Текст книги "Дань псам (ЛП)"

Автор книги: Стивен Эриксон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 66 страниц) [доступный отрывок для чтения: 24 страниц]

– Сдаюсь, – сказал Сирдомин.

Слово сказано, кризис обозначен.

– Ресто, принеси нам кувшин, будь так… – Сирдомин не договорил. Он чуть не свалился со стула, как будто в грудь ударила невидимая рука. Выкатившиеся глаза смотрели в сторону двери.

Спиннок развернулся, чтобы поглядеть на забредших в «Надрай» чужаков. Юная женщина в грубом коричневом халате, с короткими волосами – короче даже, чем у Верховной Жрицы, но того же полночного цвета. Бледное лицо, тихое и изящное, темно-карие глаза; они оглядели сумрак, отыскав наконец цель: Сирдомина. За ней толпились другие – люди в лохмотьях с написанной на лицах паникой.

Женщина – вожак сделала шаг внутрь.

Сирдомин сидел, словно прибитый к стулу гвоздями. Его лицо успело побелеть и теперь темнело, глаза полыхали гневом.

– Пленник Ночи…

– Это мое убежище, – сказал он. – Уйди. Быстрей.

– Мы…

– «Мы»? Погляди на спутников, жрица.

Она повернулась как раз вовремя, чтобы увидеть спину последнего в дверях таверны.

Сирдомин фыркнул.

Однако юная женщина держалась храбро. Халат распахнулся – у нее не было пояса – и Спиннок понял, что она едва вошла в возраст. Жрица? Ага, Великий Курган, Искупитель. – Пленник Ночи, – продолжала она голосом, который лишь немногие не согласились бы слушать бесконечно долго, – я здесь не ради себя. Мои спутники были настойчивы; даже если мужество изменило им, нужда осталась не менее важной.

– Они пришли с требованиями, – сказал Сирдомин. – Но права требовать у них нет. Они поняли это, едва увидели меня. Пора и тебе сделать то же, что сделали они.

– Я должна попытаться…

Сирдомин вскочил так резко, что заставил вздрогнуть даже заторможенных Гарстена и Фулдита. Оба испуганно вытаращили глаза.

Но жрица даже не моргнула. – Я должна попытаться, – повторила она, – ради них? не ради себя. Мы осаждены в лагере…

– Нет, – прервал Сирдомин. – У тебя тоже нет права.

– Умоляю, хотя бы выслушай.

Жесткий тон ее слов удивил даже Сирдомина. Гарстен и Фулдит, подхватив кружки и бутылки, торопливо покинули стол.

Спиннок Дюрав встал, слегка поклонившись, и двинулся к выходу. Проходя мимо Ресто (тот замер с кувшином в руках), он сказал чуть слышно: – На мой счет, пожалуйста. Сегодня ночью Сирдомин даже не вспомнит о тебе.

Ресто замигал и не сразу кивнул.

В темноте за дверями «Надрая» Дюрав остановился. Он почти ожидал увидеть толпу пилигримов, но улица была пуста – они действительно ушли, сбежали. Наверное, уже на полпути к лагерю. Да, у последователей Искупителя слишком слабые хребты. «За одним исключением», поправил он себя, когда наружу вышла жрица.

Она прошла десяток шагов и зашаталась, словно ноги не желали ее держать. Затем поплотнее закуталась в халат, сделала еще два, три шага – и остановилась, поворачиваясь в сторону Дюрава.

Он вышел вперед. – Извини, Жрица, – произнес он.

– Ваш друг взял себе кувшин. Намерен сидеть долго. Если вам не все равно, заберите его звона через два – мне не хотелось бы, чтобы он провел остаток ночи на грязном полу.

– А я думал, такая возможность тебя порадует.

Жрица нахмурилась: – Нет. Он Пленник Ночи.

– И что это должно значить?

Она нерешительно ответила: – Каждый день – до недавних пор – он приходил к Великому Кургану и склонялся перед ним. Не чтобы помолиться или бросить безделушку.

Спиннок Дюрав с недоумением спросил: – Но зачем же?

– Полагаю, он хотел бы сохранить это в тайне.

