Текст книги "Повести. Рассказы"

Автор книги: Станислав Говорухин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

Поздно вечером Звонарев стоял у борта, курил. Он вздохнул, бросил огонек сигареты в волну за бортом, поднялся на верхнюю палубу, куда вел узкий трап с табличкой на двери: «Пассажирам вход воспрещен». Пройдя вдоль темных зачехленных шлюпок на открытой палубе, он шагнул в освещенный коридор и увидел в глубине дверь с надписью: «Капитан».

Вдруг дверь отворилась, оттуда вышел моряк со стопкой бумаг в руке и пошел навстречу, внимательно вглядываясь в заблудившегося пассажира. Неожиданно лицо моряка расплылось в улыбке, он оторопело развел руками и сказал:

– Звонарь! Ты?.. Ты как тут?

Да, это был Сашка Тюриков, школьный приятель, его тезка.

– Привет, Тюля! – растерянно буркнул Звонарев.

– А я только вспоминал тебя! Постой, почему же? А! Радиограмма есть Звонареву. Тебе, что ли? А ну, пошли!

Он поволок Звонарева в радиорубку, засыпал там вопросами:

– Ну? Где кровь проливаешь?

– Инженерю…

– Институт кончил? Я вот плаваю. Ничего… Жить можно. Валюта идет… Всегда имеешь «пару копеек»… Да, радиограмма! Где она?

Из стопки бумаг он вынул нужный бланк.

– Вот! «Проект ваш получил полное одобрение. Дополнения к нему спешно разрабатываются…» Ну и так далее. Белиберда какая-то. Шифр, что ли? Постой… Недаром ребята говорили, что ты в «Белом доме» работаешь… Ну, честно?..

– Глупости! – поморщился Звонарев.

– Ты всегда был «темнила». Оставим… Далеко с нами?

– В Бейрут. Работать на три года. По назначению.

– Стоп! А куда ты шел? – Тюля подозрительно уставился на Звонарева. – Капитана нашего знаешь?

– Нет. То есть… немного знаю, – поправился Звонарев.

– Тогда учти – ты здесь не был. Сюда пассажирам ни-ни!..

Выходя из радиорубки, Звонарев столкнулся в дверях с плечистым моряком лет сорока пяти. Тот скользнул по нему мрачным взглядом. Обернулся и посмотрел вслед.

Из темного провала дачного сарайчика сидящий за рулем милиционер вывел белый «фиат ОДВ 37–55».

Двое оперативников нагнулись над крылом багажника. Фара была вставлена, вмятина тщательно зарихтована. Один из работников достал лупу…

Как установили, Француза звали Евгений Лович. Работник бытовой мастерской, двадцать девять лет, к суду и следствию не привлекался. Сам Лович исчез.

В скромно обставленной комнатке Мережко разговаривал с пожилой соседкой Ловича:

– Кто из мужчин к нему заходил? Попробуйте описать подробно…

– Господи! Это же десятки людей!

– Ничего, я не тороплюсь. Вы ведь меня еще не прогоняете?

Шла обычная оперативная работа.

В который раз уже допрашивался Акоп Докарджи.

– Ничего больше не знаю, – отупело твердил он. – В первый раз Француз попросил продать в Ферзабаде золотые монеты… Дал телефон…

И снова Мережко. Разговаривает с молодой девушкой, сотрудницей Ловича. В окне-витрине выставлена продукция, которую выпускает мастерская – мужские пояса, галстуки…

– Вам приходилось брать трубку, когда звонил этот человек? Какой у него голос?

Утром Люба вручила Звонареву радиограмму. Оставшись один, он перечитал ее дважды.

Завтрак заканчивался. Высокий сутулый администратор, Клячко, кажется, – так его вчера назвал директор – указал Звонареву его место за столиком.

– Извините, – отказался Звонарев, ища глазами Лидочку. – Мне поближе к окну…

– Не положено, – буркнул Клячко.

– Да мы договорились…

Лидочка уже улыбалась ему. Клячко недовольно отошел. Звонарев кивнул в сторону администратора.

– Хмурый тип?

– Клячко-то? Затурканный какой-то… Всего боится.

