Текст книги "Повести. Рассказы"

Автор книги: Станислав Говорухин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)

Мне в жизни все доставалось поздно. И Бондарчук мне достался слишком поздно.

Жертва Фишера

«Футбол, боулинг, теннис, гольф… Чем человек богаче, тем меньше у него шарики для игры».

Ельцин будучи партократом был волейболистом (говорят, хорошим). Когда перекрасился в демократа, стал теннисистом. Положение обязывает. А вдруг Клинтон позовет сыграть партию.

Теннис – спорт для богатых. Или скажем так – для обеспеченных.

Теперь у миллионеров новая забава – гольф. Этот замечательный вид спорта уж точно – только для богатых. Даже среднему классу (которого, кстати, у нас все еще нет) он недоступен.

Россия (СССР) была великой шахматной державой. Большинство чемпионов мира из России: Алехин, Ботвинник, Смыслов, Петросян, Спасский, Карпов, Каспаров… В шахматы играли все, вся страна. В школе, в научно-исследовательских институтах, в таксопарках, на бульварах, в поезде, на пляже… Мы слыли интеллектуальной страной – благодаря успехам в науке, любви к чтению, благодаря шахматам, конечно. И потому могли смело смотреть в глаза богатому иностранцу: богатый, но не очень образованный всегда чувствует превосходство хоть и бедного, но образованного человека.

Теперь во многих странах начинают понимать необходимость шахмат. Вводят обучение шахматам в школе. Они развивают память (старение человека начинается тогда, когда слабеет память). Они развивают сообразительность, тактическое и стратегическое мышление.

А в бывшей шахматной державе 99 % молодежи не знают, как двигаются фигуры по шахматной доске.

Трудно сказать, что такое шахматы – спорт, наука или искусство? Этим они и интересны, в этом их загадка. Древней игре не одна тысяча лет, и шахматы будут волновать человечество, пока оно не исчезнет с лица планеты. Они неисчерпаемы.

Неисчерпаемы, многогранно талантливы и сами великие шахматисты. Я знаком со многими гроссмейстерами: с Ботвинником, Смысловым, Лилиенталем, Спасским, Карповым, с новой чемпионкой мира Александрой Костенюк (она даже сыграла у меня в фильме «Благословите женщину» большую роль). С некоторыми из чемпионов даже сгонял партейку-другую. С Карповым, например, партий пятьдесят – с огромной форой, конечно, но и с абсолютно неутешительным результатом.

Лет семнадцать назад мне говорят:

– Хочешь познакомиться с Марком Таймановым?..

Надо полагать, лицо у меня вытянулось в дурацкую ухмылку, потому что я спросил:

– А разве он еще жив?

Дело в том, что Марк Тайманов вошел в мою жизнь очень рано. Был такой (еще довоенный) фильм «Бетховен», где Марк Тайманов играл главную роль – вундеркинда-музыканта. В детстве у меня была любимая пластинка – «Карнавал животных» Сен-Санса. Исполняют Марк Тайманов с женой. С тех пор, как я стал интересоваться шахматами, имя Тайманова всегда было на слуху. Постепенно шок от позорного поражения советского гроссмейстера стал проходить. Следующий претендентский матч у Фишера был с более сильным (на тот момент) противником – Бентом Ларсеном, датским гроссмейстером. И снова – 6:0.

А потом жертвой Фишера стал «непробиваемый» Тегран Петросян, предыдущий (до Спасского) чемпион мира…

Мало-помалу Тайманова стали прощать – опять разрешили ездить на соревнования за рубеж…

Лет десять назад он написал книгу. Звонит мне:

– Как мне назвать книгу о моих встречах с Фишером?

– Так и назовите – «Я был жертвой Фишера».

Книга вышла под таким названием.

Однажды я сыграл с Таймановым партию в шахматы. Дело происходило за праздничным столом. Марк играл со мной «вслепую», отвернувшись от доски. Передо мной, разумеется, стояла доска с фигурами. Впрочем, гроссмейстеру безразлично: видит он доску или нет.

И вот совершенно невероятный исход. Я выиграл. Когда партия закончилась, Марк сказал: «Поздравляю с блестящим рейдом короля». Это был действительно сумасшедший рейд. В закрытой позиции, при всех фигурах на доске белый король совершил смелый проход с одного конца доски на другой и решил исход борьбы.

