Текст книги "Дань псам (ЛП)"

Автор книги: Стивен Эриксон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 66 страниц) [доступный отрывок для чтения: 24 страниц]

Снаружи, под величественной россыпью ярких звезд, Нимандер обнаружил родичей сгрудившимися посреди улицы. Кролики! Да, может так показаться. Доносившееся из таверны бормотание достигло яростной высоты; звук отдавался эхом, как будто накатываясь с холмов и полей, окружающих деревню.

– Вы слышите? – спросил Скиньтик. – Нимандер? Ты слышишь? Пугала… они поют…

– Мать Тьма, – в ужасе прошептала Кедевисс.

– Я хочу поглядеть на одно из полей, – сказал вдруг Скиньтик. – Сейчас же. Кто со мной?

Никто не отозвался. Нимандер произнес: – Ты и я, Скиньтик. Остальные вернутся в комнаты. Ненанда, стой на страже до нашего возвращения.

Нимандер и Скиньтик проследили, как Ненанда решительно увел остальных. Затем они сами пошли в боковую улочку. Ноги стучали по пыльной, твердой земле. К хору присоединился еще один голос, доносившийся из храма – вопль нестерпимой боли, крик такого страдания, что Нимандер пошатнулся, ноги его словно стали водой. Он увидел, что и Скиньтик спотыкается, падает на колени, но заставляет себя встать.

Нимандер со слезами на глазах сделал то же.

По сторонам были старые палисадники с брошенными хомутами, плугами и прочими орудиями; заросшие сорняками борозды тускло блестели в свете звезд. «Боги, они уже не едят. Только пьют. ЭТО их питает – и убивает».

Похоронный вой затихал – но Анди понимал, что он снова наберет силу. Это как вдох и выдох. Полночь в таверне, жуткий нектар выпит, призван бог, страдающий от ужасной боли – открылись врата для его истерзанной души. Питаемые болью бессмертного, лежащие навзничь поклонники забились в экстазе – он словно наяву видит черные рты, дергающиеся черные языки, глаза в черных ямах – он словно видит того старика с разбитым носом и сломанными пальцами…

… и Скол остался внутри. Свидетелем безумия. Он видит искаженное лицо, видит глаза, уставившиеся в его глаза…

– Спеши, – застонал Нимандер и прошел мимо Скиньтика; но тот схватил его за куртку, заставив остановиться.

Они уже вышли на край поля.

В холодном серебристом полусвете ряды пугал перед ними пришли в движение, руки и ноги извивались, подобно змеям, слепым червям. Черная кровь струилась на жуткие растения, и цветы открылись, исторгая тучки пыльцы. Мерцающая пыль искрами понеслась по течениям ночного воздуха.

И Нимандер хотел побежать в поле, в самую середину рядов распятых жертв. Хотел вкусить пыльцу, ощутить языком и глоткой. Хотел танцевать в божьей боли. Плачущий Скиньтик оттащил его – хотя казалось, он сам ведет битву, такими напряженными стали мышцы, такими неловкими усилия. Они упали друг на друга. Повалились на землю.

Перевернулись на животы и поползли назад, на грязную дорогу.

«Пыльца… пыльца в воздухе. Мы вдохнули ее и – о боги! – мы желаем еще».

Новый ужасный вопль, глас плотской твари, пытающейся влезть на небеса – но не за что ухватиться, нет выступов для рук и впадин для ног – и она просто вопит, машет руками по сторонам, хватая вас за горло. Вопит в лица свидетелей.

«Вы пляшете! Вы пьете мою агонию полным ртом! Что же вы за паразиты? Хватит! Оставьте меня! Освободите меня!»

Шум тысяч ног проносился через мозг Нимандера, топот множества танцоров, неспособных остановиться, даже если бы желали этого – а они не желают – снова, снова, снова – о боги, навсегда!..

Там, в ловушке рассудка, он увидел старика и его кровь – облитое нектаром лицо – увидел экстаз в его глазах, гибкие члены, выпрямившуюся спину – все рубцы и старческие шишки пропали, опухоли исчезли. Он танцевал в толпе, один среди многих, возбужденный, потерявшийся в возбуждении.

