Текст книги "Дань псам (ЛП)"

Автор книги: Стивен Эриксон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 66 страниц) [доступный отрывок для чтения: 24 страниц]

– Мы нашли Торвальда Нома!

Крюпп заморгал, глядя сначала на Леффа, потом на Скорча, потом – вероятно, заметив на лице последнего неверие в собственные слова – снова на Леффа. – Экстраординарно! И вы зверски передали его в лапы безжалостного Гареба – ростовщика?

Скорч тихо зарычал.

– Мы заключили сделку получше. – Лефф облизал губы. – Торвальд платит Гаребу, полностью, то есть, понимаешь ли, он обязан заплатить и нам за любезность. Ясно? Итак, Торвальд платит нам, Гареб платит нам. Двойная оплата!

Крюпп воздел пухлый палец – на котором, как заметил он с неудовольствием, засохло нечто неопознаваемое: – Моментик, прошу. Торвальд вернулся и успел вас перекупить? Тогда почему Крюпп платит сегодня за напитки? Ах, позвольте Крюппу самому ответить на свой же вопрос! Потому, что Торвальд еще не заплатил доверчивым Леффу и Скорчу, да? О, он вымолил одну ночь. Одну ночь! А потом все будет хорошо и даже лучше!

– Как ты догадался?

Крюпп улыбнулся: – Дорогие и глуповатые друзья, если Гареб услышит обо всем – если он узнает, да, что вы держали знаменитого Торальда Нома в крепкой хватке и… ясно, вы сами окажетесь в том списке, что сейчас держите в руках, и вынуждены будете ловить самих себя. Но когда Гареб освежует и четвертует вас, награда за поимку будет уже не нужна! Ах, какие бедствия впереди!

– Торвальд был нашим партнером, – заявил вспотевший от страха Лефф. – Он дал свое слово. Точно. Если обманет… что же, кидать Скорча и Леффа – худшая идея, которая может придти вам в голову. Держи это в голове, Крюпп, если вздумаешь проболтаться Гаребу или еще что.

– Сбереги Беру. Крюпп не стал бы делать подобного, дражайшие темпераментные друзья! Нет, страх Крюппа относится всецело к подметным письмам, кои в изобилии попадаются в руки каждого беспризорника на каждой из улиц. Воистину это чума Даруджистана! Сказанные письма безобразно быстры и дьявольски многословны, и кто знает, что можно будет узнать из множества их вестей? Крюпп беспокоится: что же принесут утренние письма?

– Лучше бы им вообще ничего не нести, – рявкнул Скорч, выглядевший сразу и устрашенным, и разъяренным.

– Ну, благие друзья, – сказал Крюпп, небрежно, но эффектно взмахнув рукой, – пока заканчивать ночной разгул! Назрели жестокие обстоятельства. Крюпп ощущает, сколь неизбежно… э… неизбежны события огромной важности! Привкус в воздухе, шепоток в ветерке, мерцание света фонарей, волнение лужи водянистого эля, стук по ступеням… дребезжащее открывание входной двери – хо! Номы и цветы! Ножи и струящаяся кровь! Лица, пепельные от ужаса! Прочь от стола Крюппа, недавние непобедители бесполезных состязаний! Грядет самое драгоценное из воссоединений!

* * *

Раллик тяжело навалился на Резака, когда они еще только подходили к дверям «Феникса». «Боги! Я убил его – друга – боги, нет…»

Он толкнул дверь и втащил Раллика внутрь.

И увидел за стойкой Мизу. За ней – Ирильту. А там, слева, застыла в середине шага и распахнула глаза…

– Сальти! Раллик ранен – нам нужна комната – и помощь…

Миза тут же выхватила ассасина из рук Резака. – Дыханье Худа! Он порезан на куски!

– Мне так жаль… – начал Резак.

Но подоспела Ирильта, обхватила его лицо пахнущими элем и чесноком руками. Широко разинув рот, она влепила Резаку полный поцелуй (язык заворочался меду губами, словно червяк в норке).

Резак отпрянул – и обнаружил себя в крепких объятиях Сальти – ее руки на удивление сильны после десятилетий с подносами и жбанами пива. Воздух со свистом вышел из легких.

