Текст книги "Дань псам (ЛП)"

Автор книги: Стивен Эриксон

Глава 9

 
Быки гуляют в гулкой пустоте
Раздутой скотской спеси
По мокрым шкурам бьются колтуны
А жилы как веревки
Гордясь животной жаждою своей
Копытами грохочут
Уйди с пути, уйди! – разящие клинки
Пронзают сердце дамам
Зияют раны в мрачной красоте
Свидетели, замрите
В глазах кровавых не узреть вины
Гордыня торжествует
Наружу семя рвется все сильней
Поет о божьей воле
Уйди с пути, уйди! – и в схватку вовлеки
Танцора словом смелым
Поверь, оступится он в душной тесноте
Под грохот барабанов…
 

«Щеголи на прогулке», Сеглора

Ожидания – ужасное проклятие, поразившее род людской. Вы прислушиваетесь к словам и видите их как распускающиеся лепестки цветка – или, наоборот, видите, как каждое слово скручивается между пальцами, превращаясь в шарик все более тугой и мелкий, пока все смыслы слов не улетят с очередным движением ловких пальцев. Поэтов и сказочников увлекает то или иное течение, они то взрываются каскадами мятежных (но прекрасных) речей, то впадают в бесцветное, жалостное самоуничижение.

С женами все так же, как с искусством. Посмотрите на человека без пальцев. Он стоит позади своего дома. Его еще тяготит сон, не принесший, впрочем, никакого освобождения от тягот мира; его глаза странно остекленели и могли бы быть вообще закрытыми – едва ли он ясно видит жену, занятую на клочках грядок. Он весь сжался. Существование воистину стало для него узкой щелью. Не то чтобы ему не хватало ума для самовыражения. Нет, его разум остро отточен. Однако он видит в скудости слов – и мысленных, и высказанных – добродетель, признак мужского достоинства. Краткость стала для него манией, одержимостью; сокращая, он отсек от себя все проявления эмоций, а с ними – сострадание. Если язык лишен жизни, к чему он? Если смысл урезан до непонятности, к чему держаться за иллюзию собственной глубины?

Ба! что за заблуждения! Что за мерзостные самооправдания! Стань экстравагантным, и пусть мир кипит вокруг тебя, пряный и густой! Расскажи сказку о своей жизни и о том, как ты хотел бы ее прожить!

Какой бы восторженный жест пальцами вы не сделали, он может показаться жестокой издевкой лишенному пальцев человеку, что молча и без всякого выражения на лице созерцает жену. Но… как хотите. Его жена. Да, он вполне сформировал мнение об этом, и оно соответствует его воззрению на мир (состоящему из ожиданий и вечного их крушения). Обладание имеет свои правила, и ей следует вести себя в рамках правил. Это кажется Газу самоочевидным. Для маньяка не существует тонкостей.

Но что делает Зорди со всеми этими плоскими камнями? Что за непонятный рисунок выкладывает на темной глинистой почве? Под камнями ничего не растет, не так ли? Нет, она приносит плодородный слой в жертву. Но чему? Он не знает. И знает, что может никогда не узнать. Однако деловитость Зорди представляет собой вызывающее нарушение правил, и ему придется с этим разобраться. Скоро.

А сегодня он забьет до смерти человека. Он возбужден… но и холоден. Мухи жужжат в голове, звук нарастает подобно волне, тысячами ледяных ножек копошится в черепе. Он это сделает, как пить дать… значит, жену не побьет. Сегодня – точно; может быть, через несколько дней, неделю – другую… поглядим, как пойдут дела. Поступай просто, не давай мухам угнездиться – вот и весь секрет. Секрет, как оставаться в здравом уме.

Обрубки искалеченных пальцев горят огнем нетерпения.

Ну зачем вообще ему думать? Вот лицо, вот глаза, вот суровая линия рта. Все признаки человека, мужчины. Когда за глухим фасадом нет ничего, остается лишь доказывать себе, что ты мужчина. Снова и снова. Ночь за ночью.

Потому что так поступают все люди искусства.

Зорди думает о многих вещах, но все они не особенно важны – или так она сказала бы, принужденная к исповеди (разумеется, нет никого, кто смог бы бросить ей вызов, потребовать самоизучения, что очень хорошо). Она будет порхать по саду, словно лист, сдуваемый ветром в волны ленивой, медленной реки.