В 92 году в Югославии состоялся рекламный матч Фишер – Спасский. После 20-летнего перерыва. Напомню: в 72 году Фишер отнял у Спасского звание чемпиона мира.

После второй партии я позвонил Тайманову – узнать результат. Трубку взяла жена, Женя Авербах.

– Марк в Ленинграде. А что нужно, Слава?

Да хотел поинтересоваться, чем закончилась вторая партия…

Кладу трубку. Через пять минут звонок из Ленинграда. Слышу голос Тайманова:

– Слава, вы интересовались партией?

– Да.

Моему удивлению не было предела – звонить из Ленинграда только для того, чтобы сообщить результат партии?!

– Слава, вы знаете, это совершенно не тот Фишер, который со мной играл, чьей жертвой я был. Этого Фишера просто не узнать. Куда все делось? Ну, короче, ваша партия со мной по сравнению с последней игрой Фишера – это шедевр! Кстати, вы помните свою партию?

Партии, конечно, я не помнил.

– Ну так, в общих чертах.

– А я могу показать ее от первого до последнего хода.

Спустя некоторое время мы встретились, и он действительно показал мне всю нашу партию. Такая у шахматиста-гроссмейстера память: партию с ничего не значащим для него любителем, да еще сыгранную вслепую, да еще после пары бокалов вина, он помнит от первого до последнего хода. А значит, он помнит и все другие свои партии. А сколько их? Сотни, тысячи…

Вот что такое шахматы.

Тайманов по-прежнему молод. Живет в Ленинграде, в родном городе. Снова женился – в который уж раз! И родил двух замечательных близнецов! Шахматы и фортепьяно ушли на второй план…

Часть вторая

Пираты XX века

Киноповести

Предисловие

Биография художника – это его творчество: книги, картины, фильмы, спектакли, сценарии.

В кино я уже более сорока лет. В 1966 году мы с моим товарищем и однокурсником Борисом Дуровым сняли нашу дипломную работу, фильм «Вертикаль». Его до сих пор показывают по телевидению, смотрят на видео.

А вообще – за сорок-то лет! – я много чего «настрогал». Написал полтора десятка сценариев, четыре книги, поставил два спектакля (они много лет идут во МХАТе им. Горького и в Школе современной пьесы), снял 14 художественных и четыре документальных фильма, сыграл десятка два киноролей. Конечно, это много, а поэтому и не все удалось. Несомненными удачами (если ориентироваться на вкусы моих зрителей, людей, выросших в Советском Союзе), можно считать фильмы «Место встречи изменить нельзя», «Ворошиловский стрелок» и «Благословите женщину». У меня несколько иные предпочтения, но не будем сейчас об этом.

В этой книге собраны мои киноповести, снятые в основном другими кинорежиссерами. Как правило, автор недоволен фильмом, снятым по его произведению. Ему кажется, что сам бы он сделал лучше. Той же болезнью страдаю и я. Один только раз, посмотрев фильм, снятый по моей повести, я сказал себе: «Нет, сам бы я не мог сделать так мастерски». Это был фильм «Пираты XX века». Снял его Борис Дуров, с которым мы вместе начинали свой путь в кино.

«Пираты XX века» стали суперчемпионом советского проката. За год его посмотрели около ста миллионов зрителей. А за тридцать лет (фильм жив и сегодня), наверное, миллиарды. В России и в других странах.

Станислав Говорухин

Вторжение

В конце февраля 1941 года в Берлине состоялся митинг, посвященный 21 годовщине Национал-социалистической партии. С речью выступил рейхсканцлер Адольф Гитлер.

Наклонив вперед корпус, прижав голову к плечу, он быстрым шагом взошел на трибуну и, как истый актер, начал тихо с какой-то незначащей фразы, слова которой потонули в восторженном реве коричневой толпы. Сразу за этим установилась мертвая тишина, и в этой тишине рейхсканцлер начал свою речь:

«Нам предстоит новый год борьбы, – голосом оракула возвестил он. – Мы знаем, что он принесет великие решения и с уверенностью смотрим в будущее…»

На экране появилось название фильма:

«Вторжение»

…Вниз к пристани спускалась по волжскому обрыву ветхая деревянная лестница в тысячу ступеней, которые всхлипывали под ногами, стонали, пели на разные голоса. Лиза устала, ногу на ступеньку ставила нетвердо, мешали туфли на высоких каблуках. Она сняла бы их, да руки заняты – в одной был ридикюль и авоська с продуктами, другую оттягивал крашеный фанерный чемодан, который бил углом по ступеням и оттого приходилось держать его в согнутой руке.

