Текст книги "Изыди (СИ)"

Автор книги: Станислав Стефановский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Терпеливо разбирались с текстом лингвисты, дай Бог им мастерства! Я набрался у них терминов. Эксперты подытожили: "... это предложение состоит из 117 слов38. Как известно, оперативная человеческая память способна удерживать информацию, заключённую в шести ‒ девяти словах, ― это средняя длина предложения в устной речи. Письменная речь предполагает более длинные синтаксические конструкции, так как текст можно перечитывать. Но даже у Л.Н.Толстого нет таких больших предложений..."

Не поняли лингвисты одной простой вещи: в отличие от Судякина, Толстой, хоть и любил криминальные темы, приговоров не писал.

И что же они делают? Дальше кромсают вердикт. Со знанием дела кромсают, с анализом, как и полагается экспертам: "... анализируемое предложение содержит четыре причастных оборота ("выполняющий", "начисляемых", "утверждённой", "осуществляющим"), пять деепричастных ("являясь", "находясь", "понимая", "используя", "получив"), определительное придаточное со словом "которого", изъяснительное придаточное со словом "что", уточняющую конструкцию "директором лесхоза", пояснения, вводимые союзом "то есть" ("то есть выполняющий"), четыре (!) ряда однородных членов и является слишком громоздким. В связи с этим становится непонятно, что к чему относится: например, "Ж. решил... приобрести..." Не соответствует синтаксической норме конструкция "Ж., являясь должностным лицом, то есть выполняющий..." Нельзя так далеко, как это делает автор текста, располагать друг от друга определяемое деепричастным оборотом слово и деепричастный оборот, относящийся к нему ("Ж., ... понимая"). Обнаруживается разрыв логической связи между частями предложения и его началом, нарушается логика при указании на совершаемые подсудимым действия..."

Нарушения, видишь ли, логической связи обнаруживают они! Ну эксперты, ну умники! А, может, именно в том и состоит авторский замысел ― чтобы эта связь и не была обнаружена?

"Поскольку право собственности на автомобиль возникает только после его регистрации, а регистрация в данном случае невозможна без договора купли-продажи, поэтому последний служил способом передачи имущества..." ― читает эксперт-лингвист и обалдевает так же, как и я, и тем со мной солидарен. И делает своё заключение: "Нам неясно, что хотел сказать автор. Он имел в виду, что автомобиль перешёл в собственность другого лица на основании договора купли-продажи? Но ведь это противоречит первой части высказывания, согласно которой, как он пишет, "право собственности на автомобиль возникает только после его регистрации". Употребление в тексте ПРИГОВОРА служебных частей речи ― производных союзов "поскольку" и "поэтому" ― в соответствующих нормативных словарях не отмечено".

Как оратор за словом в карман не полезет, так судья за словом в словарь не смотрит. Ну упрямы эксперты, не могут пройти мимо правил грамматики! И явка с повинной им покоя не даёт.

В деле оказалась явка с повинной В-на, с которой всё и началось. У меня тоже она не выходила из головы, но экспертов она взволновала так, будто прямо оскорбила.

"Явка была в соответствии с законом", ― цитируя автора, издеваются над ним эксперты. Открою секрет: я тоже практикую издёвки в своих жалобах. Но не мне одному рыдать над судейским творением ― пусть и лингвисты потешатся: "А как можно явиться с повинной не в соответствии с законом?"

Но хватит утомлять читателя ― представим выводы экспертов в обобщенном виде:

"В целом текст с содержательной стороны можно охарактеризовать как нечитаемый, так как значительные по объёму и смысловой значимости фрагменты текста являются аномальными... Автор делает множество неоправданных повторов, а это грубая речевая ошибка, тавтология: "Он давно хотел купить автомашину в личное пользование, но новую машину он купить не мог, в бухгалтерии нет денег, а автомашину он хотел купить в личное пользование..." В значительных по объёму фрагментах ПРИГОВОРА имеются нарушения логики, вызванные отсутствием логической основы суждения, что делает текст аномальным, не поддающимся содержательной интерпретации..."