Нимандер понял, что они со Скиньтиком доползли до главной улицы. Когда второй крик бога затих вдали, в голову вернулась некоторая ясность. Он с трудом встал на ноги, потянув вверх и Скиньтика. Они побежали, поддерживая друг друга, к гостинице. Там маячит спасение? Или Ненанда и остальные также поддались? Они танцуют в полях, лишившись личностей, утонув в густой черной реке?

Третий вопль – еще более сильный, еще более жадный.

Нимандер упал под весом Скиньтика. Слишком поздно… им надо повернуться, встать и пойти в поле – боль держала его в смертельных, сладостных объятиях – слишком поздно… уже…

Он услышал, как хлопнула дверь.

И Араната – глаза широко раскрыты, темная кожа стал почти синей – протянула руки и схватила обоих за края курток. Обычно потаенная сила стала очевидной – их просто понесло ко входу – новые руки схватились, втягивая их внутрь…

И тут же влечение прекратилось.

Задыхаясь, Нимандер осознал, что лежит на спине и смотрит в лицо Кедевисс, удивляясь его задумчивому, расчетливому выражению.

Скиньтик закашлялся рядом. – Мать Тьма спасла нас!

– Не она, – сказала Кедевисс. – Всего лишь Араната.

Араната, уже ушедшая в тень, присела и испустила крик охотящегося сокола.

«Она прячет иную свою сторону за стеной, которую не взломает никакая сила. Прячет. Пока не наступает нужда». Да, он мог ощутить эманацию воли, заполнившей всю комнату. Осажденная, но стойкая. Как и должно.

Как и необходимо.

Скиньтик снова кашлянул. – Ох ты…

И Нимандер понял. Скол остался там. Скол – лицом к лицу с Умирающим Богом. Без защиты.

Смертный Меч Темнокрылого Лорда. Это достаточная защита?

Он боялся, что нет. Боялся, потому что не верил, будто Скол является Смертным Мечом. Чьим бы то ни было.

Он повернулся к Скиньтику: – Что нам делать?

– Не знаю. Он мог уже… пропасть.

Нимандер оглянулся на Аранату: – Мы сможем дойти до таверны?

Та покачала головой.

– Не нужно было его оставлять, – воскликнул Ненанда.

– Не будь идиотом, – ответила Кедевисс.

Скиньтик все сидел на полу, содрогаясь и проводя руками по лицу. – Что здесь за колдовство? Неужели кровь бога может такое делать?

Нимандер потряс головой: – Никогда не слышал ни о чем подобном тому, что творится здесь. Умирающий Бог. Он источает яд. – Тисте Анди заставил себя не плакать. Все казалось истончившимся, готовым порваться; реальность рассыпалась, мотаясь рваными полотнищами на буйном ветру.

Вздох Скиньтика был хриплым. – Яд. Почему мы хотим еще?

Ответа не было. «Это откровение истины? Мы все кормимся болью ближнего? Мы смеемся и пляшем, видя страдание – только потому, что это не наше страдание? Может ли подобное стать пристрастием? Неутолимой нуждой?»

И тут далекие вопли изменились, став криками. Ужасными, грубыми. Звуками резни. Ненанда мигом оказался у двери, успев вытащить меч.

– Стой! – крикнула Кедевисс. – Слушай! Это не он. Это они! Он убивает всех – ты хочешь помочь, Ненанда? Точно хочешь?

Ненанда как-то осунулся. Отступил назад, потрясенно качая головой.

Крики быстро затихли. Когда последний превратился в тишину, даже Умирающий Бог больше не вопил. За дверью словно ничего нет – деревня и весь внешний мир куда-то пропали.

Внутри никто не спал. Все разошлись по углам, каждый погрузился в одинокие думы, прислушиваясь только к слишком знакомому шепоту диалога внутри души. Нимандер замечал на лицах родичей отупение и шок; глаза блестели тускло, ничего не видя вокруг. Он ощутил, как слабеет воля Аранаты, ведь угроза миновала – она снова отступает внутрь, лицо приобретает привычное выражение – скрытное, вялое, почти лишенное жизни – она снова не хочет ни с кем встречаться взором.

Десра стояла у окна, раздвинув внутренние ставни и вглядываясь в пустую улицу; ночь ползла, Нимандер никак не мог определить, о чем идет разговор в ее душе. Если у нее есть душа… Если она не существо инстинктов и чувств, руководимое простейшими требованиями необходимостей.

– Жестокие у тебя мысли.

«Фаэд. Оставь меня в покое, дух».