– Смешная фамилия – Клячко.

– Он и сам ни рыба ни мясо. Мы его Клячей зовем. Недавно он у нас, с начала навигации… Как спалось?

– Поздно лег. Армянин один попался иностранного производства. Все на «троих» предлагал сообразить.

– Кто же третьим был? Или была?

– Он сам. За двоих пил.

Лидочка убежала, а через минуту Звонарев рее сдирал вилкой белое мясо судака со шпангоута ребер.

– Так вот, – продолжал он. – Армянин этот без ума от «русский женщин». Особенно он втюрился в барменшу в ночном фаре. Знаешь, такая полная блондинка?

– Вера? Она не бармен. Бармен там Джутаев Казбек Артамонович.

– А-а! Знаю. Лицо все в морщинах? Он еще «л» плохо выговаривает? Вместо «лодка» произносит «водка»? Да?

Лидочка засмеялась, прямо-таки зашлась хохотом:

– Копия – Кондратюк.

– Это кто?

– На почте… хмырь один…

– Ухаживает за тобой? – Звонарев попытался изобразить ревность.

– Надо больно, – хмыкнула официантка. – «Видочка, выйдем на павубу», – передразнила она таинственного Кондратюка.

В просторном вестибюле за стойкой судового отделения связи Звонарев заполнял бланк радиограммы.

– Когда она будет в Одессе? – спросил он у сидящего за стойкой парня.

– К вечеру. – У парня было широкое доброе лицо, сонные голубые глаза.

– Платить валютой?

– Конечно.

– А советскими нельзя?

– После того как закрыли границу – все. Крышка.

И ни одного «л», как назло.

– Сколько стоит одно слово?

Кондратюк достал прейскурант.

– Если в довварах…

Звонарев смял исписанный бланк.

– Обойдется без поздравления.

– Жена?

– Племянница.

– Тогда, конечно. Ты лучше ей на Кипре игрушку купи, кукву какую-нибудь.

Сонный Кондратюк явно располагал к себе.

– Давно плаваешь?

– Не-е… Я птица не водоплавающая. Мне землю надо чувствовать под ногами.

– Чего же пошел?

– Надо поглядеть, как в заморских странах живут. – Он доверительно наклонился к Звонареву. – Слышь, кореш, есть такая река – Вимпопо?

– Лимпопо? – переспросил Звонарев. – Подожди… Это же Чуковский выдумал…

– А я думаю, все-таки есть, – убежденно вздохнул Кондратюк. – Крокодивы там пвавают, бегемоты… Бегемотов вюбью-у! До чего ж симпатичные зверюги!..

Приближался северный вход пролива Босфор. Почти все пассажиры торчали на верхних палубах, предвкушая интереснейшее зрелище. Скоро должен был показаться Стамбул.

На секунду вышел подышать воздухом морщинистый бармен Джугаев из ночного бара. Он рассеянно взглянул на виденный-перевиденный пейзаж, снова скрылся за дверью.

Звонарев заглянул в бар. Пассажиров обслуживала Вера, пышногрудая пассия Катарикоса. Бармена не было.

Звонарев спустился палубой ниже. Тут он обратил внимание на дверь с надписью: «Амбулатория». Постучал. Никто не ответил, и он вошел. Из соседней комнаты слышались смех, голоса. Оттуда выглянула раскрасневшаяся медсестра, вопросительно посмотрела на Звонарева.

– Зуб… – Звонарев прижал руку к щеке. – Как будто там дятел сидит. Долбит и долбит…

– Сейчас схожу за доктором.

– Не надо. Мне бы анальгину…

Она открыла шкаф, достала таблетки, что-то поискала на полке. Из соседней комнаты вышел моряк – Звонарев узнал плечистого красавца, с которым столкнулся в дверях радиорубки. Тот посмотрел мимо Звонарева, властно сказал сестре:

– Я зайду еще.

– Подожди, – ответила она и заторопилась. Сунула Звонареву в руку таблетки, какие-то порошки. – Это полоскание. Попробуйте несколько раз. Не успокоится, приходите…

Звонарев поблагодарил, вышел на палубу, откуда видна была дверь амбулатории, и встал у борта. Рядом оказалась Люба с подружками. Все смотрели на проплывающие мимо старинные дворцы, селения, развалины укреплений.

