Текст книги "Лиорн (ЛП)"

Автор книги: Стивен Браст

– Ну да, – проворчал я, – тогда сходится. Я не желал. И устроил так, чтобы об этом забыть[39]39
  См. «Тсалмот»


[Закрыть].

– Почему? Я этого никогда не понимала.

– Единственный способ воспрепятствовать тому, чтобы меня призвали – убрать из своих воспоминания собственное имя.

– Собственное имя?

– Мое демоническое имя. Или истинное имя. Или некромантическое имя.

Не знаю, что – то вроде того. А когда убирали его, с ним стерлось и другое.

– Это очень многое объясняет.

– Ага, все проблемы с памятью. Уверен, что это со мной однажды проделывали еще раньше. Или это случилось еще раньше. Уж не знаю, что тут от сознательного действия, а что является результатом пребывания живого человека в Чертогах Правосудия.

– Интересно, а не сделалось ли и со мной чего – то такого.

– Ты о чем?

– Твои проблемы с памятью, и то, что Сетра сказала не напоминать тебе о том, что ты стал демоном. Слишком уж все это очевидно, чтобы я не увидела тут связи – а я никогда ее не видела.

Для меня все также было более чем очевидно. И спрашивать не о чем.

– Прости, – только и сказал я.

– Ты не виноват.

– Да нет, если бы я знал…

– Но ты не знал.

Я кивнул. Мне срочно нужно было поговорить о чем – то другом, о чем угодно, так что я поднял цепочку и продолжил изучать камень, который Коти мне подарила. Серебряная оправа, сложная и элегантная, волнами и спиралям надежно охватывала камень. А в черно – серых глубинах мне почти почудилось нечто живое.

– Ты в раздрае, – заметила она.

– Знаю.

Коти молча обняла меня.

– Спасибо за амулет, – снова сказал я. – Надеюсь, он мне не понадобится.

– Я тоже.

Поцеловала меня в щеку, развернулась и ушла. Я некоторое время еще смотрел на стул, где она только что сидела, а потом вернулся в театр, охваченный внезапным стремлением забиться в свою «норку», накрыться с головой одеялом и уснуть, пока все снова не станет хорошо.

Согласно лучшим ученым Дома Атиры, это крайне редко срабатывает, вот я и не поддался искушению.

Я потеребил висящий на шее гематит в серебре. Сейчас у меня там висело два амулета, второй – подарок от деда, он предотвращал возникновение неприятных ощущений при телепортации. В ближайшее время у меня не было намерений куда – либо телепортироваться, так что я вполне мог его снять. Но не хотел.

Мне вспомнился дед, который жил теперь далеко на востоке, в графстве, что досталось мне во владение. Он ведь тоже знал, что я демон, и тоже крайне аккуратно об этом не упоминал. Для выходца с Востока, такого, как он, слово «демон» несет в себе кучу смыслосодержаний, и ни одного хорошего[40]40
  См. «Ветхий дворец»


[Закрыть]. Разумеется, я таким суевериям не подвержен.

А если вы в это поверите, могу предложить вам сделать хорошую ставку на квадробол, вам понравится…

Я встал и принялся расхаживать туда – сюда. Эти концепции слишком большие и сложные для мозгов простого головореза с Востока. Только вот мне от них никуда не деться. Ненавижу.

Я размышлял над своей жизнью с того дня, как заполучил небольшое состояньице[41]41
  См. «Джарег»


[Закрыть], даже сходил к провидцу, чтобы прикинуть, каким же маршрутом стоит двигаться[42]42
  См. «Текла»


[Закрыть]. Не имеет значения, что вы решите, сообщил он, спросив совета у Карт, что случится, то и случится. Воспоминание это казалось совсем свежим, и в то же время все это словно случилось в иной жизни и с совсем иным человеком. Я почти помнил молодого бандита, который, услышав это, просто пожал плечами и отмахнулся, и в то же время для меня он был незнакомцем, для чуть постаревшего бандита, который ворвался в лабиринты театра и задавал не имеющие ответов вопросы о себе самом, о богах, о предназначении.