Она думает о свободе. Она думает о том, как разум может обратиться в камень, стать прочным и неподвижным перед ликом любого невыносимого давления. О том, как течет пыль – неощутимо, как шепот, незаметно для всех. Она думает о холодных, отполированных поверхностях каменных плит, гладких как воск, о том, как солнце отражается в них мягким и мутно-белым, совсем не болезненным для глаз. Вспоминает, как муж говорил во сне, изливался словами, словно державшая их плотина бодрствования разрушилась, и хлынули наружу сказания о богах и обещания, призывы и жажда крови, боль искалеченных рук и боль тех, кого уродовали эти руки.

Она замечает бабочек, танцующих над зеленой грядкой слева, почти на расстоянии вытянутой руки, если он захочет вытянуть запачканную грязью руку – но тут эти оранжевокрылые сильфиды улетают, хотя она не угрожала им. Увы, жизнь непредсказуема, и опасность может принимать личину мирного спокойствия.

Колени болят, и мысли ее не содержат ни грана ожиданий – никакого намека на костяк реальности, поджидающей ее в грядущем. Никакого намека – хотя она и выкладывает камень за камнем в узор. Это все вовне, видите ли. Вовне.

* * *

Клерк в конторе Гильдии Кузнецов никогда не пользовался молотом и щипцами. Его работа не требовала вздувшихся мышц, дубовых ног, мощного размаха; никогда жгучий пот не лился ему в глаза, никогда жар не опалял волос на руках. Поэтому перед лицом простого кузнеца клерк так и светился силой.

Удовольствие можно было различить в тощих, поджатых, опущенных по углам губах, в водянистых глазках, так и шныряющих по сторонам; в бледных руках, ухвативших стило словно ассасин – кинжал. Весь покрытый пятнами чернил, он восседал за широкой стойкой, разделявшей комнату напополам и словно отделявшей от мира богатства и райские блаженства, которые обещало членство в Гильдии полноценным членам.

Толстяк помаргивал. Баратолу Мекхару хотелось перелезть через стойку, поднять клерка и переломить пополам. Еще и еще раз, пока на грязной стойке не останется лишь кучка обломков с вонзенным сверху стило – так втыкают меч в могильник воина.

Мысли приносили Баратолу мрачное удовлетворение. Клерк качал и качал головой.

– Это просто, даже для такого как вы. Гильдия требует ручательств, а именно покровительства аккредитованного члена Гильдии. Без него ваши деньги – всего лишь шлак. – Он улыбнулся, сумев так ловко подколоть кузнеца.

– Я недавно в Даруджистане, – снова сказал Баратол. – Подобное покровительство невозможно.

– Да уж.

– Насчет ученичества…

– Тоже невозможно. Вы сказали, что уже давно в кузнецах, и я не оспариваю ваши слова – все доказательства очевидны. Разумеется, это делает вас сверхквалифицированным. Да и староваты вы для ученика.

– Если я не могу учиться, как найти покровителя?

Улыбка на устах, качание головы. Ладони поднялись: – Вы же понимаете, не я сочиняю законы.

– Могу я поговорить с одним из тех, кто сочиняет подобные законы?

– С кузнецом? Нет, увы, они заняты в кузницах, как и подобает мас…

– Я мог бы посетить их на рабочем месте. Вы можете указать адрес ближайшего?

– Ни в коем случае. Мне доверили обязанности управления Гильдией. Если я совершу нечто подобное, меня ждет отстранение от работы. Неужели вы обремените себя такой виной?

– Думаю, я смогу жить с такой виной.

Лицо клерка отвердело. – Благородный характер – важнейшее качество, подобающее члену Гильдии.

– Важнее покровительства?

– Это баланс добродетелей, сир. Извините, я сегодня очень занят…

– Вы спали, когда я пришел.

– Вам могло так показаться.

– Мне показалось? потому что так оно и было.

– Не имею времени спорить с вами о том, что вам могло или не могло показаться на пороге нашей конторы…

– Вы спали.

– Вы вполне могли придти к подобному умозаключению.

– Я умозаключил, потому что вы спали. Подозреваю, если это станет известно членам Гильдии, могут последовать дисциплинарные взыскания.