– Жрица, он мне друг. Я хорошо вижу его озабоченность…

– И почему это так вас тревожит? Это больше чем просто дружба – я чувствую. Друзья обычно предлагают сочувствие, даже больше – но в глубине души таится каменная мысль: «Хорошо, что беда друга не коснулась меня …» Но с тобой и Сирдомином не так. Нет, – она сделала еще шаг, в глазах отразился вызов, – он отвечает на твою нужду. Ты видишь его таким, и сердце кровоточит.

– Мать Тьма! Женщина!

Она отпрянула, ощутив его негодование. Отвела взор. – Извините, сэр. Пленник Ночи встает на колени перед Курганом и приносит Искупителю самый драгоценный дар. Свою компанию. Он ни о чем не молит. Он приходит облегчить одиночество Искупителя. – Она провела рукой по коротким волосам. – Я хотела кое-что рассказать, но он не пожелал слушать.

– Могу ли…

– Сомневаюсь. Я пыталась рассказать, что ощущаю рядом с Искупителем. Сэр, ваш друг ошибается. – Она вздохнула и отвернулась. – Если бы все поклонники поклонялись без нужды… Если бы они являлись к спасителю без мыслей о его величии и его долге, приходили как друзья… – она снова бросила на него взгляд, – что бы могло случиться тогда? Я гадаю…

Он смотрел ей в спину, чувствуя себя посрамленным, слишком потрясенным, чтобы преследовать и выпытывать ответы, детали, в которых так нуждался. Ему нужно узнать, что делать с Сирдомином. Ради нее.

«Ради нее?

Но при чем тут она? Ради Бездны, что она сделала со мной? И как, во имя Матери, смог Сирдомин ей сопротивляться?»

* * *

Сколько женщин у него было? Потерян счет. Возможно, было бы лучше, если бы он хоть раз поделился даром долгой жизни. Да, лучше, чем следить, как немногие остававшиеся рядом с ним достаточно надолго теряли красоту, сдавали юность – пока Каллору ничего не оставалось как избавиться от них, запереть, одну за другой, в некоей башне на иссеченном ветрами холме? Что же еще мог он сделать? Они впадали в убожество старости, а убожество ранит его чувствительность. Слишком много горечи, слишком много злобы в жарких глазах старух, следящих за ним. Разве он сам не старится? Да, их год – один удар сердца Каллора, но поглядите на морщины, заметьте, как постепенно слабеют мышцы, как поседели волосы…

«Но разве мы не выбираем для костра самое медленно сгорающее дерево?» С этой мыслью он пошевелил носком сапога угли костра, поглядел, как взвиваются к небу искры. Иногда ярое пламя быстро сгорающей древесины дает особенный жар. Твердое дерево горит медленно, размягчается и дымится, прежде чем осесть грудой пепла. А ткань каучукового дерева – о, как она горит! Ослепительно, да. От такого сияния не смог бы отвернуться ни один мужчина.

Жаль, что приходится убивать всех зачатых им детей. Он не сомневался, что почти все жены и любовницы оставались недовольны. Но ведь он не настолько жесток, чтобы сомневаться. Да уж. Он вырывал призрачных детей из рук матерей, едва они выходили из чрева; разве в этом не было милосердия? Никто не прилепляется сердцем к мертвому, даже матери. Привязанность, да… вот истинная потеря времени. Что важнее, истинная слабость. Чтобы править империей – сотней империй – нужна изрядная объективность. Всех нужно использовать, переделывать как заблагорассудится. Он начинал грандиозные строительства, чтобы прославить свою власть; но мало кто понимал, что важна не законченная постройка, а работа и все вытекающее – господство над жизнями, покорность, тяжкий труд. Он мог заставить их трудиться десятки лет, смотрел, как проходит поколение за поколением глупцов, работающих каждый день, всю жизнь – так и не поняв, что именно значили их труды и жизни для него, Каллора. Да любая мыслящая душа завыла бы от жестокой несправедливости, от расточительства жизней.

На его взгляд, в этом и таится секрет цивилизации. Сколько бы он не пользовался этим секретом, приблизиться к полному пониманию не удавалось. Готовность вполне разумных (во всем другом) существ расщепляться и отдавать громадный процент ограниченной жизни ради служению кому-то другому. Какова награда? Ну, разве что некоторая безопасность. Цемент стабильности. Надежная крыша. Почти полная тарелка. Любимые отпрыски, обреченные на тот же изнурительный труд. Неужели это равный размен?

