Текст книги "Лиорн (ЛП)"

Автор книги: Стивен Браст

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

* * *

Не без сожаления я вложил Леди Телдру обратно в ножны и еще какое – то время стоял на месте.

Что ж; вот теперь у меня есть над чем подумать, и это не прошлое и не будущее. Может, оно и покажется иронией, но это вовсе не так, уж скорее что – то вроде облегчения.

Чуть погодя, однако, я сообразил, что стоять в темноте в узком проходе, который никуда не ведет – глупо и слишком уж легко может стать метафорой. А посему вернулся и поднялся по одной – другой – третьей лестнице, пока не добрался до зрительного зала. Народ сидел там и сям и ничего не делал, а Пракситт что – то тихо обсуждала с типом, играющим императора.

Лойош хранил молчание; наверное, ему тоже было о чем подумать. Я на глубокие мысли, как правило, слишком много времени не трачу, но прямо тогда в голове у меня крутилось: все всегда много сложнее, чем мне казалось.

Возможно, это и не особо глубокая мысль.

Не имея на то особых причин, я обогнул «край шесть» и прошел за кулисы.

Если я сумею переварить все, что передала мне Леди Телдра, у меня появится кое – какое представление о лиорнах. Достаточное ли, чтобы изобрести план?

Репетиция продолжилась, музыканты начали вступление к чему – то там, и я поспешил убраться подальше за кулисы.

Всякий раз, когда я проходил тут, декорации всегда были разными и стояли в разных местах, а веревки иногда лежали скрученными кольцами, а иногда свисали с верхнего этажа. Уверен, все это не просто так. Ха, в моих планах тоже не много смысла, пока все не будет выполнено.

«Потом, как правило, тоже.»

«Можешь заткнуться.»

«Знаешь, босс, театр – это метафора…»

«Даже не начинай.»

Лойош мысленно хихикнул. Он всегда гордится своим чувством юмора.

Вероятно, в этом мы с ним больше всего и похожи.

Дело в том, что мне казалось, будто все нужное у меня уже должно быть. Обычно на этом этапе план появляется сам. Но сейчас у меня не было ничего. А это злило. И пение, доносившееся издалека – как раз настолько издалека, чтобы не разобрать слов, – вовсе не помогало. Я подумал было бросить театр со всеми его проблемами, пойти выследить кое – кого из высокопоставленных персон Левой Руки и проверить, скольких сможет устранить Леди Телдра, пока они не достанут меня. Нет, поступать так я не собирался, учтите. Просто подумал.

Я начал составлять послание для того лиорна, Талика. «Милорд, я желал бы встретиться с Вами по неотложному вопросу…» Тут я иссяк. Что я могу такого сказать лиорну, чтобы у него возникла хотя бы тень интереса? У меня возникло сразу шесть идей, но как только я вычеркнул те, которые предполагали бы мое пребывание вне театра, осталось ноль. Что ж, всего на одну меньше, чем нужно, уже прогресс.

Я заметил, что репетиция уже закончилась, только когда мимо меня начал просачиваться народ. Я двинулся обратно к сцене и столкнулся с Пракситт, которая тут же шагнула ко мне. Опасаясь, что она спросит, как у меня с прогрессом, я заговорил сам:

– Я и не знал, что осветитель, изменяющий цвета, и есть тот, кто накладывает защитные заклинания.

– Единственная магия, дозволенная внутри этих стен.

Я кивнул.

– Сложно, должно быть, разрешить псионическое общение, но ничего более.

– Вот уж не знаю, спроси у Края Четыре.

– Край Четыре?

– У нее. Мьюрит.

– Это так ту атиру зовут? А почему Край Четыре?

– Так короче, чем «осветитель, изменяющий цвета».

– А какая тут связь с «краем четыре» вообще?

– Старинная театральная традиция, ныне о ней почти забыли. Край четыре – это вход и выход для сил природы, и демонов, и магии, которую нужно провести сквозь аудиторию, а не из – за кулис.

– Я и не знал.

– Ты и не должен был. Я ж сказала, традиция почти забытая.

– А все – таки интересно.

Она кивнула.