Не знаю, где я бродил. Кажется, видел там и сям каких – то людей, но я не обращал на них внимания, а они не обращали внимания на меня. Видел животных, которых слишком долго держали в слишком тесных клетках, и выглядели они именно так, как я себя чувствовал. Я не знал и до сих пор не знаю, почему это настолько на мне отозвалось. Потому что я был заперт в том театре – да, частично поэтому, но не только. Не знаю. Я бродил там и сям, надеясь, что кто – то скажет мне что – то неправильное, и у меня найдется на ком выместить свое разочарование.

А слова продолжали кружиться в моей голове. Глупые слова.

Справедливость. Предназначение. Судьба. Долг. Слова, которые определяли, что я должен делать, а чего не должен, что могу и чего не могу.

«Босс? Ты в порядке?»

Я был очень и очень сильно не в порядке.

И ко всему этому, теперь ничто не могло воспрепятствовать кому – то призывать меня, управлять мною, заставлять меня что – то делать. Примерно как судьба или долг, наверное, только более лично.

Я замер там, где стоял, сразу за сценой. На сцене никого не было, в зрительном зале – темнота. Я прислонился к стене и прикрыл глаза.

– Ты в порядке?

Это не Лойош. Я открыл глаза. Передо мной стоял парень, похожий на креоту. Несколько секунд я вспоминал, где же его видел, и наконец вспомнил: один из тех ребят на сцене во время перерыва на ужин, в первый день, как я пришел в театр. Один из техперсонала.

– В основном, – отозвался я. – Просто чувствую себя как в клетке.

– Бывает, – кивнул он. – Ты же здесь от кого – то прячешься, да?

– Ага.

– И надолго?

– Трудно сказать. Скорее всего, как минимум до премьеры.

– Выдержишь?

– Надеюсь.

– Искренне желаю удачи. Вина хочешь?

И протянул фляжку. Я благодарно кивнул, принял сосуд и пригубил.

Бренди. И отменное.

– Приятель, у тебя прекрасный вкус, – сказал я.

– В следующий раз, когда мне будет хреново, ты сможешь мне помочь.

Может, даже завтра, – и коротко хохотнул.

Я сделал еще глоточек и вернул флягу.

– Я Влад.

– Файмер.

– Рад познакомиться. Слушай, а почему тут никто не относится ко мне, как к выходцу с Востока?

– Тут театр, братишка. Тут мы против всего мира.

– Что ж, думаю, это я понимаю.

– Кроме Края Четыре?

– А? А. ну да, та атира. Ага.

Он указал на мою руку.

– Что случилось?

Я вытянул левую руку, глядя на то место, где ранее был мизинец[43]43
  См. «Джагала»


[Закрыть].

– Обменял его на мудрость, – сообщил я. – Мудрец потребовал его в уплату за совет, как выжить в этой жизни.

Он фыркнул.

– Ясно. И каков же был совет?

– Вцепиться в нее всеми десятью пальцами.

– Мило. Много подобных историй подкопил, да?

– Есть такое дело, – не стал я спорить. Обвел взглядом рычаги, тросы, крюки. – Слушай, а можешь кое – что для меня сделать?

– Что?

Я указал на стропила наверху и на разные рычаги на уровне сцены.

– Покажи, как работают эти веревки.

– Конечно, почему нет. Пошли.

И я пошел. Он проявил терпение и оказался хорошим учителем, и все это было не так сложно, как я ожидал. По окончании урока мы сделали еще по глоточку из его фляги, и кажется, я как минимум кое – чего достиг. А потом, раз уж я все равно был этажом выше сцены, заглянул в комнату отдыха, где и отыскал Пракситт.

При моем приближении она подняла взгляд.

– Нашел себе место?

Я кивнул.

– Первая массовка. В смысле, вторая, а не та, что на самом открытии.

– «Сто сорок восемь катапульт»?

– Ага.

– Итак, надо устроить, чтобы тебя видели со всех шести сторон, не танцуя, и не испортив мюзикл.

Я сделал задумчивое лицо.

– Что? – вопросила она.

– Если все пройдет так, как я надеюсь, твой мюзикл это не испортит, но кое – какие помехи будут. Небольшие, полагаю – кое – кто из зрителей разозлится, возможно даже, что это ненадолго отвлечет некоторых актеров.

