Текст книги "Изыди (СИ)"

Автор книги: Станислав Стефановский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

– Ну, я и говорю. Был у нас один еврей Марик из Праги. Но мы его Муравиком звали. Как муравей, везде пролезал. Появлялся неожиданно и так же пропадал. Если бы не он, не знаю, что бы мы жрали. Всегда хавчик имелся. Умудрялся так в город смотаться, что и живым возвращался, и с провизией. Ловкий малый. А чаще звали его просто: еврей. Однажды я проснулся, потянулся за калашом, а автомата нет. Спрашиваю: еврей был? Был – отвечают. Всё ясно: понёс на провизию менять. Три дня не приходил. Пришлось снова оружие добывать. В разведке с Дорданом двоих бошняков подрезали, автоматы забрали. Получается, один автомат лишний. Еврей тут как тут. Давай, говорит, на еду сменяю. Эх-ма! Кабы все такие войны были, то и могил бы не было. Но евреев там было мало. Не еврейская была та война – славянская. Мне даже гражданство Сербии предлагали и дом в живописном местечке. Представь, Крюк: горы, луга, и всё освещено солнцем – красота! И посреди этой красоты дом, а во дворе дома женщина корову доит. Но что-то подсказывало: не лезь. Повоевал – и айда на родину, на уродину. Только где она, моя родина? Россия? Украина? Я бы во Львов уехал спасибо тому батюшке сказать, что крестил меня. Если он ещё жив, конечно. Но там из родственников уже никого, да и не жил я никогда в Незалежной. Там всё другое. В Сербии знаешь как за веру держались? Только она и спасала. И нас, и сербов. Да-а-а. Так вот.

Борис закончил свой невесёлый рассказ как-то обывательски, по-простому, как будто и не рассказывал только что о войне, о смертях, о том, с какой жестокостью ему пришлось столкнуться в свои двадцать два года.

Когда я похвастался приятелю, что начал писать, издал первую книгу, то очень близко подошёл к статусу хвастуна-предателя. Забыл, что наступаю на его больную мозоль.

– Сподобил Бог. И теперь я пишу, – похвалился я.

– Значит, ты теперь писатель, – задумчиво произнес Борька. – Писатель, писатель, – отмахнулся он от моих робко-стеснительных возражений и продолжил: – Раз пишешь, значит, писатель. Ты уже не просто груздем назвался, а и в кузов залез. Вот тогда и скажи: почему испаноязычные писатели все сумасшедшие?

Как видно, эта тема глубоко въелась Борису под кожу. "Крепко зацепило его в Югославии", – подумал я про себя. Но его детское увлечение не пропало даром. Я не ожидал от Бори глубокого знания испаноязычных авторов, потому как сам с ходу мог назвать только Маркеса, Лопе де Вегу и Сервантеса. Поднатужившись, вспомнил Кортасара и Борхеса. Про проблемы с головой я знал только у одного, и не у писателя, а у одного из героев – рыцаря печального образа. Но его верный друг Санчо умело компенсировал чудачества старого безумца. Подумав, я ответил шуткой:

– Наверное, у них не было таких оруженосцев, как у знаменитого дона, – и добавил: – А у меня есть.

Я улыбнулся и похлопал Бориса по плечу.

– Подожди, у тебя ещё всё впереди, – мрачновато буркнул Борис. Похоже, ответ его не удовлетворил. – Смотри, как бы не зацепило.

Слишком мрачно буркнул Борис, слишком. И эмоционально.

Пожалуй, я соглашусь с тем, что слово, произнесённое с повышенным эмоциональным запалом, сильнее бомбы. Говорят, так появляются проклятия. Слово – универсальное оружие, способное выключить сознание или переключить его во что-то ирреальное.

Первая ирреальность не заставила себя ждать. Через три дня ко мне на приём пришла странноватого вида женщина лет тридцати. Весна уже почти закончилась, но дама оделась не по сезону, но и не совсем вызывающе. На голове у неё красовался вязаный берет. И хотя на улице была грязь, она обулась в какие-то тряпочные туфли бледно-розового цвета с претензией на балетные пуанты, и облачилась в тёплое пальто, тоже розовое. Вот и всё одеяние. Пальто и отсутствие колготок на ногах навело меня на кое-какие мысли, которые я тут же отбросил. Посетительница была само обаяние: улыбка не сходила с её лица с момента входа в кабинет и до самого... впрочем, я забежал вперёд.