Заплывшим слезой глазом Лиза увидела, как слева из-за излучины реки выплыла белая, окутанная дымом точка – пароход. Надо спешить. Мертвыми пальцами она поддернула чемодан – что-то хрустнуло, ручка осталась в руке, а сам чемодан полетел вниз, стукаясь о ступени, упал на дощатую площадку и рассыпался. Слезы, дрожавшие в глазах, только этого и ждали – тут же пролились по щекам двумя солеными ручейками. Да плакать было некогда, – белая точка крупнела на глазах, пароход приближался; она нагнулась и давай собирать свое нехитрое имущество.

– Ай-яй-яй! – услышала она вдруг голос. – Вот плакать-то совсем ни к чему…

Лиза подняла голову, увидела хромовые, подернутые пылью сапоги, широкие галифе, ремень с портупеей, орден-звездочку в красной глазури, кубики в петлицах и, наконец, строгое лицо с веселыми карими глазами. Слезы тут же пересохли, расширенными вымытыми глазами уставилась она на стройное великолепие, которое как-то уж очень не вязалось с этой скрипучей извилистой лестницей, скособоченными домишками, лепившимися по обрыву, с маленькой пристанкой-дебаркадером внизу.

А военный уже нагнулся над ее пожитками, поднял один сверток, другой, протягивал вещи, краем глаза рассматривая ее. Лиза была хороша, чего там: каштановые, коротко подстриженные по моде волосы под белым беретом, яркие полные губы, вздернутый, но не курносый, а прямой, хорошенький носик… Словом, впечатление она произвела – военный даже разволновался, папиросу вынул, закурил.

Лиза закрыла крышку, стала возиться с замком.

– Сломался, – сказала она и виновато улыбнулась.

– Позвольте, я?.. – Военный присел, пощелкал замком. – Починить можно. Но потом… Вы к пароходу?

Она кивнула.

– Выходит, попутчики? – Наконец, он открыто взглянул ей в глаза. – А сейчас бы веревочку?.. Эй, ребятки!

Двое мальцов с удочками бегом спускались по тропе рядом с лестницей. Увидев военного, да еще командира, они и так остановились, робко перешептываясь друг с другом.

– Ну! – повторил военный. – Ко мне!

Ребята пролезли под перилами, восхищенно уставились на него.

– Дяденька, Вы танкист?

Военный снисходительно усмехнулся:

– Пограничник.

– Ух ты! – восторженно ахнули ребята. – А наган у Вас есть?

– Вот вам задача, ребята, – строго оборвал их военный. – Надо добыть веревочку, чемодан перевязать…

– Кукан, дядь, годится? – Один из мальцов вынул из кармана бечевку, смотанную узелком, другой протянул такую же.

Военный подергал кусок бечевки.

– Куда же рыбу денете?

– А-а… – отмахнулся старший из ребят. – Была бы рыба…

Пока военный перевязывал чемодан, ребята закидывали его вопросами.

– Дядь, Вы лейтенант?

– Старший.

– У-у! А у танка и пушка и пулемет?

Военный поднял оба чемодана, все четверо пошли вниз.

– А у фашистов танки есть?

– К сожалению, – военный посмотрел на Лизу и улыбнулся.

– Тетя, давайте мы Вашу сетку понесем? – Маленькие подлизы вцепились в сетку; она отдала, нагнулась, сняла туфли.

– Дядь, а что сильнее: пушка или гаубица?

– Дядь, а правда, у Гитлера одна нога хромая?

Военный засмеялся.

– Не знаю. С Гитлером лично не знаком. Но, по-моему, это у Геббельса…

– Дядь? – младший хитро посмотрел на военного. – А Вы можете название парохода прочитать? У пограничника глаз должен быть зоркий, да? Чтобы диверсанта углядеть…

Пароход приближался, просматривались уже палубы, заполненные пассажирами, лопасти колес поблескивали в лучах низкого солнца.

– Нет, не могу, – военный оторвал взгляд. – Далеко еще.

– А я могу, я могу! – затанцевал малец. – «Клим Ворошилов».

– Да ну? – искренне удивился военный. Казалось, он был задет за живое, приостановился, еще раз всмотрелся вдаль – не может быть, неужто разглядел?