– Не ошибайся. Я одобряю тебя. Десра – шлюха. У нее мозги шлюхи, она путает отдачу с принятием, дар с потерей, приглашение с капитуляцией. Она проститутка силы, Нимандер, и она стоит, ожидая его – могучего убийцу, готового затащить бабу в постель. Путаница, да. Отчаяние вместо торжества. Страх вместо желания, разврат вместо любви.

«Уходи».

– Но ты же не хочешь этого. Тогда ты станешь доступен иным голосам внутри головы. Сладкая женщина, журчание ее бесконечных слов – не припоминаю, чтобы слышала от нее такое, когда мы были живы.

«Хватит».

– В клетке воображения, неуязвимый для всего реального – да, какое жестокое равнодушие! – ты делаешь многое из малого, Нимандер. Случайная улыбка. Взгляд. В твоей клетке она лежит в объятиях, и это чистейшая любовь. Не так ли? Непорочная, вечна…

«Стой, Фаэд. Ты не знаешь. Ты была слишком молода, слишком одержима собой, чтобы видеть кого-то другого. Только тех, кто тебе угрожал.

А она не угрожала!»

– Меня ты никогда так не хотел.

«Не будь глупой, призрак! Не придумывай…»

– Я ничего не придумываю. Ты был слишком слеп, чтобы видеть творящееся перед глазами. Она умерла от копья Тисте Эдур? Точно ли? А где я была в тот миг, Нимандер? Ты сможешь вспомнить?

Нет, это уже слишком.

Но призрак не унимался. – Как думаешь, почему идея убить Сендалат Друкорлат так легко пришла ко мне? Руки уже были в крови…

«Стоп!»

Смех звенел в черепе.

Он заставил себя молчать; он выжидал, пока отзвуки веселого смеха не затихли.

Когда она подала голос снова, он был отнюдь не насмешливым: – Ненанда желает заменить тебя. Он желает власти, которая принадлежит тебе, желает уважения родичей. Он возьмет все это, едва выпадет возможность. Не верь ему, Нимандер. Бей первым. Нож в спину – что ты сделал со мной, сделай снова. На этот раз у тебя получится. Должно получиться. Рядом не будет Вифала, готового закончить начатое. Придется все делать самому!

Нимандер поднял глаза, увидел напряженную спину Ненанды, руку на рукояти меча.

«Нет. Ты лжешь!»

– Обманывай себя, если нужно – но не тяни. Такая роскошь ненадолго. Скоро тебе придется показать всю… решительность.

«И скольких родичей тебе хочется увидеть мертвыми, Фаэд?»

– Мои игры окончены. Ты закончил их раз и навсегда. Ты и кузнец. Ненавидь меня, если желаешь. Но у меня есть таланты, и я дарую их тебе. Нимандер – ты единственный слушал меня, тебе единственному я открывала сердце…

«Сердце! Гнилой пруд злобы. Ты любила глубоко нырять в него…»

– Я тебе нужна. Я дарю силу там, где ты ощущаешь сильную слабость. О, позволяй сучке бормотать о любви, наполняй ее рот правильными словами. Может, поможет. Но она не поможет тебе сделать трудный выбор, стать вождем. Ненанда верит, что справится лучше – погляди в его глаза, он готов бросить вызов.

– Светает, – сказала Десра, отворачиваясь от окошка. – Думаю, надо идти. К таверне. Возможно, он ранен. Возможно, ему нужна наша помощь.

– Я помню, как он приказывал держаться подальше, – буркнул Ненанда.

– Он не всемогущ, – ответила Десра. – Хотя может так думать. Свойство слишком юных.

Нимандер покосился на нее. «Откуда все эти мысли?»

– Скол раним? – с преувеличенным удивлением сказала Кедевисс. – Поспеши воспользоваться слабостью, Десра.

– Постоянный напор твоей зависти становится скучным, Кедевисс.

Кедевисс побледнела, промолчав.

«О да, мы свора негодяев». Нимандер потер лицо и произнес: – Идемте же. Увидим своими глазами, что с ним стало.

Десра первой бросилась к двери.

Наружу, под серебряный свет – небо без облаков, хотя как будто запачкано какой-то грязью. Пожатые растения свисают с сушилок, покрывшись утренней росой; раздувшиеся кочаны рядами навалены на решетки. Нимандер увидел, что двери храма распахнуты. Чуть помедлил, огляделся…

Скол лежал на деревянном тротуаре у входа в таверну. Он свернулся клубком и был так покрыт запекшейся кровью, что казался фигурой из темной глины.