После дежурного обмена приветствиями я попросил её изложить проблему – та оказалась несложной: перепечатать судебно-медицинское заключение о смерти мужа. Просьба простая и странная одновременно. Ксероксы тогда были ещё в диковинку, и документы приходилось размножать только таким способом. "Ладно, помогу женщине", – подумал я и приступил к делу. Отпечатав документ, отдал ей, взял с неё деньги в соответствии с тарифом, и она ушла. Через тридцать минут женщина вернулась и изложила ту же самую просьбу с той же улыбкой, из обаятельной превратившейся в идиотскую. Продолжая улыбаться, она сказала, что это очень важный документ, и ей грозит смертельная опасность, если не перепечатает его десять раз. Мол, постеснялась попросить сделать это сразу, так как боялась, что подумают, у неё не все дома, но затем решила, что стесняться нечего, ведь мы (она показала на меня) для того здесь и поставлены. Я как-то сразу всё понял. Тут же встал и сказал ей: "Только что объявили пожарную тревогу, и здание необходимо покинуть как можно скорее". Улыбка моментально исчезла с её лица, женщина испуганно встала и быстро вышла из кабинета. Поспешил и я, промчавшись мимо неё вниз по лестнице.

После "розового пальто" очень скоро нарисовалось грязно-синее, заштопанное, на вид лет пятидесяти, а его хозяйке ― и того больше. Я сидел над очередным эссе. Желание писать было, зуд был, вдохновение тоже. Не было сюжета. Требовалась затравка. Женщина вошла тихо и замерла возле двери. Надо полагать, простояла она так минуты две или больше, прежде чем я обратил на неё внимание.

– Вы ко мне? – спросил я.

– А вы разбираете жалобы?

– Мы их составляем.

– Ну, значит, я к вам.

Посетительница присела возле стола и положила руки себе на колени. Она была худой. Пожилой, но не старой, хотя её возраст и приближался к восьмидесяти. Без предисловий начала что-то монотонно бубнить про себя, уткнувшись глазами в свои колени. Закончив словесную прелюдию, которую я не разобрал, женщина оживилась и, как я понял, перешла к главному. Она сказала, что у неё в стенах по всей квартире вмонтированы радиопередатчики, и теперь все соседи слышат, что происходит у неё дома.

Минуты три я боролся с искушением узнать, что же там происходит. Другой альтернативой было желание выпроводить её под благовидным предлогом. Например, назвать слишком большую сумму за консультацию, которую она не потянет. На профжаргоне, когда есть жгучее желание отделаться от клиента, мы называем это "задрать ценник". Но, увы, победило древнее человеческое чувство, очень нужное нашему брату юристу. Пороком оно не является, но его считают большим свинством – любопытство. Им страдают опера, следователи, обязаны страдать судьи, и его напрочь лишены прокуроры.

– А что у вас такого в квартире происходит? Ну и пусть слышат, как вы гремите кастрюлями.

– Понимаете, муж любовницу привёл. И занял с ней маленькую комнату, – выдала она и сделала паузу, размышляя: говорить дальше или нет.

Я помог ей:

– Ну так выгоните её.

– Не могу. Муж её защищает. Она у него сосёт, и все соседи слышат, – уныло произнесла женщина.

Ага, вот оно что!

– У вас хорошая слышимость в доме? – спросил я.

– Да, – всё так же уныло подтвердила посетительница, – соседи всё слышат через радиопередатчики. Она у него сосёт, и он её защищает. Помогите её выселить. Я уже писала в ФСБ, в милицию и прокуратуру, потому что соседи вмонтировали радиопередатчики и слушают.

Пора было озвучивать цену.

– Это влетит вам в копеечку, – важно произнес я и назвал сумму.

Женщина поморгала, её глаза увлажнились:

– У меня пенсия. Понимаете, она у него...

– Понимаю. А не пробовали обратиться в суд?

– В суд? Н-е-е-т.

– Вот-вот, в суд...

