уровне, наткнулся в коридоре на Сына Тьмы. Некий человек – несомненно, почитая свое деяние благородным – повесил на стенах прохода древние андийские гобелены. Виды Харкенаса, на одном действительно изображена Дорсан Рил (хотя лишь знакомый с местностью способен опознать реку в темном мазке, в обнявшем сердце города когте). По невежеству картины были развешены без всякой системы, и проходящий по коридору поражался набору разрозненных сцен, подобных не связанным единой нитью воспоминаниям.

Аномандер Рейк замер перед одной из картин, и глаза его светились янтарем. Хищник, вперившийся в загнанную жертву. На той картине одинокая фигура стояла среди побоища. Разбросанные тела истекали кровью из ран, нанесенных сзади. Никакого изящества. Ярость художника сочилась из каждого мазка. Белокожий, черноглазый, потемневшие от пота волосы свисают на лицо. В руках по липкому мечу. Злодей смотрел на художника гордо и холодно. В растерзанном небе кружили Локви Вайвелы с женскими головами, раскрыв рты в почти слышном крике.

– Он не хотел, – промолвил Аномандер.

«Но совершил». – Ваша способность прощать превосходит мою, Лорд.

– Тело следует за головой, но иногда бывает наоборот. Это был заговор амбициозных и алчных. Они использовали его, Эндест, жестоко использовали.

– Но ведь они заплатили за это?

– Точно, старый друг.

Эндест Силан отвернулся. – Мне так не нравится этот коридор, владыка. Проходя здесь, я не смотрю не направо, ни налево.

Рейк буркнул: – Воистину самобичевание.

– Всего лишь напоминание, Лорд, что некоторые вещи не меняются.

– Ты должен простить себя, Эндест. Отчаяние может… разрушить душу.

– Я слышал, что в Бухту впадает река. Эрин или Маурик. Она кажется бездонной.

Аномандер Рейк, не отводя взора от гобелена, кивнул.

– Спиннок Дюрав видел ее, проходил по берегам. Он сказал, она напомнила ему Дорсан Рил… детство.

– Да, некое подобие имеется.

– Я подумал… если можно получить отпуск…

Лорд глянул на него и улыбнулся: – Паломничество? Конечно, Эндест. Разумеется, если ты вернешься через месяц.

«Неужели мы так близко?» – Я не надолго, владыка. Только увижу собственными глазами, и все.

Взгляд как бы сфокусировался на нем, и янтарь приобрел оттенок… глины. – Боюсь, ты будешь разочарован. Это всего лишь глубокая река. Прошлого нельзя коснуться, старый друг. – Лорд снова глядел на гобелен. – А отзвуки, которые, как кажется, мы слышим… они могут обманывать. Не удивляйся, Эндест, если ты найдешь не то, о чем мечтаешь, а то, чего страшишься.

«Как вы думаете, Лорд, чего я ищу? Не спрашиваю, чего я боюсь, ибо вы знаете ответ на этот вопрос». – Я думаю, прогулка мне поможет.

– Да будет так.

И вот он сидит в своей комнате. Маленький кожаный сверток лежит у двери. И мысль о прогулке, о долгом пути через рваные гребни гор, под суровым светом солнца, уже не кажется заманчивой. Возраст берет свое, желание истощает душу. Что такое, ради всего святого, может он найти, поглядев на реку?

Похоже, напоминание об иллюзиях, напоминание о том, что в недостижимом Королевстве до сих пор стоят руины великого некогда города, и вокруг всё течет Дорсан Рил, неутомимая в совершенном отсутствии, в обмане сущего. Река чистейшей тьмы, живой воды Тисте Анди, и если дети ее пропали, какая ей разница?

Дети уходят. Дети покидают старые пути, и старые дураки могут бормотать бесполезные советы и ругаться в пустоту, кивая отзвукам эха. Камни и кирпичи – идеальные слушатели.

Нет, он совершит путешествие. Надо подчинить себе старческие капризы, избегая взглядов и насмешек молодых. Одинокое паломничество.

