Текст книги "Изыди (СИ)"

Автор книги: Станислав Стефановский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

Я не хочу рассказывать ей про то, как в судебных прениях прокурор Захолустьев просил признать Бориса виновным и взять его под стражу. Я мог рассказать и дальше: что тот же прокурор, узнав о поданной мною жалобе на приговор, принёс свою, и тоже на незаконность приговора. В чём незаконность, я так и не понял. Прокурор свою жалобу намылил таким мылом, что в чём там суть, разобрать могли только он сам и конспиролог с прокурорским стажем. Разве всё расскажешь? В этом соку надо помариноваться...

Читателю интересно узнать подробности этой истории? Извольте.

... Я приехал из Крыма и узнал, что против Калаша возбудили уголовное дело. Следователь попалась сучка. Нет, не так – просто сука. Есть такой женский типаж. Чары Бориса на неё не подействовали.

– У него мошенничество, – заявила она. – Он помог шахтёрам похитить государственные деньги. Статья сто пятьдесят девятая, часть четвёртая. Скажите спасибо, что я не беру его под стражу. Будет под подпиской. А там как суд решит. Ему есть где жить?

Я вёз Борису деньги, на которые он, наконец-то, купит себе что-то большее, чем комната в общежитии на четыре койки, и не будет скакать по своим жёнам. Я так думал, когда успешно решил дело с его наследством.

А вырисовывалась другая картина. Совсем плохая. В агентство недвижимости – то самое, в котором директрисой работала моя клиентка, и теперь уже тайная любовница Калаша, – обратились шахтёры. Им была обещана компенсация и помощь. Их шахты закрыли двадцать лет назад, пообещав переселить с острова на материк и дать на это денег. За это время корни в родном краю пустили не только они и их дети, но и внуки. Недолго сказка сказывалась, да долго суммы выделялись от щедрот государственных. Шахтёры от денег отказываться не стали – они рассудили, что переселяться нет никакого смысла. Вопрос лишь в том, как получить причитающееся.

Но пути Господни неисповедимы. И привели эти пути к моей клиентке. На острове жизнь хоть и дороже, да возраст своё берёт. Куда уезжать на старости лет? А деньги что ж не получить! Никак нельзя не получить! И, опять же, закрома – вот они, только руку протяни. Это же для них приготовлено! И, выдав агентству доверенности на покупку квартир, шахтёры с большой надеждой и немного со страхом стали ждать. А, как известно, терпения русскому человеку не занимать. В ожидании шахтёры пустились в глубокие рассуждения, типа чем российские Иваны, Шамили и Абрамы хуже африканских Мганг, Чиумбо или каких-нибудь Нгуенов Лонгов? Шахтёры были не то что бы недалеки от истины – рядом с ней. Если бананы падают с пальм, то почему субсидиям на покупку квартир по программе переселения не упасть в заштопанные карманы? Эти карманы видели всякое, но не видели денег больше, чем в несколько тысяч рублей, редко перешагивая порог первой двадцатки. На том и порешили бывшие добытчики угля.

Борис взялся за дело с энтузиазмом, который помешал ему спросить у меня совета, перед тем как взяться.

"Решили бывшие добытчики угля,

Пусть часто мелкого, но было его много,

С надеждой тайною пооббивать пороги.

И попросили запустить их в закрома", – в материалах уголовного дела эти его вирши фигурировали как улика. Приятель сохранил их в телефоне, который изъяли и приобщили к делу как вещественное доказательство, а обнаруженный стих приравняли к признательным показаниям. Я ознакомился с ним, когда читал уголовное дело автора этих строк.

Директриса любезно предоставила расчётный счет агентства. Шахтёры, пообещав переселиться после покупки квартир (и им их выделили), обратились в администрацию района за деньгами, которые и были перечислены в агентство. Увидев такой интерес Бориса, директриса поняла, что он из кожи вон расстарается и сделает всё в лучшем виде. Короче, совершить сделки она поручила ему. Заплатила моему приятелю жалкие крохи, усиленно сдобрив их жаркими ласками. Но тогда Борька ещё не знал, что измена своему жизненному принципу будет стоить ему драгоценной свободы.