Больше она не приходила. Видимо, нашла благодарных слушателей в суде. И долго никто из числа подобного народу не приходил, а посему я воспользовался долгожданной паузой и с остервенением отдался любимому хобби. Наверное, моё обострение каким-то образом передалось Борьке, и теперь он уверенно двигался в направлении Дворца бракосочетаний.

– Представляешь, у неё четвёртый номер, – взволнованно оповестил меня Борис, как будто поделился очень важной новостью.

Он сильно взволновался. Интересно, по поводу чего именно? Об очередном знакомстве он информировал именно так, повторяя всё слово в слово. Понятно, что после первого сообщения информация переставала быть новостью, но столь узкий диапазон выбранных параметров не был поводом, чтобы не поздравлять его. И я поздравлял. Всегда. Это была молчаливая игра: Борис знакомился и сообщал мне – я, делая вид, что завидую его выбранному счастью, выслушивал. Я качал головой, мол, да-да, знакомство вполне пристойное, и размер подходящий, что означало благословение с моей стороны. Получив его, Борька спешил узаконить отношения, но окончательное решение принимал после совета знакомой гадалки. Мистическое и реалистическое переплетались в нём, как ивовые прутья в самодельном лукошке. Зачем ему было нужно моё мнение, если последнее слово оставалось за гадалкой, я не понимал. Но, поскольку оказался востребован в роли ребе, и мне она нравилась, то и не отказывался. За это приходилось расплачиваться, потому что года через два или три Борис разводился, и его просьба помочь с разводом очень походила на упрёки в невнимательности, как будто это я пропустил изъяны в его очередной партнёрше. А почему все шишки доставались мне? Почему не гадалке? И я ещё раз уяснил старую истину: бесплатные советы всегда наказуемы. Я продолжал играть в предложенную игру, но иногда она оборачивалась ловушкой. По крайней мере, в первый раз это была именно ловушка. Я попался в неё неподготовленным, даже не выпотрошенным, со всеми своими внутренностями.

– У неё квартира в центре, завтра приглашает к себе. Я сказал, что без тебя не пойду. У неё и подруга есть, – сообщил Борька.

– А какой размер у подруги?

– Ну, старик, не знаю. На месте разберешься.

От разнообразия не отказалась ещё ни одна мужская особь.

Я тогда как раз расстался с Катей. Расставание было предопределено: Катя сразу решила закрепить установившийся контакт, в первую же ночь, и эта ночь оказалась для неё роковой.

– Теперь ты мой? Да, мой. От макушки до пяток. – Для неё всё было уже ясно и не подлежало обсуждению. Но я попытался:

– А давай спросим меня?

Меня спрашивать она не стала. Зачем? Ведь она уже всё решила. Решение оказалось неверным, потому что второго раза после первого не было. Ну, не мягкая она оказалась, не мягкая! Катя гипнотизировала меня долго – дольше, чем требуется кобре, которой, в отличие от Кати, для обездвижения жертвы хватило бы одного броска. "Несчастная", – подумал я. Применив змеиный арсенал, Катя расстреливала меня взглядами, а я терпел их, потому что у меня никак не получалось сказать ей "прощай". Попробуй сказать, когда тебя так преследуют! Но после двухмесячных бесплодных попыток уговорить меня на повторный секс она бросила в мой адрес женское уничижительное: "Трус!" В таких случаях я всегда соглашаюсь. Отсутствие женщин вымещал на тренировках: с усиленной яростью молотил по снарядам и по носам своих спаррингов, а те жаловались тренеру на мою непонятную злость. Тренер сдерживал меня, как мог, он говорил, чтобы свою злость я поберег для соревнований. Если Борис знакомился с лёгкостью, то я таковой не обладал и довольствовался тем, что доставалось от щедрот удачливого друга-плейбоя.

Напросившись в гости, Борис уговорил хозяйку квартиры пригласить и меня. А в порядке солидарности попросил привести подругу. В назначенный день и час мы подошли к девятиэтажке, где и жила новая знакомая Бориса. Здесь должны были материализоваться его любовь и моя спортивная злость, накопленная для получения мастера спорта.

Подружка Бориса оказалась и вправду ничего. Та же, которой должен был довольствоваться я, – "мы столько не выпьем". Но спать с ней всё равно пришлось. За столом Борька представил меня как лучшего в городе ловеласа, чем отрезал пути к отступлению. Пришлось подтверждать.