Тогда эти мысли, столь блуждающие и потворствующие, могут оказаться ценными, подтолкнут его к мигу откровения. Ха. Неужели он верит во всю эту чушь? Неужели у него еще есть вера?

«Не задавай вопроса, и река ответит.

Вопрошай реку, находи ответы».

Безумные Поэты проводили жизнь в войнах изысканной прозы, достигая… чего? Ну, полнейшего уничтожения традиции. И подытоживали результат двумя строчками.

* * *

Спиннок Дюрав натянуто улыбнулся. – Когда?

Аномандер Рейк вытянул ноги, и подошвы сапог оказались почти в пламени очага. – Думаю, скоро. Скажи, как идет игра?

Дюрав покосился на огонь. – Не особенно. О, я выигрываю каждый раз. Мой лучший оппонент не в лучшей форме. Увы, его разум занят другим. Я не чувствую давления, и это мешает наслаждаться игрой.

– Наверно, это Сирдомин.

Спиннок удивленно поднял голову. «Ну разумеется», – подумал он тут же, – «он же Сын Тьмы. Его могут называть Королем Призраков, но сомневаюсь, что хоть одна подробность происходящего в Черном Коралле неизвестна ему. Они не поймут, пока не сделают роковую ошибку. И будет слишком поздно». – Сирдомин, да. Пленник Ночи.

Аномандер Рейк тихо улыбнулся. – Итковиан был необыкновенным человеком. Новый культ интересует меня, но я не уверен, что он доволен происходящим. Он видел в себе солдата, и плохого солдата – падение Капустана опустошило его. – Рейк помедлил, погрузившись в воспоминания, и сказал: – Это была всего лишь компания наемников скромной численности – не чета Багряной Гвардии. Осмелюсь заявить: даже Багряная Гвардия не удержала бы Капустан.

Спиннок оставался молчаливо – собранным. Недавно он снова отлучался. Новое путешествие ради Лорда. «Охота на дракона. Во всех смыслах». Разговоры, которые он вел, придя к искомому месту, не стоит пересказывать.

– Он мог простить любого, кроме себя.

«Неудивительно, что он вам нравится».

Аномандер Рейк вздохнул. – Не могу сказать, как долго ты будешь мне нужен. Возможно, так долго, как ты сможешь выдержать.

Когда смысл этого заявления достиг Спиннока Дюрава, он ощутил укол неудовольствия. Рассердившись на себя, осторожно вытянул руки, положив на подлокотники кресла, сжав пальцами прочное дерево. Он надеялся, что на лице ничего не выразилось. «Я делаю это и буду делать. До конца. Она юна, так юна… ох, бессмысленно думать об этом… обо всем этом. О ней». Удалось ли ему не выразить страдание взглядом? Какие мысли – сомнения – пронеслись по разуму Лорда, когда он смотрел на старинного друга? Чувствуя себя побежденным, Спинок Дюрав поднял взор на Рейка.

Правитель Черного Коралла хмурился, разглядывая дымящиеся сапоги.

«И давно он так?» – Я всегда… справляюсь, Лорд.

– Да, справляешься. Но любопытно – что тревожит Сирдомина?

– Думаю, кризис веры. «Жизнь подобна Кеф Танар. Она – прыжки поперек троп. Он делает это так ловко, этот муж, которого мне ни разу не удавалось победить на глади стола, ни разу за десять тысяч лет. Но я останусь с вами, Лорд, насколько смогу». – Он перестал совершать ежедневное паломничество. Среди обитателей того места растут ожидания. Похоже, Сирдомин не готов удовлетворять их.

– Ты тщательно прядешь, Спинок Дюрав. Не похоже на тебя.

– Еще не выяснил всех деталей.

– Но выяснишь.

– Полагаю, да.

– А потом?

Спиннок искоса поглядел на Рейка. – Я сделаю то, что должен.

– Поспеши.

«А, теперь я понимаю».

– Искупитель – самый беспомощный бог, – сказал чуть погодя Аномандер Рейк. – Неспособен отказать, неспособен помочь. Морская губка, проглотившая целое море. А потом еще одно. И еще. Сможет ли он делать это вечно? Думаю, что Итковиан – не сможет.