Для него – совсем не равный. Он понимал это с самого начала. Он не отдал бы ничего от своей жизни. Не служил бы никому, не отдавал бы труд ради обогащения и усиления власти какого-нибудь придурка, воображающего, что ему достался самый сладостный из даров. Что он великодушен. Что работать на него – благо для рабов! О боги! Что за обман! Ложь, наглая и бесстыдная!

Сколь многие правила «цивилизованного поведения» разработаны ради защиты подлых схем контроля и власти немногих над многими? Правила эти защищают до смерти (обычно смерти многих, лишь изредка – немногих). Ради них написаны законы, ведутся войны, нарушителям угрожают суровые репрессии – ах, что за деньки были! Как он наслаждался жестокостью!

Он не будет одним из множества. Он доказывает это снова и снова, и снова. И продолжит доказывать.

Корона – в пределах досягаемости. Нужно лишь провозгласить себя королем. Власть не над обычной империей – эта игра утомила его уже давно – но над целым миром. Над Королевством, наделенным всеми возможными из существующих сил. Сила плотной земли, свободные элементы, сверкающая воля веры, извивы политики, религии, социальных союзов. Возможность ощутить сплетение связей, что тянутся из типично трагических корней «золотых веков» прошлого, якобы свободных от боли, и устремляются в века грядущие, на блеск абсурдных обещаний. И сквозь все это падают дожди забвения, каскады и водопады ошибок и смертей, страданий и нищеты… бог сломанный и осужденный навеки остаться таковым… о, Каллор знает, что сможет захватить власть у такого создания, оставив его скитаться без сил и смысла.

Всё – всё это – в пределах досягаемости.

Он снова пнул угли, слишком короткие сучки, из которых сложил короткоживущий костер, и проследил, как многочисленные веточки превращаются в белый пепел. Среди углей было видно несколько костей, остатков жалкой твари, которую он съел прошлой ночью.

Грязная полоса облаком протянулась по лику звездного неба; завешенная пылью луна еще не взошла. Где-то на равнине завывали койоты. Вчера он набрел на торговый тракт, ведущий на север и юг. Глубокие колеи от фургонных колес, следы волов. Мусор по сторонам. Если подумать, довольно неприятно. Он привык к одиночеству, в котором единственными признаками деятельности человека были вспыхивающие на западном горизонте палы – это номады и их таинственные занятия, что-то связанное со стадами бхедринов и потребностью в свежей траве, как он подозревал. Если они и выследили его, то благоразумно держались подальше. Проходя пустоши, он тревожил древних духов – деталь, которая когда-то раздражала его, и приходилось ловить и убивать духов. Теперь все не так. Пусть ноют и порскают, трещат и боязливо стонут в тисках кошмаров и чего похуже. Пусть их смертные потомки прячутся в высоких травах, пока он не пройдет мимо.

У Верховного Короля совсем иные заботы. И раздумья, которыми он может занять ум…

Он сел прямо, напрягая каждое чувство. Нарастающая сила на севере. Каллор медленно вставал, вперившись во тьму. Да, там что-то клубится, но что? И… да, иная сила, и эту он хорошо знает. Тисте Анди.

Вздох превратился в свист – зубы его изрядно поредели. Разумеется! Если он продолжит двигаться в том же направлении, совершит полный круг – назад в то жуткое место… как его? Да, Коралл. Неразбериха из-за Паннион Домина. О, что за глупость! Жалкий, неуклюжий идиотизм того дня!

Может быть, это двое тех проклятых охотников? Им удалось его выследить, и сейчас они рванулись к югу, готовые к встрече лицом к лицу? Что же, он будет рад. Случалось ему убивать драконов, и чистокровных и Солтейкенов. Разумеется, по одному. Двоих за раз… это будет вызов. До сих пор погоня выглядела жалкой, неуклюжей. Так легко обмануть их, отвести в сторону. Он много раз мог устроить ловушку – наверное, так и надо было сделать. Он хотя бы смог узнать причину назойливого – да, просто патологического! – упорства. Он действительно сильно разгневал Рейка? Это кажется смехотворным. Сын Тьмы не из породы одержимых; никто из Тисте Анди не упорен, и это ли не главная их слабость? Слабость воли.