Квартиры шахтёрам он купил, а через месяц те захотели продать их обратно. Ну, так они рассудили, и, как им показалось, рассудили здраво. У них тут на острове хорошая погода, дети, внуки. Скоро правнуки пойдут – зачем им переезд? Благодаря расторопности новоиспечённого риелтора, шахтёры обернули свои квартиры дважды. Крутанули, или попросту – обналичили.

В этом квартирно-денежном круговороте усмотрели хищение денег из казны. И вроде бы юридически правильно, но что-то тут было не так.

– Меня не интересует, куда делись деньги. Шахтёры подписали обязательства, что они выполнят условие о переезде. А на самом деле? Они просто обналичили деньги. И кто им в этом помог?

– Но ведь риелтор лишь представитель, и никаких документов в администрацию не подавал. Всего-то получил своё вознаграждение, и то скромное, – пытался убедить я следователя, но тщетно.

Следователь была их тех – их рьяных. Далёкий инструктор из отдела торговли и административных органов кармически трансформировался в следователя. Она только-только поставила точку в деле врачей-ветеринаров, неосторожно выписавших рецепты на приобретение наркотиков. Женщина прицепилась к пустяку, формальному, незначительному нарушению, состряпав дело, аккуратно прошив его и пронумеровав. И теперь все ветеринары с тоской смотрят на страдающих от боли животных, не в силах им помочь. Обезболивающих препаратов им не жалко – им жалко себя. Оперативники-наркофилёры носом чуют, где можно возбудиться.

Дело моего друга разрослось до нескольких томов. В нем было всё – куча постановлений правительства о закрытии шахт, о выделении субсидий на переселение, а также договоры о получении этих субсидий на приобретение жилья на материке. Обязательным условием в документах значилось переселение с острова. Там не было только одного: какое отношение к невыполнению договорных условий получателями субсидии имел наивный риелтор Борька.

Чёрт свел Бориса и этого следователя. Посвящать посреднику отдельное повествование ввиду "вселенской опасности" персонажа чревато анафемой, а вот о следователе отдельный рассказ будет. Я решил, что он должен быть обязательно, чтобы разбавить для интереса основной сюжет историей второстепенного героя наподобие истории о капитане Копейкине.

Хвостатый с рогами и копытами словно ждал своего случая, чтобы подсунуть Борьке именно эту женщину-следователя, а не какую-то другую.

... Итак, жила себе девочка, ничем не примечательная, по масти рыжая, из категории «с косичками». Звали девочку просто: Зина Иванова. Голенастая, стопастая (носила на два размера туфли больше, чем у сверстниц), с крупными и редкими зубами, вниманием мальчишек не избалованная. Исходя из последнего обстоятельства, ночами рыдала рыжая девочка в подушку, в одеяло, не оставались сухими и простыни. Так она прорыдала все юные годы, а к совершеннолетию вдруг оформилась в сексапильную красотку. Рыжесть теперь была ей в плюс, как и длинные стройные ноги. А редкие зубы только придавали шарм. Но это не помогло ей, поскольку время было упущено. Когда подружки учились стрелять глазами, вилять бедрами и томно вздыхать, короче, соблазнять противоположный пол, наша Зина обильно смачивала слезами постельные принадлежности.

После школы она твердо решила учиться на юриста. И не на простого юриста, а на следователя. Следователь ей казался человеком таинственным и загадочным, способным вывести на чистую воду кого угодно, в том числе, и жуликов.

Отучившись в милицейском вузе и получив диплом, лейтенант юстиции Зинаида Иванова стала расследовать уголовные дела. Она сразу решила, что маленьких и простых дел не бывает – все дела у неё были большие и сложные. Всяческая простота Зину тяготила, её душа постоянно стремилась всё углубить и расширить. Как можно глубже она раскапывала каждое преступление, которое расследовала, и от того шире и толще становились у неё папки уголовных дел. Простыми оставались только её имя и фамилия. Но вирус сложности уже был запущен.