– Будет жить, – провозгласила Миза, склонявшаяся над Ралликом, которого успела положить на пол за баром. – Только кровищу остановить надо. На вид, проваляется два или три дня. – Она выпрямилась и бросила на стойку окровавленный кинжал. Собиралась толпа, все разглядывали иноземное оружие.

– Малазанин! – прошипел кто-то.

Вырвавшись из рук Сальти, Резак растолкал толпу. – Дайте место! Не трогайте нож! Он мой.

– Твой? – спросила Ирильта. – И что это должно значить, Крокус?

– Он подобрался сзади – тихо вы! – словно убийца. Я думал, что надо защищаться – ошибся – ты уверена, Миза, что все будет хорошо?

– Раньше ты был жалким воришкой! – сказал какой-то смутно знакомый мужчина, раздираемый между недоверием и желанием осудить.

– Крокус, так назвала его Ирильта, – добавил кто-то сзади. – Сделал что-то в ночь спуска Луны, как помнится. Повалил колонну или что? Скорч, ты – то помнишь?

– Я взял за правило помнить только самое нужное, Лефф. Хотя иногда и ненужное липнет. По любому, он был карманником, одним из пареньков Крюппа.

– Ну, он уже не тот, – почти прорычал Скорч. – Он теперь ассасин Гильдии!

– Нет, неправда! – крикнул Резак и вдруг ощутил, будто годы скатились с него.

Рассерженный на себя, он с горящим лицом обратился к Мизе: – А где все остальные? То есть я…

Миза подняла руку – на которой виднелись следы крови Раллика – и ответила: – Он ждет, Крокус. За привычным столом – иди же! Эй, – крикнула она толпе, – дайте ему путь! Идите обратно за столы!

Вот так, подумалось Резаку, он всё испортил. Свое Великое Возвращение. Всё вообще… Он подобрал по пути нож, стараясь не встречаться глазами с Мизой. Сейчас, когда люди расступились, он смог увидеть…

Там, за привычным столиком, круглый коротышка с грязными волосами и сияющей улыбкой херувима. Сальные, обтрепанные манжеты, пятнистый и выцветший алый жилет. На столе меж двух кружек поблескивает влажный кувшин…

– О-го-го, знакомый вор. Карманник. Налетчик на девичьи спальни. «Не я ли в тайный будуар…» Дурачок лупоглазый. О, Крюпп видит тебя. Если кто не сумел измениться, так это ты.

Резак сам не заметил, как оказался у столика, шлепнулся на стул и протянул руку за кружкой. – Я отказался от старого имени, Крюпп. Теперь я Резак. Лучше мне подходит, как по-твоему? «Тогда почему мне хочется плакать?» Особенно после того, что я сейчас сделал с Ралликом.

Брови Крюппа взлетели: – Крюпп сочувствует, и ох как сильно. Жизнь хромает, спотыкаясь – хотя в исключения внесен никто иной как сам Крюпп, ради которого жизнь танцует. Необычайное дело, как эта истина раздражает столь сильно столь многих; неужели самого существования человека достаточно для рождения враждебной злости? Кажется, достаточно, о да, вполне очевидно. Дорогой друг, всегда находится некто, для коего твое моргание становится оскорблением, а улыбка вызовом. Для коего шутка – повод для подозрений, а смех смахивает на завуалированную насмешку. Резак, ты веришь, что мы во всем подобны?

– Подобны? Во всем?

– Смехотворное утверждение, мы ведь оба согласны? И все же… – он поднял не вполне чистый палец, – разве не верно, что от года к году мы способны изменяться так сильно, что наши насущные «я» несравнимы с «я» прошлыми. Если закон подобия не правит даже нашими личными жизнями, как можно надеяться, что он будет править повсеместно?

– Крюпп, к чему все…

– Много лет назад, Резак, тогда именовавшийся Крокусом, мы не завели бы дискуссию, подобную вот этой. Да? Крюпп видит все, видит ясно. Он видит горе, но и мудрость. Боль и незакрытые раны. Некую долю отчаяния, все еще вращающуюся подобно монете – как же упадет она? Вопрос еще не решен, грядущее еще не определено. Итак, вернулся старый друг, давайте же выпьем, тем отдав грядущие мгновения дружелюбному молчанию. – Тут Крюпп схватил кружку и высоко поднял над головой.

Резак улыбнулся и сделал так же.

– Монета вращается!

Резак побелел. – Боги, Крюпп!