Но если все сработает, ты сумеешь продолжить представление, и его никто не закроет.

– Спасибо за честность, – сказала Пракситт. – Рискну.

Я кивнул.

– Значит, мы сделаем тебя одним из дворцовых гвардейцев. Это роль Товина, но у него и так достаточно проблем, так что он не расстроится, что пропустил один эпизод во время одной постановки. Ты маршируешь вдоль края сцены, пока звучит музыка. Волчок тебя потренирует. Хотел когда – нибудь стать драконлордом?

– Ни за что.

– Неправильный ответ. И тебе нужно избавиться от этих усов над губой.

– Потом отрастут[44]44
  Воистину, Влад приносит невероятную жертву…


[Закрыть].

– И еще тебе понадобится костюм. К завтрашнему утру. Костюмеры уже меня ненавидят. Теперь будут ненавидеть и тебя. Следи, чтобы в твоем костюме не оказалось «случайно забытых» булавок, когда будешь его надевать.

– Эм.

– Не переживай, я тоже там буду.

Я кивнул.

– Мы все умрем, – изрекла она.

– Да, я слышал.

– Что ж, тогда обо всем договорились.

– Спасибо.

Она отмахнулась.

– Я у тебя в долгу.

– Искренне на это надеюсь.

Я нашел костюмерную, где мною занялись, и нет, костюмеры не пришли в восторг, и нет, я не хочу рассказывать, как меня измеряли, заставляя сгибаться в неудобнейших положениях, и снова измеряли, и – нет, просто забудем.

Когда они закончили, я уж было почти ушел и столкнулся с Волчком, хореографом, который выглядел таким же счастливым, как костюмеры.

– Пошли, – велел он и двинулся вперед.

Я последовал за ним.

– Что все это значит? – вопросил он. – За день до генеральной репетиции? И ты не умеешь танцевать? И что я должен с тобой делать?

На эти вопросы хороших ответов попросту не было; я сохранял молчание.

Мы вышли на сцену, и он указал:

– Значит, входишь ты здесь, вместе с танцорами. Маршировать умеешь?

– Я не…

– Вот так, – и он начал шагать по сцене, поднимая колени и одновременно выпрямляя ступню полностью. Я видел, как драконлорды проделывают что – то подобное, и во Дворце, и когда я был в армии Морролана.

Я попытался повторить, на что он фыркнул, словно сообщая: удивительно, но ты не столь полный бездарь, как я полагал, а лишь на три четверти.

Очень выразительно фыркнул, да.

Хореограф указал на Лойоша и Ротсу:

– Их тут не будет.

Я кивнул, и оба взмыли, расправив крылья, и опустились просто на сцену. Волчок сделал вид, словно ничего такого и не произошло.

– Так, – сказал он. – А теперь – можешь маршировать в ритм?

– В ритм с чем?

Он начал было закипать, но потом проговорил:

– Так ты и правда не шутишь?

– Э…

– Я имею в виду – держать определенный ритм, пока маршируешь. Вот так.

И принялся хлопать в ладоши в четком ритме, маршируя при этом так, что правая его нога касалась пола с каждым хлопком. Я повторил.

– Так, – сказал он. – Вот так и будешь делать. Когда входишь, идешь сюда, прямо к берегу. Потом…

– К берегу?

– Прости. Самая дальняя часть «края один». Стоишь здесь и не шевелишься. Когда танцоры начинают, маршируешь по краю сцены, пока не дойдешь до горы – это дальняя часть «края шесть», – там разворачиваешься и замираешь вновь. Дази марширует в другую сторону. Ты проходишь мимо него с внутренней стороны. С внутренней, пожалуйста, запомни это. Ты новенький, так что ты держишься дальше от зрителей, ясно? А потом, когда танцоры идут на выход, ты уходишь вместе с ними, и постарайся ни с кем не столкнуться.

Как, справишься с этим?

– Ага.

– Ладно. Единственный случай попрактиковаться у тебя будет во время этой чертовой генеральной репетиции, так что не напортачь. Испортишь мой танец, и я так испорчу тебе жизнь, что просыпаться и засыпать ты будешь, кляня судьбу.

– О, этот корабль давно уже вышел из гавани.