– Край один – это для любовных и семейных отношений; край два – для героя; край три – для богов, судьбы и императора; край пять – для врагов; край шесть – для оплота морали.

– Очень уж жесткие рамки, по – моему.

– Да, поэтому, вероятно, эта традиция и ушла в забвение.

– Наверняка лиорны от этого в бешенстве.

– А? Почему это?

– Отказ от традиций же.

– А. Лиорнов в театре немного. Первое, с чем нужно расстаться, когда входишь в это дело – всякое чувство собственного достоинства.

– Ну да. Это, конечно, их вычеркивает.

– Кстати, о лиорнах, – проговорила она, – прогресс есть?

Ладно, сам виноват.

– Нет, – отозвался я, – у меня пока нет никаких идей, как прекратить судебное дело.

– Мы ведь можем и выиграть, – проговорила она примерно таким тоном, словно «а вдруг я узнаю, что Императрица приходится мне сестрой».

– Адвоката нашли?

– Нет. Женька над этим работает.

– Ну да, полагаю, орка о подобном должен знать.

Она кивнула.

– И это ведь его деньги.

– Думаешь, у нас хорошие шансы в суде?

– Лиорны близки к вершине Цикла, иоричи почти в самом низу, какие тут шансы добиться справедливости? – Затем она нахмурилась: – О, полагаю, ты не знаешь о…

– Вполне знаю, и понимаю, о чем ты.

– То есть ты намерен продолжать?

– Да. Ничего не обещаю, но у меня есть свой интерес.

– Знаешь, мне даже любопытно, от кого ты скрываешься.

– Я тебе дам знать, когда скрываться уже будет не нужно.

– Ох, какая тут сочная метафора.

– Это уже выше понимания бедного невежественного выходца с Востока.

– Ага. Ты частенько играешь бедного невежественного выходца с Востока, не так ли?

– Не так часто, как прежде. Теперь в основном для развлечения.

– И кого это развлекает?

– Меня, а также всех, кто достаточно умен, чтобы понять, что я делаю.

А к чему такие вопросы?

– Пытаюсь тебя понять.

– А смысл?

– Никакого. Утоляю личное любопытство.

– Ты не хочешь сочинить пьесу обо мне?

– Я не из писателей.

– Хорошо.

– Но могу поболтать кое с кем и предложить…

– Тебе никогда не угрожали профессионалы?

Она рассмеялась.

– Ах, оставь.

«Босс, теряешь хватку.»

«Увы. Это для меня уже в прошлом.»

«Пора удалиться в свои владения.»

«Займусь садоводством.»

«Отличный план.»

«Вот только сперва уничтожу всю Левую Руку полностью и окончательно.»

«Да, после этого.»

– Ты сейчас с кем – то переговаривался псионически? – спросила Пракситт.

– О, прости. Это было невежливо. Нет, общался со своим дружком. – Кивнул в сторону Лойоша, который в ответ хлопнул крыльями.

– Они что, говорят?

– Лойош говорит со мной. Ротса общается с ним.

– Ха. Странно, должно быть.

– Ты и не представляшешь. Но я правда прошу прощения, невежливо было вот так вот тебя игнорировать. А мой кинжал очень не любит, когда я веду себя невежливо.

Пракситт рассмеялась.

– Наверняка твоему плащу это также не по душе.

Тут усмехнулся уже я.

– Разумный плащ. Мило. Мне это нравится. Надо подобрать себе такой.

– Попробуй.

– В смысле, должно ведь быть не слишком сложно такой найти, да?

– Угу. Двигай на бульвар Ткачей, там авось и наткнешься.

– Непременно, – пообещал я, – как только смогу выйти из театра.

– Уверена, тебе повезет. А пока, прости, хочу сполоснуть горло, пока мы не продолжили.

И она прошла мимо меня в бескрайний лабиринт закулисья, где ожидали кувшины с водой и иные тайны. Возможно, даже разумные плащи.