– Ваше слово против моего. Учитывая ваше прошлое, столь дурно влияющее на ваше чувство чести…

– И давно ли честность стала дурно влиять на чувство чести?

Клерк моргнул: – Ну… как только она стала обвинять, разумеется.

Баратолу пришлось подумать. Он предпринял новую попытку: – Я мог бы оплатить взносы заранее. Предположим, за год вперед или еще больше.

– Без покровительства подобный платеж будет рассматриваться как дар. Имеются судебные прецеденты, позволяющие…

– Вы возьмете деньги и ничего не дадите взамен?

– Разве это не суть благотворительного дара?

– Вряд ли. Но не важно. Вы рассказали мне, почему я не могу стать членом Гильдии Кузнецов.

– Членство открыто для любого кузнеца, желающего работать в городе. Как только он найдет покровителя.

– Что делает вас закрытой лавочкой.

– Чем?

– Малазанская Империя нашла множество таких лавочек в Семи Городах. И открыла их. Думаю, при этом пролилась кровь. Император не пасовал перед профессиональными монополиями любого сорта.

– Ну, – клерк облизал узкие губы, – слава всем богам, что малазане не завоевали Даруджистан!

Баратол вышел и увидел на другой стороне улицы Колотуна, поедавшего что-то вроде окрашенного льда в конусе из сухого хлеба. Утренняя жара быстро плавила лед, пурпурная вода текла по коротким рукам целителя. Губы тоже были красными.

Тонкие брови Колотуна взлетели, когда подошел кузнец. – Итак, отныне ты гордый член Гильдии?

– Нет. Они отказали.

– Но почему? Ты мог сделать что-то вроде образца…

– Нет.

– О… и что теперь, Баратол?

– Что? Открою свою кузницу. Независимую.

– С ума сошел? Они тебя сожгут. Сломают все инструменты. Вытащат и толпой забьют до смерти. Все это в день открытия.

Баратол улыбнулся. Ему нравились малазане. Несмотря на всё, несмотря на бесчисленные ошибки, совершенные Империей, на всю пролитую кровь, ему нравились эти ублюдки. Видит Худ, они не такие подлецы, как его сородичи. «Или», подумал он скривив губы, «жители Даруджистана».

Он ответил на предсказания Колотуна: – Управлялся и с худшим. Насчет меня не беспокойся. Я решил работать кузнецом, хочет этого гильдия или нет. Рано или поздно им придется принять меня в свои ряды.

– Как же ты будешь торжествовать, если будешь к тому времени мертвым?

– Я не буду. Мертвым, я имел в виду.

– Они постараются помешать всем, кто заведет с тобой дела.

– Колотун, я хорошо знаком с малазанским оружием и доспехами. Я работал по стандартам старой империи, а они, сам знаешь, были высокими. – Он поглядел на целителя. – Гильдия запугает вас? Тебя и твоих друзей?

– Нет, разумеется. Но мы в отставке.

– И вас преследуют ассасины.

– Ах, совсем забыл. Ты в чем-то прав. И все же, Баратол, сомневаюсь, что несколько малазан смогут удержать на плаву твое дело.

– В новом посольстве есть отряд охраны.

– Тоже верно.

– Здесь и другие малазане живут. Дезертиры с северных кампаний…

– Точно. Но они держатся от нас в стороне – чему мы совсем не огорчаемся. Хотя были бы не прочь собрать их в баре. Зачем вспоминать старые раздоры?

– Если они придут ко мне, я скажу им это. Будем помогать друг другу.

Колотун стряхнул мокрые крошки и вытер руки о штаны. – Когда я был сосунком, они казались вкуснее. Хотя и дороже были, ведьме приходилось сначала делать лед. Здесь, разумеется, лед делают с помощью газа в пещерах.

Баратол подумал над словами целителя с пурпурными губами – и на один миг увидел его ребенком. Улыбнулся. – Нужно найти подходящее место для кузни. Пройдемся, Колотун?

– С радостью. Теперь я знаю город. Что именно ты ищешь?

Баратол рассказал.

Ах, как хохотал Колотун! И они пошли в темные камеры сердца города, в которых с ревом струится кровь, в которых возможны все виды изолированности. Если вашему разуму хочется именно этого. Если ваш разум подобен разуму Баратола Мекхара, швырнувшего наземь – наземь! – ржавую перчатку!