– Хотел бы я знать, что все это значит.

– Нет, ты этого не хочешь.

– Ладно. Давай пройдемся от и до. Я пою, начинаю там, где начинаешь ты. Раз, два, раз – два – три, и – и девять мулов, не забыть о том…

И мы прошлись от и до, и мне даже было не слишком неловко, пожалуй.

Но я все равно не мог не думать, что из всех дурацких вещей, которые мне приходилось делать, чтобы продолжать оставаться в живых, маршировать по сцене в ритм – пожалуй, где – то в начале списка.

Я устал, так что отправился спать – и, не знаю уж, в силу каких причин, но спал хорошо.

13. ДЕНЬ 3 АКТ 2 СЦЕНА 2

Валенда:

 
Им не нужен скандал, так они говорят,
Им, мол, просто спокойно их пьесу играть;
Преступленья – не скрыть им своею игрой,
Ведь измену я вижу в обертке любой.
Тот, кто против Державы в суд выйти посмел,
Оскорбить Императора этим сумел,
А поскольку сейчас Император здесь я —
Над законами воля пребудет моя.
Над законами – значит, Империи власть
Всех раздавит, кто смел нечестивую пасть
Отворить, изрекая со сцены хулу;
Всех – сломаю и брошу в тюремную мглу.
Не мешали бы цензору – я бы простил,
Ну а так пусть узилища нюхают пыль
И себя лишь винят в том, что ждет их потом,
На подмостках безмолвных в театре пустом.
Там – там – там, там, та – дам, там, та – дам,
Там – там – там, там, та – дам, там, та – дам!
 

* * *

Встал я наутро раздраженным и не совсем в себе, но хотя бы достаточно управлял своим состоянием, чтобы не носиться по театру слепым тсалмотом в приступе ярости. Оружие свое я оставил в комнатке, сохранив лишь небольшой кинжал в левом рукаве, перевернутый для правой руки, и вышел на люди, ощущая себя таким беззащитным, каким не был уже много лет. Сумел отыскать кофе, выпил чашечку и подождал, пока он сотворит подобающую магию. Выждав сколько сумел – примерно с минуту, – вновь вернулся к сцен, где как раз начиналась генеральная репетиция. Кажется, сегодня планировалось полностью прогнать первый день и половину дня второго.

В конце концов, премьера уже вот – вот, а пока шла генеральная репетиция, уже в костюмах и все такое.

Знаете, это чувствовалось. Все выглядело иначе, более живым. Актеры двигались немного быстрее, и даже самые скромные действия – почесать пальцем подбородок, поднять стакан с водой – выглядели более четкими, исполненными большего символизма.

И это – лишь генеральная репетиция, что же будет, когда постановка у них начнется уже по – настоящему?

У нас – начнется.

Что – то дрогнуло у меня в груди. Причем само ощущение было менее важно, чем то, что я его почувствовал, понимаете, о чем я? Странное дело.

К костюмеру стояла небольшая очередь. Шестеро, не считая меня.

Ненавижу очереди. Вот как так можно просто стоять, ничего не делать и даже не думать, как бы исхитриться прикончить стоящую впереди персону?

Отрывисто лязгнул звоночек, и вместо того, чтобы убить стоящую передо мной представительницу Дома Тсалмот, я спросит, что это значит.

– Тридцать минут, – пояснила она.

Что ж, хотя бы есть предел тому, сколько мне, может быть, придется тут стоять.

И вот подошла моя очередь, и мне вручили костюм, сопровождая сие ну очень недовольными взглядами, и я отошел в поисках уединенного уголка, чтобы переодеться. Не нашел; народ был повсюду – что – то надевая, что – то снимая, накладывая на кого – то грим; кажется, количество задействованного в постановке народу резко удесятерилось.

Наконец, не видя иного варианта, я вошел в одну из гардеробных, не обращая внимания на уже находившихся там, повернулся спиной ко всему свету и переоделся, изо всех сил делая вид, что это пара пустяков. И я сумел, пусть Лойош и потешался надо мной изо всех сил. Я забыл проверить «случайно забытые» в костюме булавки, но или костюмеры меня простили, или просто слишком спешили.