* * *

«Сокрытие информации о резне в Западном пределе сперва казалось вполне успешным. Издания – сплетники закрылись, а Империя распространила весть, что Нестрон – то есть Плотке, – был агентом Эльде, а еще намекнула, что он также практиковал восточные магические искусства с целью вызова демонов, а также занимался иной мерзкой волшбой – и при сотрудничестве оставшихся газет сие вроде бы сработало. Однако, как и с фоссумовой чесоткой, правда всегда скрывается прямо под поверхностью и вырывается наружу как раз когда вроде бы все закончилось. Только вот фоссумову чесотку можно унять простым волшебством, с правдой так не выйдет. Шепотки среди текл так и не утихли, и весь последующий год то и дело прорывались уже в среде креот и тсалмотов, а временами проходили через случайных лиорнов или дзуров – и в итоге достигали ушей императорского двора.

Император же велел арестовать Плотке по обвинению в подстрекательстве к мятежу. В тюрьме он оказался 9‑го Креоты в 201‑й год правления Валенды.

Арест вроде бы прошел тихо и незаметно, однако Плотке, ожидая чего – то подобного, предварительно заручился юридической поддержкой и договорился с некоторыми журналистами, которым доверял, чтобы, если он вдруг исчезнет, те начали распространять информацию.

Так что к 1‑му Йенди новости об аресте Плотке уже разошлись по всей столице…»

* * *

Я отложил книгу и подумал о фоссумовой чесотке. Выходцам с Востока она не страшна, так что у меня такой никогда не было, но конечно, я о ней слышал. Слышал как о чем – то таком, что возникает время от времени, когда кто – то говорит нечто примерно столь же приятное, или когда от чего – то так же сложно избавиться, или когда это нечто столь же забавное. В остальном я об этой штуке не знаю ничего. Наверное, очень удобное сравнение.

Интересно только, кто же такой был этот Фоссум – и как ему нравится, что чесотка названа в его честь.

Тряпочника я нашел на его обычном месте и устроился на одном из стульев у бокового входа. В обмен на ту еду, которой я с ним поделился, старик поделился со мной несомненно правдивыми анекдотами о театральных постановках, где все пошло прахом; как правило, в сюжетах участвовали лошади, огонь или попытки заставить актера летать без использования волшебства. И правда забавные истории. Мне решительно стал нравиться этот тип.

Вспомнив, я задал вопрос, «Тряпочник» – это лично его так зовут, или просто должность так называется; он сказал, что должность, но когда я поинтересовался, почему, ответ был лишь – «не знаю», и взгляд, подразумевающий, что он о таком даже никогда и не задумывался.

Театр, как я потихоньку открывал, был замкнутым в себе миром, со своими собственными законами, историей и традициями. И почти наверняка смысла в них было не больше, чем в законах, истории и традициях внешнего мира. Но сформулировав это, я начал понимать, почему может быть столь приятно нырнуть в этот мир, потеряться в нем и позабыть о том, другом.

А далее, разумеется, то, что происходило прямо сейчас, лишь доказывало, что как бы вы ни пытались уйти в самоизоляцию маленького мирка, иной, внешний мир, рано или поздно нагло ворвется на вашу частную вечеринку, перевернув столы, оскорбив гостей и навалив посреди помещения кучу дерьма.

Прямо сейчас этот иной мир угрожал судебным процессом, по итогам которого постановку закроют, что уничтожит мою безопасную гавань. Умным поступком было бы найти себе другой театр. Еще одним умным поступком было бы соорудить план, как разобраться с Левой Рукой, до того, как мне придется покинуть укрытие. Я же вместо этого сообщил Тряпочнику, что скоро вернусь, и в недрах театра нашел мальчика на побегушках (в данном случае – девочку). Вручил ей несколько монеток и объяснил, как найти моего знакомого адвоката по имени Перисил.

– И что ему передать?

– Спросить, может ли он порекомендовать кого – то, кто готов сразиться в суде ради того, чтобы на сцене осталась постановка, которую Дом Лиорна желает запретить, ибо она оскорбляет их чувства.

Текла повторила послание дважды и кивнула.

– А еще не говори ему, где я.

– Да, господин, – поклонилась она и помчалась по указанному маршруту.

В конце концов, вы не проиграли, пока не закончатся все возможности, а смерть – это просто еще один вариант, когда закончатся все возможности.