Весь вечер я выворачивался из кожи вон ― не ронять же марку! Вспомнилось всё: анекдоты с бородой и без, прикольные и тупые, солдатские пошлые и интеллигентные с намёком, истории, байки, остроты. На меня что-то нашло. Это было нервное. От мысли, чем придётся заниматься ночью, мне стало дико весело, до икоты. Два раза по спине меня похлопала подружка Бориса. Она испугалась, что в её квартире могут найти мой труп. Кажется, она всё поняла. "Моя" принесла мне кружку воды. Но только после того, как Борис стукнул меня кулаком по спине, меня отпустило. А тут и ночь подоспела. Комнат в квартире было две: по одной на каждую пару. В свою комнату мы зашли молча, не включая свет. Той ночью до меня дошёл истинный смысл поговорки "Ночью все кошки серы". Наощупь моя подружка оказалась вполне употребима. Надо было действовать. Навалившись на предложенное мне тело, которое отозвалось тотчас, осторожно начал и тут же провалился во что-то мокрое. Ночью идёт всё, что шевелится, – молодость! Какие там предрассудки и переборчивость! Утром получил благодарность. Жанна – кажется, так её звали – уже не спала и ждала, когда я проснусь.

Когда я разлепил глаза – медленно, по одному – она тихо сказала: "Спасибо, меня уже восемь лет никто не е...". Лучше бы она промолчала – проснулся вмиг, как кипятком ошпаренный. Я встал с кровати с чувством отвращения и жалости к ней вперемежку. Будто, выходя из церкви, подал нищему копеечку, а тот в знак благодарности обслюнявил мне руку, которую я не успел отдёрнуть. Вот и жахай потом некрасивых баб. Так и импотентом стать можно. Одно успокаивает – "копеечку" у неё никто не отберёт.

Одевались мы так же молча, как и делали свои ночные дела. Борис уже сидел с хозяйкой на кухне, весело о чём-то с ней щебеча. Я быстро проскользнул в ванную: только для того, чтобы вытереть полотенцем руку. И так же быстро вышел. Уходя, что-то буркнул, прикинувшись ещё не протрезвевшим, и покинул это гнездо разврата. Жанну я больше никогда не видел, хотя в этом "гнезде" стал частым гостем на два года: "гнездо" облюбовал Борис, женившись на его хозяйке.

Хозяйка – Кира, двадцати восьми лет, – была само воплощение чистоты. Невероятно, но у них с Борисом в ту ночь ничего не случилось. Приятель тщательно скрывал свой конфуз – единственный в жизни. "У неё пунктик: аккуратность в любви и в документах. Она чистоту любит", – оправдывал он уже после развода с Кирой свою тогдашнюю неудачу.

Борис женился на ней через месяц. Утром следующего дня после первой ночи-встречи сделал ей предложение, в обед подали заявление в ЗАГС, а через месяц приятель жил в новом "гнезде". Жить ему было негде, наследство ещё не подоспело. На тот момент местом его обитания являлась общага коридорного типа с общим туалетом и умывальником в конце коридора. Через два месяца Борис известил меня, что его жена понесла.

– Приди поздравить, – пригласил он.

Я приглашение принял. От всех других потом вежливо отказывался. Я пришёл, поздравил, принял участие в совместной трапезе по случаю столь знаменательного события и после сытного обеда выслушал шутку хозяйки, связанную именно с сытным обедом: чересчур наполненный желудок всегда вызывает ассоциации – как и плод, он давит на диафрагму. Она пошутила, что типа скоро родит. После этого обед мой быстро закончился, хотя оставался ещё компот. Компот мог обернуться двойней – я бы не выдержал. Борис не смог скрыть неловкость, а я – желание съязвить: "Ну, иди, пользуйся, ты же всегда хотел беременную". Правда, тут же отодвинулся на безопасное расстояние – в школьной футбольной команде мой приятель был правым крайним и мог с ноги заехать так, что мало бы мне не показалось, а потом бы добавил своего фирменного джеба.

– Нет, ну ты представь: стирки три раза в неделю, – жаловался он на предмет того, что не успевала высохнуть только что выстиранная партия домашнего тряпья, как в стиральную машину загружалась заранее приготовленная следующая.