– Это разновидность веры, Лорд?

– Возможно. Его способность прощать действительно неисчерпаема? Он будет принимать чужую боль и вину целую вечность? Признаю, что основы культа кажутся мне шаткими. О, я сказал, что восхищаюсь Итковианом, Надежным Щитом Серых Мечей. До некоторой степени понимаю его благородный жест по отношению к Т’лан Имассам Крона. Что до Искупителя… я могу лишь удивляться, думая о боге, охотно принимающем преступления и грехи поклонников, ничего не требуя взамен. Мы не видим ни ожиданий, что они станут вести себя лучше, ни угроз и кар, если они продолжают грешить. Отпущение… я понимаю смысл этого понятия, но отпущение – не то же самое, что искупление. Не так ли? Отпущение пассивно. Искупление требует усилия, требует жертвы и решимости, требует напряжения всех высших качеств того, что мы называем добродетелью.

– И он назван Искупителем.

– Потому что он принимает риск искупления грехов всех, кто идет за ним, всех, кто молится ему. Да, это признак большого мужества. Однако он не ждет того же от своих людей. Кажется, он вообще ничего не ждет.

Лорд был необычайно разговорчив – свидетельство напряженной мысли, заботливого собирания энергии. Все ради понимания культа, притулившегося на краю Коралла, краю Ночи. Все так… необычно. – Значит, он ведет примером.

В глаза Рейка вдруг блеснул интерес, и он внимательно поглядел на Дюрава. – Хоть один из поклонников пришел к такому же выводу?

– Не знаю. Я… э… не думаю так… но, Лорд, я сейчас нахожусь вне их культа.

– Если Искупитель не может никого отвергнуть, он пойман в западню неустойчивости. Интересно, что он сделает, чтобы восстановить равновесие?

Спиннок Дюрав ощутил, как пересохло во рту. Представим, что он воздвиг горделивые замки понимания, построил прочные форты для защиты своих допущений, развернул громадные армии, дабы подтвердить свои выводы, дабы перемещать и перестраивать полки ради защиты излюбленных мнений – он сделал все это и сидит в комфорте и безопасности, ведя приятную беседу – но, как бывает в игре Кеф Танар, один простой ход, один вопрос противника превращает его империю в развалины.

«Что требуется для восстановления равновесия?

Один человек, который сам отвергнет его.

Вы сказали, мой Лорд, что времени мало. Вы заставили меня ясно изложить все сомнения – ведь вы видели, что меня нечто гнетет – а потом, среди туч религиозных дискуссий метнули молнию, поразив самое мое сердце.

Если я должен что-то сделать, я должен торопиться.

Лорд, я безгранично восхищаюсь вами. Любовь к вам и ваше, столь деликатно выраженное, сочувствие рождают во мне готовность атаковать безо всяких сомнений любую цель, которую вы укажете мне. Я готов стоять сколько потребуется, ибо это нужно вам».

– Похоже, я неуязвим для огня, – заметил Аномандер Рейк. – Вот, подошвы почти сжег.

«Да, пламя вздымается вокруг вас, но вы не дрожите.

Я не подведу вас, мой Лорд».

– Эндест Силан идет по горной дороге, – сказал, вставая, Аномандер Рейк. – Карга вернулась, но скоро ей придется улететь снова. Я попрошу ее выслать внуков, чтобы они охраняли Эндеста в пути. Но, может быть, ты считаешь – Эндест будет недоволен, заметив над головой Воронов?

– Возможно, Лорд. Но я не стану оспаривать ваше решение.

Слабая улыбка. – Согласен. Передай наилучшие пожелания жрице, Спиннок.

До этого момента он не знал, что пойдет к Верховной Жрице – той, что уничтожила свое имя ради служения Храму Тьмы, сделала раздвигание ног безличным актом, превратила тело в сосуд, ничто иное – но теперь понял, что должен сделать это. Сейчас Куральд Галайн – самый неспокойный из садков. В нем бушуют бури, сотрясая любую магическую нить. Энергии так и трещат. «Делая ее ненасытной. Да, она возжелает меня – но не это заботит Аномандера Рейка. Тут что-то другое. Я иду к ней, даже не понимая, зачем.