Чем же он разозлил Корлат и Орфанталя? Тем, что не остался в тот день, не стал сражаться на стороне обреченных глупцов? «Пусть малазане истекают кровью! Они были нашими врагами! Пусть Т’лан Имассы предают Серебряную Лису – она заслужила!

Это была не наша война, Бруд. Не наша война, Рейк. Почему ты не слушал меня?

Ба! Так приходите ко мне, Корлат, Орфанталь. Идите! Покончим со всей этой чепухой!»

Двойная вспышка силы медленно угасала.

Далеко на востоке койоты возобновили злобное тявканье.

Он поглядел в небо, увидев явление луны, ее уродливую улыбку – отраженный свет солнца, мутная пыль растревоженного сна. «Погляди на себя. Твое лицо – мое лицо, давай без обмана. Избитое кулаками, но поднимающееся вновь и вновь, снова выходящее в путь. Небу плевать на тебя, дорогуша. Звезды даже не видят тебя.

Но ты идешь и идешь, потому что так нужно».

Последний пинок по углям. Пусть трава запылает за спиной – ему все равно. Нет, он не закончит круг – никогда не заканчивал, и это сохраняет ему жизнь уже очень давно. Зачем менять привычки?

Каллор двинулся дальше. На север. Там, припоминал он, есть селения и дороги, и большой торговый тракт, вьющийся к западу и югу через Коричные Пустоши до самого Даруджистана. Где у него назначена встреча. Где судьба ждет, когда он провозгласит право меча и могучей воли.

Лунный свет выделил его рваную тень. Каллор шел, не обращая внимания на подобные мелочи.

* * *

Три тощие лошади, давно не чищенный вол и телега с погнутой осью и ломаным тормозом: единственные сокровища, которые удалось отыскать во всем Морско. Тела остались гнить на полу таверны. Нужно было поджечь, сообразил Нимандер, но слишком поздно. Не хочется возвращаться на место жуткой сцены. А как насчет жертв на крестах, завернутых в тряпки, истекающих черным ихором на грязную землю? Их они тоже оставили.

Неподвижно лежавший под одеялом на дне повозки Скол слепо глядел на боковые планки. Они насильно кормили его овсяной кашей, и теперь весь подбородок замазан. Мухи ползали и жужжали на губах. По телу то и дело пробегали судороги.

Украден.

Полдень третьего дня пути по ровной дороге с отличными кюветами. Они объехали с юга Вереск, бывший прежде крупным поселением, городом. Возможно, он вернет былую славу – на этот раз благодаря богатствам келика, разбавленной формы сэманкелика, Крови Умирающего Бога. Эту и другие подробности они разузнали от купцов – целые поезда, десятки фургонов плелись почти пустыми до городков и сел к востоку от Бастиона, а назад возвращались полные амфорами мерзкого зелья – фургоны стонут от перегрузки, ползут от Бастиона, где расположился главный торговый пункт. Тракт шел южнее поселений, прилепившихся к берегам Озера Паломников. Напротив каждой деревни от тракта отделялась тропка или дорожка к северу. Более солидные перекрестки отмечали насыпные дороги, ведущие к уцелевшим городам – Вереску, Кел Тору и Сарну, который был еще далеко впереди.

Нимандер и его группа ехали без маскировки, не выдавали себя за других. Было ясно, что сбежавшие жрецы ехали впереди и распускали слухи в каждом городе и селе. На перекрестках, в ветхих путевых станциях, в амбарах их поджидали еда, вода, фураж для животных.

Очевидно, Умирающий Бог – или его жрецы – благословили их и с нетерпением поджидают в Бастионе. Пожертвовавший богу душу, несомненно, благословен вдвойне, и все ожидали некоего окончательного поглощения, в котором душа Скола, вполне очевидно, будет усердно пожрана обреченной на вечные муки сущностью. Неудивительно, ведь проклятые души жаждут компании.

Если подумать, хорошо, что странствие проходит в спокойной и благоприятной обстановке. Хотя Нимандер подозревал, что его спутникам больше понравилось бы прорубать путь сквозь орды озверевших фанатиков. Если предположить, что они на такое способны.