Хотя остроты готовились слететь с языка, шутить я поостерёгся, потому что к шуткам Борис относился со всей серьёзностью. На его примере я понял, чего не захочу никогда. Я тогда посочувствовал Борису: стирки три раза в неделю вызывали у меня именно сочувствие, и ничего другого...

Решаясь жениться, Борька сразу обдумывал, как он будет разводиться, если жена окажется слишком осторожной и на его просьбы родить станет долго и нудно высказывать ему, что сначала надо поднять материальный уровень. Так было и с первым браком, отмеченным прерванной беременностью супруги, и с последующими. Первая матримония плавно свернулась через два года, и Борис снова пришёл на родной судостроительный, откуда уходил в двухкомнатную с отдельным туалетом. Снова знакомая комендантша заселила его в ту же холостяцкую келью на четыре койки. Две койки приятель делил с молодым парнем, только что отслужившим срочную, остальные две были свободны.

Борис уломал комендантшу, чтобы та никого не подселяла, и на двух запасных удобно располагались я и гости женского пола. В этой комнате нами было выпито цистерна водки, сто бочек пива, и бутылка ликёра "Аdvokaat". Водка ― разная: хорошая и плохая, дорогая и не очень. Пиво – почти всегда одно и то же, и всегда свежее: из местного кафе напротив общаги. И только ликёр оказался полным дерьмом, тягучим и сладким, как сгущённое молоко, смешанное со спиртом. Он был похож на вязкую биологическую кашицу – такую, какая бывает после очень длительного мужского воздержания. Одной бутылки "Аdvokaata" хватило, чтобы навсегда исключить этот ликёр из нашего алкогольного меню.

Поиски отдельной квартиры Борис не прекращал ни на день. А кто ищет, тот найдёт, – известно. Очередную мечту Борис нашёл в таёжном селе. Я долго отказывался от приглашения навестить его, но он надоел мне звонками, благо они были у него бесплатные, и приехал. "Харлей"21 благополучно домчал меня до этого села. Там жили сплошь соотечественники Бориса, а ещё царили скука и безработица и, как следствие, безделье и пьянство. Молодые девчонки поголовно сожительствовали с пенсионерами, потому что те были единственные, кто имел стабильный источник финансирования девчоночьих ласк.

Местная детвора – семь-восемь мальчишек – бежала за мной по центральной и единственной улице, пока я медленно катил к добротному дому – сельскому клубу, где меня поджидал Борис. Ватага встретила меня ещё на въезде в село и с возбужденными криками сопровождала до места парковки возле клуба. Кто-то из этой стайки оторвал таки с моего "Fat boy"22 никелированную табличку с названием (понравились крылышки). Борис сказал, что знает, кто это сделал: бегает тут, мол, один с молотком и стамеской, у него не все дома, он умственно отсталый. "Я знаю таких", – сказал я, уточнив, что в Европе этих детей называют детьми весёлого ужина. Борис ответил, что здесь такие ужины каждый день, и посоветовал, чтобы я присмотрел за своим мотоциклом. "Твой мотоцикл, – объяснил приятель, – для местных детей всё равно что инопланетный корабль, приземлившийся среди африканских бушменов". Я почувствовал себя цирковым львом Бонифацием, приехавшим на каникулы, и со страхом ожидал, что мне придётся развлекать местную детвору.

– Организую землячество. Там много наших, – сказал Борис.

Сказал – сделал. Землячество было создано из бывших переселенцев, поселенцев и ссыльных. Клуб совмещал в себе не только культурную, но и административную власть, скромно ютившуюся в пристройке сбоку, и потому на фасаде висели две таблички. На одной, чёрного цвета, подчеркнуто строго значилось: "Глава поселкового совета". На второй, красной, – "Общество российско-украинской дружбы". Наличие в селе представителей братского народа дублировалось большими зелёными буквами, вырезанными из дерева и прибитыми над крыльцом: "Украинское землячество". Клуб состоял из просторного фойе с небольшим закутком в конце зала, где жил Борис. На одной стене висели новогодние гирлянды, зажигавшиеся один раз в году, на другой – какой-то мудрёный телефонный аппарат, обеспечивавший связь с внешним миром, в том числе, и междугороднюю, которую Боря продавал по установленной им самим таксе. Фойе одновременно было и сценой. Днём на ней певческий коллектив женщин далеко забальзаковского возраста, опять же, организованный энтузиастом-завклубом, "спевал" на "ридной мове" и причудливом диалекте, похожем на смесь волжского оканья и ростовского гыканья, "Червону Руту" и "Пчёлушку", а вечером фойе служило танцплощадкой, на которой устраивались дискотеки. Раз в неделю, по субботам, на них отплясывало человек двадцать женского пола – от тринадцати до сорока. Где-то среди этой двадцатки Борис и нашёл себе вторую жену.