Сапоги добавили мне добрых три дюйма росту. Я даже удивился, как легко оказалось в них ходить, даже приноравливаться особенно не пришлось.

И хотя три дюйма – вроде бы и мелочь, но мне понравилось, что я стал немного выше и теперь не надо так сильно задирать голову. Надо подумать, может, и правда потом завести себе такие.

Найдя зеркало – в театре их хватало, висящих там и сям, – я осмотрел себя. Высокие черные сапоги, черные бархатные панталоны, черная рубашка с серебряными пуговицами и серебряной полосой на боку, отороченный серебром черный полуплащ, а еще кокарда и пояс в красных цветах лиорнов. На поясе – декоративный меч. Я даже немного полюбовался собой: да, вот он я, достойный драконлорд.

Если вам вдруг покажется, что это начальная строка песни, заверяю вас: ничуть. Хотите, напишите ее сами, сколько угодно. Я – не стану.

Я сообщил Лойошу и Ротсе, что им нельзя сидеть у меня на плечах, пока я не переоденусь в свой прежний костюм, что породило волну возмущения, хотя и не слишком сильную. Посмотрев на невысокого драконлорда в зеркале, я одобрительно кивнул сам себе.

– Талтош!

Я развернулся, но это оказался всего лишь Волчок. Он окинул меня взглядом и хмыкнул.

– Ну как, справишься?

Занятно, но во рту у меня пересохло. Я кивнул.

– Хорошо, – сказал он. – Теперь вперед, гримироваться.

– Что? – сумел выдавить я.

Он указал куда – то мне через плечо.

– Последняя дверь справа. Гримерка.

– Мне нужно…

– Да.

– Но я…

– Сейчас же.

И я повернулся и двинулся к гримерам. И даже мысли не возникло пырнуть Волчка кинжалом в левый глаз. Странно, да?

* * *

– Мы находимся, – объясняет Д'нилла, поставив чашку, – в невероятно противоречивом положении.

Каола замечает у нее во второй руке пару небольших пурпурных кристаллов, и она знает как минимум кое – что из того, что они могут сотворить, и знает, что в чае что – то было…

– Что вы мне только что подсыпали? – выдыхает она.

– То же самое, что и себе. Нам нужно отправиться в путешествие вместе, если вы желаете приобщиться к понимающим.

– В путешествие, – повторяет Каола, и голос ее странным эхом отдается в ее ушах. – Я…

Время замедляется; поставить собственную чашку на стол – занимает целую вечность, и легкий фарфоровый звяк о блюдце звучит беспредельным эхом, и зрение затуманивается, и…

– Дышите, – говорит Д'ниллла. – Дезориентация сейчас пройдет.

Между этими словами и их восприятием – еще одна вечность. Каола хочет спросить, ожидает ли та, другая, что ей поверят, однако говорить в таком состоянии еще сложнее.

Каола чувствует, как собирается сила, как она сходится в точку – однако понимает, что не может положиться на собственные ощущения ни сколько этой силы собрано, ни куда она направлена.

– Доверия я и не жду, – добавляет Д'нилла, – но вам сейчас ничего не угрожает.

Каолу как никогда беспокоит, как бьется ее сердце, но она не уверена, слышит ли она это, или чувствует, или и то, и то. Или вообще что – то иное?

И здесь есть волшебство, полок силы размывает зрение, Д'нилла кажется плоской и Каола хочет смеяться, но вот уже все плоское, и она смотрит на собственные руки и удивляется, что это такое, и чье это вообще, и комната вращается, нет, правда вращается, это не голова у нее кружится, это… движение? перемещение?

Сознание успокаивается и вновь становится ее собственным; просто все остальное утрачивает смысл.

Другая комната – а вернее, другое место – водворяется прямо поверх того, где они сидят, неровные стены сложены словно бы из темно – серого камня, пронизанного серебристыми прожилками, а прямо по полу течет нечто желтое и жидкое и плещет на стены, а в жидкости плавают некие фигуры.

Что – то непонятное творится с перспективой, думает Каола, фигуры кажутся меньше, чем ее ноготь, и в то же время – больше, чем гора.

Одна из фигур поворачивается, и Каола чувствует, что на нее смотрят.

– Все в порядке, – произносит Д'нилла, от пронзительной четкости ее голоса даже немножко больно.