* * *

Вол, самолюбивый вол, мотал головой и втягивал телегу с камнем под арку ворот, в благословенную тень – несколько шагов в прохладе и снова в опаляющий жар. Нежные длинные ресницы задергались – вол оказался во дворе и ощутил рядом сладкую холодную воду, звук капели казался приглашением, запах манил поцелуем, и вверх поднялась голова животного с широким, покрытым еще более нежными белыми волосками носом. Неужели человек, наделенный хоть каплей жалости, не посочувствует бедному усталому волу?

Нет, не посочувствует. Сначала надо разгрузить телегу, и волу придется стоять, молчаливо покоряясь, перемалывая жвачку, громко хлюпая языком и скрипя коренными зубами; мухи безумствуют, но что можно сделать с мухами? Ничего вообще, только ждать, когда прохлада ночи прогонит их прочь и вол сможет поспать, величественно стоя под небом (если выпадет удача). Не на небе ли отдыхают мухи?

Разумеется, познавать мысли вола – значит тратить бесконечное количество времени ради понимания безмятежной простоты травоядных. Так поднимите взоры на двух скользких типчиков, что проходят в ворота – это не рабочие, суетящиеся на восстановлении старого поместья, не клерки или лакеи, не каменщики, не инженеры и не инспекторы, не весовщики и не обмерщики. По виду они просто бездельники и проходимцы, а по сути – еще хуже…

Двенадцать имен в списке. Одно удачно вычеркнуто. Одиннадцать остальных отысканы, но сбежали в последний миг, словно склизкие угри – каковыми они, без сомнения, и являются, научившись увертываться от долгов, неудач и прочих выходок вселенной, явно злонамеренной и приносящей нам злосчастия и что похуже. Однако неудачи громил, посланных выбить долги или осуществить наказание, вовсе не касаются этих двоих, не так ли?

Освободившись от бремени, радуясь несказанной свободе, Скорч и Лефф стоят здесь, в поместье, что скоро начнет сиять, поднявшись из пыли и праха и небрежения, и подобно расшитому каменьями плащу облачит приехавшего богача – нет, женщину, как говорят слухи, женщину под вуалью, но с такими глазами! прекрасными глазами! Вообразите, как раскрылись бы ее глаза, заметь она Скорча и Леффа, нервно сжавшихся, едва показавшись из тени высокой арки. Они оглядываются словно заблудившиеся – или словно воры, готовые бежать с кусками мрамора, или грудами кирпичей, или даже с мешками железных клиньев…

– Эй вы двое! Чего вам нужно?

Виновато вздрогнув, Скорч широко раскрытыми глазами уставился на грузного бригадира – гадробийца с ногами столь кривыми, что он не шагал, а как будто брел сквозь глубокую грязь. Лефф втянул голову, словно инстинктивно уворачиваясь от секиры – не правда ли, это отлично характеризует прожитую им жизнь? – а затем сделал шажок вперед и выдавил улыбку столь кривую и слабую, что ее нельзя было назвать даже гримасой.

– Нельзя ли переговорить с кастеляном?

– Насчет чего?

– Охрана ворот, – сказал Лефф. – У нас уйма полезных умений.

– О. Хоть одно существенно для нас?

– Че?

Лефф глянул на Скорча и увидел, что по лицу друга подобно пожару распространяется паника. Сам он ощущал отчаяние – безумие думать, будто им удастся еще раз шагнуть на скользкую лестницу. Безумие! – Мы… мы могли бы прогуливать ее собак.

– Могли бы? Думаю, могли бы, будь у Хозяйки собаки.

– А у нее будь? – спросил Лефф.

– Что будь?

– То есть у нее есть собаки, которых мы могли бы прогуливать?

– У нее нет даже собак, которых вы не могли бы прогуливать.

– Мы можем охранять ворота! – завопил Скорч. – Вот мы зачем пришли! Чтобы наняться, понимаете ли, в охранники имения. Если вы думаете, что мы не можем мечами махать или самострелы нацеливать, вы нас совсем не знаете!

– Правильно, – ответил бригадир. – Я вас совсем.

Лефф ощерился: – Что вы нас?

– Стойте здесь, – сказал, отворачиваясь, пожилой человек, – пока я ищу Кастеляна Усерлока.