– Пей, друг! Пей до дна неведомого и неизмеримого грядущего!

Он так и сделал.

* * *

Круг прекратил вращение, молочно-белая вода уже не лилась в канавки по сторонам. Яркие фонари погасли, погрузив помещение в полутьму, и она пошла в спальню, утирая руки полотенцем.

День, два – и она разожжет сушильную печь.

Было поздно, поэтому не хватало времени для обдумывания тяжелых, вязких мыслей, угрожавших подняться и овладеть усталым сознанием. Главный их привкус – прокисшее сожаление, и никакими порциями чая его не смыть.

Царапанье у дверей заставил ее повернуться. Похоже, какой-то пьяница ошибся домом. Она не была в настроении даже отвечать.

Тут кто-то застучал костяшками пальцев, отчаянно, но тихо.

Тизерра отшвырнула полотенце, бездумно потерла ноющие запястья; потом выбрала со стола для замешивания глины скалку потяжелее. – Чужой дом, – сказала она громко. – Проваливай!

Застучали кулаком.

Подняв скалку, Тизерра открыла задвижку, а потом и дверь.

Через порог с глупой ухмылкой переступил мужчина.

Она его знала, знала долгие годы, хотя уже давно не видела. Опустила скалку, вздохнула: – Торвальд Ном. Ты припозднился.

– Извини, любовь моя, – отвечал он. – Я отклонился от маршрута. Работорговцы. Океанские путешествия, Тоблакаи, дхенраби, пытки и распятия, тонущий корабль…

– Не знала, что сходить за хлебом бывает так опасно.

– Ну, – сказал он, – вся буча началась, когда я услышал о долгах. Я и не знал, что должен. Ублюдок Гареб подловил меня, сказал, я ему должен, хотя я не был должен, но я не смог доказать без адвоката – которого мы не могли себе позво…

– Я все знаю насчет Гареба, – прервала его Тизерра. – Его бандиты приходили ко мне довольно часто с той поры, как ты исчез. Да, мне нужен был адвокат, чтобы отвадить Гареба.

– Он угрожал тебе?

– Он заявлял, что твои долги – мои долги, любезный муженек. Понятное дело, чепуха. Даже когда я выиграла дело, он не отстал. Месяцами изводил. Подозревал, что ты прячешься неподалеку, что я понесу тебе еду и воду. Не могу и пересказать, как мне весело было. Почему не могу, Торвальд? Потому что не было. То есть весело. Совсем было невесело.

– Теперь я дома, – попытался улыбнуться Торвальд. – И богат. Никаких больше долгов – я все решил этим утром, все сразу решил. Больше не надо обжигать горшки при низкой температуре. Готовься пополнить запасы трав, настоек и прочего – кстати, поговорим о «прочем». Чисто для безопасности надо бы нам устроить парочку ритуалов…

– О, неужели? Ты что, снова воруешь? Нарвался на чары, что ли? Прихватил мешок монет, но так и светишься от магии?

– И еще камней и бриллиантов. Все было по справедливости, дорогая. Правда. Нечестный долг наткнулся на нечестность, они очень удачно уничтожили друг друга, и все стало честно!

Женщина фыркнула, но отступила от двери, позволив ему войти. – Сама не верю, что снова купилась.

– Ты же знаешь, Тиза, я тебе не вру. Никогда не врал.

– И кого ты ограбил ночью?

– Гареба, разумеется. Догола обчистил.

Тизерра вытаращилась. – Ох, муженек…

– Знаю, знаю. Я гений. А теперь насчет чар – он как можно быстрее призовет магов, чтобы вынюхать, где оказалось награбленное.

– Да, Торвальд, я сама просекла. Ты знаешь, где тайная яма. Кидай мешок туда, если не против, а я займусь подготовкой.

Но Торвальд не сдвинулся с места. – Все еще любишь? – спросил он.

Тизерра повернулась и взглянула ему в глаза: – Всегда, дурачок. Давай шевелись.

* * *

Сия ночь Даруджистана – слава непреходящая! Но уже шевелится заря, и свет разметывает синие огни бессонного города. Видите, как гуляки бредут в свои кровати или в кровати новонайденных подруг, а может, в чужие кровати – что нам до происхождения любви? Что означают эти нити дружбы, столь длинные и запутанные?