8. ДЕНЬ 2 АКТ 3 СЦЕНА 3

Рабочий сцены:

 
О сцене театральной я с детских лет мечтал,
Со страстью неизбывной все пьесы я глотал.
Подмостки мне знакомы все и поперек, и вдоль:
Работать здесь обслугою – мучительная боль.
Кретины – режиссеры по сто тысяч раз за день
Велят все переделывать, не ведая, зачем.
Видать, чутье прекрасного мозги им заменяет;
И весь рабочий персонал от этого страдает.
 

Актеры:

 
Те, кто в театре руками работает,
Наделены несгибаемой волею;
Много у сцены рабочих обид,
Много у них искушений убить…
Что ж заставляет вас в театре трудиться?
 

Рабочий сцены:

 
Деньги. На них после можно напиться.
 

Актеры:

 
В этом ли смысл ваших тяжких забот,
Чтоб на подмостки пролился ваш пот?..
 

Рабочий сцены:

 
Все это – чтобы мог актер играть, как будто дышит,
Чтоб в тень свою смог отступить, меняясь среди вспышек.
Театр – один бескрайний мир, что дышит, как играет,
Но весь рабочий персонал от этого страдает.
 

Все:

 
Я думал, наконец живу достойно и красиво,
Но для рабочих – эта жизнь болезненной рутины.
 

Рабочий сцены:

 
Намалевать сто сорок пять комплектов декораций…
От красок масляных мутит, а может, от оваций —
Актеров чествуют, не нас; иначе – не бывает,
Но весь рабочий персонал от этого страдает.
 

* * *

Надо же, мне понравилось общаться с Тряпочником, и я прошел обратно к боковому выходу, однако там его не оказалось. Я сверился с Державой, и оказалось позднее, чем я думал, за полдень, ближе к вечеру. Я глянул, как дела на сцене, но и там было пусто. Я так и не понял, по какому расписанию идут репетиции.

Я вышел на середину сцены и встал там, один. Единственным освещением были пара ламп на стене. Куда бы я ни смотрел, везде ряды пустых кресел.

Я вспомнил, как был в армии Морролана, на войне, в битве[27]27
  См. «Дракон»


[Закрыть]. Когда превыше жуткой какофонии скрежещущего металла и людского воя, и вони, и даже ужаса – было осознание, что справа и слева есть те, кто на меня полагается. Так ли обстоит дело на сцене? Вспомнился мне тот парень, Дрема, и представился его презрительный смешок, услышь он, как я сравниваю сцену и битву. Но его здесь не было. Его вообще не было. Нигде. Он там, откуда не возвращаются, где нет толпы зрителей, оваций или свистов, нет друзей и их обиженных взоров за то, что подвел их, или теплых кивков за то, что справился.

Мне внезапно категорически не понравилось находиться в одиночестве на пустой сцене в пустом зале, так что я направился было за кулисы, и тут услышал:

– Господин?

Я развернулся – это та девочка на побегушках как раз вернулась.

Подошла к «краю один» и сообщила:

– Есть ответ, господин. Имя адвоката, которая с удовольствием проконсультирует по этому вопросу. Он так и сказал, господин. С удовольствием проконсультирует.

Самое удивительное, на что способен драгаэрянин – ответить быстро. А все удивительное подозрительно, так что я, конечно же, проявил подозрительность. Потратил несколько минут, чтобы допросить теклу насчет что именно сказал Перисил и как он это сказал. Допрос ее озадачил, но она, наверное, решила, что аристократы вообще странные, или выходцы с Востока, и вела себя терпеливо и ответила на все вопросы. Вряд ли текла ее невеликих лет может быть настолько опытной лгуньей, так что я ей поверил.

Помимо прочего я спросил, сообщила ли она Перисилу, где меня можно найти, на что она удивленно посмотрела на меня:

– Вы велели не говорить.

– Хорошо. Спасибо. Вот тебе пара державок. И, если не возражаешь, сейчас доставишь еще одно письмо.

Мы вместе прошли за кулисы, где я, поискав, добыл бумагу и набросал записку для Крейгара, которую и вручил посланнице вместе с указаниями, куда и кому. Я напомнил себе, что эта малышка не продаст меня исключительно потому, что не знает, кому меня можно продать, так что лучше не слишком часто пользоваться ее услугами. Хотя пара державок и обеспечила мне ее беспредельную верность.