Когда бригадир пропал в пыли (а вол у груды камня завистливо следил за ним), Лефф повернулся к Скорчу: – Усерлок?

Скорч беспомощно пожал плечами: – Никогда о таком не слышал. А ты?

– Нет. Конечно, нет. Я бы припомнил.

– Что?

– Что? Ты Худом клятый идиот!

– Что мы тут забыли, Лефф?

– Торвальд сказал нам нет. Помнишь? Полное нет. Он слишком хорош для нас. Ну, так мы ему покажем. Наймемся в это чудное имение. Как стражники. В мундирах с начищенными пряжками и плетеными «лентами миролюбия» на мечах. Он проклянет себя, что отказался от нас как партнеров и вообще. Клянусь, это его жена – она нас никогда не любила. Особенно тебя, Скорч. Ты во всем виноват, и я тебе никогда не забуду, даже не уговаривай.

Он захлопнул рот и весь превратился во внимание: возвращался бригадир, а рядом с ним шагала непонятная фигура, столь туго замотанная в хлопковые тряпки, что на три шага бригадира приходился лишь один ее шаг, напряженный, как качание маятника. Ноги под лоскутным рубищем казались слишком маленькими – не прячутся ли там раздвоенные копыта? Голову кастеляна накрывал капюшон, в его тени виделось нечто вроде маски; руки в крагах были согнуты так, что Леффу – а миг спустя и Скорчу – вспомнился пустынный богомол. Если это – распорядитель богатого поместья, то кто-то сбил мироздание с оси, направив по непостижимым путям…

Бригадир сказал: – Вот они, господин.

Что там, есть ли глаза в прорезях гладкой маски? Кто сможет угадать? Однако голова пошевелилась, и что-то подсказало обоим мужчинам – словно паучок затанцевал в спинных хребтах – что их внимательно изучают.

– Весьма верно, – сказал Кастелян Усерлок голосом, напомнившим Леффу скрежет мокрого гравия (а Скорч подумал о чайке, что обхитрила остальных и видит, как те составляют против нее заговор – что ж, свобода и равенство принадлежат всем)! – Весьма верно, – сказал закутанный и маскированный мужчина (или женщина, но ведь бригадир сказал «господин», значит, он мужчина?) – что нам нужны охранники. Хозяйка прибывает сегодня из загородной местности. Требуется достойная встреча. – Кастелян помедлил и склонился вперед, перегнувшись в пояснице; Лефф различил в дырах маски блеск нечеловечески красных глаз. – Как твое имя?

– Лефф Бахен, господин. Вот мое имя.

– Ты ел сырых моллюсков из озера?

– Что? Ну, э… давно.

Замотанный палец поднялся и не спеша закачался вправо – влево. – Рискованно. Прошу, открой рот и высунь язык.

– Что? Э… вот так?

– Отлично. Благодарю. Да. – Кастелян отклонился назад. – Черви грева. Ты заражен. Пустулы на языке. Гайморитом страдаешь? Веки зудят – это от яиц, они потом вылупятся и черви поползут из уголков глаз. Сырые моллюски, цк, цк.

Лефф вцепился в лицо: – Боги, мне нужен лекарь! Деньги есть…

– Не нужно. К счастью, я позабочусь о вас – вы должны предстать перед Хозяйкой в приличном виде, о да. Будете стоять по сторонам ворот. Отлично одетые, здоровые на вид, избавленные от паразитов. Уже строится небольшая казарма. Нужно будет нанять еще не менее трех, чтобы исполнить ее требования – у вас есть друзья, достойные доверия и способные на такую работу?

– Э, – начал Скорч, осознав, что Лефф временно потерял способность говорить, – мы могли бы. Я мог бы пойти и …

– Превосходно. Как твое имя?

– Скорч. Э, у нас есть рекомендации…

– Не нужно. Я уверен в собственной способности судить о людях, и я уже решил: вы двое, хотя и не наделены обширным умом, тем не менее склонны к верности. Это поможет вашей карьере, смею полагать. Вы будете стараться, потому что втайне уверены, что не соответствуете занятым должностям. И то, и другое к лучшему. Рад сообщить, что у тебя нет паразитов злокачественного и опасного сорта. Итак, Скорч, иди и найди нам еще одного, двух или трех охранников. А я пока займусь Леффом Бахеном.

– Точно! Да, господин, я готов!