– Врет он всё, Петька… – Старший строго посмотрел на приятеля. – Бесстыжий! Мы тут, товарищ командир, все пароходы наизусть знаем, по гудку можем определить. Этот вот «Клим» – видите, какая у него труба? А там, у дебаркадера – «Память Маркина». Он снизу идет, из Астрахани.

К пристани действительно прилепился маленький пароходик, сверху он поначалу и не был заметен.

«Клим Ворошилов» между тем пропел басовым гудком и стал разворачиваться против течения.

– Ой, надо спешить, – испугалась Лиза. – У меня еще и билета нет.

– Вы далеко? – спросил военный.

– До Ульяновска.

– Замечательно. И я туда. Там на поезд – и к себе на заставу!

– Дядь, а Вы на какой границе служите?

– Сейчас проверим, как вы знаете географию. Река Буг где?

– Знаем! – хором запели пацаны. – Польская…

Пограничник помрачнел:

– То-то и беда, что теперь германская…

…У маленького базарчика, где бабы торговали вяленой рыбой, топленым молоком, ягодой и прочей разностью, стояла деревянная будочка – касса. В окошечке надпись: «Билетов нету». Очередь, однако, была. На что-то надеялись.

Лиза хотела стать в очередь, но военный не пустил.

– Время только терять, – сказал он. – Пошли, что-нибудь придумаем.

Шла посадка на пароход. Пассажиры на «Клим» проходили через «Память Маркина» – два парохода стояли лагом друг к другу. У трапа матрос с усами проверял билеты.

– Вы идите, – сказала Лиза.

– А Вы?

– Я как-нибудь… У Вас служба.

– Нет, пограничники так не поступают. Вот что, берите мой билет. И оба чемодана. Донесете?

– Да, но Вы?..

Вместо ответа он поднял чемоданы, протянул ей.

– Нет, – заупрямилась она. – Я так не могу. Вдруг Вас не пустят…

– Смешная, ей богу. Раз я говорю, значит знаю.

– А вдруг… – хитро прищурилась она. – Такой солидный человек, с орденом… И без билета. Конфуз! Я дак себе век не прощу…

– А-а! – досадливо взмахнул он рукой. – Смотрите, как это делается!

Он быстро стянул ремень с портупеей, скатал, положил в карман. Расстегнул ворот гимнастерки, снял фуражку, взбил пятерней волосы, взлохматил брови – сразу приобрел домашний затрапезный вид, стал похож на заспавшегося после бурного веселья служивого.

– Прямиком на гауптвахту! – пошутил он над собой. – Сейчас и пропуск добуду…

Он сбежал по сходням на берег к базарчику. Тут транзитные пассажиры бранились с торговками, покупали разную снедь; кто нес обратно на пароход дымящуюся картошку, кто огурчики – славные здесь были огурчики, маленькие, в темных пупырышках, один к одному. Военный наскоро выбрал у крайней в ряду торговки связку прозрачного серебряного чехня и побежал обратно.

– Здравия желаем, товарищ командир, – приветствовал его усатый матрос у трапа. – Эх, к этой рыбке пивца бы! Жаль, нету. Придется Жигулей ждать…

Военный сунул ему в руку самую большую рыбину.

– Благодарствую, – сказал матрос и рассмотрел чехня на свет. – Ах, ядреный корень, вот произведения!.. Чудо природы! – восхитился он. – Солнце не застит – до чего хорош! – Откашлялся начальственно на напиравших пассажиров. – Билеты готовьте, граждане, билеты!

Лиза, наблюдавшая сцену, улыбнулась, подняла чемоданы и пошла к трапу.

Пароход отошел и посыпались с его кормы мальчишки, которые в последнюю минуту все-таки проникли на судно, чтобы прокатиться пару сот метров да заодно нырнуть с верхотуры.

Лиза и пограничник стояли на верхней палубе. В гладкой воде отражался крутой берег, город поверх обрыва весь в вишневых и яблоневых садах, «знаменитая» лестница, самая высокая на всем правобережье. Вдоль берега по колено в воде стояли рыбаки, ловили баклешку «внахлест».

Двое мальчишек, размахивая удилищами, приветствовали пароход.

– Никак наши мальцы? – сказал военный.

Они помахали ребятам в ответ. И тут же отозвался на приветствие гудок парохода – густо пропел он над водной ширью, и долго еще висела в воздухе его последняя нота.