Они подошли к нему.

Глаза Скола были открыты – Нимандер предположил было, что он мертв, но тут же увидел, что грудь медленно вздымается. Однако он не пошевелился, даже когда они сгрудились вокруг и Нимандер склонился к телу.

Скиньтик прошел мимо, открыл двери таверны и ступил внутрь. Тут же пошатнулся, закрыв лицо руками – и выбежал на середину улицы, отвернувшись от всех.

Бойня. Он перерезал всех. Меч Скола, покрытый засохшей кровью, лежал рядом. Казалось, что оружие целиком побывало в брюхе некоего чудовища.

– Они что-то забрали у него, – сказала Араната. – Ушел. Он далеко.

Ненанда подпрыгнул и побежал к храму.

– Он в безопасности? – спросил Ненанда у Аранаты.

– Не знаю.

– И долго он сможет жить вот так?

Она покачала головой. – Кормить и поить насильно, очищать раны…

Затем они долго молчали, словно не могли найти ни одного вопроса, основанного на понятиях здравого рассудка.

Ненанда вернулся. – Все жрецы сбежали. А где должен быть этот умирающий бог?

– В месте под названием Бастион, – сказала Кедевисс. – Думаю, это к западу.

– Нам нужно туда. – Нимандер выпрямился и оглядел всех.

Ненанда оскалился: – Чтобы отомстить.

– Чтобы вернуть его, – возразил Нимандер. – Чтобы отобрать то, что они украли.

Араната вздохнула: – Нимандер…

– Нет. Идем в Бастион. Ненанда, посмотри, нет ли тут коней, а еще лучше волов и фургона. За гостиницей была большая конюшня. – Он поглядел вниз, на Скола. – Не думаю, что у нас есть время идти пешком.

Когда три женщины пошли за пожитками (Ненанда помялся и двинулся следом), Нимандер оглядел вход в таверну. Он колебался – даже отсюда было кое-что видно – простертые темные тела, упавшие стулья… мухи громко жужжали в полумраке.

– Не надо, – простонал сзади Скиньтик. – Не надо.

– Я уже видел мертвецов.

– Не таких.

– Как это?

– Они все еще улыбаются.

Нимандер поглядел на искаженное лицо ближайшего из друзей и кивнул. А потом спросил: – Что заставило сбежать жрецов?

– Думаю, Араната, – отвечал Скиньтик.

Нимандер кивнул. Он думал так же. Они взяли Скола – даже когда погибли селяне, жрецы взяли Скола, самую его душу, как дар Умирающему Богу. Но они ничего не смогли сделать с остальными. Араната сопротивлялась. Боясь кары, они сбежали в ночи – далеко, наверное, в Бастион, под защиту своего бога.

– Нимандер, – пустым голосом сказал Скиньтик, – на нас надавили.

– Да.

– И пробудили. Снова.

– Да.

– Я надеялся… больше никогда…

«Знаю, Скиньтик. Тебе бы шутить и смеяться, как подобает благословенной натуре. Но лицо, с которым ты встретишь грядущее… будет таким же, как у нас всех. Разве мы не глядели друг на друга в такие времена? Разве не видели зеркал, которыми стали друг другу?

Разве не отводили глаз?

Мы пробудились.

То, что остается в таверне – только начало. Всего лишь Скол и его неустойчивая ярость. Но с этого момента в дело вступаем мы».

Даже Фаэд промолчала на это. Но где-то глубоко в его разуме, так глубоко, что было почти не слышно, рыдала женщина.

* * *

Сторонник слепого оптимизма может верить, что сломанное со временем исправляется, восстанавливается из обломков, становясь даже сильнее после испытаний. И, конечно же, мудрее. Какая же иная награда полагается за страдания? Но никому не нравится идея, что сломанное может остаться таковым – не умирая (и убирая тем самым с глаз живущих свидетельство жалкой неудачи), но и не возрождаясь. Душа в руинах не должна оставаться упорной, не должна цепляться за жалкое существование.