Ведь он понимает».

Спиннок понял, что остался один в комнатке. Огонь в очаге погас. В воздухе пахло жженой кожей.

* * *

Верховная Жрица Храма Тьмы остригла волосы еще короче, став неуютно похожей на мальчишку. Она с обычной страстью повалила его на кровать. Раньше он начинал ласкать ее, успокаивая, сопротивляясь напору и тем растягивая взаимное удовольствие. Но сегодня он дал ей волю. Все было неуправляемо. С тех пор, как неведомая сила растревожила Куральд Галайн, все жрицы обезумели от желания и нападали на мужчин – Анди, затаскивая в альковы с плюшевыми кроватями. Если верны слухи, даже случайно встретившиеся люди попадали на этот страстный «допрос».

Но какие ответы можно найти в излишествах плоти? Возможно, это лишь метафорическое откровение сырой истины, не стесненной пределами храмов и заповедями жречества. Не получить ли ему ответы у Селинд? У юной женщины человеческой расы, которой едва двадцать лет от роду? У другой Верховной Жрицы?

Он видел слишком многое? жил слишком долго. То, что у нее еще впереди, все ожидающие ее переживания – они принадлежат юным, и пусть их разделит с ней юноша ее возраста. Он не желает быть наставником, ибо ученик быстро перерастает стадию уроков (если наставник хорошо сделал свою работу), и тогда уже учитель борется за равенство, не желая оказаться превзойденным. Но мысль о невозможности их связи шла дальше. Она не превзойдет его; она быстро состарится, и способность воспринимать жизнь – столь краткую – не сравнится с его способностями.

Корлат не колебалась с малазанином по имени Вискиджек – Спиннок слышал эту трагическую историю, хотя не участвовал сам в осаде Коралла и уничтожении Паннион Домина. Он знал, что Корлат и ее брат Орфанталь давно отсутствуют. Тем не менее, Вискиджек был человеком пожилым, он прожил почти все отведенные ему годы. И… кто может сказать, что их связь продлилась бы долго? Корлат за немногие, но страшные годы наблюдала бы, как угасает возлюбленный, как сгибается его спина, трясутся руки, подводит память …

Спиннок мог ясно вообразить конец их истории: Корлат стоит, сердце ее разбито, в руках нож – она готовится милосердно прервать жизнь дряхлого мужа. Этого ли следует искать? «Неужели у нас не хватает своих тягот?»

– Если бы не желание, которое я ощущаю гнездышком, – сказала лежавшая сейчас под ним женщина, – я подумала бы, что тебе не интересно. Кажется, ты не со мной; говорят, мужской меч не умеет лгать, но теперь я сомневаюсь в правдивости поговорки.

Моргнув, он поглядел ей в лицо. На редкость привлекательное лицо, соответствующее природе ее служения, но какое-то… слишком невинное, слишком открытое для жизни, полной неудержимой страсти. – Извини, – ответил он. – Я ждал, когда ты… удовлетворишься.

Она выползла из-под него, села, провела длинными ногтями по упрямым волосам. – Теперь нам это не удается.

«Ага, теперь я понимаю причину твоего отчаяния, твоей ненасытности».

Он глядел на безупречную спину, на изящные выступы позвонков, округлости бедер, которые на ощупь окажутся прохладными и мягкими. Опущенные плечи говорили о временном успокоении – или о давнишней усталости.

– Лорд шлет свои наилучшие пожелания.

Она повернула голову, подняла в удивлении брови. – Неужели? Это в первый раз.

Спинок нахмурился. «Да, я как-то не подумал». – Я скоро уеду.

Взор ее отвердел: – Почему он так относится к тебе? Что, ты его раб? Он делает с тобой все, что вздумается!

– Я его помощник.

– Но ты не Сын Тьмы.