Бригадир стоял неподалеку и ухмылялся. Ни Скорч, ни обалдевший Лефф не заметили эту подробность. А надо бы.

* * *

– Женщинам нужны тайны, – сказала Тизерра, поднимая чашку из тонкого как скорлупа фарфора к яркому солнцу. – Эта превосходна, милая. Без пороков.

Карга – торговка закивала головой. Торвальд Ном радостно улыбнулся и облизал губы. – Разве не забавно? – спросил он. – Новая кухня забита изящной посудой, у нас теперь оригинальный очаг на четырех ножках и все такое. Настоящие драпировки. Плюшевая мебель, разноцветные ковры. Надо и мастерскую переделать. Побольше, посолидней…

Тизерра поставила чашку и двинулась к нему. – Муженек.

– Да?

– Ты слишком усердствуешь.

– Я? Ну, все как во сне, если ты понимаешь. Вернуться домой. Делать все это ради тебя, Ради нас. Мне все кажется нереальным.

– О, не в этом проблема. Ты уже начал уставать, Торвальд Ном. Тебе нужно нечто большее, чем просто таскаться за моей юбкой. И деньги у нас не навечно – видит Беру. Моих горшков на двоих не хватит.

– Намекаешь – мне нужна работа?

– Я открою тебе тайну – всего одну, но помни, что я сказала: у женщин много тайн. Сегодня я чувствую себя великодушной, так что слушай. Женщина рада выйти замуж. Муж – ее остров, если угодно. Надежный, прочный. Но иногда она любит заплывать подальше от берега, качаться на волнах лицом к солнцу. Даже нырять, скрываясь от взора, чтобы собрать раковины и еще что-то. Закончив с этим, она возвращается на остров. Суть в том, муженек, что во время купания супруг ей не нужен. Что ей нужно – знать, что остров тут, неподалеку.

Торвальд моргнул и нахмурился: – Ты советуешь мне заблудиться.

– Дай мне одной побродить по магазинчикам, дорогой. Не сомневаюсь, у тебя найдется много интересных дел, например, в ближайшей таверне. Увидимся дома вечером.

– Если тебе так хочется… конечно, я оставлю тебя одну, сладкая – и да, я умею блуждать. У мужчин тоже есть тайны!

– Верно. – Она улыбнулась. – Надеюсь, что это не такие тайны, открыв которые, мне захочется поймать и убить тебя.

Он побледнел. – Нет, нет. Ничего подобного!

– Хорошо. До встречи.

И, будучи мужчиной смелым и довольным жизнью (более или менее), Торвальд Ном с радостью сбежал от жены – как делают все смелые и довольные мужчины на свете. «Нужно вспахать ту полосу за лесом, любимая. Нужно пойти починить сети. Пора почистить стол. Пора идти на грабеж, сладкая моя». Да, мужчины делают то, что делают, как и женщины – и дела их всегда загадочны и необъяснимы.

А в имении замотанный тряпками Кастелян Усерлок завел Леффа в пристрой на боковой стороне главного дома, где порылся в набитых соломой ящиках и вытащил маленькую бутылку. Передал Леффу: – Две капли в каждый глаз. Еще две на язык. Повторить два раз сегодня и по два раза каждый день, пока бутыль не опустеет.

– Это убьет червяков в голове?

– Да, червей грева. За других не ручаюсь.

– У меня другие в голове!?

– Как знать… У тебя мысли путаются?

– Иногда… Боги подлые!

– Две возможности, – подумал вслух Усерлок. – Черви подозрений или черви вины.

Лефф скривился: – Говорите, что вину и подозрения вызывают червяки? Никогда ничего такого не слышал.

– Тебя иногда грызут сомнения? В голове ползают странные идеи? Замыслы застревают в узком месте? Ты внезапно пугаешься, увидев острый рыболовный крючок?

– Вы что, навроде целителя?

– Я тот, кто нужен собеседнику. Давай-ка найдем тебе форму.

* * *

Торвальд Ном репетировал беседу с женой. Тщательно взвешивал каждое слово, вызывая беззаботное настроение, необходимое, чтобы ловко обойти некоторые подробности насчет новой работы.

– Отлично, что мы снова вместе, – сказал Скорч, радостно прижимаясь к нему сбоку. – Стража имения, не меньше! Больше не вкалываем на грязных подонков. Больше не ловим неудачников на потребу злобных пираний. Больше…

– Тот кастелян называл размеры жалования?