Каола открывает рот, чтобы сказать – что – то, – а потом сознание тонет в потоке мыслей, в потоке чужих мыслей, но это все, что она может сказать – понять их она может с той же определенностью, с какой человек, подхваченный потопом, способен выделить в таковом каплю воды. Самое близкое, на что она способна, это ощутить мысль – звук, слова? – Д'ниллы,

которая просит ее сохранять спокойствие, а может, также добавляет, что течение скоро утихнет, хотя это кажется невозможным.

А потом в ее создание входит нечто, откуда – то: образы чудовищных тварей с размытыми очертаниями вблизи долины, что прорезает горный хребет, горный ветер, полный ароматов диких роз и тухлых яиц, распевает песнь утраты и тоски и вытравливает все, что есть Каола; она теперь лишь сосуд, в который поток смотрит, звучит, пробует на вкус и мысль…

Дальше – лишь догадки.

Что – то движется по незримой тропе к воображаемому назначению с непредставимой целью.

Когда мир столь чужд всему имеющемуся опыту, что мысленным крючкам не за что зацепиться, когда сама ткань существования лишена формы, сознание вопиет в поисках хоть какой – то опоры – и изобретает таковую, если это необходимо.

И тем более необходимо, когда не получается ни видеть, ни слышать, ни ощущать вкус того, что происходит, но приходится принимать отстраненную интерпретацию – сквозь глаза не лучше собственных, сквозь переливы пурпурных кристаллов, которые открывают движение без направления, фигуры без форм, свет без цветов?

Чувства? Пусть будет запах. Сухой мел, от которого першит в глотке, если бы тут имелась эта самая глотка, смешанный со сладкой вязкостью изюма и намеком на нечто такое, что вызывает воспоминания о зеленой траве, хотя в этом месте никогда не бывало травы и, возможно, также и ничего зеленого.

Перейти на слух. Последний отзвук маленького колокольчика, в который звякнули несколько секунд как, и шипение волн, отступающих от берега.

Может быть, кинестезия? Она – то надежна, пусть природа и назначение конечностей и остаются такой же загадкой, как и материал, из которого они могут состоять; а еще есть голова, или нечто вроде, и возможно, даже какие – то органы восприятя в ней. Должно же быть нечто общее с тем, что есть человек, или воображение предполагамого наблюдателя пустится во все тяжкие и рванет бесцельно в направлении, что определят броски космических кубиков и сдача карт из непрестанно тасуемой колоды бесконечного размера.

Однако же, воображение то или нет, есть движение; движение, за которым сознание безуспешно пытается наблюдать, каким бы незримым ни был маршрут, каким бы воображаемым ни представлялось назначение, какой бы непостижимой ни была цель. Движение. Ибо само движение одновременно есть и его нет, одновременно здесь и там, что невозможно, и невозможность эта поглощает наблюдателя до тех пор, пока внезапно не исчезает, и движения нет, а есть – прибытие!

Прибытие в то место, что, возможно, существует лишь в глубинах сознания, а может быть, в неких темных безднах нереальности, каких ни одному сознанию не осилить, и там есть и другие, подобные, и каждое – само по себе, и это, возможно, самое большее, что у них имеется общего с человеческим родом, так что лучше остановиться на этом, пока не будет чего – то иного, более надежного.

И между ними происходит общение.

Речь, жестикуляция, телепатия, выброс химикалий, намеренный или ненамеренный, все это в совокупности, чтобы позволить обмен мыслями.

Приветствие? Вежливая болтовня? Возможно. Воспоминания? Может, и так.

Веселый треп? Почему нет. Общение особого рода, которое приводит к тому, что мы зовем романтикой? И такое может случиться. Или не может.

Но в конце концов происходит обмен идеями, процесс, цель какового – чтобы все присутствующие получили полезную информацию и, в итоге, приняли решение. А после решения перешли бы к действию.

В чем, вообще говоря, они не так уж отличаются от человеческого рода.

Догадки завершаются, когда начинается действие.

Возвращается то, чего не было, собственное «я» – а все образы исчезают, но кое – что после них остается, остается Каола, которая теперь знает больше, чем знала прежде.