– Это верно.

– Однажды ты умрешь ради него.

– Да.

– Тогда он найдет другого глупца.

– Да.

Она сверкнула глазами, а потом отвернулась и встала. Черная кожа блестела в свете лампад – ничего мальчишеского, сплошные округлости и впадины. Спиннок улыбнулся: – Мне тоже тебя не будет хватать.

Она вздохнула, молчаливо покоряясь. В глазах уже не было ничего загадочного. – Мы делаем что можем.

– Да.

– Нет, ты не понял. Храм, жрицы. Мы пытаемся, как и сам Аномандер Рейк, отыскать некий смысл, некое значение. Он думает, что найдет смысл в борьбе младших рас. Люди, всё их жалкое барахтанье… Он ошибается. Мы это понимаем, и сам он понимает. Храм, Спин, выбрал иной путь. Возрождение Врат, возвращение Матери Тьмы в нашу жизнь, в наши души.

– Да. И что?

Лицо ее как-то обмякло. – Нам не удается. Как и ему. Мы знаем, он знает. Сын Тьмы шлет наилучшие пожелания.

«Значит… он сказал «жрице».

Он не имел в виду ЭТУ жрицу!» Спиннок вскочил, склонился, чтобы подобрать брошенные на пол одежды. – Верховная, – начал он. – Что ты можешь рассказать о культе Искупителя?

– Зачем тебе?

Он поднял глаза, удивившись напряжению ее голоса. И покачал головой: – Нет, я не думаю о прощении. Этот человек умер, приняв страдания Т’лан Имассов – представь, что сделало бы с ним отпущение наших душ?

– Я стараюсь не думать, Спин. О, он погиб со славой – пусть ради этого пролилось много лишней крови, но он погиб со славой. Если ты не озабочен нашими бременами, я не понимаю вопроса.

– Это новорожденный культ. Какую форму он примет?

Она вздохнула снова – необычайно откровенное признание крайнего утомления. – Как ты сам сказал, он очень молод. Как во всех религиях, его форма – его будущее – определится происходящим сегодня, в первые мгновения. Вот причина для тревог: хотя пилигримы сходятся, приносят дары, молятся, но организации нет. Никаких формул – никакой доктрины – но они нужны всем религиям.

Он задумчиво потер подбородок и кивнул.

– Почему ты интересуешься?

– Сам не уверен. Но уважаю твое мнение. – Он помолчал, смотря на скомканную одежду. Что-то забыл, что – то важное… но что же?

– Я была права, – заметила она, не сводя с него глаз. – Ты сам не свой, Спин. Ты наконец готов отвергнуть власть Лорда?

– Нет. «Возможно, я не сумею выполнить его приказы, но это целиком моя вина». Я в порядке, Верховная Жрица.

Она фыркнула: – Никто из нас не в порядке, Спин, – и отвернулась.

Он опустил взгляд, заметив лежащие на полу пояс и меч. Да, да – он забыл привычный ритуал. Спиннок подобрал оружие и, пока жрица одевалась, положил его на стол. Вынул из кожаного мешочка на поясе губку, металлическую фляжку с маслом угря и запачканную подушечку из акульей кожи.

– Ах, – сказала жрица от двери, – все исправилось в правильном мире. До встречи, Спин.

– Конечно, Верховная Жрица, – отозвался он, предпочтя игнорировать сарказм. И жалобу, который тот так неумело скрыл.

* * *

Ливень пришел с моря, превратив тропинки в грязевые реки. Селинд сидела в наспех сделанной хижине поджав ноги, и вздрагивала, когда капли дождя падали с дырявой крыши. Люди подходили к двери, но она прогоняла всех.