На рукаве морского кителя Любы пестрела красная с синей полосой повязка.

– Ты ж на вахте! – сказал Звонарев.

– А посмотреть-то хочется-а, – проговорила нараспев Люба.

– Не видела, что ли, никогда?

– У-у, сколько раз! Все равно интересно-о!

Дверь амбулатории наконец отворилась, оттуда вышел приятель медсестры и, пройдя мимо Звонарева, зашагал к корме.

– Кто этот парень? – Люба глянула ему вслед.

– Лыткин… Завпроизводством.

Она произнесла его фамилию с некоторой долей пренебрежения. Сказала и забыла, словно отмахнулась от назойливой мухи.

– Сейчас Стамбул покажется. Вот красота-то!..

Припекало. Вдоль берега потянулись уже набережные, причалы, доки. Звонарев разделся, нырнул в прохладную воду бассейна. Купались всего несколько пассажиров. Они перемежали приятные ванны с видами Стамбула.

Звонарев пронырнул до края бассейна, оттолкнулся ногами, еще раз пересек неширокое пространство. Потом стал плавать вдоль иллюминаторов, сквозь стекла которых были видны уютно освещенные уголки бара. Его кожаные кресла, тяжелые шторы, мягкий свет ламп рождали странную прелесть потусторонности. Словно заглядываешь внутрь подводного корабля таинственного капитана Немо.

За стойкой бара сидел одинокий Катарикос с привычной рюмкой коньяка. Стамбул его не интересовал.

В баре было тихо. Зашла супружеская пара молодых англичан, устроилась за дальним столиком.

Катарикос заказал еще рюмку коньяка, вынул бумажник, расплатился с морщинистым барменом. Раскрытый бумажник со странной половинкой фотографии остался лежать на стойке. Бармен не взглянул на него. Подвинул Катарикосу рюмку и ушел к англичанам принимать заказ.

Полная блондинка, очаровавшая вчера Катарикоса, вынесла из подсобки чистые рюмки на подносе и снова скрылась. Катарикос равнодушно проводил ее глазами.

Тихо хлопнула дверь бара, кто-то вошел.

Рука в морском кителе с одной нашивкой на рукаве положила на бумажник Катарикоса другую половинку фотографии. Образовался портрет известной кинозвезды.

Теплоход уже находился в створе бухты Золотой Рог. Два огромных моста перекинулись через бухту, по берегам которой лежала столица Древней Византийской империи. На оранжевом фоне закатного неба рисовались башни Старого города, султанский дворец, шесть изящных минаретов знаменитой мечети Султан-Ахмет.

Звонарев оделся, спустился вниз; у выхода из бара столкнулся с Катарикосом. Тот ткнул пальцем в берег:

– Истамбуль! Ля мэрвэйёз! Вы бил здесь?

– К сожалению, нет. Никогда.

– Я жил… О, ля, ля! Дэ дэмуазель!.. Сэ нюи!.. – Прищелкивая языком, жестами он показал, какие прекрасные наслаждения дарил ему этот вольно раскинувшийся город.

Звонарев указал на дверь бара.

– На этот раз приглашаю я.

– Не можно, не-е-т! – притворно округлил глаза Катарикос. Он подошел к борту, широко распахнул руки, как бы охватывая ими всю бухту, и нежно повторил: – О, Истамбуль!..

Звонарев улыбнулся каким-то своим мыслям, обошел палубой кормовую надстройку. По левому борту плыл мимо азиатский берег Босфора, густо застроенный старинными и современными домами.

Вверх по трапу поднимался знакомый радист Тюриков.

– Тебе – ничего! – издали помахал он Звонареву. – Заходи вечером в каюту, чайку выпьем! – Он подмигнул и скрылся.

Над Мраморным морем спустились сумерки.

В музыкальном салоне пассажиры заняли все столики. Бармен-блондин, не выпуская изо рта сигарету, ловко успевал наполнять рюмки, готовить кофе, получать деньги. Было накурено, шумно. На маленьком полированном пятачке танцевали.