Только ей удалось накопать то, обо что сломалась бы лопата, только она смогла своими "рожками" сковырнуть дерьмо снизу наверх, выдав его за благоухающий букет роз.

Расследовать дело Бориса следователь начала, будучи беременной на третьем месяце, а заканчивала – на седьмом. Она принялась за дело с явным желанием упечь дурака риелтора куда следует. Затем постепенно и не без моей помощи желание пошло на убыль из-за дурного запаха, исходившего от этого дела, отрицательно влиявшего на её беременность. По слухам, шёпотом распространявшимся по всему коллективу подразделения, где она работала, отцом её ребенка предполагался местный криминальный авторитет, известный своими амурными похождениями и склонностью к разнообразию. Будучи причастным ещё со школьной скамьи к искусству (занимался в школьном драмкружке), авторитет поддерживал всё креативное и необычное. Кафе, известное в городе как его логово, называлось "Blue Water"50. Его будущей жертвой наша следователь стала не тогда, когда попала в сектор обстрела авторитета, придя развлечься в "Blue Water", а когда поменяла себе свои очень простые имя и фамилию. Однажды она объявила начальству и коллегам, что вместо Зины Ивановой теперь её следует величать не иначе как Зенеей Иваноффулос. Через три месяца Зенея стала Иновайт Зиппинидой, для простоты обращения сократившейся до Зиппи. И, таким образом, участь её была предрешена. Поменяв дважды паспортные данные и, разумеется, изменившись внутри, чего, собственно, и добивалась, Зиночка-Зиппинида стала готовой кандидаткой в любовницы креативщика авторитета.

О том, что Зина, пардон, Зиппинида, тяготится делом, которое ей никак не удавалось сплавить в суд из-за моего сопротивления этому сплаву, я понял из присланных уведомлений.

После письма, в котором она сообщила о возможности знакомиться с делом ("Вы имеете право ознакомиться с моим уголовным делом...", – проинформировала она), я понял, что предварительный и хорошо знакомый диагноз "паранойя" не такой уж предварительный, и был уверен, что он стал бы окончательным, если бы я после этого уведомления сразу отвёл следователя к психиатру. Как говорил Радищев, кто догадку имеет, тот поймёт. Процессуальное положение следователя обезличено, и правильно говорить: "Знакомиться с делом [такого-то]..." В следственно-судебной практике по уголовным делам сложилась своя терминология, которую следователь, получив, как в народе говорят, сдвиг по фазе, переиначила применительно к себе.

Это были первые подозрения в том, что у следователя Иновайт не все дома. Затем последовали письма-угрозы: типа я затягиваю ознакомление с делом, являюсь к ней крайне нерегулярно, и если нерегулярность продолжится, она прервёт его. О том, что прерывание ознакомления с материалами уголовного дела законом не предусмотрено, бывшая Зиночка Иванова, а ныне Зиппинида Иновайт, в расчёт не брала. И именно поэтому подозрения относительно Зиппиниды усиливались всё больше. А после того как она стала переносить своё недовольство с одного объекта на другой (с будущего отца как виновника будущего произведения на адвоката как виновника трудного многотомного дела), и особенно будучи недовольной "нерегулярностью" адвоката, я, с учётом оперативной информации о предполагаемом отце, сделал себе вывод. Он оказался прост: коль скоро беременность и есть последствие нерегулярности, которой следователь крайне недовольна, то бедняжка Зиппи тяготится своим тяжёлым положением. И отождествляет его с уголовным делом, придав ему статус своего. А поскольку прервать процесс она не могла, то отсюда и её попытки прервать уголовное дело.

Это навело меня на мысль, что Зиппи задумала самый тяжкий женский грех – освободиться от плода любви к креативному и необычному. Уголовное дело явилось сдерживающим фактором в недопущении греха: чтобы не совершить его, она решила побыстрее это дело закончить (освободиться от тяжести) путём его прерывания. Беременность женщина сохранила – следователь родила в предусмотренные природой сроки. Разрешение же от тяжести обвинения, оформленного в десять увесистых томов, было ещё впереди. Процессуальные сроки с природными никак не совпадали.