– Хм. Нет, но они кажутся большими. Должны быть. Это сложная работа…

– Скорч, эта работа какая угодно, но только не «сложная». Мы будем отгонять воров. Все мы уже были ворами, так что справимся с задачей без всякого труда. Иначе нас уволят.

– Нужны еще двое. Ему нужны трое, а я нашел только тебя. Итак, еще двое. Можешь кого вспомнить?

– Нет. Что за семейство?

– А?

– Хозяйка – к какому Дому она принадлежит?

– Не знаю.

– Имя?

– Без понятия.

– Она из провинции?

– Наверное.

– Что же… кто-то знатный недавно умер? Ее влечет наследство?

– Мне откуда знать? Думаешь, я могу уследить, кто из здешней толпы помер? Они мне никто, вот как.

– Крюпп может знать, его и спросим.

– Нет, не спросим. Мы трое нанялись на законную работу. Мы на пути к… э… узаконению. Так что не спрашивай кого попало. Тор, ты все погубишь!

– Как несколько разумных вопросов могут что-то погубить?

– Я просто нервничаю. О, кстати говоря, кастеляна ты не сможешь увидеть.

– Почему? С кем же говорить о работе?

– Нет, я не о том. Я о том, что ты его не увидишь. Он закутан в тряпки. Капюшон, краги, маска. Вот я о чем. Его звать Усерлок.

– Шутишь?

– Почему? Это его имя.

– Кастелян закутан как труп, а ты не видишь в нем ничего особенного?

– Может, солнца боится или еще что. К чему подозрения? Ты что, Тор, никогда не встречал людей с придурью?

Торвальд Ном покосился на Скорча – и промолчал.

* * *

– Вижу, ты нашел одного кандидата, – сказал Усерлок. – Превосходно. Да, он вполне сойдет. Возможно, на роль капитана Стражи Имения?

Торвальд вздрогнул. – Я ни слова еще не сказал – а уже получил повышение?

– В вашем заявлении усердная честность преобладает над уверенностью. Ваше имя?

– Торвальд Ном.

– Из Дома Ном. Возможен ли конфликт интересов?

– Возможен ли? В чем?

– Хозяйка намерена занять пустующее кресло в Совете.

– О. Ну, я практически не участвую в жизни Дома Ном. Наших в городе десятки, это верно, и связи семьи протянулись даже к другим континентам. Однако я ни во что не втянут.

– Вас изгнали?

– Нет, никаких подобных… крайностей. Скорее вопрос… интересов.

– Вам не хватает амбиций.

– Точно.

– Отличный маникюр, Торвальд Ном.

– Э… спасибо. Могу порекомендовать масте… – Голос угас, воцарилось унылое молчание, ибо Торвальд изо всех сил старался не глядеть на скрытые пальцы кастеляна.

В этот момент из-за угла главного здания показался Лефф. Губы и глаза его были ярко-оранжевыми.

Скорч крякнул. – Эй, Лефф. Помнишь того кота, на которого сел в баре?

– И что?

– Ничего. Просто вспомнилось, как у него глаза безумно выпучились.

– Да о чем ты?

– Ни о чем. Случайно вспомнил. Всё. Смотри, я привел Тора.

– Вижу, – фыркнул Лефф. – Понимаешь, видеть еще не разучился.

– Что с твоими глазами? – спросил Торвальд.

– Настойка. Я заразился червями грева.

Торвальд Ном нахмурил лоб: – Люди не заражаются червями грева. Только рыбы, если поедят заразных моллюсков.

Оранжевые глаза Леффа выпучились еще сильнее. Затем он рывком повернулся к кастеляну. Тот пожал плечами и сказал: – Черви джурбен?

Торвальд хмыкнул. – Те, что живут в нижних пещерах? В карманах с зеленым газом? Они длиной с ногу и почти такие же в ширину.

Кастелян вздохнул: – Все мы склонны к ошибочным диагнозам. Прости, Лефф. Может, снадобья избавили тебя от другой болезни. Так или иначе, цвет пропадет через пару месяцев.

– У меня еще два месяца будут глаза бешеного кота?