Друзья отстраняются. Знакомые не замечают его. Падший обнаруживает себя в обособленном мире, в котором нет убежища от одиночества, ведь одиночество – истинная награда за выживание. За жизнь вечного урода и калеки. Но кто не выберет такую участь, если альтернативой является всеобщая жалость?

Разумеется, жалость – чувство, почти вымершее среди Тисте Анди. Эндест Силан видел в этом необычайный дар, благословение расы. Он не протянул бы так долго, если бы имел жалость. Что до мучений памяти… ну, просто удивительно, как долго возможно выносить ее атаки. Он знал, что не уникален в этом отношении – ведь это бремя целого народа. Достаточное, чтобы посрамить его одиночество? Он не был уверен.

Тьма так давно безмолвствует. Мечты услышать шепот ее Королевства – места, где он родился – стали всего лишь угольками. Так что неудивительно, что сейчас он сидит в темноте комнаты, покрывшись потом, и каждая струйка словно похищает тепло из дряхлой плоти. Да, они открыли Куральд Галайн в этом городе – это был акт совместной воли, но сила его безлика – Мать Тьма покинула их, и никакое желание ничего не изменит.

Но тогда… что это было?

Кто говорит с такой силой?

Не шепот, но глас, крик, полный… чего же? Негодования. Противоречия. Ярости.

Кто это?

Он знал, что не единственный расслышал тревожный клич. Должно быть, все в Черном Коралле его слышали. В этот миг каждый Тисте Анди сидит или стоит, сердце колотится в груди, глаза открылись в страхе или удивлении. А может быть, и в надежде.

Возможно ли?..

Он подумал посетить храм, услышать от самой Верховной Жрицы… что-то, пророчество, объявление. Но вместо этого вскочил, выбежал в коридор, пошел вверх по лестнице, круг за кругом, словно в вихре лихорадки. В покои Лорда – он споткнулся, увидел Аномандера Рейка сидящим в кресле с высокой спинкой, лицом к высокому окну. Внизу сталкивались потоки моря, поднимая из неведомых глубин черную и серебряную муть.

– Мой Лорд, – прохрипел Силан.

– У меня есть шанс? – спросил Аномандер Рейк, не сводя взгляда с далекого водоворота.

– Мой Лорд?

– Харкенас. Ты согласен с ее… убеждениями, Эндест Силан? Правильно ли я вижу грядущее? Перед явлением Света мы вели гражданскую войну. Мы были уязвимы перед силами, что должны были родиться. Без крови Тиаматы я не смог бы достичь… мира, единства.

– Владыка, – только и смог вымолвить Силан.

Рейк, казалось, понял, ибо вздохнул. – Да, на редкость неустойчивый мир. Покой смерти для слишком многих. Что до единства… ну, оно оказалось короткоживущим, не так ли? Но я все еще гадаю… если бы мне удалось – удалось всё – изменились бы мои намерения?

– Мой Лорд – что-то происходит.

– Да.

– Что нам делать?

– Ах, друг мой, ты поистине имеешь право спрашивать. Не обращай внимания на Жрицу и ее ответы – она всегда одна и та же. Кто бросает военный клич Куральд Галайна? Давай поищем ответ между ее ног. Все это уже стало утомительным. Но не повторяй моих слов Спинноку Дюраву – я не хочу лишать его кратких удовольствий.

Эндесту Силану хотелось кричать, хотелось броситься на Лорда, схватить за шею и выдавить… выдавить что? Он не знал. Сын Тьмы был, по его разумению, умнейшим существом среди всех смертных и бессмертных, им встреченных. Его мысли бежали по тысячам троп одновременно, и невозможно было предсказать ход беседы, угадать, какой путь он выберет.

– На этот раз я не смогу дать ответа, – сказал вскоре Рейк. – Боюсь, что и Спиннок не сможет. Он нужен… в другом месте. – Тут он повернул голову и уставился в глаза Эндеста Силана: – Это выпало тебе. Снова.

Эндест ощутил, как душа сворачивается в ужасе, прячется в пещерку, которую выдолбила когтями в опустошенной шахте его сердца. – Владыка, я не могу.

Аномандер вроде бы подумал над его отказом – десять тысяч троп сплелись, и что-то новое вызвало на его лице слабую гримасу удивления. Он улыбнулся: – Понимаю. И не буду просить снова.