Что нам до тягот жизни, когда солнце сияет в небе и чайки взлетают над гаванью, когда крабы спешат нырнуть в глубокие, темные воды? Не каждая тропа истоптана, дражайшие друзья, не каждая дорожка вымощена камнями или размечена путевыми знаками. Опустите глаза на манер вора, который больше не вор – он с глубочайшим сочувствием смотрит вниз, на лицо старого друга, спящего в маленьком номере верхнего этажа «Гостиницы Феникса», поглядывая также на достойного Советника, храпящего на вон том кресле. В соседней комнатенке сидит ассасин, который, возможно, уже не ассасин, глаза его затуманены болью, а разум обдумывает множество вещей, и ход его мыслей – для кого-то, сумевшего проникнуть в темноту ума – покажется загадочным и неожиданным.

А где-то в другом месте брошенный матерью ребенок дергается, преследуемый во сне мерзкой харей, к которой прилепилось нелепое имечко Цап.

Вот двое стражей бегут – сердца колотятся в груди – от ворот особняка, и надрывно бренчит колокол, ибо злодей лишился злодейски скопленного состояния. Сей факт впился в него наподобие зубастых щипцов палача, ведь злодеи процветают, лишь погрузившись в источник силы, а когда кровавые деньги пропали, пропадает и сила.

Человек без пальцев идет домой, получив божье благословение, и кровь уже запеклась на костяшках; а жена его спит без сновидений с лицом столь добрым, что самый несентиментальный скульптор зарыдал бы от зависти.

На улочке, не достойной иного упоминания, стоит вол и думает, чего бы пожевать. Что же, в конце концов, остается, если любовь и дружество и сила, сожаление и потеря и воссоединение распалились сверх меры, сумев похитить все, что могло бы приносить горькую радость, если всё – всё! – пропало и продано? Что же остается, кроме нужд желудка?

Ешь! Пируй в свое удовольствие, вкушай сладости жизни!

Незначительно? Ба!

Как всегда говорил Крюпп, мудрому волу – лучшее ярмо.

Глава 6

Задним умом так легко превратить великих военных гениев прошлого в бездарных идиотов, а бездарных идиотов настоящего в военных гениев. Вон дверь. Позаботьтесь унести с собой задний ум и все его помпезные иллюзии…

Император Келланвед, замечание на процессе Сухаря (после покорения Верховного Совета Фалара)

Произошло землетрясение. Гребень гористого берега протяженностью почти в лигу просто пропал в море, образовав залив. Море не стало мутным, потому что горы были безжизненными конгломератами обсидиана и пемзы, следами прежних извержений. Залив треугольником вонзался в отвесные скалы; по краям его торчали огромные каменные «башни».

Дно у залива наклонное. Глубина у вершины треугольника не более пятнадцати саженей; в кристально чистой воде можно различить груды прямоугольных плит и белых костей – остатки куполообразных гробниц и К’чайн Че’малле, когда-то захороненных в них.

Вокруг залива также можно обнаружить руины, в том числе почти полностью обрушившуюся джагутскую башню. В небе над грядой растерзанных холмов, прямо на севере, повисло пятно врат – кривой рубец прямо в воздухе. Из него истекает боль, горький неотступный смрад, вполне соответствующий всему здешнему угрюмому, измученному ландшафту.

Скиталец долго стоял и смотрел на врата. Два дня прошло с тех пор, как его выбросило на берег – а пресной воды нет. Некоторое время его поддерживала кровь убитого медведя, но она была солона. Он уже страдал от жажды.

За все эти годы было так много покушений на его жизнь, что человек менее сильный давно впал бы в отчаяние, безумие – или покончил бы самоубийством, сдавшись алчности богов и смертных. Не приятнее ли в конце концов пасть от нехватки воды и пищи – самых простых средств поддержания жизни?

Но он не сдастся. Он может слышать смех бога – иронический и тихий, словно шепот над самым ухом. Где-то дальше – он уверен – выжженная равнина переходит в пыльную землю, потом появляются травы, начинается царство ветров, прерии и степи. Если бы он смог продержаться еще немного!

Он ободрал медведя и унес шкуру, перекинув через плечо. Ее неприятный запах маскирует запах человека и заставляет почти всех хищников убегать подальше. Разумеется, поймать дичь – если тут окажется хоть одна – можно будет, только оказавшись с подветренной стороны… но это верно и без шкуры.