Все эти махинации с посланниками, которые бегают туда – сюда – просто чтобы привести нового адвоката сюда, дабы тот мог пообщаться с Пракситт.

Вот он, серьезный минус того, что я скрывался и не мог полагаться на псионическое общение; самые простые вещи усложняются так, что аж бесит.

Но и за это я мог винить лишь себя самого. Обидно.

Когда текла убежала, Ротса хлопнула крыльями, что я интерпретировал как «мне скучно» или же «я устала». Лично я тоже устал – наверное, толком еще не отдохнул после предыдущих нескольких дней. Поэтому я удалился в свою нору и лег подремать. Проснулся примерно через час, чувствуя себя получше прежнего, и позволил себе вновь увлечься книжкой.

Следующий раз меня прервали часа два спустя, сообщив, что адвокат по имени Абесра, которую прислал Перисил, желает меня видеть. Я не хотел с ней встречаться, да и причин на то не было, и я попросил посланника отвести ее прямо к Пракситт.

Ну вот. Адвоката я им нашел. Наверное. В любом случае, свою часть я выполнил.

Можно возвращаться к чтению.

* * *

«В конце концов новость об этом деле дошла до ушей малоизвестной поэтессы – тиассы по имени Криниста, которая была, как она позднее выразилась, слишком разъярена, чтобы выразить свои чувства в виде поэзии, и потому решила попробовать написать двухдневную пьесу.

Исследование у нее получилось дотошным, хотя, как и все люди искусства, затем она позволила себе изменить все, что хотела, дабы получить нужный эффект. Тем не менее историкам не приходится жаловаться на выбранные ею эпизоды и последовательность таковых; описанная же мотивация различных персонажей истории как минимум в пределах допустимого. По моему мнению, от пьесы большего и желать нельзя.

Ни разу не желая претендовать на лавры театрального критика, могу, однако, засвидетельствовать, что большинство таких критиков обсуждаемого периода весьма высоко о ней отзываются. Что ожидаемо от поэта, у нее было отменное чутье на звучание слов, ритм предложений и силу образов. И хотя пьеса безусловно написана с целью выразить определенное мнение, принято считать, что ее ценность, состоящая в изучении сложностей того, что заставляет человека принимать решения вопреки как интересам, так и здравому смысле, превосходит исходные намерения автора.

Стоит добавить также, что исходя из отзывов современников, как аудитории, так и критиков, считать так начали как только пьеса стала достаточно популярна, чтобы привлечь широкое внимание.

К несчастью, по крайней мере для Кринисты, она привлекла широкое внимание…»

* * *

Один из безымянных безликих бесчисленных посыльных – ладно, думаю, их в театре было всего – то трое или около, – нашел меня и сообщил, что Пракситт очень просит уделить ей минутку. Я вздохнул. Похоже, адвокат все – таки желает пообщаться со мной относительно законности всего этого.

Я понятия не имел, что я могу добавить к этому разговору, кроме разве что денег, но проворчал нечто неразборчивое и кивнул, мол, веди. Разговор этот мне был нужен как фоссумова чесотка.

Они сидели в задних рядах зрительного зала. Я пристроился на сидение в ряду перед ними условно вполоборота, чтобы можно было разговаривать с сидящими позади. Зрительный зал совершенно не годиться для разговора, в котором участвует более двух персон.

Я кивнул адвокату – мощно сложенной представительнице Дома Иорич, смуглая кожа и глубокие синие глаза.

– Вы господин Талтош? – спросила она. Я кивнул. – Я Абесра.

– Счастлив познакомиться. Чем могу помочь?

– Мы обсуждаем стратегию искового заявления.

– Верно. И что я…

– Возможны несколько способов достигнуть нужной цели, и мы хотели бы услышать ваше мнение по поводу предпочтительности выбора лучшего.

– Хорошо. Но не понимаю, как я…

– Это лишь общий подход. Мне сообщили, что вы не покидаете театр, так что встретиться с вами было причиной моего появления здесь, так бы все происходило в моем кабинете. Что, – добавила она, – конечно же, будет отражено в сумме моего гонорара.