В своё время электрификация обошла село стороной, но лампочки Ильича в домах были. На подъезде к селу я не увидел линий электропередач – лишь несколько столбов вдоль улицы.

Борис внёс ясность:

– В клубе дизель-генератор стоит. Солярку завозят один раз в месяц― приходится экономить. Я включаю его три раза в неделю по будням – по три часа в сутки, по субботам – с семи вечера и до полуночи, и ещё, если вдруг кто-то умрёт.

"Ага, это чтобы точно знать: жив или все же нет", ― смекнул я.

– Я тут присмотрел одну. Молодая. Её деда сослали сюда после войны. Жену он себе здесь нашёл из местных. Как и я. Вечером на танцах покажу ― уникальный экземпляр!

– Хорошо, посмотрим, ― согласился я и почувствовал себя ведущим на аукционе по распродаже редких животных. ― А ты единственный претендент?

– Обиж-а-а-а-ешь, ― протянул Борис, ― я всё-таки завклубом.

Вечером на танцах представилась возможность оценить выбранную невесту. Она оказалась стройна, черна, красива, и имя такое же "округлое", как и её формы. Я поднял вверх большой палец: четвёртый номер ― удовольствие на все времена. Пусть себе женится. Одобрено.

Ночью спать не пришлось. Я проснулся от яркого света. Часы показывали три часа тридцать минут.

Провожая меня утром, Боря сообщил о своём решении:

– Через месяц в сельсовете зарегистрируемся. Спасибо за Орысю. Рад, что тебе она тоже понравилась.

– Мне-то что ― тебе жить. Кстати, где обитать будете?

– Бабка моей невесты умерла сегодня ночью ― теперь весь дом свободный. Туда и переселюсь.

В это село со смешным названием Могоша я больше не приезжал. Зачем? Борис нашёл там свою очередную мечту и "реализовал" её. Как долго приятель продержится, и что мне до чужой мечты? Свою мечту я должен найти сам.

Я в офисе и снова пишу. На улице весна, и у меня новый всплеск писательского зуда. Отклики на эссе не дают покоя, они как катализатор этого зуда. Дома не пишется, в моей квартире нет Пегасика. Пегасик ― маленькая статуэтка в виде коня с крыльями, который стоит у меня на столе. Мордой он повернут к входу и подмигивает клиентам, подвешивая "орденов": мол, не бойтесь, вы под защитой самого отзывчивого, немного ленивого, иногда умного, иногда нет, но в целом компетентного адвоката. Пегасик мне нравится, у него внимательный взгляд, которым он таращится на хозяина. Когда случаются затруднения со стилем, я поворачиваю Пегасика к себе лицом – его взгляд становится насмешливым, и нужные слова всплывают сами собой. Результат не заставляет себя ждать: мои жалобы и ходатайства становятся похожими на законопроекты об очередной судебной реформе. Я так увлечён, что звонок на сотовый с неизвестного номера раздражает, он сбивает с нужной мысли, сюжет обрывается на самой интересной. Потом долго буду вспоминать, какая мысль должна быть следующей. Кому я понадобился? Сегодня воскресенье.

– Слушаю, ― отвечаю на звонок.

– Мне нужен адвокат. Моего мужа задержали за взятку, ― раздаётся в трубке женский голос. ― Вы можете приехать? Но это по уголовному делу.

Ясно! Именно такими делами мы и занимаемся.

– Вы в каком отделении полиции? ― интересуюсь. ― Уже еду.

Звонок позвал в дорогу. Процесс "сбора" взяток, аки у пчёл мёда, не прекращается и в выходные, и я с сожалением бросаю начатое эссе.