– Тогда… как же? Кто? Владыка, я…

Сухой тон Аномандера Рейка жестоко противоречил сути его слов: – Возрождение в ярости. О, как я хотел бы это увидеть! – Его голос изменился. – Ты был прав – ты не можешь следовать за мной. Не вмешивайся ни во что, Эндест Силан. Не становись между двух сил, ибо не сможешь побороть ни одну из них. Ты можешь ощутить потребность – борись с ней всей силой воли. Нельзя тебя потерять.

– Владыка, я не понимаю.

Но Аномандер воздел руку.

Да, эманация пропала. Темнота снова стал спокойной. То, что пришло в мир, уже исчезло.

Эндест понял, что трепещет. – Оно… оно вернется, Лорд?

Сын Тьмы глядел на него до странности затуманенными глазами; затем он встал и подошел к окну. – Гляди. Море внизу снова спокойно. На редкость ценный урок. Ничто не вечно. Ни насилие, ни мир. Ни горе, старый друг, ни гнев. Хорошенько погляди на темные воды, Эндест Силан. Смотри на них все грядущие ночи. Чтобы успокоить страхи. Оно даст тебе уверенность.

Да, он понимает, что получил полную отставку.

Озадаченный, страшащийся непонятного его рассудку будущего Эндест Силан поклонился и вышел. Коридоры, лестницы. Даже эха не осталось. Он припомнил старую молитву, которую однажды прошептал перед битвой.

«Пусть Тьма примет каждое мое дыхание в Свое.

Пусть наши жизни ответят смерти

И пусть не буду я одинок».

Но сейчас он чувствовал себя как никогда одиноким. Он хорошо знал: воины больше не возглашают этой молитвы. Тьма не ожидает их дыхания, последнего выдоха, создающего мост между жизнью и смертью. Воин Тисте Анди сражается молча, а когда гибнет – гибнет одиноким. Более одиноким, чем способны понять те, кто не Тисте Анди.

Потом новое видение вошло в разум, заставив подскочить и замереть посредине лестницы. Верховная Жрица, спина выгнута, вопль экстаза – или отчаяния. Какая разница?

Ее поиск. Ее ответ, который вовсе не был ответом.

«Да, она молится за нас, не так ли?»

* * *

– Он тревожится, – пробормотала Селинд, наконец сумев стряхнуть хватку леденящего оцепенения. – Искупитель шевелится. Он пробудился по причинам неизвестным и – для нас – непостижимым. Он в большой тревоге…

Шестеро пилигримов, сгрудившихся у костра, закивали, хотя ни один не был одарен ее восприимчивостью к тонким материям. Они все еще слишком связаны упрямыми потребностями плоти; разумеется, к их смущению прибавляется трепет, ведь Пленник Ночи оставил их, и они увидели в его уходе отказ. Они считали его решение справедливым, ибо никто не оказался достойным Сирдомина и даруемой им защиты. Да, он был прав, отказавшись от них. Они подвели его. Неким, все еще не вполне понятным образом. Селинд понимала ход их мыслей и даже – в некотором приближении, хотя и это было удивительно, учитывая ее юные года – понимала природу родившегося в них самоуничижения. Жестоко нуждающиеся люди быстро находят за что корить себя, быстро взваливают на плечи бремя вины за вещи, которые не способны контролировать или изменить. Она начинала понимать: это скрыто в самой природе веры, религии. Нужда, которую невозможно удовлетворить самому, перекладывается на кого-то иного, более великого (или на что-то), и такая сдача себя позволяет сбросить громадную, непосильную тяжесть.

В вере можно отыскать отпущение. Облегчение.

Но здесь лежит еще более громадное противоречие. Верующие отдают все в руки Искупителя – но ему по самой его природе некому передавать, негде найти облегчение. Ему невозможно сдаться.

В чем же награда Искупителя?