– Мне кажется, пора познакомиться, – улыбнулся военный.

Лиза протянула руку «лодочкой»:

– Лиза.

– Павел Глазков.

– А по отчеству?

– Это лишнее. А вообще – Павел Иванович. Возвращаюсь из очередного отпуска. Я из Троицкого, не слыхали? Все село Глазковы…

– Нет, я не местная. У меня тут в Тетюшах тетя живет.

– В гостях были? Хорошо на Волге! Что же не загорели?

– Да так… – Лиза замялась, перевела разговор. – Ловко у Вас получилось.

– Что? Ах, это… Не впервой. Вся юность на Волге прошла. Ездить-то приходилось много, а денег на билет не всегда… Знаете, что… – Павел Иванович искоса посмотрел на спутницу, предложил не очень уверенно: – Давайте пойдем в ресторан? Так сказать, отметим знакомство.

– Зачем? – возразила Лиза. – У меня полная сетка продуктов. Мне тетка подорожников напекла – и пироги с морковкой, и шанежки…

– А в ресторане веселее, – тянул свое Павел Иванович. – Там музыка играет…

– Ой, как это неожиданно, – она наклонила голову и осмотрела себя. – Я в дорогу оделась…

– Вы очень подходяще одеты, – успокоил ее Павел Иванович. – И даже красиво.

– Правда? – вспыхнула Лиза.

– Конечно. Вам эта кофточка к лицу. И берет удачно подобран.

Они еще немного поспорили – идти или нет – и Лиза сдалась.

Подошел весь в белом официант и молча встал у столика, а Павел Иванович с Лизой все не могли решить, что выбрать.

Он предлагал выпить по рюмочке портвейна за знакомство, но она наотрез отказалась пить крепкие вина и с испугом оглядывала просторное ресторанное помещение, дерево и медь отделки, накрахмаленные скатерти, белоснежных, похожих на эстрадных артистов, официантов. В конце концов сошлись на ликере, напитке более дамском и подходящем случаю. Его принесли в пузатом графинчике – тягучую изумрудного цвета жидкость.

– За знакомство! – Павел Иванович поднял свою рюмку. – Я очень рад, поверьте…

– Ой, какая крепкая! – удивилась Лиза. – Но вкусно…

– Вы замужем? – спросил он.

– Нет, – ответила она быстро. – А Вы?

– Я тоже не женат. Когда? Семилетка, армия, потом училище… И снова служба…

– Насквозь военный, – засмеялась она.

– В общем, да. Из двадцати семи девять лет отдал армии…

– Я думала, Вам гораздо больше, – простодушно удивилась она. – Лет тридцать…

– Неужели выгляжу таким старым?

– Извините, – смутилась Лиза. – Я вовсе не это хотела сказать. Просто Вы такой… Ну, как бы это выразиться – много повидавший…

– А сколько Вам, если не секрет?

– Девятнадцать… Почти двадцать… Собственно, двадцать уже. Через неделю день рождения.

– Какая у нас огромная разница в годах, – сказал он полувопросительно. Она промолчала.

Он вдруг засмеялся.

– Чему это Вы? – насторожилась она.

– Так… Вспомнил одно предсказание.

– Оно сбылось?

– Не знаю. Нет… Может быть, потом я Вам расскажу. Вам нравится здесь?

– Очень. Я никогда не ездила в первом классе. Даже на верхнюю палубу ни разу не поднималась…

– Извиняйте, – седой благообразного вида старичок в белом чесучовом костюме с газетой в руках тронул рукой свободный стул напротив молодой пары. – Не прогоните? – спросил он, сильно ударяя на «о». Кстати, Павел Иванович тоже «окал», как вся Средняя Волга от Горького до Самары.

– Присаживайтесь, милости просим, – живо откликнулась Лиза.

– Минутку, – сказал старичок и засеменил между столиками к выходу. Через минуту он вернулся, держа под руку такую же чистенькую, просто одетую, чем-то очень похожую на него жену. – Вот, Зоя Ксенофонтовна, молодые люди не возражают принять нас в компанию.

Старушка поклонилась, села, Лиза протянула ей меню. Павел Иванович наклонился к старичку.

– Не выпьете с нами?

– Благодарю. Не станем мешать, – старичок раскрыл газету и отгородился ею от соседей по столику. Газету отставлял далеко от глаз – очки взяла жена; держа, как монокль, изучала через них меню.