– Смею полагать, это получше червей грева. Теперь, господа, поищем нашего портного. Что-то черное и расшитое золотой нитью. Цвета Дома, все такое. Затем – краткий инструктаж, порядок смен, дни дежурств и так далее…

– А жалованье в инструктаже упоминается? – спросил Торвальд Ном.

– Естественно. Как капитан вы получите двадцать серебряных консулов в неделю, Торвальд Ном. Скорч и Лефф, как рядовые стражники, по пятнадцать. Согласны?

Все трое торопливо закивали.

* * *

Муриллио ощущал некоторую шаткость в ногах, но хорошо понимал: это не последствия недавнего ранения. Слабость – свойство духа. Возраст словно прыгнул на спину, вцепился когтями в каждый сустав и висит, все сильней наливаясь тяжестью. Он ссутулился, и это казалось привычным – он как бы давно так ходил и лишь случайно обнаружил это сегодня. Острие меча того пьяного сосунка пронзило нечто поистине жизненно важное, и никакие целители, малазанские и другие, не смогут его заштопать.

Шагая по людным улицам, он старался придать походке уверенность; это оказалось сложной задачей.

«Был пьян. Штаны упали. Масса объяснений случившемуся той ночью. Вдова Сефарла плевалась ядом, когда пришла в себя и смогла осознать, что стряслоcь. Кажется, до сих по плюется. Да, что стряслось. С дочерью. Нет, не насилие – слишком много было торжества на девичьем лице, хотя и восторг перед подвигом молодого защитника тоже присутствовал. Едва прошел шок… Не нужно было возвращаться и объясняться…»

Но это стало кошмаром вчерашнего дня – искры сыпались дождем, на лицах семейства было написано огорчение, каждое резкое слово ложилось новым мазком на картину его безобразия… А чего было ожидать? За чем он пришел? Чтобы вернуть самоуверенность?

«Возможно. Подозреваю, я принес кисть с собой».

Несколько лет назад он все уладил бы без особых трудностей. Шепоток там, взгляд в глаза здесь… Нежное касание рукой, намекающее надавливание. Но опять же, несколько лет назад вообще ничего не случилось бы. Пьяный дурак!

Ох, он часто повторяет эти слова. Но относятся они к юнцу со шпагой или к нему сегодняшнему?

Подойдя к большой школе фехтования, он миновал открытые ворота и вышел на залитую солнцем площадку тренировок. Десятка два молодых, перекормленных, залитых потом учеников вздымали пыль и махали деревянными мечами. Большинству – он сразу это понял – недостает агрессии, главнейшего качества убийц. Они танцуют, чтобы увернуться, бестолково тычут остриями, изображая старание. Постановка ног и равновесие вообще отвратительны.

Наставница стояла в тени ближней колоннады. Она даже не следила за побоищем во дворе, целиком занятая созерцанием разорванного шва или прорехи в кожаной перчатке.

Обойдя сбоку толпу, затерянную в облаках желтой пыли, Муриллио подошел к наставнице. Она бросила на него короткий взгляд – и вернулась к перчатке.

– Извините меня, – обратился к ней Муриллио. – Вы главная в школе?

– Я. – Она кивнула, не поглядев в сторону учеников, хотя так уже началось несколько совсем не учебных драк. – И как я с ними управляюсь?

Муриллио уделил большее внимание шумной ссоре. – Это зависит.

– Отличный ответ, – хмыкнула она. – Что могу сделать для вас? Хотите оставить здесь сына или внучку? Ваши одежды роскошны… были роскошными. Но сомневаюсь, что вы можете себе позволить нашу школу. Или вы один из утонченных богачей, считающих высшим шиком домотканое рубище, древние монеты и все такое?

– Просто песня зазывалы, – восхитился Муриллио. – И многих вам удается привлечь?

– Классы переполнены. У нас уже составляется список претендентов.

– Я гадал, не нужна ли вам помощь. В основном обучении.

– В какой школе учились?

– У Карпалы.

Женщина фыркнула: – Он брал одного ученика раз в три года.

– Точно.

Теперь она взирала на него даже слишком пристально. – Я тут слышала, что в городе всего семь его учеников.

– На самом деле пять. Федель споткнулся, сбегая по лестнице, и сломал шею. Пьян был. Сантбала…

– Был пронзен в сердце Горласом Видикасом. Первая серьезная победа ублюдка.