Каола сидит с идеально ровной спиной и осторожно отодвигает чашку в сторону, словно боится случайно сделать еще один глоток, и теперь ей куда более удобно, теперь, когла вечное настоящее стало прошедшим.

Она повернулась к Д'нилле. Сверилась с Державой и обнаружила, что сидит здесь уже почти пол – дня; в империи – позднее утро, хотя по ее ощущениям, не прошло и часа. Она голодна, а еще невероятно устала.

Но это еще не все. Она глубоко вдохнула и медленно выдохнула:

– Вы, – произнесла она, довольная, что слова вновь ей доступны, – с ума сошли.

– Возможно, и так, – ответствовала Д'нилла. Каола ощутила миг сосредоточения, и тут же появилась служанка с подносом, явно подготовленным загодя. На подносе стоял кофейник, миска фруктового ассорти, хлеб, масло, листья коэля и ягоды в сливках. – Об этом предлагаю поговорить после того, как мы подкрепимся.

Каола кивнула и, отказавшись от кофе, которого терпеть не могла, все остальное с удовольствием попробовала, покрошив листья коэля поверх ягод.

– Лучше стало? – чуть погодя спросила Д'нилла.

– О да, – согласилась Каола. – Но все равно вы сошли с ума.

– Почему?

– Да потому что мы в самом низу Цикла! Мы не можем…

– Да, в этом – то вся прелесть. О подобном никто и помыслить не мог, раз – и все это становится неважно. Поскольку сам Цикл идет на слом, наше положение уже неважно.

– Но вы хотите восстановить его. Вот в чем безумие. Если Цикл существует, мы бессильны. А если у нас есть сила, которую мы используем, чтобы его восстановить – мы снова делаем себя бессильными и, согласно законам магического равновесия, обречены потерпеть неудачу. Неужели вы не понимаете?

– Но я не сказала, что это будет прежний Цикл.

– Вы желаете сотворить новый Цикл?

– Почему нет?

– Вы понимаете, насколько безумно это звучит? С самого низа Цикла…

– А вы не понимаете? Цикл уже распадается. Я это видела. А значит, наше положение в Цикле не имеет значения. Нам осталось лишь позволить дженойнам восстановить его. Мы как раз там только что и были – видели их, слышали их и, насколько это вообще возможно, даже поняли их. Они знают, что их скромный эксперимент идет вразнос, и хотят запустить его снова. Для этого нам самим ничего не нужно делать – только остановить тех, кто будет этому препятствовать.

– Только – то.

– Только – то. И это находится в пределах наших возможностей.

– Как?

– Одна сущность: Вирра. Она изначально замыслила распад Цикла, она та, кто может и будет мешать процессу его восстановления. Уберем ее, и Цикл восстановят, а мы уж позаботимся, чтобы он получился таким, чтобы нам больше нравилось.

– Уберем ее? И как же мы «уберем» Вирр… о.

Д'нилла кивнула.

– Его оружие ведь недаром зовется Убийцей Богов.

– Вот только маленькая загвоздка: зачем бы ему делать это? Зачем ему убивать собственную покровительницу? Выходцы с Востока, знаете ли, куда более подвержены предрассудкам в подобных вопросах. Он не просто ее знает, он ее почитает.

– Именно так. – Д'нилла улыбнулась. – Это можете предоставить мне. Я поэтому и сказала, убить его – было бы куда милосерднее, чем то, что я задумала. Поразмыслите над этим, хорошо? И возьмите еще персик, они весьма вкусные.

* * *

Просесс накладывания на меня грима мы обсуждать не будем, скажу лишь, что когда я переодевался на глазах у других, это помогло мне понять слова Пракситт насчет расстаться со всяким чувством собственного достоинства, когда начинаешь работать в театре; ну а когда меня мазали гримом, это полностью закрыло данный вопрос. Однако отдам им должное: усы мои они сбрили в момент, словно делают такое по десять раз в день.

Двойной звонок – пять минут до выхода на сцену, сообщили мне, – прозвенел как раз со мной заканчивали. И еще добавлю, что распевать о кремах и лосьонах никто не стал.