Он оказался на окраине Морна. Очень далеко от тех мест, в которых хотел выйти на берег Генабакиса. Впереди долгое путешествие – но он уже привык. Есть опасность умереть – но и к этому он привычен.

Обратившись лицом к берегу, Скиталец двинулся, сокрушая ногами черное пузырчатое стекло. Утреннее солнце ослепительными вспышками отражалось от неровной поверхности; жара нарастала, и вскоре он покрылся потом. Он уже мог различить в нескольких тысячах шагов конец пустоши – или думал, что может, ведь глаза способны обманывать. Более темная полоса, словно черный песок от горизонта до горизонта. За ним ничего не видно.

Вскоре он убедился, что эта полоса – не иллюзия. Выглаженные ветрами барханы обсидианового песка, блестящего подобно бриллиантам. Подойдя ближе, он вроде бы различил тихое бормотание, след неощутимого еще ветра. Теперь он мог увидеть, что дальше: еще одна безжизненная равнина, обширный и бескрайний простор под волнами жары.

Поднимаясь на барханы (сапоги глубоко увязали в песке) Скиталец снова услышал бормотание ветра и поднял голову. Что-то появилось посреди равнины. Трон с высокой спинкой, на нем фигура, смутно различимая в хороводе теней. В десятке шагов справа от черного трона – другая фигура, в темно-сером плаще; капюшон откинут, являя взору обветренное лицо и на редкость темные коротко остриженные волосы.

Из-за трона показались Гончие, поспешили вперед, вздымая лапами облачка песка. Барен, Геар, Слепая, Шен и Руд. И две другие, которых Скиталец никогда не видел раньше. Белые как кость, с глазами цвета оникса, более мелкие и длинношеие, в короткой белой шерсти. Тела покрыты шрамами, под которыми виднеется необычная темно-синяя кожа. Они бежали парой. Отойдя далеко вправо – дальше от берега – они встали, принюхиваясь. Остальные Гончие бросились прямиком к Скитальцу.

Он пошел им навстречу.

Геар подбежала первой; она повалилась набок и подобно кошке перекатилась через спину. Скиталец положил руку на гладкую черную шкуру. Вторым был древний Барен, и Скиталец протянул к нему вторую руку, похлопав по мускулистой шее, ощутив рисунок рубцов, наследия столетий свирепых битв, в которых острые клыки рвали мягкую, но толстую шкуру. Он взглянул в светло-карие глаза животного и вскоре вынужден был отвести взгляд – слишком много горя, слишком много тоски по миру и покою. Не ему благословлять подобные страсти… Барен склонил голову, радуясь его ласке, и лизнул руку Скитальца шершавым языком.

Все пять зверей скучились вокруг него – кроме двух белых. Скиталец подошел к трону. Котиллион наконец поглядел на него. – Ты выглядишь ужасно, старый друг.

Скиталец улыбнулся, не побеспокоив себя ответом. Лицо Котиллиона выдавало усталость гораздо большую, чем виделась в нем прежде, когда он звался Танцором и разделял тяготы управления империей. Где же блага божественности? К чему они, если вам приходится, схватив хоть один «дар», морщиться от боли, а с рук каплет кровь?

– Вы двое, – сказал Скиталец, поглядев на Темного Трона, – не уважили моих жалоб.

– Это не повторится, уверен, – прошипел бог на престоле. – Где твоя армия, Первый Меч? Вижу только пыль за спиной.

– А ты воссел, провозглашая власть над пустыней.

– Довольно любезностей. Ты в беде, старый друг – хе, хе, как часто я говорил такое? Старые друзья… где все они? Сильно ли пали? Их рассеяли ветра, они бредут, спотыкаясь как слепцы…

– У тебя никогда не было много друзей, Келланвед.

– Ты в беде, сказал я. К ночи ты умрешь от обезвоживания – до первого источника на равнине Ламатаф идти еще четыре дня.

– Понимаю.

– Разумеется, где бы ты ни умер, старый приятель вынужден будет придти за тобой.

– Да, уверен в этом.

– Чтобы поглумиться и отпраздновать победу.

– Худ не глумится.

– Ну, это разочаровывает. Тогда он придет, чтобы не поглумиться. Неважно. Суть в том, что тебе конец.

– Неужели тебя так заботит моя неудача, Келланвед?