– Хорошо. Если, конечно, вы не ожидаете никаких осложнений…

– Нет – нет. Я сейчас все обрисую.

Я понял, что одна из причин, почему мне нравилось работать с Перисилом тогда в деле Алиеры, состояла в том, что он единственный из всех известных мне адвокатов хотя бы изредка позволял мне закончить предложение. Я кивнул, уж это – то прервать трудно.

– Самое главное наше преимущество состоит в том, что у императоров аллергия на слово «тирания», а ее величество, полагаю, особенно чувствительна к нему после событий, которые несколько лет назад произошли в Южной Адриланке[28]28
  См. «Текла» и «Феникс»


[Закрыть], если вы с ними знакомы, – добавила она, посмотрев на меня. – Также, хотя об этом вы, вероятно, не осведомлены, не так уж давно имели место определенные события в селении по имени Торма, и они определенным образом подобны ключевому инциденту в нашей постановке[29]29
  См. «Иорич»


[Закрыть], а потому могут оказать эффект на то, как посмотрит на все это ее величество.

– Тирма, – сказал я.

– Хмм?

– Тирма, а не Торма.

– А, да.

– И я знаю, что происходило в Южной Адриланке.

Ей вдруг стало неуютно, словно она поняла, что подняла неприятную тему. Кашлянув, адвокат продолжила:

– Главный же недостаток у нас в том, что нет законных оснований настаивать на нашем праве ставить эту пьесу.

– Мюзикл, – поправила Пракситт; Абесра искоса на нее посмотрела и добавила:

– Итак, нам нужно найти способ показать дело таким образом, чтобы ее величество боялась, что ее назовут тираном, но при этом имела бы основания применить власть против лиорнов.

Я кивнул с таким видом, будто все понял.

– Мне кое – что еще предстоит изучить, но пара идей есть. Первый подход, мы можем надавить на приоритет общественного блага.

Я посмотрел на Пракситт, понимает ли она, что это значит, она посмотрела на меня явно с той же целью, потом мы оба посмотрели на Абесру, а та сказала:

– Вторая мысль…

– Первую поясните, будьте добры, – попросил я.

– Хмм? А. Известна кодифицированная традиция, что если император полагает нечто благим делом для империи, это перекрывает личные опасения.

– О. Но как пьеса…

– Мюзикл, – настаивала Пракситт.

– …может быть благим делом для…

– Будь сейчас правление Тиассы, было бы проще, – сказала адвокат. – Но мы можем настаивать, что искусство само по себе есть благо для Империи.

Как – я не очень понимал, но не желал в это углубляться.

– Вы сказали, что это может перекрыть опасения…

– Отдельной личности, да.

– А может это перекрыть опасения целого Дома?

Она замешкалась, а я словно одержал победу.

– Возможно, – проговорила адвокат. – Хотя будет хитро. – Потом она нахмурилась. – Мне бы этот вариант понравился, пожалуй. Им пришлось бы продемонстрировать вред, причиненный целому Дому, и тут точно будут дыры.

Было бы интересно посмотреть, как все это разыграется.

– Ясно, – сказал я. – А каков другой…

– Клевета.

– Клевета? Но как…

– Пракситт может заявить, что обвинение в клевете, подразумеваемое исходным иском, само по себе является клеветой против нее.

– Но это не…

– Это может убедить их отозвать иск.

– То есть это как бы я ударил вас и стал вопить «перестаньте меня бить»?

Она моргнула.

– Да нет, скорее…

– Или я врезал вам по физиономии и заявил, что вы повредили мне пальцы?

– Нет – нет.

– Или я пырнул вас кинжалом и потребовал, чтобы вы заплатили за чистку заляпанной кровью рубашки?

– Вовсе нет. – Приведенные мной примеры ее, похоже, не впечатлили, но зато я хотя бы смог ее разок перебить. – Скорее это вы ударили меня и заявили, что я сделала то, что вынудило вас к этому, к примеру, угрожала вам или попыталась ограбить. Если вы сумеете это доказать, будет вполне достаточно, чтобы снять обвинение в нанесении телесных повреждений.

– Хорошо.