С делом я всё же ознакомился, после чего медицинско-адвокатский диагноз развил и уточнил. Обсудив с Борисом ситуацию с бывшей Зиночкой Ивановой, мы сделали удививший нас самих вывод: беременность Зиппи протекает с осложнениями не только морально-психологическими. Это несколько сгладило собственные похожие переживания друга, но не избавило от ощущения, что дело дрянь. Впоследствии наши предположения подтвердились: и относительно проблемной беременности (сдав дело в суд, следователь легла на сохранение), и насчёт судебных перспектив для Калаша.

Когда паранойя была диагностирована, причём в явно прогрессирующей стадии, я понял, что приятелю придётся сидеть.

Я обратился за помощью к брату.

– Извини, – заявил он, – помочь не могу. Обратись к Луконину.

– Но он же твой подчиненный! – удивился я. – Я хорошо заплачу!

Я уже готов был забыть про своё адвокатство и стать самым примитивным стряпчим.

– Нет-нет. Не могу. Даже за деньги. Дело вызвало большой резонанс, сам понимаешь. А Глеб может. Следствие курирует именно он.

Лука сказал, что Зенея у них на хорошем счету, у неё самые высокие показатели. Оп-па-па! Для одних паранойя – тяжёлое заболевание, для лечения которой необходима специальная терапия и отдельная палата плюс ручка с листом бумаги, чтобы чертить нолики (говорят, хорошо помогает), для других – мощное подспорье для поиска виновных и улучшения отчётности. Ещё в начале следствия Глеб взял у меня деньги и пообещал, что отдаст их кому следует за то, что под стражу Бориса не возьмут. Мне было мало этого. Я потребовал с него, чтобы он решил вопрос с прокурором.

– Пусть не просит реального наказания, – сказал я, – и пусть не обжалует, если судья вынесет оправдательный. Остальное – моё дело.

За прокурора Глеб попросил добавить:

– Дело громкое, резонансное. Там утечка денег из казны знаешь какая? Шахтёры государство нагрели лимонов на пятнадцать. Кому-то придётся отвечать. Местное руководство – тех, кто деньги выдавал, – привлечь нельзя. План по взяткам уже выполнен. Шахтёров привлекать – бумаги не хватит. Да и старенькие они уже, там половина инвалиды. И к тому же Боря ещё за Таиланд не рассчитался.

– За Таиланд? Ты же говорил... Хорошо, долг он отдаст, – не сдавался я. – Но ведь деньги шли через счёта агентства?

Я готов был сдать директрису, поняв, как она подставила Борьку.

– Ну как тебе сказать... – замялся Луконин. – У неё тоже нашлись высокие покровители. Увы, остаётся риелтор. Закон стрелочника.

– Но, чёрт возьми, это несправедливо. – Я уже сник. Я понял, что Калаш обречён, и взывать к старой дружбе бесполезно. Совместные рыбалки ещё никогда и никому не помогли и не являлись индульгенцией от правосудия.

Ладно, пусть. Я готов отдать все деньги, даже свои комиссионные за наследство. И могу работать бесплатно, лишь бы Борис не пошёл на отсидку. Отработает – отдаст.

Обо всём этом можно было рассказать гадалке. Но что она могла сделать? Наслать египетские казни на следователя? На прокурора? Или на любовницу Калаша? Директриса засуетилась сразу же после того, как её вызвали повесткой к следователю, и задействовала свою любовную связь с прокурорским работником, который и помог ей остаться в стороне. Связи в прокуратуре иногда помогают в трудных жизненных ситуациях.

Даже самая проницательная гадалка никогда не поймёт, почему сегодняшнее судейство – это сплочённое скопище регистраторов и переписчиков. Сначала регистрируют то, что на блюде принесут следователи, а приносят они уже отрубленную голову. Её не оживить никакому профессору Доуэлю51, потому как профессор сам уже давно жертва. Всё принесённое судейские аккуратно перекладывают на другое блюдо, что почище, и легализуют: переименовывают в приговор. Мантию надевают только для обогрева. Мантия тёплая, из плотной холстины, мне бы она тоже не помешала – согреться после судейских вердиктов. Морозит аж до озноба.