– Макароны по-флотски, – прочитала она. – Что это за блюдо такое, Афанасий? Ты не знаешь?

– Думаю, что-то острое, – ответил супруг, не отрываясь от газеты. – Моряки – народ крепкий, возьми какое-нибудь знакомое…

Завели патефон в углу и несколько пар пошли танцевать модное танго. Лиза поспешно отвернулась от танцующих, боясь, что Павлу Ивановичу взбредет на ум тоже отправиться в круг. Танец был медленный, бесстыже стонали скрипки, пары тесно прижимались друг к другу и, закрыв глаза, перебирали ногами, почти не сходя с места.

– Жаль, что я не умею танцевать, – сказал Павел Иванович.

– Ой, нет, что Вы! – почти обрадовалась Лиза. – Хорошо!

– Что же тут хорошего?

– Хорошо, что не этому учились. За танцы бы Вам орден не дали, правда?

– Пожалуй, – рассмеялся Павел Иванович. – Какая верная, черт побери, мысль! А я, признаться, чувствовал себя круглым лопухом там, где танцуют.

– Ну и напрасно…

– А Вы разве не любите танцы?

– Люблю, – призналась Лиза. – Но эти мне не нравятся. Какие же это танцы? Просто обнимаются при народе…

– А ведь это война! – Старичок вдруг резко ударил костяшками пальцев по газетному листу. – Вы поглядите, – запальчиво обратился он к Павлу Ивановичу и ткнул пальцем в газету: – Везде война. Всюду! В Китае, в Греции, на Балканах… В Африке, и в той воюют! Англичан, которые за всю свою историю не видели у себя вражеского солдата, бомбят… Что это, я Вас спрашиваю, как не Вторая мировая война?

– Тише, Афанасий! Ради бога, тише! – заволновалась старушка. – Весь ресторан переполошишь.

– Кто же спорит? – улыбнулся Павел Иванович.

– Да, но как же Вы свою-то роль представляете в этой войне? Своего народа? Армии… А-а! Не знаете. Или не хотите знать. А может быть, боитесь посмотреть правде в лицо. А вот я, старый человек, не боюсь. И так же откровенно, как Вам, скажу любому. Хотя бы самому маршалу Тимошенко…

– Что же Вы ему скажете?

– Скажу, что не таков русский характер, чтобы не ввязаться в драку, которая кипит вокруг него. Только для этого надо, чтобы кто-нибудь ему крепкую оплеуху влепил…

– Бог с тобой, Афанасий Трофимович! Или сейчас же прекрати, или я уйду!

– Разве я ересь какую несу? – обиделся старик. – Мы с тобой, сударыня, четыре войны пережили, и ни одна ничего, кроме горя, нам не принесла. Я не толстовец, не миротворишка какой-нибудь, не паникер, но события надо оценивать трезво, эту самую газету уметь читать, если хочешь знать, между строк… И мне важно, чтобы этот молодой человек, которому доверено охранять нашу матушку Россию, понимал это. Я и сам мог бы еще взять винтовку в руки, да вот беда – в берег тот вон высокий не попаду…

– Вот ведь какой он у меня агрессивный, Афанасий-то Трофимович, – смущенно улыбнулась старушка, переводя взгляд с Лизы на Павла Ивановича. – Вы уж извините его, ради Христа…

– А я извинений просить не собираюсь, – строго оборвал ее супруг. – У нас мужской разговор, крутой, ты в него не вмешивайся…

– Мне как раз нравится Ваша горячность, – серьезно заметил Павел Иванович. – Разве можно говорить спокойно о том, что волнует? Но Вы напрасно упрекаете меня в легкомыслии…

– Да ведь Вы тут сидите, батюшка. Тут! А не там!

– У меня отпуск.

– Не время-с, – строго сказал старик. – Вот именно, не время-с!

– Ты, Афанасий, границы-то не переходи! Встрял в чужой разговор… Налетел коршуном… – Она обернулась к Лизе. – Счастье, что у вашего супруга ангельский характер. Моего ведь не каждый вынесет…

Павел Иванович благодарно улыбнулся ей, заметил:

– И все-таки Вы преувеличиваете серьезность положения. Право преувеличиваете. Во-первых, у нас с Германией Договор…

– Да плевали они на этот Договор! – вскрикнул старик. – Для них святыня не святыня! А тут Договор – бумажка, тьфу!..