Удостоверившись, что коматозное состояние Скола не изменилось, он вылез из телеги и снова сел на грязную кобылу, на которой скакал с самого Морско. Ребра бедной животины выступали из – под кожи, как стальные прутья из – под старого пергамента; глаза беспокойно вращались. Попона была совсем ветхой, заплатанной и выцветшей. Но все-таки за три дня езды кобыла несколько оправилась, ведь Нимандер заботился о ней. Он не особенно любил лошадей, но ни одно животное не заслуживает дурного обращения.

Впрыгнув в потертое седло, он заметил, что Скиньтик встал ногами на скамейку кучера; Ненанда сидел и держал поводья одной рукой, прикрыв другой глаза от солнца и всматриваясь в пустоту южных равнин.

– Что-то увидели?

Через миг донеслось: – Да. Кто-то… идет не спеша.

– С юга? Но там ничего нет.

Кедевисс и Араната привстали в стременах.

– Давайте не останавливаться, – сказала Десра из телеги. – Тут сидеть стало нестерпимо, такая жара.

Нимандер уже отчетливо видел пришельца. Высокий для человека. Нечесаные седые волосы вьются вокруг головы словно гало. Кажется, он одет в длинную кольчугу – она спускается до середины голеней, впереди есть разрез. Над левым плечом видна рукоять большого меча (она одна длиной в полторы ладони).

– Старый ублюдок, – пробормотал Скиньтик. – Почему не боится так ходить?

– Возможно, коня потерял, – равнодушно сказал Ненанда.

Шагая так, словно перегрелся под солнцем, незнакомец успел приблизиться. Что-то в нем завладело всем вниманием Нимандера – какой-то род темного восхищения, трудно сформулировать… В разуме пронеслась череда образов. Он как будто узрел привидение, вышедшее из старинной жуткой легенды, из времен, когда боги сражались, сокрушая друг другу руками гортани, когда кровь дождем падала с неба, а небо сворачивалось свитком, обнажая берега Бездны. Все это написано в глубоких морщинах лица странника, в блеклых пустошах серых глаз.

– Он подобен зиме, – прошептал Скиньтик.

«Да, и еще… холоднее».

– Что за город поблизости? – спросил человек.

Нимандер вздрогнул, поняв, что незнакомец говорит на андийском языке. – Вереск.

Человек повернулся лицом к западу. – Значит, там лежат Бастион и Коричный Тракт.

Нимандер пожал плечами.

– Вы из Коралла? – спросил странник, оглядывая группу. – Значит, он все еще стоит там? Но нет, я не узнаю никого из вас. Невероятно. И все же скажите: почему я не должен вас убивать?

Это привлекло внимание Ненанды, он поворотился в седле и скривился, глядя на старика.

Но у Нимандера кровь застыла в жилах. – Потому что, сэр, вы не знаете нас.

Блеклые глаза смотрели на него. – Да, тут ты прав. Отлично. Я просто буду путешествовать с вами, поеду в повозке, ибо истрепал сапоги на треклятой равнине. Скажи, у вас есть вода и хорошая еда?

Ненанда еще сильней извернулся, отыскивая Нимандера. – Гони дурака. Пусть пьет нашу пыль.

Старик поглядел на Ненанду и снова обратился к Нимандеру: – Посади этого на поводок, и все будет хорошо. – Он подошел к телеге, поставил ногу на спицу заднего колеса и влез внутрь. Где замер, хмуро рассматривая простертое тело Скола. – Он болен? – спросил старик у Десры. – Вы подхватили чуму? Нет, не так – ваш род редко поддается подобным вещам. Хватит пялиться, дитя, и скажи, что с ним такое.

– Не ваше дело, – бросила она нервно, как и ожидал Нимандер. – Если хотите загромождать телегу, хотя бы сядьте над ним, подарите тень.

Редкие брови взлетели, слабая улыбка исказила потрескавшиеся, выветренные губы. Он безмолвно переместился туда, куда указала Десра. Сел, вытянул ноги. – Воды, дорогуша, если не трудно.

Она еще мгновение глядела на него, а потом вытащила бурдюк, развязала. – Это не вода, – сказала она с мягкой улыбкой. – Местный напиток, называемый келик. Весьма популярный.