Звонарев протиснулся к стойке, полюбовался виртуозной работой бармена, купил пачку сигарет. Затем вышел на свежий воздух, наклонился над фальшбортом и задумался, забыв прикурить сигарету.

Шипела вода за кормой. В конце диагонали волны отталкивались от берега и уходили во тьму.

Вдруг какой-то тяжелый предмет пронесся у него мимо уха, стукнулся о деревянную панель – Звонарева обдало осколками и мелкими брызгами – и упал в воду. Он с опозданием отпрянул в сторону.

На мокрой, усеянной брызгами палубе лежал зеленый бутылочный осколок. Звонарев поднял его – он был от бутылки с шампанским.

Звонарев посмотрел вверх. «Откуда упала бутылка?»

Наверху располагались каюты «люкс», еще выше – открытая служебная палуба. Бутылка могла выпасть из окна каюты – бросил кто-нибудь из загулявших пассажиров? А если кто-то специально целил ему в голову? С такой высоты бутылкой, полной шампанского, – по голове!.. Звонарев поморщился, представив себе эту картину.

Минуту спустя он шел по коридору вдоль люксовых кают. Прислушался. Нет, ничего – ни смеха, ни шума, ни пьяных выкриков…

Закончился ужин. Опустел камбуз. Дневальная Зина Шуранова вынула из портомойни чистую посуду, села на табурет, сложив руки на коленях, и вздохнула. Руки у нее покраснели от горячей воды, подушечки на пальцах вздулись. Она вынула из кармана фартука зеркальце, убрала со лба мокрую прядь волос. Работа окончилась, можно было идти в каюту.

Зина встала, налила себе чаю из большого алюминиевого чайника, но чай оказался теплым и невкусным. Она выплеснула его в портомойню, сполоснула стакан, насыпала свежей заварки, подошла к баку с кипяченой водой, который огромной никелированной торпедой возвышался в углу. Вода из крана покапала и перестала. Кончиться она не могла, потому что в бак непрерывно поступала свежая вода по трубе. Значит, что-то мешало подаче воды.

Зина – человек аккуратный, она тут же пододвинула табурет и, взобравшись на него, стала снимать крышку бака. Отвинтила соединительный штифт с черным пластмассовым шаром на конце, сняла никелированную крышку, потом металлическую прокладку…

Сквозь пары воды что-то белело внизу. На бурлящей поверхности кипятка танцевала оборванная леска. Зина взяла половник, подцепила им леску и, потянув за нее, извлекла тяжелый, завернутый в целлофан сверток.

Под целлофаном находился тугой, из черной фотографической бумаги пакет, обмотанный лейкопластырем.

– Контрабанду прячем, Шуранова?

Зина вздрогнула от неожиданности, резко повернулась на голос.

В дверях стоял пекарь Михайлов, здоровый молодой детина с огромными, как якоря, ручищами и наглыми цыганскими глазами.

Зина что-то залепетала, закрывая собой табурет, на котором лежал сверток. Но Михайлов и не смотрел туда. Он стрельнул глазами в коридор пустого камбуза, шагнул через порог.

– Не дрейфь – шучу. Ты у нас человек надежный.

И пока Зина оторопело глядела на него, тяжелая рука Михайлова легла ей на талию, пальцы другой руки пробежали от подбородка до шеи, тронули ямочку между ключицами, скользнули вниз…

– Ишь шейка-то у тебя ладная… А тут что?

– Пусти! – пришла в себя Зина. Она попыталась вырваться, но еще крепче вошла в железный замок объятий. – Пусти, амбал!

Михайлов прерывисто засмеялся, наклонился над вырезом ее халатика, но вдруг остановился, увидев глаза Зины – застывшие, округлившиеся от ужаса.

– Ты что? – сконфуженно забормотал он, продолжая еще машинально обнимать ее. – Что ты в самом деле? Обнять нельзя…

– Дурак! – Зина наконец высвободилась из объятий, понемногу пришла в себя. – Осьминог! Ребра поломал…

– Ладно тебе, – снова повеселел Михайлов. – Пошли лучше в кино. Картина сегодня – потолок!