Котиллион ответил: – На удивление сильно заботит.

– Почему?

Прямой вопрос как будто заставил обоих богов отпрянуть. Темный Трон фыркнул: – Это важно? Вряд ли. Фактически совсем не важно. Мы здесь, чтобы помочь тебе, тупой пень. Упрямый, одержимый, разъяренный дурак. Не могу понять, почему считал тебя другом! Ты слишком глуп, чтобы быть другом. Смотри, даже Котиллион раздражен твоим скудоумием.

– Скорее позабавлен, – уточнил Котиллион, осклабившись. – Я тут вспомнил о нашей… э… беседе в том шатре, когда ты был командующим. Самая глубокая истина о старой дружбе: даже ее недостатки не меняются со временем.

– В том числе твоя склонность к многословию, – сухо заметил Темный Трон. – Слушай, Скиталец или как тебя сейчас звать. Мои Псы проведут тебя к спасению – ха, как часто я так говорил? А пока мы дадим тебе мех с водой, сушеные фрукты и еще кое-что. Припоминаю, смертных гнетет так много потребностей. Смутно припоминаю. А, чепуха.

– И что ты потребуешь за услугу?

Дюжина ударов сердца. Никто не ответил на вопрос.

Лицо Скитальца мало-помалу искажалось гневной гримасой. – Меня не отвлечь от цели. Даже не задержать…

– Нет, разумеется. Нет. – Темный Трон помахал призрачной рукой. – Совсем напротив. Мы толкаем тебя. Торопим. Спеши, ищи путь, готовься к схватке. Пусть ничто тебе не мешает.

Скиталец нахмурился еще сильнее.

Котиллион тихо засмеялся:– Не нужно. Он говорит искренне, Первый Меч. Мы рады помогать тебе в твоем деле.

– Я не буду торговаться с ним.

– Знаем.

– Я не уверен, что вы полностью понимаете…

– Понимаем.

– Я намерен убить Худа. Убить Бога Смерти.

– Всяческой удачи! – воскликнул Темный Трон.

Снова повисло молчание.

Котиллион вышел вперед, принеся припасы, которых мгновением назад не было видно. Положил все на землю. – Шен поведет, – сказал он спокойно и отошел.

Скиталец перевел взгляд на новых Гончих: – А эти?

Котиллион посмотрел на них и как будто бы запнулся, прежде чем ответить: – Трудно сказать. Они просто… появились…

– Я призвал их, разумеется! – сказал Темный Трон. – Белого звать Блед. Того, что еще белее – Локон. Семь – желаемое число, просто необходимое число.

– Темный Трон, – сказал Котиллион, – ты их не призывал.

– Должен был! Иначе почему они здесь? Я уверен, что сделал это… однажды. Наверное, пожелал, когда шел по лестнице. Так сильно пожелал, что сама Бездна не смогла мне отказать!

– Кажется, остальные их приняли, – заметил Котиллион, пожимая плечами.

– Вам не приходило в голову, – тихо сказал богам Скиталец, – что это могут быть пресловутые Гончие Света?

– Неужели? Почему ты так думаешь? – В этот миг Котиллион встретился с ним взглядом и подмигнул; всякая усталость – а также высокомерие бессмертного властителя – исчезли, и Скиталец спустя кажущиеся бесконечными годы увидел человека, которого привык называть другом. Но он не мог позволить себе улыбки, любого ответа, к которому вынуждал этот взгляд. Не мог позволить себе такой … слабости. Не сейчас. Наверное, никогда снова. Разумеется, не с этими старыми друзьями. Они стали богами, а богам нельзя доверять.

Он склонился, подобрал мех и тючок с провизией. – Кто загнал медведя к берегу?

– Шен. Тебе нужна была пища, или ты даже досюда не добрался бы.

– Я чуть сам не стал обедом.

– Мы всегда верили в тебя, Первый Меч.

Следующий – скорее всего, последний – вопрос, который хотел Скиталец задать богам, оказался самым трудным.

– А кто из вас потопил мой корабль, погубил команду?

Котиллион поднял брови: – Не мы. Дассем, мы до такого не опустились бы.

Скиталец поглядел богу в глаза – они мягче, чем можно было ожидать… но он привык ко всякому. Опустил взор, отвернулся. – Ладно.