... Как там Боря в своей Могоше? Часто ли по ночам включает свет? Тот ещё придурок! Что он забыл в этом медвежьем углу? Кстати, о придурках: что-то давненько они не приходили. Оно, конечно, и, слава Богу, но жизнь без них немного скучна. Я не согласен с Витькой Ромашко насчёт адвокатов: писатели ― вот кто настоящие слуги дьявола! Но, как говорится, стоит только подумать...

Женщина вошла нерешительно, из двери показалась только её голова. Осмотрела глазами кабинет и молча уставилась на меня. Немного помолчав, робко спросила:

– К вам можно?

– Входите, не стойте в дверях.

– Здравствуйте, ― вошла она уже вся целиком, уже уверенно. Медленно проследовала ко мне и встала возле стола.

– Я дочь репрессированных родителей, мне шестьдесят семь. Родителей арестовали, а меня отправили в детдом. Мы жили в квартире, её отняли у нас. ― И женщина назвала дом сталинской постройки в исторической части города, известный в городе как генеральский. Знакомая директриса-риелторша говорила, что там двухуровневые квартиры и четырёхметровые потолки.

– Когда я выросла, ― продолжила она, ― то стала собирать справки. Меня поставили на очередь. Родителей реабилитировали.

Я не знал, как ей можно помочь ― она подсказала сама:

– Я уже была у семи адвокатов ― никто не помогает.

– А у кого конкретно? ― спросил я, решив позвонить кому-то из них. Дело было с судебной перспективой. Закон обязывает обеспечивать жильём детей незаконно репрессированных лиц, впоследствии реабилитированных. Спрашиваю, к кому обращалась, набираю в лёгкие воздуха и набираю нужный номер:

– Слушай, к тебе такая-то приходила?

– А, реабилитированная? Да её уже все адвокаты знают. Она по кругу ходит. Она жила когда-то в генеральском доме, я видел документы. Больная она, понимаешь? Она лично показывала мне справку, а там диагноз конкретный: паранойя. Я узнавал, её поставили на очередь несколько лет назад. Короче, у неё на руках бумага с ответом, что в этом году квартиру ей предоставят. Но она конкретно в свой дом хочет, в генеральский. Понимаешь?

Понимаю, что опять купился, и генеральский дом тому причиной. Я бы тоже хотел жить в таком, может, в нём моя мечта бы, наконец, успокоилась и тихо пускала от счастья пузыри в подушку. Я только не хочу ходить по инстанциям со справкой на руках с диагнозом "Паранойя"...

– Я непризнанная потерпевшая. Мне нужен грамотный и честный адвокат, ― женщина с густо накрашенными почти чёрной помадой губами произнесла это с вызовом, как будто потерпевшей не признаю её я.

Та-а-а-к. Что-то новенькое. Даже самому стало интересно, по каким именно признакам догадался, что это вариант "реабилитированной".

– Слушаю, ― начал я, как всегда, с дежурной фразы, ― какое дело у вас?

Надо было отправить её сразу уже упомянутым профессиональным приёмом. Этот приём я давно отработал, и сбоев он никогда не давал. Успокойся, читатель: не хуком и не в нокаут, а тем самым ― задранным ценником. Но я уже спросил про дело, позвонив по телефону. Это была ошибка, за которую пришлось расплачиваться сорокаминутной потерей времени, пока женщина скороговоркой, без остановки, как будто боясь, что её могут прервать, рассказывала про своего участкового уполномоченного, который, по её словам, сфальсифицировал административный протокол, подделав её подпись, и отправил этот протокол в суд. Сосед-подлец, к тому же судимый за подделку водительских прав, научил участкового подделывать документы, что для неё ничуть не лучше грабежа и даже опаснее убийства. Когда сосед оскорбил её, она вызвала участкового, а тот составил протокол на неё, а не на соседа, потому что тот ― его друг, и они с ним вась-вась. Судьи женщину оправдали, но уголовного дела никто возбуждать не хочет, и её кормят отписками. А участковый уполномоченный, этот прощелыга, разгуливает на свободе, в то время как должен сидеть в тюрьме, но он со всеми следователями тоже вась-вась ― одним словом, рука руку моет. И длится эта история уже три года.