На пороге он обернулся, посмотрел на нее просящими глазами.

– Правда, приходи!

В каюту постучали. Администратор Клячко свесил ноги с койки.

– Войдите!

Вошла дневальная Шуранова. В руках – сверток в целлофане.

– Вот. – Шуранова протянула сверток Клячко.

– Что это?

– Контрабанда.

– Будет тебе…

– Знаете, где нашла? В баке для кипячения воды. Леска оборвалась, она и упала на дно. Я смотрю, вода течет плохо…

Клячко взвесил сверток на руке.

– Килограмма четыре… Что там?

– Я не трогала, Игорь Васильевич. Там отпечатки пальцев, наверное, сохранились.

– Прямо криминалист… – Клячко отодвинул от себя пакет. – Что же делать с ним будем?

– Помполиту надо показать.

– М-да, – произнес Клячко. – Начнут теперь всех трясти. И тебя, и меня… Я-то тут при чем? – неожиданно возмутился он. – Несла бы сразу к помполиту!

– Да что вы боитесь, Игорь Васильевич!..

– Не боюсь, а приятного мало, согласись? – Он отвел глаза в сторону. – А может, не будем шум поднимать? А, Шуранова? Какое наше дело? Каждому ведь хочется хлеба с маслом…

– Ну какой вы, ей-богу! – всплеснула руками Зина. – Может, это золото? Какое маленькое, а тяжелое. Тут гнешь спину с утра до вечера, а он, гад… Знаете, как это называется? – Зина даже побелела от гнева. – Диверсия это против государства! Вот! Самая настоящая! – И видя, что слова ее падают мимо Клячко, она добавила решительным тоном: – Сама отнесу!

Зина потянулась к свертку, но тут Клячко накрыл его рукой.

– Пойдем вместе, – сказал он. Клячко встал, накинул на себя форменный китель с одной нашивкой на рукаве.

Они вышли на верхнюю, свободную от пассажирских кают палубу, плохо освещенную качающимися кругами от ходовых огней. Вошли в тень огромной теплоходной трубы. Шлюпки немыми черными исполинами поскрипывали на ветру.

В узком коридоре, где располагались каюты командного состава, Клячко постучал в первую от входа дверь. Никто не ответил.

– Постой здесь, – сказал он Зине. – В красный уголок сбегаю. Наверное, он кино смотрит…

Зина снова вышла на палубу, постояла, с удовольствием подставив лицо слабому бризу. Подошла к борту.

Далеко во тьме мерцал слабый огонек маяка с одного из многочисленных греческих островов. Волны внизу, расходящиеся от форштевня, сталкивались с другими маленькими волнами и образовывали круглые водовороты пены.

Наконец послышались шаги. Зина с трудом оторвала взгляд от завораживающей игры волн, повернулась, но вдруг отшатнулась назад, в глазах ее метнулся запоздалый испуг, губы округлились для крика… Но тут рука человека накрыла их ладонью, фигура его в черном морском кителе придвинулась к Зине, и человек прошептал:

– Тихо!..

Этой же рукой он отвернул ей голову влево до отказа так, что Зина в немой борьбе вынуждена была повернуть-с я спиной к борту, – сверток выпал и стукнулся о палубу. Человек вдруг резко присел, коротким рывком поднял ей ноги и сильно оттолкнул от себя тело.

Перевернувшись, в косом падении, оно бесшумно вошло в пенный след корабля.

Убийца перегнулся через борт и прислушался.

Снизу неслась музыка, все было спокойно.

Зину хватились только через полтора часа. Пока разыскивали ее на судне, пока объявили по радио и, сбиваясь с ног, осмотрели все закутки парохода, прошло еще время.

Капитан уже спал, когда зазвонил телефон. Он включил ночник, машинально взглянул на часы.

– По трансляции объявляли? – сердито спросил он в трубку. – А если она в каюте у кого-нибудь?.. Почему невозможно?.. Так… Понятно. Сейчас иду…

Через минуту он был в штурманской рубке.

– Составьте радиограмму в пароходство, – обратился он к старшему помощнику. – «Вынужден лечь обратный курс… Возможно нарушение расписания…» И так далее… Помполит где?