– Третий же подход – потребовать документального подтверждения того, чем пье… мюзикл наносит вред лиорнам. В некоторой степени это нам так и так потребуется, но в данном случае я рассматриваю это как способ задержать их. То есть потянуть время до тех пор, пока событие, то есть постановка, не состоится, и тогда причина иска станет ничтожной. Вряд ли это сработает, поскольку юстициарий наверняка поймет, чего мы добиваемся, и закроет ее своей властью. Так что вы думаете?

Я открыл рот, закрыл, посмотрел на Пракситт, которая смотрела на меня; что до этого делал ее рот, сказать не могу. Потом мы вдвоем посмотрели на Абесру, я пожал плечами, а Пракситт сказала:

– Вы же адво…

– Да, но в этот процесс будете вовлечены вы.

– Я – нет, – заявил я.

– У вас в этом деле интерес, и именно вы втянули меня во все это, так что мне бы хотелось услышать ваши соображения насчет стратегии.

– Только если вы пообещаете им не следовать.

Губы ее чуть скривились, думаю, она заподозрила, что я шучу, но уверена в этом не была, или же просто не знала, как ответить.

Из того, что рассказывала Сетра, я понял, что история законов и суда, начиная от слов, сказанных императором по какому – то поводу, и слов местного землевладельца по какому – то иному поводу, сама по себе длинная и сложная. Прочего – не знаю, да и мне все равно. С законами меня волнует, сколько я могу получить за то, что их нарушу, а с судами – как держаться от них подальше. Так что я уж точно не та личность, которую стоит спрашивать о подобных материях, но раз уж сама настаивает…

– Расскажите мне побольше об этом общественном благе.

Она кивнула, словно ожидая этого вопроса.

– Во время Тринадцатого правления Ястреба имел место судебный процесс двадцать третьей герцогини Горелой для защиты картины, которую некая атира сочла оскорбительной. Подробностей относительно самой картины или жалобы я сейчас не назову, хотя их мне безусловно нужно будет поднять и изучить.

Герцогиня решила, что картина, исходя сугубо из ее красоты, игнорируя все прочие соображения, имеет право существовать и демонстрироваться, ибо способствует, выражаясь ее словами, «духовному возвышению» зрителей.

Императрица Сикорис Вторая утвердила вердикт именно в силу этой причины. А это прецедент.

– Для картины. А…

– Для всего, что демонстрируется визуально, это подойдет.

Абесра повернулась к Пракситт.

– Обладает ли ваш мюзикл художественной, эстетической ценностью?

Сочтет ли Ее Величество его – величественным?

Пракситт, чуть помолчав, покачала головой.

– Нет. Это развлекательная постановка, которая содержит мощные аргументы против цензуры как таковой. Но чем – то величественным и возвышающим ее не назвать, нет.

– А можно ли сделать ее возвышающей?

Пракситт рассмеялась.

– Вот так вот просто?

– Я не знаю, как это работает.

– Чтобы была возвышающей, прежде всего найдите поэта.

– Не понимаю. Разве песни не рифмованные?

Режиссер открыла рот, закрыла и покачала головой.

– Что ж, – поднялся я, – я свое мнение высказал. Оставляю вас обсуждать возвышенное.

И убрался оттуда быстрее, чем когда – то удалялся от свежеобразовавшегося трупа. Я даже сумел сбежать вниз по лестнице с книжкой, но едва открыл ее, как ощутил вежливый вопрос на псионическую связь и позволил таковой состояться. Это оказался Жинден, человек Демона, который сообщил:

«Он хотел, чтобы вы знали: сделка проходит прямо сейчас.»

«И вам добрый день," – отозвался я.

«В течение часа все будет завершено. Сейчас как раз подписываются все документы о покупке театра.»

«Отлично, спасибо. А как ваше здоровье?»

Но он уже исчез.

Интересно, Демон специально выбрал его, чтобы издеваться надо мной?

«Ладно, босс, – вступил Лойош, – теперь уже все официально.»

«Пожалуй. Но не меняет того факта, что Каола хочет заполучить мою голову.»

«Месть разрушает душу, босс. Она была бы куда счастливее, если бы просто обо всем забыла.»

«Как и я.»