К этому моменту народ уже потоком устремился к местечку сразу за «краем семь». Те, кто на первой сцене, Кераасак и пара дюжин прочих актеров, ждали. Я попытался представить, насколько больше станет толпа, когда театр заполонят зрители, и не сумел. А может, такой уж толпы и не будет? Наверное, придется дождаться и выяснить.

Я далеко не сразу прикинул, где бы можно подождать – в смысле, где бы лучше убить время, пока еще не пора выходить на сцену. К тому моменту, как я завершил сей процесс, репетиция уже началась. В зависимости от того, в какую сторону был повернут изрекающий очередную реплику актер, одно я слышал ясно и четко, а другое – просто, мол, что – то там говорит. Ну а когда заиграла музыка и началась первая песня, вопрос вообще отпал.

Я заметил, что постукиваю носком сапога о пол, и перестал. Ладони были влажными от пота.

«Босс?»

«Что?»

«Ты знаешь, что на сцену тебе выходить только через три с лишним часа?»

«Угу. И?»

«Так может, нет смысла торчать тут и сходить с ума?»

«Хм. Ты прав.»

И я выскользнул вон.

И правда, стоит пока заняться чем – нибудь полезным, решил я. Два дня осталось, а столько всего надо организовать.

Я нашел комнатку – мастерскую, – в которую упаду после того, как сработает люк, если все пойдет по плану. Большое «если», знаю – придется положиться на незнакомых людей, более того, на тех, кого я даже не встречал. Но не суть важно. Я посмотрел в потолок, определил, куда именно приземлюсь, и прошелся по тому маршруту, которым мне надо будет проследовать, чтобы попасть туда, где я должен буду оказаться.

Затем вернулся, и прошелся еще раз, а потом еще раз – там хватало поворотов, дверей и лестниц, ошибиться раз плюнуть. Но ведь именно для этого и нужны репетиции, так?

Когда я был уверен, что все запомнил в точности, до моего выхода оставалось еще два с половиной часа. Надо было отправить послание Крейгару и сообщить ему, что происходит, но все мальчики на побегушках во время репетиции были заняты – уж не знаю, чем именно, – так что с этим придется обождать. Я вернулся в свою «норку», взял исторический опус и прочел еще немного.

* * *

«Общественные волнения, порожденные этим конфликтом, были глубокими, но не слишком широкими. Иначе говоря, хотя спор кипел страстями, затрагивал он лишь несколько областей: газетные сплетни, трактирные скандалы, уличные потасовки и дебаты в университетах. Записей о дискуссиях и консультациях Валенды и его советников не сохранилось, за вычетом свидетельства очевидца, что таковые имели место, предоставляя нам самостоятельно строить версии по этому вопросу. Иначе говоря, разумно будет предположить, что намеревался он начать с запрета обсуждения в университетах в качестве самого простого первого шага, далее напасть на саму пьесу – и надеяться, что газетные перипетии угаснут сами, как пламя, лишенное доступа свежего воздуха.

В любом случае, вероятно, исходя из предположений, что ученые не пожелают затевать свару, если им будет приказано замолчать, он начал с издания приказа по всем университетам немедленно прекратить все обсуждения на данную тему. В основном предположения, приписываемые нами императору, оказатись верны, вот только те немногие, кто все – таки решился воспротивиться воле Империи, отстаивая принцип свободы дискуссий, оказались невероятно громким контингентом и потянули за собой немалое количество прочих ученых, которые честно держались в стороне от конфликта, пока не увидели, как Империя нагло вторгается в порядки их любимых учебных заведений.

В итоге Валенда вынужден был признать, что эта попытка потерпела неудачу, и приказал вновь запретить пьесу, причем на этот раз – заодно арестовав всю труппу…»

* * *

До выхода у меня оставалось еще с полчаса, и не было никаких причин для приступа паники, когда я вдруг с чего – то решил, что все пропустил. Что ж, причин не было, но книжку я все равно отложил и пробежался к тому месту, которое, уж не знаю, почему, прозывалось «катапультой». К счастью, после этого у меня осталось еще двадцать пять минут, чтобы отдышаться. И вот я стоял и тяжело дышал, когда один из помощников костюмера прошел мимо, недовольно зыркнул на меня, поправил ворот и плечи, после чего удалился, хмыкнув.