– В команде, – ответил старпом. – Выясняет, кто последним видел Шуранову.

– Дело. – Капитан вышел на крыло мостика, всмотрелся в темноту. – Лево на борт! – приказал он.

Звонареву не спалось. Одурев от выпитого за день кофе, он стоял на палубе и пытался собрать воедино ускользавшие обрывки мыслей – итог дневных наблюдений. В ночном баре еще танцевали, оттуда доносилась музыка.

Что-то привлекло его внимание в ночи. Он перегнулся через фальшборт и увидел – белая кильватерная полоса за кормой выгнулась дугой. Похоже, судно меняло курс.

Звонарев вошел в вестибюль первого класса.

– Что случилось, Люба?

Вахтенная приблизила к нему лицо и зашептала:

– Вы не знаете? Девочка у нас одна пропала! Зина Шуранова…

– Поэтому повернули?

– Ну да. Будем искать. Вдруг она в море выпала… В прошлом году повар один помои выплескивал и вместе с ведром за борт улетел. Шторм был, еле вытащили…

– Видишь, шторм! – задумчиво сказал Звонарев. – А тут ни с того ни с сего…

– Мо-о-ре! – уважительно протянула Люба, словно говорила о каком-то большом и одушевленном предмете.

– Обе машины, полный вперед! – скомандовал капитан, когда судно закончило маневр поворота. – Руль, прямо!

– Руль стоит прямо! – исполнив команду, доложил рулевой.

На мостик взбежал пассажирский помощник.

– Иван Афанасьевич, вас там пассажир один просит!

– Какой еще к черту пассажир?..

– Говорит, понимает ответственность момента, но… Может, что-то в связи с Шурановой?..

– Да. Иду…

Когда Звонарев представился и доложил о цели своей командировки, в каюте воцарилось тягостное молчание. Пожилой грузный помполит тяжело заворочался в кресле, переложил папиросы из одного кармана в другой.

– Кури уж! – раздраженно махнул на него рукой капитан и обернулся к Звонареву: – Вы как-нибудь связываете исчезновение Шурановой с этим делом?

Звонарев ответил вопросом:

– Могла она, скажем, покончить с собой?

Помполит поперхнулся дымом.

– Значит, Шуранова здоровый, уравновешенный человек, так? Врагов у нее не было?..

– Какие там враги…

– Любовник?

– Чепуха! – отверг капитан. – Девочка скромная и, честно говоря, не очень красивая.

– Это ничего не значит. Может быть, стала кому-то в тягость… Была у нее связь?

– Вряд ли, – пробасил помполит. – Судно, знаете… Тут все на виду…

– Как же она оказалась за бортом? Вы ведь там ее собираетесь искать?

– Мо-о-ре, – задумчиво сказал капитан, в точности повторяя Любину интонацию.

Звонарев развел руками.

– Понимаю, оно коварно… Но это один из вариантов ответа на вопрос. Мы обязаны рассмотреть все…

Капитан согласно кивнул.

– Что ж, давайте. Предположим, Шуранова сообщница? Фу, глупости какие! – перебил он сам себя. – Зина Шуранова одна из самых аккуратных и дисциплинированных членов экипажа! Все ее любили… – Он запнулся и, смутившись, поправился: – Вернее, любят!

Отодвинув кресло, капитан встал, энергично зашагал по каюте.

– Вот что! Давайте проясним для себя главный момент – время исчезновения Шурановой. Тогда я буду точно знать, где искать. Идемте на камбуз!

– Юра, вы не заметили… Шуранова… как она выглядела в этот момент? Не была ли угнетена чем-нибудь? Озабочена?

Пекарь Михайлов растерянно переминался с ноги на ногу. Они были в помещении для мойки посуды – Звонарев, капитан, помполит. В коридоре камбуза толпилось несколько членов команды.

– Нормально выглядела, – Михайлов тяжело выдавливал из себя слова. – Как всегда…

– Значит, вы заглянули в эту дверь и вошли?..

– В эту. В какую же еще…

– Потом?