– Ты же понимаешь, что оправдательного приговора не будет? – убеждала меня судья со звучной фамилией Гадованеева. Но скорее ― себя: – Твой клиент совсем ничего не понимал? Помогал шахтёрам обналичивать субсидии на переселение? Помогал. Деньги за это брал? Брал. Вот поэтому шахтёры свидетели, а он... ну ты теперь уже знаешь, кто. Ну и что, что субсидии получил не он, а шахтёры? Признал бы вину, как все это делают, и получил бы свой условняк. Мне что, условняка жалко? И потом, изнасилование доказано. Факт.

Кроме хищения денег шахтёрами из бюджета непонятно какого уровня, Борьке прилепили "износ" – изнасилование собственной жены. Чтобы окончательно избавить себя от этого дела, его начальница пошла ва-банк. Она рассказала Нелли о своей связи с её мужем. Та как будто только этого и ждала.

– Представляешь, Крюк, – поделился со мной Борька, – она заранее всё продумала, – и как я сразу не догадался? Это всё директриса.

– Как это произошло?

– Да дома, конечно. На нашем любимом кожаном диване – чёрный такой.

"Да уж, знаю, и очень хорошо", – чуть не вырвалось у меня.

– Оказалось, что на нём хорошо видны следы. Ну не дурак ли я? Да и ладно. Только не пойму, зачем? Ну, ушёл, но я же вернулся. Сучка она. И следователь тоже. Сёстры-близняшки. Один типаж. Я ей говорю: "Надо диван вытереть". А она: "Потом, потом". А потом я и забыл.

Вдова Нелли подставила Бориса классно, по всем законам искусства подставы: сначала долго сопротивлялась, а потом отвлекла внимание и сохранила следы, которые на следующий день были изъяты при обыске.

В заявлении она написала, что типа она как честная женщина так ему и сказала, что раз он ушёл от неё, то никаких отношений между ними не может быть. Ещё написала, что говорила мужу: если он похитил государственные деньги, то она честно заявит об этом – так же честно, как и жила всю жизнь. А за это он её взял и изнасиловал. Именно так и было изложено следователем в обвинительном заключении.

В своих жалобах я настаивал, что взять женщину и изнасиловать её – это не одно и то же, это разные категории. Следователь со мной не согласилась и в ходатайстве о прекращении дела отказала, поскольку "взять" и "изнасиловать", по её мнению, глаголы-синонимы, а если бы было по согласию, то Борька обязательно использовал презерватив, потому что его жена второго ребёнка не хотела, а секс без презерватива прямая тому угроза. Диагноз подтвердился окончательно.

Такого коварства от вдовы Нелли я никак не ожидал. Что-то тут было не так. Я пытался прояснить у неё ситуацию, думая по старой памяти, что ещё имею на неё влияние, но прояснил только одно: несомненно, кто-то за ней стоял.

Этот кто-то настоятельно посоветовал ей для поддержки штанов, то есть главного обвинения, организовать изнасилование, пообещав взамен помочь развестись, и был он явно из оперских. Присовокупить что-нибудь паскудненькое спецслужбы всегда любили. Вот и мировая практика не отстаёт. Один чудак52 с таким довеском к основному греху уже несколько лет сидит в затворниках в уютном посольском особнячке на пару со своим котом. Я не только понимал, но и знал: в Ростовской области такой же риелтор и по такому же по делу проходил свидетелем, а подсудимыми были шахтёры. И ещё знал, что за свою двадцатилетнюю судейскую жизнь эта судья не вынесла ни одного оправдательного приговора. Она относилась к ним как к чему-то гадкому и отвратительному и очень опасному для жизни. Как электрик к высоковольтной линии – "Не влезай – убьёт!"