Вы сами посудите, батюшка… Карту Европы себе представьте!.. – уже более миролюбиво он придвинулся к Павлу Ивановичу и все еще тыкал пальцем в газету, где на пятой полосе были набраны короткие сообщения с многочисленных театров военных действий. – Куда же ему теперь двинуться? На юге – союзники. На западе уже дошел до океана. То же и на севере. Англия, конечно, соперница. Но не враг! Враг истинный, кровный, классовый – на востоке. Миллионные армии даром не держат. Нет. Они сами должны себя прокормить. А Россия, лакомое блюдо, не так ли?..

Они стояли на палубе, облокотившись о перила. Внизу шумно ворочалось колесо, широкие плицы мерно падали в сонную воду.

– Не холодно? – спросил Павел Иванович.

– Что Вы? Прелесть, как хорошо! – отозвалась Лиза. – Вот навязалась я Вам на голову, право слово, – засмеялась она. – Ехали бы себе без хлопот… Да Вы на меня и не обращайте внимания. Идите спать, утомились ведь за день. А я бы так хоть всю ночь простояла…

– И я с Вами, коль не прогоните.

– Вам просто неудобно меня бросить. Я же вижу.

– Вовсе нет. С чего это Вы? – настороженно спросил Павел Иванович, которому в словах Лизы почудился другой смысл.

– Я уж и так, не знаю, как Вам благодарна. Что бы я делала? Пришлось бы домой возвращаться… С чемоданами-то да узлами в гору…

– Что же Вас никто не провожал?

– А некому. Одна тетка. И та старенькая.

– Родители в Ульяновске?

– В Сызрани. В Ульяновске я учусь в медтехникуме. Этим летом и домой не удастся съездить. Практика.

– Вот и я своих давно не видел. За три года в первый раз отпуск дали.

– Не время-с! – Лиза подняла палец и строго погрозила им.

Вниз по реке сгоняли плоты. Один такой плот, изгибистый, чуть не в километр длиной, ведомый пыхтящим буксиром, поравнялся с пароходом, который нагонял его. На плоту жгли костер, сидели около него люди, слова их, вернее, бессвязные отзвуки человеческой речи, далеко разносились над поверхностью воды.

По палубам судна еще гуляли редкие пассажиры, сидели на скамейках пары, но пароход уже затихал, исчезали с досок палубы резко очерченные отсветы окон.

– Морсу хочется, – слышался из темноты чьей-то каюты томный женский голос.

Измученный мужской отвечал:

– Ну где я тебе возьму морсу? Ресторан закрыт… Давай спать.

– Ах, как хочется морсу…

Из закрывшегося уже ресторана вывалились припозднившиеся посетители. Центром шумной компании была высокая, немолодая уже женщина с хорошо поставленным, чуть хрипловатым голосом – может быть артистка.

– Благодать, а! – говорила она, закрывая глаза и вдыхая чистый воздух. – Неужели все это кончится? Эта луна, это шлеп-шлеп по воде, этот блаженный сон? Бог мой, и вправду, как во сне. Я ничего не помню… Где мы? Какое сегодня число?

– 17 июня 1941 года, милая Нина Васильевна, – подсказал ей один из мужчин, кругленький, верткий, в косоворотке навыпуск, подпоясанной узким кавказским ремешком. – И завтра с утра нас с вами ждет тяжелая работа. Так что пора баиньки…

– Вы бухгалтер, Васильчиков, – потухшим голосом сказала женщина. – Как Вам самому-то не скучно от себя?

– О! – вспомнил кто-то из компании. – И правда, семнадцатое… Сегодня же «Динамо» со «Стахановцем» играют. Сыграли уже…

– Вот и влындют, наконец, чемпиону…

– Кто влындит-то?

– Тот же «Стахановец». У них форвард хороший…

– Путятов? Ой, уморил! Кто такой Путятов рядом с Дементьевым?

– Пари?

– Пари.

– А ведь эти плотогоны, друзья, – прервал их спор высокий, седой, державшийся рядом с актрисой мужчина, – сейчас там ушицу едят, смею вас уверить. С дымком, из стерлядки… И не всухую… Э-э-эй! – пропел он высоким голосом. – Приятного аппетита-а-а!..