– Ну что потом… Обнял легонько. Проверил на прочность. Постойте! – Михайлов вдруг ожил. – Вроде бы она напугана чем была… Меня испугалась. Точно! Побледнела так… Я, правда, сам ее малость пугнул. Как рявкну сзади своим басом: «Контрабанду, – говорю, – прячешь, Шуранова?»

– Тю! А контрабанда здесь при чем? – спросил помполит…

– Да ни при чем. Шутка! Шутил я. Вижу, сверток какой-то заворачивает в целлофан…

– Как выглядел сверток? – Звонарев переглянулся с капитаном.

– Да вы что? Про Зинку даже подумать такое грех! Обычный мешок из целлофана. Черт его знает, что там. Она спиной ко мне стояла, загораживала табурет…

– Покажите как.

Михайлов подошел к табурету, нагнулся.

– Вот так. Потом повернулась…

Вошел старпом, тихо сказал капитану:

– Связались с «Бургасом», болгарским сухогрузом. Они в пятидесяти милях от нас. Идут нашим курсом. Будут искать…

Капитан кивнул.

Старпом собрался выйти, но тут взгляд его наткнулся на откинутую крышку бака с водой. Старпом оглянулся, ища кого-нибудь, чтобы сделать внушение. Не нашел, сам взял в руки крышку.

Тут только все обратили внимание на растерзанный автоклав.

– Минутку! – Звонарев встал на табурет, заглянул внутрь бака. Пальцем он подцепил обрывок лески, потянул за него.

– Вот и ответ! – сказал он.

Капитан глазами указал Михайлову на дверь:

– Подожди там.

– Итак, – продолжил Звонарев, когда дверь за Михайловым закрылась. – Надо полагать, Шуранова нашла здесь контрабанду. Место подходящее…

– Нашла ли? – засомневался старпом. – Зачем бы ей снимать крышку, вода сюда непрерывно поступает. Стало быть, знала…

– Ну а если сверток свалился вниз? – Звонарев рассуждал, стоя на табурете и заглядывая в бак. – И преградил доступ воды в кран?

– Резонно, – согласился старпом. – Когда уходили из Одессы, качало. Леска могла оборваться…

– И в этом случае, что бы она стала делать?

– Развернула пакет…

– И увидела блестящий белый металл… А тут этот пекарь… Вот почему она испугалась! Шуранова приняла его за хозяина свертка. Время?..

– Около девяти, полагаю, – сказал помполит. – Михайлов прямо отсюда пошел в кино. В девять оно начинается для экипажа…

– Дальше?..

– Дальше, – продолжил помполит, – такой человек, как Зина Шуранова, начнет бить во все колокола. Скорее всего, побежит к капитану…

– Тогда давайте пройдем ее дорогой! – предложил Звонарев.

Они миновали коридор камбуза, поднялись по трапу и оказались на верхней безлюдной палубе.

– Другого пути нет? – спросил Звонарев.

– Сколько угодно, – усмехнулся старпом. – Но так короче всего.

– Предположим, – продолжал Звонарев, – где-то в дороге ей встретился хозяин свертка. Или даже шел за ней… Смотрите!..

Они как раз вошли в тень теплоходной трубы. Вокруг не было ни души, только ветер подвывал под брезентом на шлюпках да покачивал фонари ходовых огней.

Звонарев ступил в пространство между двумя шлюпками, перегнулся через борт. Сюда, на высоту пятиэтажного дома, едва доносился плеск воды за кормой.

– Уютный уголок… – начал было Звонарев легким тоном, но остановился.

Все молчали, завороженные одной и той же мыслью.

Вдруг послышались шаги, в светлом проеме трапа возникла фигура человека в морском кителе, он приблизился, и Звонарев узнал директора ресторана.

– Иван Афанасьевич, на два слова…

Он отвел капитана в сторону и что-то горячо и быстро зашептал ему на ухо.

– Так почему же, черт вас дери, сразу не доложить, не рассказать, если ты честный человек, а не шкурник, если совесть есть и башка на плечах!..

Капитан в ярости метался по каюте, наступал на горбящегося Клячко. Вид у того был жалкий, затравленный. Только сейчас Звонарев увидел, что он уже не молод – цыплячью шею над воротником избороздили глубокие морщины.