Эксперты проявили профессиональную твёрдость, но только не пытливость и расчёт на снисхождение читателя: отказали автору в праве на художественный вымысел. Категорически. Уж в чём в чём, а в этом автора я как раз поддержу. Со мной согласился бы даже Борис ― желание приврать есть неотъемлемое право каждого автора. Это право давно пора присоединить к правам основным и жизненным. Ещё одна конституционная реформа назрела, однако!

Единственным, кто понял и смысл, и суть произведения, оказался краевой суд в лице трёх его представителей. В апелляции они сделали вид, что не заметили насмешки в виде приложенной к жалобе экспертизы, но приговор изменили. Вместо обвинения в получении взятки директору вменили халатность и сняли с должности. И на том спасибо. Как говорится, была бы тюрьма, а сума найдётся.

Петрович дулся на меня недолго. Месяц дулся. Ровно до следующего, точно такого же, приговора. Снова тратить деньги на филологов я не стал. Если, по мнению Чехова, желание писать есть болезнь, а умение ― лекарство от неё, то, судя по анамнезу, рассчитывать на выздоровление автора не стоило. Следствие закончено, приговор вынесен. Забудем.

Когда Петрович рассказал мне, как его выбирали в судьи, я ржал, как лошадь, которой шпоры вонзились в бока перед прыжком через пропасть. И эта история тоже заслуживает отдельного описания. Историй от Судякина было рассказано две, а потому мы их пронумеруем. Для порядка.

История первая

Об избрании участкового инспектора милиции лейтенанта Николая Судякина народным судьёй в отдельно взятом сельскохозяйственном районе

Работал себе молодой выпускник Томского университета в милиции участковым инспектором, и захотелось ему чего-то большего. Например, стать судьей. Судья ― высшая квалификация юриста, или, как учили профессора в университете, «говорящий закон». А церемонию попадания в судьи тогда прописывали длинную. Её молодой выпускник застал и на себе испытал.

Сначала ― выдвижение в кандидаты. Выдвигали их трудовые коллективы ― заводов или, скажем, колхозов-совхозов. Как только выдвинули, надо двигаться дальше, и следующая стадия ― поддержание выдвинутого кандидата народом. Суды были народными, и судьи тоже ― народными. Опять же, за исключением краевых: те были не "судьи", а "члены". Не шутка, так в законе написано: "член краевого суда" или, например, "член Верховного Суда" ― такой-то такой-то. Все остальные судьи ― районные и городские ― назывались именно "судьями" и именно "народными".

Проходив год в лейтенантах, Николай Судякин сдал документы на выдвижение и стал кандидатом в судьи. Документы сдавались в отделы юстиции, тогда ещё не разогнанные. Сдавались вместе с кандидатами. Буквально ― с рук на руки. По коридору нетерпеливо прохаживался взад-вперёд молодой интеллигентный толстяк в очках, к которому главный специалист по отбору и подвела Судякина.

– Знакомьтесь, ― сказала она Петровичу, ― это за вами.

– Шустриков! ― представился, резво подбежав к нему, толстяк и энергично пожал руку.

– Судякин, ― назвал себя кандидат.

– О, какая фамилия! Подходящая! Зовут Николаем? Хорошо! Ну что, поработаем? А то район без судьи уже два года, служитель фемиды из соседнего наши дела рассматривает. А он, между прочим, не член партии. Вы член партии? Хорошо.

Судякин вступил в КПСС ещё в универе, на последнем курсе. Заблаговременно карьеру себе готовил.

Толстяк оказался третьим секретарём райкома партии, отвечавшим за идеологию, и подбор судьи входил исключительно в его компетенцию. Оставалось поехать в район, в какой-нибудь трудовой коллектив, чтобы выдвинуться.

– Вот завтра и поедем, ― взял быка за рога третий секретарь. ― Вы как добираться будете? Если что, я на машине ― довезу.

– Да... я.... ― замялся Судякин, не ожидая такого стремительного развития событий. ― У начальства отпроситься надо.