Костер на плоту, и сам плот, темный на светлом зеркале реки, уплывали влево, вверх, пароход уже обгонял маленький с высоко выдвинутой трубой буксирчик. Кто-то сидел на корме, курил.

– И куда он так торопится, наш капитан? – капризно сказала женщина. – Вот Вы, Васильчиков, все можете… Остановили бы пароход, уговорили капитана. Мы бы сейчас купанье устроили…

– Славно бы!

– Водица, небось, шелковая…

– Купеческие у Вас замашки, Нина Васильевна, – отозвался скучный Васильчиков. – Кто-как, а я лично – «у койку»… Пойду тихонечко, чтобы не расплескать сон. Оревуар…

Лиза, прикрыв ладошкой рот, зевнула.

– Вот что, Лиза, – Павел Иванович накрыл ладонью ее руку. – Пойдемте-ка спать…

– Как? Что? – Лиза тряхнула ресницами. – Я не хочу…

Он засмеялся:

– «Не хочу», а глаза с поволокой… Пойдете ко мне в каюту и ляжете спать. И никаких разговоров. Всё! Это приказ!

– Как же? Там мужчина…

– Он Вас не съест…

– А Вы?

– Я пограничник. Ночью привык бодрствовать. Словом… Я же сказал – прекратить разговорчики! – И он, легонько взяв Лизу за локоть, повел ее вдоль палубы.

– Я – часик… – лепетала она. – Ох, беда Вам со мной…

Через минуту она уже крепко спала в свежей постели, рядом через проход похрапывал пассажир-гора, так высоко и значительно возвышался под простыней его огромный живот. От одной неожиданно громкой рулады его храпа Лиза вздрогнула, подняла голову, плохо, видимо, соображая, где она находится, наконец, вспомнила, улыбнулась и тут же уснула успокоенно и крепко.

А Павел Иванович, прохаживаясь, обошел по палубе весь пароход, постоял на корме, глядя, как выделяется на черной маслянистой глади белый бурун развороченной лопастями воды. С правого борта плыл высокий, лесистый, загадочный в темноте берег без единого огонька.

Он присел на скамейку, вытянул уставшие ноги, раскинул руки и в этой блаженной позе, закрыв глаза, застыл, задумался и вдруг широко улыбнулся, вспомнив что-то. И чем-то неотразимо похожа была эта улыбка на улыбку Лизы, которая сейчас крепко спала в его каюте.

Мимо прошлепал низенький с сердитым заспанным лицом человечек в пижаме, прижимавший к груди три бутылки брусничного морсу. Недоуменно посмотрел он на улыбающегося во сне лейтенанта и оглянулся дважды.

На баке пробили склянку – звонко и мелодично пропел во влажном воздухе удар колокола. И с этим ударом выплыла, словно появилась на сцене дама из рассыпавшейся уже шумной компании. Она переоделась в халат, длинное полотенце через плечо; взбитые недавно высоким валиком над лбом волосы теперь были по-девичьи схвачены лентой на затылке. Она прошлась вдоль борта, дойдя до лейтенанта остановилась, разглядывая его. Потом присела на краешек скамейки.

Павел Иванович открыл глаза, смутившись, подобрал ноги, выпрямился.

– Угостите даму папиросой, товарищ командир, – сказала она, бесцеремонно разглядывая его.

Павел Иванович вынул из кармана галифе пачку «Северной Пальмиры», узкими худыми пальцами она смяла в двух местах мундштук папиросы, наклонилась к протянутому огоньку, жадно и глубоко затянулась. Тут же сказала:

– Какие мы с Вами дураки. Эдакую прелесть, – узкой кистью она очертила вокруг себя полукруг, дуга которого уперлась в горящую папиросу, – оскорбляем такой, извините, гадостью. Ведь гадость, гадость! А неймется…

Павел Иванович тоже закурил, отгоняя рукой дым, который тянуло в сторону соседки.

– Что это значит? – Кончиком пальца она погладила кубики на петлицах. – Никак не выучусь разбираться.

– Старший лейтенант.

– А три таких же, но продолговатых?

– Подполковник.

– Значит, подполковник, – повторила она задумчиво. – Чин немалый… Был у меня школьный приятель. Двоечник… Девчонкам от него житья не было. А вот смотри-ка – подполковник. Сейчас бы он кто был? Убили его, – грустно пояснила она. – Про «линию Маннергейма» слышали? Вот там… – И вдруг спросила строго: – Чему это Вы улыбались во сне?