Больше она не станет терпеть роль Верховной Жрицы. Вся ее хваленая «сверхчувствительность» к шевелениям Искупителя оказалась каким-то проклятием. Что с того, что она ощущает переживания бога? Сделать для него она не смогла ничего…

Это-то не должно ее удивлять; Селинд говорила себе, что она ощущает не горечь, а нечто иное, более безличное. Может быть, это скорбь по растущему числу жертв Градизена и его сборища садистов, что продолжают терроризировать лагерь – так жестоко, что многие готовы покинуть его, как только подсохнут дороги. Может быть, это следствие неудачи с Пленником Ночи. В устремленных на нее глазах слишком многих людей читаются надежда и упование. Это слишком тяжело. Она даже не надеется ответить всем им. А теперь она стала понимать, что и НЕ ЖЕЛАЕТ отвечать им.

Слова пусты перед ликом жестокой воли. Они беспомощны, им не защитить святынь, каковы бы они ни были; им не защитить себя, свою свободу выбирать, свободу жить. Способность сочувствовать стала ее бедой. Сочувствие открывает в душе раны, и предотвратить это может лишь душевное очерствение – но этого она не хочет, она видела слишком много лиц, глядела в слишком многие глаза, вздрагивая от их холодности, от страсти к холодным суждениям.

«Праведные присваивают себе право судить. Праведные первыми сжимают кулаки, первыми начинают раздор, первыми нападают на несогласных, чтобы подавить их.

Я живу в деревне слабаков, и я самая слабая среди всех. Но… нет величия в беспомощности. Нет надежды».

Ливень хлестал, гремел по камням дороги, по косой крыше, и звуки потопа заполнили ее череп. «Искупление лежит вне понятий «правильного» и «неправильного». Ни один смертный не может оправдываться именем Искупителя. Как смеют они решать за него?» Люди следили за ней сквозь щелки, и жалкие их лица сливались в одно. Ей хотелось прогнать всех. «Проклятые глупцы. Прощения недостаточно!» Но они так и будут смотреть на нее жалобно и горестно, выпучив глаза. Они отчаянно верят, что на каждый вопрос есть ответ, держатся за представление, будто в страданиях сокрыт смысл и познание этого смысла облегчит страдания.

Знание, понимала Селинд, никому не помогает. Оно всего лишь заполняет пустоты, которые иначе заполнились бы отчаянием.

«Сможете ли вы жить без ответов? Спросите сами себя. Сможете ли вы жить без ответов? Ведь если не сможете, вы неизбежно придумаете ответы, и они успокоят вас. А те, что не разделяют вашу точку зрения, будут самим существованием своим вызывать в ваших сердцах страх и ненависть. Какой бог благословит подобное?»

– Я не верховная жрица, – каркнула она, и вода потекла по лицу.

Тяжелые сапоги зашлепали по наружной грязи. Дверь заскрипела, темный силуэт заслонил сероватый свет. – Селинд.

Она моргнула, пытаясь понять, кто заговорил с ней с таким… таким сочувствием. – Называй меня слабейшей.

Пришедший пошевелился, закрывая дверь. Грязь зачавкала, в хижине снова воцарился полумрак. Он стоял, и вода капала с длинного плаща. – Так не пойдет.

– Кто бы ты не был, – сказала Селинд, – я тебя не звала. Это мой дом.

– Извини, Верховная Жрица.

– Ты пахнешь сексом.

– Да, наверное.

– Не трогай меня. Я – отрава.

– Я… я вовсе не хотел… тронуть тебя, Верховная Жрица. Я прошелся по вашему поселку… условия ужасные. Сын Тьмы, я уверен, не допустит такой нищеты.

Она прищурилась. – Вы друг Пленника Ночи. Единственный Тисте Анди, которому люди не кажутся недостойным отродьем.

– Вот, значит, как ты нас видишь? Это… плохо.

– Я больна. Прошу, уходите, сир.

– Мое имя Спиннок Дюрав. Может, я и называл свое имя в прошлую встречу. Не помню, да и ты наверняка не помнишь. Ты… бросила мне вызов, Верховная Жрица.

– Нет, я отвергла вас, Спиннок Дюрав.

В его тоне прозвучало нечто вроде сухой насмешки: – Возможно, это одно и то же.

Селинд фыркнула: – Вы неисправимый оптимист.

Он вдруг протянул руку, и коснулся теплой ладонью ее лба. Она отпрянула. Он выпрямился и сказал: – У тебя жар.