– Хорошо, идите отпрашивайтесь, а завтра подходите к гостинице... ― Шустриков назвал самую фешенебельную гостиницу в городе. Ещё бы! За судьёй приехал, а не на какое-нибудь бюро крайкома.

Утром следующего дня, не сказав начальству, куда поехал, предупредив только старшего участкового, чтобы в случае чего прикрыл, Николай отправился вместе с партработником на зелёном уазике в неизвестность: сначала в далёкий районный центр, затем ― в село Долгое, где располагалось правление колхоза "Золотая рожь". Пейзаж вдоль дороги успокаивал, настраивал на лирический лад, и Судякин думал, что вот сейчас его жизнь делает крутой вираж. Часа через три поскучнело: ровный асфальт сменился пыльным шляхом, а потом и колдобинами. Уазик трясло, и Судякин подпрыгивал на заднем сиденье, стукаясь головой об крышу неприхотливого транспортного средства.

Вернуться он планировал к вечеру, да ошибся в расчётах. До района, в котором ему надлежало скоро стать властителем человеческих судеб, путь был неблизкий, а село Долгое было ещё дальше. По пути секретарь говорил без умолку ― разговорчивый оказался, не зря идеологией заведовал. Из его речей Судякин узнал, что село Долгое потому так и назвали, что до него долго ехали первые переселенцы ― ещё по столыпинской реформе.

– Ехали на перекладных, ― вещал Шустриков, ― сначала до города на поезде, а потом кто на чём. Несколько дней добирались. В центре села даже памятник стоит первым переселенцам: камень такой большой, а на нём высечено, что на том месте высадились несколько семей из Белоруссии. Говорят, из Могилёва. Сначала был хутор Долгий, потом село стало. Вам будет интересно. Не переживайте.

Судякина волновало, когда он вернётся, потому что на планёрке утром начальник обязательно про него спросит. Если старший участковый соврёт что-нибудь, то пронесёт. А если не соврёт...

В Долгое приехали к вечеру. На стенде возле клуба висел плакат, на котором жирными буквами в самом верху чернело: "Сегодня в клубе состоится расширенное собрание колхоза "Золотая рожь"". Тут же указывалась и повестка собрания ― так же жирно, и потому было видно за сто метров и слепому: "Выборы в краевые народные судьи. Явка обязательна!" Чуть ниже ― помельче: "Выборы народного депутата". Ещё ниже и ещё мельче ― сползающей вниз строчкой: "Выборы пастуха". Последним вопросом в повестке значилось "Разное".

– Это наш художник постарался, ― сказал молчавший всю дорогу водитель. ― Художник-оформитель у нас называется. Он и клуб оформил.

"Да уж, оформил что надо", ― оценил Николай. Судякин не ожидал такого приёма, растрогался: "Весёлый народ, непосредственный. Как же я их судить-то буду?"

Но, увы, для решения первого вопроса народа не набралось. Секретарь сказал, что кворума нет: надо человек сто, а в клубе щёлкали семечки от силы двадцать. Не потянули на судью. Пятнадцать минут ушло на выяснение у колхозного парторга причин низкой явки. Тот оправдывался тем, что как раз на сегодня главный зоотехник назначил осеменение местных коров, а приезжает он редко ― один раз в три месяца. Совпало, значит.

Николай понял, что придётся колдобить сюда ещё раз и сник. Одно успокоило: на народного депутата кворума не было тоже. Собравшихся это не смутило, и все дружно перешли к третьему вопросу. Пастух на селе фигура значимая и в тот момент оказалась важнее какого-то там судьи и депутата.

После выкриков типа "Есть ли кандидаты? А пускай покажется" на сцену, хромая, вышел давно не стриженый мужик и попросил за каждую скотскую голову по десять рублей. Сумму сразу же снизили вполовину, а затем в ходе разгорячённых торгов половина и вовсе скатилась до трёшки. В результате выбранный пастух ушёл, махнув рукой от сожаления, что не удалось отстоять хотя бы пятёрку. На том повестка была исчерпана.