Нимандер молча следил за ними. Он заметил, что Скиньтик и Ненанда тоже застыли.

Старик скривился в ответ Десре. – Предпочел бы воду, – ответил он, но все же потянулся за бурдюком. Открыл пробку, принюхался.

И отпрянул. – Пыль империй! – прорычал он. Закупорил бурдюк и швырнул в задок телеги. – Если тебе жаль воды, сучка, так тому и быть. Мы позже с тобой разберемся.

– Десра, – проговорил Нимандер, натягивая поводья, – дай человеку воды.

– Да он назвал меня сучкой!

– Ну, а ты пыталась отравить его келиком.

Они двинулись на запад. Еще два дня, сказал встреченный утром извозчик. Мимо Сарна и небольшого озера. К Бастиону, городу у внутреннего моря, моря столь соленого, что моряки и рыбаки не могут утонуть. В нем нет рыбы, кроме огромных угрей с челюстями как у волка. Соли не было еще поколение назад, но мир изменяется. Аминь.

Нечистый Храм Сэманкелика ожидает их в Бастионе.

Два дня – и встреча с Умирающим Богом. Так или иначе, предстоит борьба за душу Скола. Нимандер не думал, что жрецы просто отойдут в сторонку.

Скача рядом с телегой, он заговорил со стариком: – Если вы едете в Бастион, сэр, вам было бы лучше отделиться от нас.

– Почему бы это? – Вопрос прозвучал весьма равнодушно, формально.

– Не думаю, что сумею все точно объяснить, – признался Нимандер. – Поверьте слову.

В ответ старик снял меч, положил между собой и Сколом и улегся на спину, заложив руки за голову и сомкнув глаза. – Разбудите, когда будем есть, – сказал он.

Потертая рукоять и покрытое царапинами навершие, широкая гарда и изношенные деревянные ножны привлекли внимание Нимандера. Старик еще способен применить зловещее, пусть и древнее оружие. Мрачные легенды, столкновения враждующих богов – да, тощий воин принадлежит во всему этому. Нимандер подобрал поводья. – Как скажете, незнакомец. – Послав кобылу рысью, он поймал взгляд Скиньтика. И не увидел привычной дурашливой усмешки. Он казался далеким, отстраненным.

«Ну, ведь и поводов для смеха мало, не так ли?

Несчастная моя родня.

Так вперед, на Бастион!»

* * *

Множество уступов вели к нижней части долины, и каждый отмечал время, когда река была шире, ее холодные воды неслись от тающих ледников и горных озер. Сейчас же лишь тонкий извитой ручей в окружении тополей полз по далекой долине. Встав на самом высоком из гребней, Скиталец поглядел на более низкий уступ, на котором стояло несколько низеньких вигвамов. Вокруг них двигались фигуры в крашеных кожах и мехах; было там и несколько собак – они уже успели подбежать к краю уступа, подняв острые уши и насторожив носы, отметив его присутствие, хотя ни одна еще не лаяла.

Дальше паслось стадо лошадей мелкой и приземистой степной породы, которой Скиталец раньше не видел. Охряные бока и более темные бедра, гривы и хвосты почти черные. На дне долины, далеко справа, на землю спустились стервятники, уселись на островки мертвой плоти под ветвями тополей. Там бродили или щипали травку лошади более обыкновенного вида, волоча за собой уздечки.

Двое мужчин прошли по краю уступа. Скиталец двинулся им навстречу. Эскорт Гончих покинул его этим утром – ушли псы за добычей или навсегда, он не знал.

Люди с сожженными солнцем лицами наблюдали за его приближением. Глаза, полускрытые растянутыми складками эпиканта, полночно-черные волосы в свободных прядях с вплетенными – довольно кокетливо – белыми цветами. Длинные узкие клинки на усыпанных бусинами поясах; железо черное, кроме отточенных кончиков. Их одежды были красиво расшиты окрашенными краской нитями из кишок, беспорядочно унизаны бронзовыми заклепками.