– В отношении меня совершён должностной подлог, мои права грубо нарушены, но потерпевшей меня никто признавать не желает, ― говорит женщина.

Как мог, объяснил ей, что сначала надо возбудить уголовное дело.

– Вот именно, ― соглашается она. ― Я и говорю, что я непризнанная потерпевшая.

– Вы работаете? ― интересуюсь.

– Нет, на пенсии. Я хочу, чтобы меня признали потерпевшей.

– Живёте одна?

– С мужем и дочерью. Был зять, но он ушёл, сказав, что ему у нас тесно. Но у меня большая квартира: четырёхкомнатная. Наверное, он не выдержал травли со стороны соседа и участкового. Теперь мы с мужем ― в одной комнате, а дочь ― в другой. А две комнаты свободны.

– Если принесёте документы, возможно, я попробую помочь. Это будет стоить... ― и я назвал цену.

– Спасибо, я подумаю, ― вежливо и горделиво откланялась "непризнанная потерпевшая".

Через какое-то время, поделившись с одной своей коллегой-адвокатом историей клиентки со странностями, я выяснил, что она её знает лично. И подтверждает, что у женщины паранойя, хотя на учёте не состоит. От неё сбежал зять, но участковый действительно сфабриковал протокол на неё за мелкое хулиганство, правда, не знал, что на лестничной площадке есть видео. Когда это видео просмотрели в суде, то не обнаружили ничего, кроме того что женщина плюнула на дверь соседа, когда тот обругал её по матушке. Дело закрыли, женщину оправдали. На мой вопрос, как удалось отделаться от "непризнанной потерпевшей", коллега сказала, что объявила ей ценник, который был не по её пенсии. Безотказный адвокатский прием.

Иметь четырёхкомнатную квартиру и мучиться от того, что не признают потерпевшей ― что может быть хуже? На этот вопрос мог ответить только сбежавший зять. А интересно, кабинетик она бы выделила, если бы я всё-таки взялся ей помочь? "Мало, ― говорю я себе, ― в нагрузку к кабинетику пришлось бы брать и дочку. Писалось бы в нём или нет, неизвестно, но диагноз мне был бы обеспечен, и нолики я рисовал бы точно". У всех несчастных, с которыми сталкивала судьба, существовало одно общее желание: в поисках справедливости ангелом-спасителем они хотели сделать почему-то именно меня. Я подумал, что эта всеобщая страсть, как и моя, есть ещё одна разумная форма жизни белковых тел и уже не материальная. О ней ничего не известно биологам, зато о ней хорошо осведомлены психиатры. Я только пока не знаю, как обострение в отдельно взятом населённом пункте и в отдельно взятой социально-гендерной аудитории связано с обострением моего литературного азарта. Но я понял, что моя страсть мало чем отличалась от желания добиться справедливости, пусть даже ценой собственного здоровья.

В чём различия между тетрадью и блокнотом, шариковой ручкой и чернильно-наливной, между голой женщиной, размякшей и расслабленной в парилке в бане и лежащей на операционном столе после введения ей дозы анестезии? Чем моя паранойя лучше паранойи всех этих несчастных, ищущих справедливость, женщин? Только тем, что за мою страсть где-то там, в преисподней, приготовлен ещё один круг ада, о котором не знал Данте, но пребывание в котором я описал бы с удовольствием мазохиста. Тем более что это не сложно. Надо всего лишь воспользоваться методом Бориса: вообразить себя сидящим в каком-нибудь котле с кипящей селитрой, представить себя задыхающимся от химической вони и почувствовать, как отслаиваются куски кожи и на глазах растворяются в биоминеральной жиже. И тогда я обречён стать развлечением для чертей, подручных дьявола, а каждый из обречённых хочет быть оригинальным. Но, увы: оригинальным не буду. По этой части Козерог меня уже опередил: он успел заявить о себе раньше и разлёгся под уютным тропиком от края до края – не согнать. Я пытаюсь дотянуться до винторогого, но после нескольких проб оставляю попытки. Столько гашиша мне не выкурить. И всё же вдохновение ― это необъяснимая тайна из мира волшебного, мира параллельного, куда вход посторонним строго воспрещён.