Такие вопросы не для ее ума; возможно, они воистину лежат за пределами возможностей понимания. Так что сейчас ей предстоит решить вопрос более приземленный, на редкость горький. Дюжина бывших солдат, вроде бы из паннионской Тенебрии, терроризирует лагерь паломников. Они грабят приходящих, прежде чем те успеют положить приношения в Курган. Происходят драки, а теперь вот случилось изнасилование. Собрание неформальных вожаков лагеря призвало ее, просит о помощи; но что она может сказать? «Мы ошиблись, доверяясь Пленнику Ночи. Мне так жаль. Он оказался не таким, каким был по нашим представлениям. Он поглядел мне в глаза и отказался. Извините. Ничем не могу помочь…»

– Ты говоришь, Жрица, что Искупитель тревожится, – начал глава собрания, жилистый мужчина средних лет, бывший прежде капустанским купцом. Он уехал до осады, жил беженцем в Салтоане, где собственными глазами видел Изгнание, ночь, когда были выдворены проникшие в город агенты Паннион Домина. Он одним из первых пришел паломником к Великому Кургану и, похоже, намерен жить здесь весь остаток жизни. Все его богатства стали приношением кургану, стали даром богу, который был человеком, человеку, которого он некогда видел своими глазами. – Разумеется, причиной тому Градизен и его негодяи. При жизни Искупитель был солдатом. Неужели он не протянет руки, не сокрушит тех, кто охотится на его сторонников?

Селинд подняла руки ладонями кверху: – Друзья, нельзя тешиться пустыми разговорами. Единственный мой дар – это… восприимчивость. Но я не верю, что причина тревоги Искупителя – дела Градизена и его когорты. Надвигается… что-то. Еще не скоро… но сила грядущего заставляет меня трепетать. – Она поколебалась, но сказала: – Оно имеет привкус Куральд Галайна – садка Тисте Анди. И, – тут она нахмурилась, – чего-то еще, что я уже ощущала. Много раз. Словно буря ярится на далеком юге, возвращаясь снова и снова.

На нее смотрели недоумевающие лица.

Селинд вздохнула. – Видели тучи в далеком море? Можем ли мы остановить их движение? Может ли кто из нас отогнать ветра, дожди и град? Нет. Подобные силы превыше нас, за пределами нашей досягаемости. Они ярятся как захотят, они ведут войны в небесах. Вот что я ощущаю, друзья – нечто посылает волны сквозь эфир, буря поднимается на юге, и поэтому Искупитель ворочается в тревоге.

– Тогда мы для него никто, – сказал купец, горестно прищурившись. – Я отдал всё, все богатства ради еще одного равнодушного бога. Если он не может нас защитить, к чему всё?

Хотелось бы ей знать ответ на такой вопрос. Не в нем ли самая суть жреческого вдохновения? Перемолоть зерна сомнения в приемлемые ответы, пообещать путь к полному спасению… показать блага и выгоды, даруемые мудростью божьей, разогреть тлеющие угольки словно опахалом священного дыхания. – Я чувствую, – сказала она с запинкой, – что вера, дающая точные ответы на любые вопросы, не является истинной верой. Единственное ее предназначение – утешать, успокаивать разум, прекращая тем самым вопрошание. – Она подняла руку вверх, чтобы предупредить возражения, возможные даже среди шестерых серьезных, искренних приверженцев.

– Неужели дело веры – даровать покой, когда со всех сторон процветает неравенство – а оно воистину процветает! Неужели праведник должен слепо проходить мимо, довольный свой моральной чистотой, радуясь душевному миру? О, вы можете протянуть отверженным руку, указать следы свои – и они сойдут с обочин, и число их возрастет, пока за вами не пойдет целая армия. Но будут, всегда будут и те, что отвергнут протянутую руку. Те, что ищут, потому что искания в природе их… они боятся искуса самодовольства, не верят простым ответам. Станут ли они вашими врагами? Разъярится ли ваша армия? Нападет ли на неверных? Сокрушит их и растопчет?

Друзья мои, не это ли описание ужасов, только что пережитых нашей землей? – Ее взор сосредоточился на купце. – Не это ли разрушило Капустан? Не это ли отвергли правители Салтоана, безжалостно изгнав монахов Панниона? Не с этим ли сражался Искупитель?

– Все это, – бросила женщина, – не облегчит боли моей дочери. Ее изнасиловали, и в глазах ее видна лишь пустота. Она ушла в себя и может никогда не вернуться. Градизен схватил ее и уничтожил. Он избежит всякого наказания за такое дело? Он смеялся мне в лицо, когда я взяла свою дочку. Когда стояла перед ним и держала ее истерзанное тело. Он смеялся надо мной!

– Искупитель должен вернуться, – завил купец. – Он должен защищать нас. Должен объяснить, чем мы не угодили ему.