Ротса чуть вздрогнула, что могло обозначать согласие, или несогласие, или что ей не по себе, или что тут прохладно, или что ей смешно, или вообще ничего. Будь это важно, Лойош сказал бы мне. Я устроился в одной из комнатушек и попил воды. Вода была не слишком холодной, но вкусной – наверное, добыта из какого – то родника, где в почве содержится нечто такое, отчего она почти сладкая и с легчайшим оттенком кислинки вроде лайма или чего – то вроде того.

Мне захотелось достать клинок и точильный камень, просто чтобы чуток успокоить нервы. Но ни один из моих ножей не нуждался в заточке, а кому – то из случайно проходящих мимо актеров сценка может показаться угрожающей.

Кроме того, у меня не было с собой точильного камня. Я попытался продолжить чтение, однако сосредоточиться не смог.

«В чем дело, босс?»

«Не уверен.»

«Опять у тебя приступ «что – то не так, но я не знаю, что», как раз перед тем, как все идет наперекосяк?»

Я помолчал, пытаясь понять, что именно чувствую, а это никогда не было одной из моих сильных сторон.

«Не совсем, – наконец отозвался я, – скорее это… помнишь, когда мы отправились на Восток?[30]30
  См. «Джагала»


[Закрыть]"

«Лучше бы не вспоминать.»

«Согласен. Но это то самое ощущение, словно я где – то застрял и не могу действовать, а только говорить другим, что делать.»

«Я думал, это и значит – быть боссом.»

«Это когда хочешь, а не когда приходится.»

«Знаешь, я столь тонким различиям не обучен.»

Держава сообщила, что пора посмотреть, не появился ли ужин. Что я и сделал. Да, появился.

Блюдо представляло собой противоестественный союз креветок, сосикок, гусятины, томатов и лука, смешанного с рисом, и я с удовольствием им занялся, поделившись с Лойошем, Ротсой и Тряпочником. Тряпочник одобрил, хотя для него вышло слишком остро. Я бы согласился, но с давних пор привык верить, что если у меня пожар во рту, в глотке и в носовых пазухах, а я делаю вид, что мне нравится, это помогает мне выглядеть круче. И все же было вкусно; если выживу, надо будет узнать, у кого это куплено.

У джарегов во рту, кстати сказать, нет как бишь их там зовут, в общем, того, что отвечает за восприятие остроты – в отличие от людей и драгаэрян, – так что Лойош счет это очередной удобной возможностью посмеяться надо мной.

Тряпочник кратко поведал мне, каково это – вырасти в деревеньке в ближних окрестностях Адриланки, мать его работала меднокузнецом, а отец держал маленькую винодельню. Раз в десять лет они посещали Город, где проводили неделю, и вот во время одного из этих визитов увидели представление «Вид из гнезда», и Тряпочник, которого тогда еще так не звали, влюбился сразу и наповал. Он работал то в одном, то в другом театре с тех пор, как ему исполнилось девяносто, и никогда не желал для себя иной жизни.

– Даже несмотря на еду? – спросил я.

Он махнул кусочком креветки, зажатым между палочек, и сказал:

– Мне подходит.

Я хотел, конечно, сказать, мол, не понимаю, у тебя не работа, а полный отстой, ты следишь за задним входом, а потом обходишь здание и протираешь мебель в вестибюле, и это ты называешь – быть частью театра?

Однако выразить все это так, чтобы не было обидно, я не мог, а моему кинжалу это не понравилось бы.

Но, наверное, частично я его понял, потому что однажды Тряпочник сказал:

– Знаешь, этот взгляд, совершенно ни на что не похожий, взгляд, с которым люди выходят из зала в конце второго дня трехдневника, или в конце третьего дня четырехдневника. Я имею в виду, когда они уже полностью втянулись, и вот ты видишь, как все они идут домой и считают часы до возвращения. Они втянулись, они уже твои, и ты это знаешь. А потом взгляд в конце, когда они выползают, зная, что представление их преобразило, но еще не знают, как. Вот ради этого – стоит терпеть все, что угодно, просто чтобы быть частью этого. Даже когда эта часть… – он сделал неопределенный жест, скользнув взглядом окрест.