– Просто уйдите.

– Уйду, но возьму тебя с собой.

– А как насчет всех страждущих в лагере? Вы их заберете? Или только меня, ведь одна я вызываю у вас жалость? Или вами не жалость движет?

– Я приглашу в лагерь целителей…

– Да, точно. Я подожду с остальными.

– Селинд…

– Это не мое имя.

– Не твое? Но я…

– Я просто придумала его. Имени у меня не было в детстве, не было и несколько месяцев назад. Вообще не было имени, Спиннок Дюрав. Знаешь, почему меня до сих пор не изнасиловали, как почти всех женщин? И большинство детей. Я такая уродина? Нет, не плотью – ты же сам видишь. Все потому, что я Дитя Мертвого Семени. Ты знаешь, что это такое, Тисте Анди? Моя мать ползала, полубезумная, по полю битвы, шарила под куртками мертвых солдат, пока не находила торчащий, напряженный член. Она всовывала его в себя и, если было на то благословение, забирала семя. Семя мертвеца. У меня много братьев и сестер, целая семья тетушек и мать, недавно съеденная ужасной болезнью, что гноит плоть. Мозги ее сгнили уже давно. Меня не насилуют, потому что я неприкасаема.

Он молча смотрел на нее, явно потрясенный и изумленный.

Селинд закашлялась, надеясь, что ее не начнет тошнить. Увы, это слишком часто случается в последнее время. – А теперь иди, Спиннок Дюрав.

– Это место заражено. – Он подошел и подхватил ее.

Она задергалась. – Ты не понял! Я больна потому, что ОН болен!

Спиннок замер, а она наконец открыла глаза – зеленые как лесная чаща, с опущенными краешками. Слишком много сочувствия блестело в них. – Искупитель? Да, я воображаю. Идем, – он поднял ее без усилий, и она хотела сопротивляться, хотела вырваться – но сил не было. Она сделала слабый жест, как бы желая оттолкнуть его руками, но в результате лишь беспомощно уцепилась в край плаща. Как дитя.

«Дитя».

– Когда кончится дождь, – прошептал он, и теплое дыхание словно морозом обожгло щеку, – мы займемся перестройкой. Сделаем тут все заново. Сухое, теплое.

– Не насилуй меня.

– Хватит разговоров о насилии. Лихорадка пробуждает множество страхов. Отдохни.

«Я не стану судить. Даже собственную жизнь. Я не стану… мир полон слабости. Множество сортов слабости. Везде…»

Выйдя из хижины с бесчувственной женщиной на руках, Спиннок Дюрав огляделся. Фигуры со всех сторон, кто под капюшонами, кто с намоченными дождем волосами.

– Она заболела, – сказал он. – Ей нужно исцеление.

Никто не ответил.

Он поколебался и произнес: – Сын Тьмы будет информирован о ваших… трудностях.

Они начали отворачиваться и пропадать за струями ливня. Несколько мгновений – и Спиннок понял, что остался один.

Он двинулся к городу.

«Сын Тьмы будет «информирован»… но он уже знает, не так ли? Знает, но оставил все на произвол… кого? Меня? Сирдомина? Самолично Искупителя?

«Передай наилучшие пожелания жрице».

Значит, на нее, эту хрупкую женщину в моих руках. Я стану заботиться о ней, ибо в ней таится ответ.

Боги! Ответ НА ЧТО?»

Скользя по грязи и воде, он осторожно пробирался из лагеря. Ночь поджидает.

Из глубин памяти вдруг поднялась строчка поэмы. «Луна не дождь струит на нас, но слезы…» Да, какой-то отрывок. Увы, больше он ничего не смог припомнить, пришлось удовлетвориться одной фразой (хотя, по правде говоря, она вовсе не кажется удовлетворяющей).

«Спрошу Эндеста – но нет, он ушел от нас. Возможно, спрошу Верховную Жрицу. Она помнит каждую когда-либо написанную поэму только ради того, чтобы зевать над каждой. До сих пор помнит».