Старший, что стоял справа, поднял вверх обе руки, выставив ладони вперед, и заговорил на архаическом дару: – Владыка Волчьих Лошадей, привет тебе. Не убивай нас. Не насилуй наших женщин. Не кради наших детей. Не наделяй нас хворями. Оставь нам наших горных лошадок г'атенд, немых собак, пищу и кров, оружие и орудия труда. Съешь то, что мы дадим тебе. Выпей то, что мы дадим тебе. Выкури то, что мы дадим тебе. Поблагодари нас за всё. Подари семя нашей женщине, если она придет в ночи. Убивай всякого вредителя, которого увидишь. Целуй со страстью, заботься с нежностью, одари нас мудростью лет своих, но не горечью их. Не суди, и не судим будешь. Не питай ненависти и страха, и не встретишь ненависти и страха. Не зови волчьих лошадей в наш лагерь, дабы они не пожрали нас и наш скот. Привет же тебе, странник, и мы расскажем тебе важное, и покажем еще более важное. Мы киндару, хранители горных лошадок, последний клан Лама Тет Эндата – мы сеем траву, чтобы деревья не похитили небо. Привет. Тебе пора помыться.

Слушая эти приветствия, Скиталец мог только стоять, разрываясь между смехом и слезами.

Младший киндару – ему было около двадцати лет – сухо улыбнулся. – Чем больше чужаков мы встречаем, тем больше добавляем к словам мудрого приветствия. Это плод опыта, по большей части горького и неприятного. Если ты желаешь навредить нам, мы просим сказать слова, которые отвратят тебя от злого. Конечно, ты можешь предать, и мы ничего не сумеем сделать. Обман – не наш путь.

Скиталец поморщился: – Обман – путь всех и каждого.

Улыбки неудовольствия были одинаковыми – стало ясно, что это отец и сын. – Да, – сказал сын, – это верно. Если мы увидим, что ты вошел в наш лагерь, но замыслил измену, мы замыслим то же и будем стараться первыми сделать тебе то, что ты замыслил сделать с нами.

– Ваш лагерь – действительно последний?

– Да, мы ждем смерти. Наших путей, нашей памяти. Г'атенды снова станут вольными и дикими, пока не пропадут – ибо хранимые нами лошадки тоже последние в своей породе.

– Вы не ездите на них?

– Нет, мы поклоняемся им.

Однако они говорят на дару – какой странный изгиб истории отделил их от остальных племен? Что отвратило от ферм и селений, городов и богатств? – Киндару, я смиренно принимаю приглашение и постараюсь быть вежливым гостем.

Оба заулыбались. Младший сделал приглашающий жест.

Тихий шум сзади заставил Скитальца повернуться: четверо номадов вставали из трав, в руках были копья.

Скиталец снова поглядел на отца и сына: – Догадываюсь, вы слишком хорошо знакомы с чужаками.

Они пошли в лагерь. Молчаливые собаки держались неподалеку. Навстречу выбежала группка украшенных цветами детей. Скитальца озарили широкие улыбки, крошечные руки ухватились за одежду, чтобы провести к очагам, где женщины готовили полдник. Исходят паром железные котелки с молочной жидкостью, распространяя запах острый, сладкий и какой-то алкогольный. Уже поставлена низкая скамейка на четырех ножках, покрытая попонами всех цветов радуги. Деревянные ножки вырезаны в виде лошадиных голов – носы почти встречаются под сиденьями, развиваются кудрявые гривы, залепленные охрой и какой-то коричневой краской. Мастерство изготовления голов было столь совершенным, что Скиталец смог разглядеть жилки на щеках, линии век и пыльные глаза, мутные, но бездонные. Скамейка одна, и он понимал, что предназначена она ему.

Отец и сын, а также две женщины и дряхлый старик уселись скрестив ноги в полукруг у очага. Дети наконец разжали ручонки; одна из женщин дала им тыквы с кипяченым молоком, в котором плавали кусочки мяса. – Скатанди, – сказал отец. – Стоят ниже у воды. Они пришли делать засады на нас и лошадок, потому что мясо г'атенд высоко ценится людьми в городах. Их было тридцать, разбойников и убийц – мы съедим их лошадей, но ты можешь взять одну, если пожелаешь.

Скиталец пригубил молоко; пар наполнил ноздри, глаза его удивленно раскрылись. Огонь в горле сменялся благословенным онемением. Слезы хлынули из глаз. Он попытался сосредоточить взгляд на говорившем мужчине. – Вы выскочили из засады. Тридцать? Вы должны быть великими воинами.