Зелёный уазик увёз Судякина в райцентр, где он переночевал в гостинице в люксе без холодной воды, но зато с горячей, и утром на том же уазике отбыл восвояси. Секретаря рядом уже не было, водитель промолчал всю дорогу, что навеяло на Николая некую грусть. Несколько раз пытался затеять с ним непринуждённый разговор на тему неудавшегося выдвижения, но тот не реагировал. По всем признакам, водитель не разделял шутливый тон будущего судьи. Николай чувствовал, что ему неудобно за односельчан, не прочувствовавших пульс времени.

– Я, конечно, извиняюсь за наших. Осеменять коров надо, не спорю, но и руку на пульсе времени тоже держать надо. Судья ― это не корова, ― только и произнёс за всю дорогу водитель уазика.

Серьёзный мужик. Ну да и пусть молчит ― лишь бы довёз! Судякин отбил себе уже весь низ и весь верх. Долго ехать в село Долгое...

... ― Так я стал здешним народным судьей, председателем суда и членом бюро райкома ― три в одном. После выдвижения было поддержание, и я приезжал ещё. Получается, в третий раз. Но кворум уже имелся. И народу пришло посмотреть на меня уйма. Пастух выбран, коровы под присмотром, зоотехник не скоро приедет ― надо же узнать, кто их тут судить будет. Я даже смутился немного, – закончил свой рассказ Николай Петрович.

Обо всём этом он поведал во время нашей второй встречи, за бутылкой виски, которую я привёз с собой, не зная, с кем выпить.

– А ты надолго сюда? ― спросил он. ― Сдохнешь тут от скуки. Как-нибудь надо на рыбалку съездить. Тут такие места! Начальник милиции лучшие покажет.

Ни с председателем суда, ни с прокурором, ни с начальником местной милиции, который знает лучшие места, на рыбалке я так и не побывал. Я не ловец рыбы ― мне больше интересны человеческие души и человеческие судьбы.

Николай Петрович Судякин оказался идейным, из партии вышел за год до знаменитого путча.

– Я работал секретарём партийной ячейки, – продолжил он совершать экскурс в своё прошлое, – ячейка, я тебе скажу, это не больше пяти членов, в неё райком объединил суд и прокуратуру, а конкретно туда вошли прокурор, следователь прокуратуры и председатель суда, а меня назначили секретарём. Курировали нас двое: Шустриков и инструктор отдела торговли и административных органов. Этот отдел был ближе всех к суду и прокуратуре по тематике. Инструктор оказался рьяным и инициативным. Однажды подготовил проект постановления для бюро райкома об искоренении преступности в районе. Ответственных за его выполнение назначил, само собой, нас с прокурором. Тогда ведь как было: если принималось постановление, то указывалось, кто выполнять будет. Начальник милиции хитрый оказался. Когда за рост на вверенных ему территориях преступлений его взяли за холку, с ответом он мучился недолго: "Суд не садит, прокурор не арестовывает". Шустриков – в раж: "Кто виноват: суд? прокуратура?" Поручил инструктору разобраться. Убеждали с прокурором инструктора так, как мы привыкли (воспитательная роль суда сделала своё дело, и при рассмотрении дел были выработаны определённые навыки). Скажу тебе, убедили кое-как. Пока Маркса ему не процитировали, упирался, как бычок на бойне. Только Марксом и спаслись. По классику, преступность ведь только при коммунизме исчезает. Инструктор сдался после нашего к нему вопроса: "А что, уже коммунизм в районе?" "Я, – отвечает, – торговый техникум окончил, у Маркса мы только прибавочную стоимость изучали". То-то! Я тебе так скажу: куда торговле против юристов! А скоро пришёл он к нам на собрание. Как пронюхал, и кто сдал, до сих пор не знаю. Подозреваю, что Верка. Она – и вашим и нашим. Я не сохранил инкогнито – ну, он и узнал. Надоело мне секретарить, и я назначил собрание с повесткой, за которую во времена серьёзные сгнил бы на лесоповале. Рассказать?