Оправдательный? Изыди, Сатана! Оправдательные приговоры у судьи ассоциировались с адвокатами, а нашего брата Гадованеева терпеть не могла. Адвокаты утомляли её и вызывали приступы тяжёлых нервных расстройств. Особенно такие расстройства вызывал Бойцов. Коллега примерил на себя роль пятиклассника-дерзилы и стал грозой несчастных женщин-судей, а к этой "благоволил" особо, как будто мстил за своего коллегу, такого же адвоката – мужа Гадованеевой. С мужем судья развелась, дабы не смущать товарищей по правосудию. Чтобы никто не посмел бросить ей презрительно: "Жжжж, у неё дажжжже есть талия!" Типа "Нет уж, я чиста и не запачкана, чур меня!" Она страдала невритом лицевого нерва, и чем тщательнее скрывала его причину (неимоверное напряжение при отправлении судебного культа), тем отчётливее эта причина вырисовывалась у неё на лице. Даже в состоянии покоя лицо Гадованеевой было перекошено, как будто она собиралась наброситься на несчастного подсудимого, посмевшего обеспокоить её своим уголовным делом.

Бойцов подливал масла, усугубляя страдания судьи, и, входя в адвокатский раж, доводил женщину до того, что нижняя её челюсть сворачивалась ещё больше, обычно вправо, а верхняя устремлялась куда-то вверх, предательски обнажая кривые, но крепкие зубы. К несчастию судьи, простым искривлением лица страдания не заканчивались: после процессуальных баталий с Бойцовым ко всему прочему у неё отнималась левая нога, и Гадованеева на законных основаниях оформляла листок нетрудоспособности на целый месяц.

Она не читала "Процесс" и "Американскую трагедию". Судьи сегодня сами Кафки и Драйзеры, и сами пишут свои процессы и трагедии. Как сочинят, так и будет. Они уже разродились новейшей историей правосудия. Зачем им Кафка? Зачем адвокаты?

– А почему в стране так мало оправдательных приговоров? – вопрошают пронырливые журналисты, набившие руку на криминальных репортажах.

– А какие оправдательные, если по девяноста шести процентам уголовных дел обвиняемые признают свою вину? – парируют из Верховного Суда.

И ведь нечего ответить. Борис отказался признаваться и попал только в оставшиеся четыре процента, где оправдательным приговорам нет места тем более.

– Доказательства допустимы, нарушений нет. Прошу вынести обвинительный приговор. Я настаиваю на полной виновности подсудимого, категорически, – трубил в рог правосудия государственный обвинитель, любовник директрисы агентства недвижимости, требуя для моего подзащитного Борьки Калашникова десять лет заключения.

"И всё-таки Лука сволочь", – подумал я.

– Доказательства недопустимы. В деле сплошные нарушения. Категорически прошу вынести оправдательный приговор ввиду полной невиновности, – зазвучали три месяца спустя знакомые слова, полностью меняющие суть дела. Но звучали они почти так же.

Если не принимать во внимание появившуюся приставку "не", юридические возгласы очень походили друг на друга. И потому читателю не составит труда опознать одного и того же служителя закона. А когда опознает, будет ему честь. Правильно: в первом случае прокурор Захолустьев обличал невиновного Калаша, во втором – он уже не прокурор, а подсудимый, осуждённый за управление купленным за мзду "Мерседесом" в пьяном виде со смертельным исходом. Не пошли ему впрок Борисовы деньги.

Легко быть попугаем – надо только повторять подслушанное и заученное. Повторять следует в точности и с подражанием в голосе. И живи себе триста лет. Опасность только одна: голову могут свернуть за малейшую неточность в подражании.

Карта "Суд" перевёрнутая – это всё, что досталось сегодня Родине, а мне достались перекрещённые "Мечи". Не буду убегать от них – заткну их за пояс. Про третью карту спрошу потом. Почему-то я был уверен, что если бы узнал про неё сегодня, то она оказалась бы фуком53. Я думал, что обману судьбу, если узнаю про неё завтра. Глупец, я забыл, что карта уже открыта.