Селинд обвела взором лица и увидела страх и гнев, боль и растущее отчаяние. Ей не хотелось прогонять их – но что можно сделать? Она не просила, чтобы ее делали жрицей – она даже не вполне понимала, как стала ей. Разве у нее нет собственной боли? Нелегкой истории? Как насчет плоти, которую она недавно вкушала? Это было не кровавое мясо чужаков. Нет, Первенцы Тенескоури, Дети Мертвого Семени были совершенно особенными, да, совершенно необычными – они желали есть сородичей, ибо разве это не доказательство их необычности? Что паломникам до жестокой нужды, пригнавшей ее сюда?!

– Ты должна пойти к нему, – сказал купец. – Мы знаем, где его найти. В Черном Коралле. Я смогу провести, Жрица. Вместе мы потребуем помощи – он был сирдомином, избранным клинком тирана. Он задолжал нам! Задолжал!

– Я пыталась…

– Я помогу тебе, – настаивал купец. – Я докажу ему наше желание исправиться. Воздам Пленнику Ночи подобающие почести.

Остальные закивали; купец приободрился и продолжал: – Мы все поможем. Мы все станем за тебя, Жрица. Когда мы дадим понять, что случилось, когда мы окружим его в проклятой таверне, где он играет с проклятым Тисте Анди – как посмеет он еще раз отвернуться от нас?

«Что за святая простота! Как насчет собственных ран Сирдомина? Поглядите на свое рвение и задайте вопрос: что мне сделать со своим сочувствием, когда я встану перед ним и начну выкрикивать требования? Неужели вам не жаль вашу Жрицу?» – Хорошо же. – Она встала, одернув шерстяной халат. – Веди же, купец, туда, где можно его найти.

* * *

Какой-то человек оперся о стойку бара и чихал так яростно, что явно мог потерять зубы; пока длился его приступ, никто за столом не разговаривал. Руки жадно сжимали кружки, келик блестел на губах; глаза тускло сверкали, внимательно следя за игрой.

Спиннок Дюрав ждал, пока Сирдомин сделает ход, придумает неожиданный способ укрепить трещащую оборону – он же всегда припрятывает пару сюрпризов, его тактический гений способен задержать или даже отбросить Дюрава. Не в этом ли самая суть соревнования, его яркая слава?

Припадок чихания наконец окончился. Наверное, слишком много келика. Человек обильно высморкался, а потом сплюнул устрашающе черную мокроту. Спиннок Дюрав давно видит такие темные пятна на стенах, полах, мостовых. Во всем городе. Иноземный келик продается лучше эля и даже вина. Среди пьяниц появились его приверженцы – выпученные глаза, отвислые губы, языки как черные пиявки. Среди Тисте Анди он таких не видит – но это, возможно, лишь вопрос времени.

Спиннок пригубил вина, с удовольствием отметив, что пальцы больше не дрожат. Заставший его совершенно неподготовленным выброс силы Куральд Галайна прекратился, оставив за собой лишь смутное беспокойство. Вино стало чуточку горьким. Странные происшествия ночи – кто знает, в чем их значение?

Он подозревал, что Верховная Жрица может подкинуть пару идей, хотя ее заявления по сути никогда не меняются, не так ли? Слегка улыбнувшись, он сделал еще глоток. Сирдомин скривил губы и откинулся на стуле. – Этой атаки я не переживу, – заявил он громко. – Обман Шута был отлично разыгран, Спиннок. Я не предполагал такого.

– Неужели? – спросил Спиннок. – С такими союзниками?

Сирдомин поморщился, поглядев на двоих игроков, и горько хохотнул. – А, да. Вижу, о чем ты. Келик утащил у них разум.

– Лучше скажи – заточил. – Гарстен облизнул запятнанные губы. – Хотя могу поклясться, что в иные ночи он становится сильнее. Верно, Фулдит?

– Э? А. Подозреваю. Когда уползешь в логово, Сирдомин? А? Ресто, тащи еще бутылку!

– Может быть, – буркнул Сирдомин, – это мой разум затупился. Похоже, пора сдаваться.

Спиннок промолчал, хотя почувствовал разочарование. Нет, потрясение. Он видел, что счет равный, полагал, что и противник видит это столь же ясно, но желает чего-то лучшего, необузданного. В иные ночи талант Сирдомина словно взрывался, именно в такие моменты он начинал бесстрашный гамбит, способный, казалось, перевернуть весь мир игральной доски. Может быть, если подождать еще…