– А то!

И я выслушал ещё одну историю, достойную не то что лесоповала, а даже и расстрела без суда и предварительного следствия, если бы она произошла многими годами раньше.

История вторая

О выходе из Коммунистической партии трёх её членов, работников суда и прокуратуры, рассказанная председателем районного суда Николаем Петровичем Судякиным

По пятницам, как обычно, прокурор района работал с особым усердием: аресты криминальных элементов приходились большей частью на последний рабочий день перед выходными. Прокурор начинал этот процесс в три часа дня и заканчивал около семи вечера. Впрочем, как повезёт.

На пятницу и назначили заседание партийной ячейки суда и прокуратуры. Из прокуратуры членов ячейки было двое, а из суда – один, поэтому заседания проходили с другой стороны "судейского дома" – в кабинете прокурора. Резонно.

Судякин явился к семи часам, но аресты ещё шли полным ходом. В приёмной милиционеры ожидали своей очереди, а приведённые ими будущие постояльцы местного ИВС39 – своей участи. Среди тех и других скромно жался инструктор райкома из отдела торговли, с любопытством поглядывая на необычную компанию, демонстративно дистанцируясь от неё и всем видом показывая, что он здесь типа по случайности.

Судья понял, что тот всё знает – потому и ждёт терпеливо в предбаннике у прокурора.

Инструктор делал вид, что его интересуют исключительно бытовые условия следователей – типа ходят ли их дети в детский сад или уже в школу, и есть ли подсобное хозяйство.

Перекинувшись с ним парой слов, Судякин тоже занял отстранённую позицию. Все находящиеся в приёмной кандидаты на арест скоро предстанут уже перед ним.

Аресты закончились только к восьми вечера. Петрович волновался, переживая, что прокурор устанет и попросит перенести собрание. Ещё он ждал следователя, которая была в декрете, но обещала подойти. Без кворума собрание не имело смысла.

Уставший прокурор указал Судякину и инструктору на стулья за большим столом и спросил райкомовского работника:

– Чем обязаны визиту столь высокого гостя?

– Да слышал, что собрание сегодня у вас. Если не возражаете, я поприсутствую.

– Не возражаем, – ответил Судякин, потому что именно он являлся секретарём ячейки, и повестку собрания подготовил тоже он. А про себя ругнулся: "Верка сдала, чтоб её..."

Подошла следователь с ребёнком на руках. Она была кормящей матерью, а режим кормёжки нарушать нельзя.

Николай Петрович помолчал, выдохнул и объявил повестку, нервничая и путаясь в словах:

– Я так скажу. О выходе из КПСС членов КПСС... – и три раза перечислил желающих покинуть стройные ряды партии.

Прокурор качнул головой, следователь тоже кивнула (она уже рассупонила кофту и вывалила наружу источник питания младенца).

Отвлёкшись поначалу на источник, Судякин быстро овладел собой и продолжил:

– Голосуем за повестку. Кто за?

За были все, кроме инструктора. Он предложил отложить собрание.

– А вы не член – вы не голосуете, – пресёк Судякин помехи.

Скрипя зубами, играя скулами, инструктор умолк.

– Ввиду того, что принята фактически новая экономическая концепция со стороны государства и, опять же, по причине произошедшей смены политических эпох и экономической формации, партия в стране перестала играть руководящую роль. Её задача сегодня – отойти в сторону и не мешать. В условиях объявления, наконец-то, государства правовым, представляется неуместным, когда работники суда и прокуратуры вынуждены подчиняться не закону, а руководящим разъяснениям третьего секретаря райкома и инструктора отдела торговли и административных органов об искоренении преступности в районе.

Петрович насобачился на написании непонятных приговоров и заливал так же непонятно о приоритете закона, о международной обстановке, о свободе в стране всего, что должно быть свободным, как канарейка, только что выпорхнувшая из клетки, но ещё не знающая, куда лететь дальше.