Почти половина денег за проданный дом Борьки ушли на его защиту. Стряпчий из меня вышел так себе. Стоимость досрочного освобождения друга мне только предстояло узнать, и потому подумал: правильно я поступил, что не отдал все деньги Глебу, хотя и готов был. И ещё меня ждал московский профессор. Я давно уже связался с ним.

Жалоба по делу Бориса дошла до Верховного Суда, заседание назначили через два месяца. Я прилетел в Москву за три дня до начала. В эти три дня я должен был разыскать профессора и принять решение. Я легко нашёл его в Интернете. Профессор Чугункин был столичным светилой.

– Надо готовиться и довольно долго, – услышал я от старого лабальщика. И, кажется, Чугункин стал порядочным занудой.

– Необходимо пройти подготовительные процедуры, – объяснил он. – Придётся поменять привычки: ты должен будешь носить одежду, какую никогда не носил, и изменить свою походку. Ты должен ходить так, как никогда не ходил. А помнишь, как мы лабали?

– Конечно, – согласился я и не удержался от рифмы:

– Квинтет гремел, как гром, над плацем,

Сапог по плацу классно клацал... -

Потом ты бежал кромсать хряков, и помогал тебе Рыжий. Ты, случаем, не встречался с ним? Он ведь тоже москвич.

– Он у меня работает, – сообщил мой сослуживец. – Я взял его к себе в замы. Рыжий сейчас Рожнов Илья Сергеевич. Он неплохой хирург и хороший управленец. У него отлично получается совмещать несовместимое. Тем более если учесть специфику нашей клиники. Так как ты говоришь: "Измени себя и возрадуйся новой жизни"?

– Вроде того.

– Есть два варианта начать новую жизнь. Твоё дело выбрать один из них, и главное, выбрать осознанно, – философски изрёк Чугунтий и озвучил оба.

– Надо подумать. Слишком трудный выбор: для первого варианта мои мозги еще не готовы, а второй недостаточно радикален, – ответил я после некоторого замешательства.

– Выбирай, время у тебя есть. В любом случае я сделаю тебе скидку по старой службе. Но для начала я распишу курс обязательной терапии и психологической адаптации. Организму подготовиться надо. Я тебе скажу: твоя болезнь излечима. Через мою клинику таких, как ты, прошло уже много, и никто ещё не пожаловался. Не ты первый, не ты последний. А пока пойдем к Илье оформлять договор на первый этап лечения. Медицина сегодня не помощь, медицина сегодня – это услуга. А всякая услуга оформляется договором. Не мне тебе объяснять. Потом в бухгалтерию – оплатить, там же и договор оформишь.

Мы прошли с Чугунтием по длинному освещённому коридору. "Как в тоннеле. Куда он приведет меня?" – мелькнула мысль. В конце коридора зашли в кабинет бухгалтера, где я внёс аванс. Из соседнего кабинета показался рыжий доктор в малиновом халате.

– Опа-на! Рыжий! – воскликнул я.

– Не Рыжий, а Илья Сергеевич. Да-с, – перебил он. Рыжий изменился только в одном: стал ещё рыжее. – Так значит, решил? Ну что ж, мы с Чугунтием... извиняюсь, с Михаилом Абрамовичем... – Рыжий поправился, покосившись на Чугунтия, и продолжил: – Сделаем, как себе. Мы с Михаилом Абрамовичем ещё в армии решили: будем резать. Вот так мы свиней на людей и поменяли. Особой разницы никакой нет, и ДНК похожи.

"Ну и шутки", – подумал я и поёжился, вспомнив операции-манипуляции в свинарнике. Я присутствовал на одной из них. Одного раза хватило.

– Себе, похоже, вы пока делать не собираетесь. Надеюсь, что дифференциация имеет место в твоей практике? И стерилизуете не водкой? – поинтересовался я.

– Обижаешь! – Чугунтий заосанился, приняв начальственный вид и нацепив на лицо учёное выражение. – Рука набита.