Блед и Локон шли позади, словно случайные спутники, когда Гончие повели Скитальца вглубь суши. Темный Трон как-то развернул свой престол, чтобы сидя следить за Первым Мечом и его свитой. Они медленно скрывались за северо-восточным горизонтом.

Стоявший рядом Котиллион поднял руки и вгляделся в ладони, обнаружив блестящий пот. – Совсем близко.

– Э? Что?

– Если бы он решил, что мы устроили кораблекрушение… не знаю, чтобы тут случилось.

– Все просто, Котиллион. Он убил бы нас.

– И Псы не стали бы вмешиваться.

– Разве что мои новейшие питомцы! Пропала старая преданность! Хе, хе!

– Близко, – повторил Котиллион.

– Ты мог бы сказать ему правду. Что Маэл желал его, и крепко желал. Что нам пришлось вмешаться и вытащить его. Он был бы более благодарным.

– Благодарность – бесполезная роскошь. Он не отвлекается, помнишь? Ничто не отвратит Скитальца от намеченной цели. Оставим Маэла на потом.

– Да, хорошо. Подробность, которую мы доведем до Скитальца в миг наивысшей нужды. Мы старались узнать, вдохновленные его упреками, и вот! Смотри! Никто иной, как Старший Бог Морей, виноват в бедствии! Теперь развернись, выхвати меч и поруби указанного врага на кусочки!

– Ну, нам не это следует узнавать сейчас.

– Разумеется, нет. Мы уже все знаем! К чему «узнавать»?

Котиллион повернулся к Темному Трону: – Маэл легко мог его убить, как думаешь? Вместо этого он просто задержал Скитальца. Нам нужно подумать. Нам нужно понять, почему.

– Да, я начинаю видеть. Проснулись подозрения – я оказался беззаботен, забывчив. Задержал, вот как? И зачем бы?

– Я кое-что понял.

– Что? Говори скорее!

– Неважно, что именно на уме у Маэла. Не сработает.

– Объясни!

– Маэл считает, что схватка уже началась…

– Да, должен считать. У него нет иной возможности. Маэл ничего не выгадает! Идиот! Хе, хе! Давай покинем эту кучу пепла. У меня в горле першит.

Котиллион поглядел вслед Гончим и их подопечному, щурясь на ярком свете. – Расчет времени, Темный Трон…

– Идеален.

– Пока.

– Мы не проиграем.

– Да уж лучше не проигрывать.

– Кого из новых союзников ты считаешь слабым звеном?

Котиллион оглянулся на Темного Трона: – Разумеется, тебя.

– Кроме меня, я имею в виду.

Котиллион смотрел. Темный Трон ждал, ерзая на своем троне.

* * *

Полночь в единственной таверне Морско подарила Нимандеру воспоминания, от которых не избавиться. Мутноглазые черногубые селяне ринулись вперед, столкнувшись с Нимандером и остальными. Они совали им в лица грязные бутылки. Белки глаз у них желтоватые и какие-то смазанные… а напиток достаточно крепкий, чтобы языки онемели. Несвязное бормотание можно было счесть приглашением хорошенько нализаться, но даже без предупреждений Скола Нимандер не готов был одобрять столь внезапное гостеприимство. Он с немалым облегчением заметил, что его чувства разделяют все родичи. Они стояли в кольце толпы, озадаченные и обеспокоенные. Затхлый воздух таверны был сладковатым, в нем слоями смешивались вонь кислого пота и какая-то гнильца.

Скиньтик встал рядом с Нимандером; оба следили за Сколом – и Десрой – которые пробрались к стойке.

– Кувшин простого вина? Здесь, в таком месте? Непохоже.

Нимандер подозревал, что Скиньтик прав. На всех столах, во всех руках он видел лишь одинаковые фляжки с длинными черными горлышками.

Шум стал сильнее – какофония скота, ведомого на бойню. Нимандер заметил, как один человек – ветхое, согбенное, истощенное создание – упал лицом вниз на дощатый пол, явно сломав нос. Кто-то споткнулся, раздавив пальцы несчастного подошвой башмака.

– А где жрец? – спросил Ненанда за спиной Нимандера. – Он же нас пригласил!

– Лично я рад, – бросил Скиньтик, не оборачиваясь, – что ты стоишь за моей спиной и держишь руку на мече. Мне тут не нравится.