– Никакого преследования за инакомыслие не должно быть, – разошёлся председатель партячейки, почувствовав поддержку следователя, которая качала младенца. Она покормила его грудью, застегнулась на все пуговицы и смотрела на докладчика внимательно и серьёзно.

Прокурор что-то чиркал в блокноте. После арестов он устал и ждал, когда всё закончится. Инструктор ёрзал на стуле, норовя вставить слово. Но Петрович гнул дальше:

– Никаких парторганизаций и ячеек в трудовых коллективах не должно быть, хотя таковые и могут быть в государстве. Но государство не должно вмешиваться в работу правоохранительных органов, потому что они есть отдельный и самостоятельный институт государственной власти. Скотник убирает навоз, доярка доит коров.

– Я так скажу: какие тут соревнования? Больше навоза, чем корова наср...т, скотник всё равно не уберёт. И доярка своего молока не добавит, – подытожил докладчик и посмотрел на следователя. Услышав про молоко, та встрепенулась и снова вывалила "бидон" пятого размера.

"А до родов был третий" – подумал Судякин. – Итак, кто за выход? – спросил он и обвёл глазами присутствующих.

– Стоп! Дайте сказать. Я пока ещё работник райкома, а вы члены партии, – взял слово инструктор. Поднявшись со стула, он нервно заходил по кабинету прокурора. Тяжело расставаться с властью.

Инструктор стал говорить про то, что рано списывать со счетов КПСС, что она ещё могучая и сильная, что судья с прокурором – это маяки, за которыми пойдут все остальные. Говорил долго, нудно и надоел всем членам ячейки.

– Подождите немного. Скоро само всё решится, – убеждал он не рубить сплеча.

Судякин устал слушать инструктора, который тоже утомился и сел, не веря в успех своего выступления. И оказался прав. Судякин только разозлился и решил добить инструктора последним доводом:

– Я так скажу. Возьмём для примера три государства: Вьетнам, Германию и Корею.

– Да-да, – встрепенулся прокурор, – очень наглядно. Что дала партия там, где была у власти? И почему у этих разделённых народов жизнь у одной половины лучше, чем у другой?

Инструктор повертелся, как кот на горячей сковородке, поёрзал на стуле и жалобно выдавил:

– Ну подожди-и-ите. Успеете выйти.

– Ставлю на голосование, – решительно произнёс Петрович, – кто за выход из КПСС?

– Круто ты, парень! Как бы пожалеть не пришлось, – заметил райкомовский работник, с неприкрытой ненавистью глядя на пока ещё однопартийца.

– Угрожаете? – повысил голос Судякин, который до конца решил сражаться за свободу инакомыслия.

– Я? Нисколько! – Получив отпор, инструктор тут же сдулся. – Если решили, оформляйте и приносите. Я передам в сектор учёта...

... – Я тебе так скажу: будучи одной ногой в могиле, они ещё и угрожали. Мне, председателю суда! – Петрович снова вспомнил события давние, но не забытые. – Вот так я кастрировал своё идеологическое членство. Отрезал без сожаления. А через год въехал в их дом. Наш первый президент издал указ: здания райкомов передать судам. Неудобный, я тебе скажу, домик. Не приспособлен для правосудия. Кабинеты – хоть в футбол играй, и пять телефонов на приставном столике. А толку? Куда по ним звонить? Мне одного хватает. Кабинет первого, я тебе скажу, это надо видеть: длиннющий стол и вдоль него стулья, а для подсудимого места нет. Ерунда, а не кабинет. Мы с прокурором новое здание построили. Дворец Правосудия. Тут и тебе место нашлось.

После ухода Судякина в крайсуд, Верка "перешла" мне. Мы шифровались, потому что в случае обнародования нашей связи она не смогла бы вести протоколы по делам, в которых я участвовал. А поскольку участвовал я во всех делах, то шифровались мы тщательно. Новый судья считал, что принял "наследство" полностью. Частично его принять нельзя. Так сказано в законе. Но тут он был грубо нарушен. Судья закон знал и потому никак не мог взять в толк, отчего секретарша не отвечает ему взаимностью.