– Смотри, чтобы глаз потом не пришлось, если что... – пошутил я, решив, что юмор – это единственное сейчас, что мне поможет. Я пока не мог привыкнуть к предстоящим в скором будущем изменениям. После встречи с сослуживцами, которые так легко были готовы исполосовать меня за мои же деньги, тело затряслось в мелком ознобе. Жизнь делала крутой вираж, скоростей на котором не сбрасывают. Центробежная сила, однако. Опасно.

– А помнишь Луку? – спросил я. – Дружим с дембеля. Вы с Рыжим мне операцию сделаете, а Лука – документы.

– О! Передавай ему привет, – сказал Чугунтий, – если захочет, сделаем и ему в лучшем виде. И скидку по старой службе. Да, кстати: Рекса ты, конечно, помнишь?

– Конечно.

– Он один из первых, кто сделал операцию в моей клинике. Но ты его уже не узнаешь.

– А ты меня – потом, после операции?

– Только по документам. Надеюсь, Лука тебе в этом поможет, – ничуть не смутился Чугунтий. Шутки профессор Чугункин Михаил Абрамович, лучший пластический хирург столицы, воспринимать давно разучился.

Глава тринадцатая

Увы, утешится вдова,

и друга лучший друг забудет

Что-то я стал тяжеловат. Лишние килограммы. Они не дают взлететь и воспарить бабочкой хотя бы над газоном. Па-де-де бегемотику не под силу. Он ловок только в воде.

Сбросить лишнее, отказаться от ненужного! Отрезать, отсечь, выбросить вон!

Я позвонил Рексу (телефон взял у Чугунтия). Тот охотно отозвался и с удовольствием согласился встретиться.

– Привет. Рад слышать, – поприветствовал я старого приятеля.

– Привет. Есть одна тема, замутить не хочешь? – предложил Рекс.

Как у него изменился голос! Надо было к этому привыкнуть.

– Хочу, – ответил я, – Чугунтий настоятельно рекомендовал.

– Тем более. Подходи к ... – Рекс назвал станцию метро.

В условленный час я ждал в условленном месте. Ко мне подошли две ярко накрашенные девицы:

– Ты Костя?

– Да.

Они усадили меня в чёрный "Линкольн", который рванул с места, презрительно выбрасывая пыль из-под колёс.

Мы приехали в какую-то глушь. Кругом стояли заброшенные дома, окна которых тупо глазели выбитыми стеклами. Какие-то ржавые конструкции были разбросаны в разных местах. Бурьян...

Меня провели между двух более-менее целых, раскрашенных граффити трёхэтажных домов, где оказался небольшой двор, закрытый с трёх сторон. На противоположной от прохода стороне стоял двухэтажный дом из силикатного кирпича. Снаружи его не было видно. С правой стороны здания имелась металлическая лестница, ведущая наверх.

Мы поднялись по ней на крышу, где я увидел замаскированный люк. Одна из девчонок дважды стукнула каблуком по люку. В ответ раздались такие же два удара, и через минуту люк открылся.

– Лезь туда, – приказала вторая.

Я с опаской посмотрел вниз, пытаясь разглядеть какие-нибудь ступеньки, чтобы опустить на них ногу.

– Лезь, лезь, не бойся, – поторопила она.

Спустившись вниз по винтовой лестнице, я оказался посреди просторного помещения с софитами и видеокамерами.

– Ну, наконец-то. Дай я тебя обниму, – раздался голос, похожий на тот, который звучал в телефоне.

На то, чтобы привыкнуть к яркому свету, у меня ушло минуты три. Когда глаза освоились, я внимательно ещё раз огляделся вокруг.

– Ты прав, дружище, это мастерская, – пояснил он, – здесь мы снимаем красивое кино. Но пока отдохни. Пойдём выпьем что-нибудь!

Да, это был голос Рекса – Валентина Рекстина когда-то. А как зовут его сейчас? Странный у него голос. И такой непривычный вид. А что я, собственно, хотел? Скоро и у меня будет...

– Я жду тебя уже с утра, – сказал Рекс, – мне позвонил Чугунтий и сообщил, что дал тебе мой номер. Виски, бренди?