– Никто из здешних нам не опасен, – заявил Ненанда, но по тону было ясно – слова Скиньтика ему польстили. – Слушайте меня, пока Скола нет рядом. Он презирает всех нас.

Нимандер не спеша повернулся. Скиньтик сказал: – Здорово подмечено. И что ты думаешь, брат?

– Он видит то, что хочет видеть.

Нимандер заметил, что Кедевисс и Араната прислушиваются; на лице последней обычное выражение невинной голубки сменилось леденящей пустотой. Нимандер слишком хорошо знал ее, и внезапно пот потек под его одеждами. – Хватит, Ненанда. Все это чепуха.

– Неправда, – возразил Ненанда. – Он должен знать. Почему мы пережили битвы, в которых все остальные пали. Он должен понять.

– С этим покончено, – настаивал Нимандер.

– Нет, – сказал Скиньтик. – Ненанда на этот раз прав. Он прав. Скол ведь желает привести нас к этому умирающему богу. Что бы он ни планировал, мы словно бы не существуем. Безгласные…

– Бесполезные, – встрял Ненанда.

Нимандер отвел взгляд. Падали все новые селяне; те, что лежали на полу, начали дергаться, извиваясь в лужах собственных выделений. Незрячие, запавшие глаза экстатически вращались в орбитах. – Если именно я сделал нас… безгласными, простите.

– Хватит чепухи, – сочувственно произнес Скиньтик.

– Согласен, – заявил Ненанда. – Раньше я не соглашался… я был сердит на тебя, Нимандер. За то, что ты ничего не рассказываешь этому так называемому Смертному Мечу Тьмы. Насчет нас, насчет того, кем мы были. Через что прошли. Я пытался сам рассказывать – но без толку. Скол не слушает. Никого не слушает, кроме себя.

– А Десру? – спросил Нимандер.

Ненанда фыркнул: – Она лелеет собственную тайну.

Такое умное наблюдение удивило Нимандера. Но это не было ответом на его неловкий вопрос.

Скиньтик, однако, понял его. – Она остается одной из нас. Когда наступит нужда, ты не должен сомневаться в ее преданности.

Кедевисс сказала тоном, полным сухого презрения: – Преданность – не главная добродетель Десры, брат. Не придавай ей слишком много веса.

Скиньтик озадаченно спросил: – Но на какие добродетели Десры нам полагаться, Кедевисс?

– Там, где дело доходит до самосохранения, суждения Десры точны. Она никогда не ошибается. Она сделала выживание результатом острого зрения. Десра видит четче и дальше, чем все мы. Вот ее добродетель.

Скол возвращался, Десра повисла у него на локте, словно женщина, одержимая ужасом.

– Умирающий бог скоро прибудет, – сказал Скол. Он спрятал цепочку с кольцами; в нем ощущалось беспокойство, из которого темным облаком росло обещание насилия. – Вы все должны уйти. Я не желаю прикрывать вас, если дела обернутся плохо. У меня не будет времени. Я не стерплю позора, если вы начнете гибнуть. Поэтому убирайтесь. Ради вашего же блага.

Нимандер потом вспоминал: вот момент, в который он должен был сделать шаг вперед, взглянуть Сколу в глаза – смело, показывая дерзость и таящееся за ней обещание. Вместо этого он повернулся к родичам. – Идемте, – сказал он.

Глаза Ненанды расширились, щека задергалась. Затем он резко повернулся и вышел из таверны.

Скиньтик – на его лице было написано что-то вроде стыда – схватил Десру за рукав и отвел от Скола. Араната встретила взор Нимандера и кивнула – но смысл ее кивка ускользнул от него, запомнилась только полная пустота во взоре. Она и Кедевисс покинули пивнушку.

Остались только Нимандер и Скол.

– Мне приятно, – заявил Скол, – что ты принимаешь мои приказы как должное. И что они еще слушаются тебя. Но, – добавил он, – не думаю, что это будет продолжаться еще долго.

– Не боритесь с умирающим богом, – попросил Нимандер. – Не здесь, не сейчас.

– Превосходный совет – я не имею намерения бороться с ним. Просто хочу увидеть.

– А если он не будет рад, Скол, что его увидит такой, как вы?

Скол ухмыльнулся: – Почему, ты думаешь, я отослал вас в безопасное место? Иди же, Нимандер. Назад, в комнаты. Успокой трепетных кроликов.