Впрочем, скоро и я покинул сей благодатный уголок. Я не заработал в нём на свою мечту ни одного лишнего рубля. Но не ропщу и не тороплюсь – успею. Я догадываюсь, кому "перешла" Верка. Уверен, что она рассказала новому судье про заочный метод рассмотрения уголовных дел, и что этот метод ему пришёлся весьма кстати. И наверняка он его усовершенствовал – слишком большие расстояния в далёком сельскохозяйственном районе. А вот остались ли в тайне для нового законного владельца Веркиных скул их предыдущие владельцы – на то наплевать.

В городе судебно-адвокатские тяжбы не особо отличались от сельских, разве что были более частыми и колоритными ввиду многообразия как самих судейских чинов, так и их искромётного юмора. Читатель мог бы легко сравнить, освежив памяти предыдущую главу. А с Судякиным мы ещё встречались. Он всё-таки попал в краевой суд, но теперь уже судьёй, а не членом. В краевом суде он занимался апелляциями, монотонно зачитывая жалобы страждущих справедливости. Однажды, увидев на одном из заседаний меня и, перечисляя участников дела, сделал вид, что не помнит мою фамилию, от чего напрягся, покраснел и зашмыгал носом.

Обнародовать что ли компромат из трёхматричного "Панасоника"? Смотрите, мол, все кто хочет, на человека со спущенными штанами, похожего на Судякина. Зачем? Да так, чтобы снять напряжённость. И простит меня читатель за маленькое упущение – Судякин был рыжим, как спелый подсолнух. А это я к чему? Может к тому, что Петр Первый

Прав был и зело к ним крут,

Не водить, говорил, с рыжими дружбу.

Ибо рыжий есть елико шельма и плут,

И не пускал их к государевой службе. (сделать ссылку: из серии смешных Указов Петра 1. На самом деле в архивах таких не найдено. Их авторство приписывают Козьме Пруткову, за этим псевдонимом скрывался коллектив поэтов)

Глава двенадцатая

В королевстве, где всё тихо и ладно...

По зомбоящику уже третий час сражались не на жизнь, а на смерть кандидаты в орган власти, где нужно, так сказать, не только языком. Словесные ядра разили наповал. Почти буквально.

– А вы, либералы, страну продали, – распалялся один, – растащили её по кусочкам так, что и в сусеках ничего не осталось. Славно покуролесили в девяностые.

Я слушал его петушиный фальцет и думал, что разреши ведущий сойтись в рукопашной, кандидат с удовольствием набросится на оппонента. Выборы, выборы... Депутаты от разных партий... Партий снова бесчисленное множество, особенно "патриотических". Как стрельба солью: попадает многим и долго саднит. Только не выводит из строя. К следующим стрельбам боевые единицы снова готовы подставлять свои округлые мягкие мишени.

– Я за увеличение выпуска военной продукции, – продолжал второй кандидат-"патриот". Он захлёбывался от патриотизма, очень старался ничего не упустить – в дебатах время ограничено. – Надо жёстко пресекать происки внутренних врагов – либералов.

Сто лет назад у русских классиков перечень внутренних врагов (их тогда называли "унутренними") был обширнее.

– Я за поддержку и увеличение финансирования спецслужб, – неслось из телевизора громко, резко, агрессивно.

Что-то "унешние" враги забыты. Ан нет – вот и они:

– Запад давно вынашивает планы удушения России. Агрессивная политика НАТО собирает силы у наших границ. Отразим угрозу безопасности России вместе с нашим президентом!

– За партию президента! За единую и неделимую! – вторил первому "патриоту" второй.

– Мы находимся в изоляции от всего цивилизованного мира! – заговорил представитель оппозиции. Подошло его время. – Мы превратились в страну-изгоя!..

Бедняга был неосторожен. Своё время по максимуму он использовать не успел. Потому что оба предыдущих оратора наперебой вскричали так, что либерал наверняка пожалел о своих словах. "Посягнув" на святое, он дал отмашку "патриотам", позволив им пригвоздить его к позорному столбу коллаборационизма. Неудачно вброшенными лозунгами он подставил своих избирателей, составлявших аж одну целую и две десятые доли процента, без боя отдав "врагу" своё законное время, демократично выделенное родным демократичным государством.