– Это уже второй найденный нами лагерь. Все убиты. Не нами. Друг, похоже, кто-то любит скатанди еще меньше нас.

Отец замешкался, и его сын продолжал: – Мы думаем, что ты преследуешь кого-то.

– Ах, – вздохнул Скиталец. – Кого-то? Он один – тот, кто нападает на лагеря и убивает всех скатанди?

Все закивали.

– Мы думаем, он демон, грядущий подобно буре, черный от ужасного гнева. Он хорошо прячет следы. – Сын сделал странный жест рукой, шевеля пальцами. – Словно дух.

– Давно ли демон прошел здесь?

– Два дня назад.

– А эти скатанди – соперничающее племя?

– Нет. Они набежники, охотятся на караваны и жителей равнин. Говорят, они присягнули великому злодею, известному только как Капитан. Если увидишь повозку о восьми колесах, такую высокую, что у нее два этажа и балкон с золотыми перилами – говорят, ее тянет тысяча рабов – ты нашел дворец Капитана. Он высылает набеги, он жиреет на торговле награбленным.

– Я не преследую демона, – сказал Скиталец. – Даже не слышал о нем.

– Наверное, это хорошо.

– Он идет на север?

– Да.

Скиталец подумал и еще немного отхлебнул на редкость жуткого пойла. С конем он сможет выиграть время, но конь может вынести его прямиком на демона. Не хочется сражаться с существом, способным вырезать тридцать бандитов и не оставить следов.

Один из детей, сидевший на коленках и игравший с грязью на сапогах Скитальца, влез ему на бедро, потянулся к тыкве и вытащил кусок мяса. Помахал перед лицом Скитальца.

– Ешь, – сказал сын. – Мясо норной черепахи очень вкусное. Молоко миска размягчает его и удаляет яд. Мы обычно не пьем чистый миска, потому что он посылает в путешествие без возврата. Слишком много – и он прогрызет дыру в желудке, и ты умрешь от большой боли.

– Ага. Нужно было раньше сказать. – Скиталец взял мясо у ребенка, хотел было положить в рот, но остановился. – Еще что-то нужно узнать, прежде чем жевать?

– Нет. Ночью тебе приснится тоннель под землей. Вполне безопасно. Все живое имеет память, миска свидетель. Мы готовим на нем все, иначе вкусим горечь смерти.

Скиталец вздохнул. – Миска – это кобылье молоко?

Раздался смех.

– Нет, нет! – закричал отец. – Растение. Корень с клубнем. Молоко кобылы принадлежит жеребятам. У людей тоже есть молоко, и его пьют дети, не взрослые. Странник, ты из странного мира! – Он еще долго смеялся.

Скиталец съел мясо. Действительно вкусно. Ночью, лежа под шкурами в вигваме, он видел сны о рытье тоннелей в твердой, каменистой земле, наслаждался теплом почвы, безопасностью темноты.

Ранним утром его пробудила молодая женщина, мягкая и влажная от желания, и заключила в крепкие объятия. Он вздрогнул, когда она раскрыла его рот языком и передала сгусток слюны, пропитанной какой-то пряностью. Она не отнимала губ, пока он не проглотил комок. Когда зелье и женщина исчезли, семени в нем совсем не осталось.

На рассвете Скиталец и отец пошли вниз, к брошенным лошадям скатанди. При помощи немых псов они поймали одно животное – отличного пегого мерина высотой в шестнадцать ладоней, с озорными глазами.

Убитые набежники, заметил он, пока вместе с номадом перерывал лагерь в поисках хорошего седла, были буквально порублены на куски. Хотя стервятники уже потрудились, оставив от большинства тел клочки волос, рваные сухожилия и сломанные кости, было заметно, что головы и конечности рубили тяжелым лезвием. Кости в местах ударов были чисто разрезаны, а не сломаны.

Отец принес лучшее, что смог найти; Скиталец с удивлением увидел, что седло из Семи Городов, с малазанскими армейскими клеймами на кожаных ремнях.

Он почти закончил прилаживать ремни (мерин наконец перестал надувать живот), когда из лагеря киндару раздались крики.