– Вас расстреливать надо, господа либералы. От вас все беды России, – закричал первый "патриот".

– Гнать таких из страны. Вон! – орал второй.

Несчастный либерал, не готовый сражаться буквально, стал даже ниже ростом, будто пытаясь укрыться от воображаемых свинцовых пуль "патриотического" негодования.

Нда... Аты-баты, шли дебаты – доставали автоматы...

Хорошее прикрытие это слово ― патриотизм. За ним всегда можно спрятать своё неумытое мурло и оправдать ненависть и агрессию.

– Уважаемые дамы и господа! Товарищи-граждане! Россияне! Последние гастроли патриотов! Все дни на арене – самые настоящие правдорубцы и родинолюбцы!

Под непрекращающиеся аплодисменты со всех каналов оркестр играл бравурные марши типа "Да здравствует Родина!" и "Вперёд, страна!" Марши безжалостно заглушали, забивали такие робкие возгласы, как, скажем, "А где результаты госпрограммы "Доступное жилье" или, к примеру, "А мы не согласные – мы хотим иметь своё мнение".

Но на то они и марши, чтобы заглушать. У них такая функция. Под хороший марш ноги вскидываются сами. Автоматически. Этот рецепт объединения во всеобщее целое мне хорошо известен. Происходит примерно так:

– Спешите увидеть! Сегодня и завтра на манеже яростные борцы с коррупцией, храбрейшие бойцы невидимого фронта по защите интересов страны! Непримиримые апологеты военной мощи! Встречайте! Музыка!

– Нам не нужны миллиарды олигархов! Поддержим родное государство своим честным рублем! Нас много, нас миллионы! Народ – это наше будущее!

Как говорится, сбросимся им на содержание.

"Инфляция в России растёт в шесть раз быстрее, чем в Европе", – бесстрастно фиксирует Росстат цифры, предлагая их аналитикам в свободное пользование. Рост расходов на вооружение составил 16% по сравнению с предыдущим периодом, а в 2017-м году прогнозируется спад рождаемости, и пик этого спада придётся на 2018-й. Я не против того, чтобы вооружаться, – было бы кого защищать.

"Доля россиян, уверенных в величии страны, выросла на восемнадцать процентов", – не отстаёт от Росстата ВЦИОМ. От повышения инфляции растёт величие? Purcua pa? И правда, почему нет? И как долго будет оно расти? Эй, аналитики, установим причинно-следственную связь! Ударим по пессимизму! Расскажем народу просто и понятно про его будущее. Но сначала заменим собой гадалок и экстрасенсов. Я хочу узнать будущее не только народа, но и своё тоже. Слишком громко трубит оркестр. Слишком много желающих подыграть ему. Так и оглохнуть можно и не услышать, когда придёт твой час. Борьба с коррупцией не прекращается ни днём ни ночью. Решётки в судах перевидали всякого народу – убийц и педофилов, растратчиков и спекулянтов. Однажды они незаметно отошли на задний план, а их места заняли казнокрады и мздоимцы. А где старые добрые квартирные кражи? Где уличные грабежи? Где, в конце концов, хорошо знакомая, но незаслуженно забытая знаменитая двести шестая статья?

Читая учебник уголовного права, я наткнулся на несколько постановлений о борьбе с явным неуважением и презрением к общественному. На пути построения справедливого общества (социализма как первой фазы ещё более справедливой – коммунизма) руководители страны относились к статье о хулиганстве гораздо уважительнее и уделяли ей внимания больше, чем сейчас. Последовательно боролись, принимая соответствующие законы. По уголовке одна из тем моей курсовой была именно о хулиганстве, о связанном с ним цинизме и прочем. На протяжении десятилетий страна терпеливо боролась с социальным злом времён полного и развитого40, построив который, мы никак не могли искоренить беспричинное и неуважительное.