– Испугался я…

– Испугался-а?! – Щеки капитана налились багровой краснотой. – Сукин сын! От страха, значит, убил Шуранову?

Клячко вздрогнул, ошалело посмотрел на капитана.

Звонарев отвернулся, невозможно было смотреть на это изуродованное страхом лицо.

– Не я… не мог я… – бормотал Клячко, отступая к двери.

– Сядьте! – приказал капитан. Он выглянул в коридор. – Боцмана ко мне! Вы… – Он снова повернулся к трясущемуся Клячко. – Вы хуже убийцы! Два часа назад Шуранову можно было спасти. А теперь? Где мне ее теперь искать?!

– Итак, – вставил слово Звонарев, – когда вы, не найдя в красном уголке помполита, вернулись назад, Шурановой уже не было?

– Да, да… – торопливо, захлебываясь от страха, заговорил Клячко. – Я спустился к ней в каюту. Никого. Я решил, что она сама нашла Василия Егорыча. – Он кивнул в сторону помполита. – Мне сказал пассажирский помощник, что он у капитана… Я подумал, она сама ему все доложила, что так даже лучше, зачем мне ввязываться в это дело?.. И пошел к себе в каюту…

– И спокойно лег спать, – вставил капитан.

– Нет, я не спал, я не мог спать, – взволнованно оправдывался Клячко, как будто это обстоятельство – спал он или нет – решало все дело. – Мне было очень нехорошо, я сердцем чувствовал – что-то не так…

– Однако, когда все вокруг искали Шуранову, вы не могли уже не понять…

– Да, я, конечно, понял. Понял, что случилось непоправимое, и испугался за себя. По-настоящему, по-человечески испугался…

– По-человечески! – Капитан в бессильной ярости хлопнул кулаком по столу.

Вошел здоровяк боцман.

– Прибыл, товарищ капитан!

Капитан указал пальцем на Клячко.

– Арестовать! В каюте задраить наглухо иллюминатор, снять койку, матрац – на пол… Все крючки поснимайте, ремень у него из штанов выньте… В двери прорезать глазок!

– Понял! – выпучив глаза, сказал боцман. Вид у него, однако, был не очень понимающий. – Разрешите выполнять?

– И круглосуточную охрану! – вспомнил капитан. И повернувшись к Клячко, добавил: – Не найдем Шуранову живой, будем судить, как убийцу!

Боцман и Клячко вышли.

– Вы действительно были у капитана? – обратился Звонарев к помполиту.

– В девять? Да.

Капитан согласно кивнул.

– Надо выяснить у пассажирского помощника, спрашивал ли Клячко про вас. Капитан поднял трубку.

– Пассажирского ко мне!

– Не похож он на убийцу, Иван Афанасьевич.

– Оттого что трус, что ли?

– Не только…

– Пусть посидит, – недовольно буркнул капитан. – Не хватало еще, чтобы он за борт выкинулся или петлю на себя накинул. Так надежнее.

Он встал.

– Я на мостике.

В эту ночь никто из экипажа «Грибоедова» не сомкнул глаз. Валя, буфетчица капитана, носила в каюту кофе. Капитан находился на мостике, Василий Егорович и Звонарев терпеливо раскладывали пасьянс из фактов.

Валя поставила перед ними чашки с горячим кофе, осталась стоять у двери.

– Ты что, Валюта? – Помполит поднял на нее глаза.

– Я знаю, кто убил, – тихо сказала она.

– Так…

– Радист.

– Дальше…

– Девчонки видели, как Марина Киселева ночью в душевой наволочку стирала.

– Тю… при чем здесь радист?

– У них любовь. Это его наволочка. Девчонки с ней в одной каюте живут, Паша и Люба…

Помполит взглянул на Звонарева.

– Вы что-нибудь поняли?

– Где эта наволочка? – спросил Звонарев.

– Там и висит.

– Хорошо бы на нее взглянуть.

– Сейчас я скажу девчонкам, они принесут.

Валя вышла.

– Василий Егорович, попробуйте под каким-нибудь предлогом заглянуть в каюту к радисту. Тюриков его фамилия?

– Да, да. Сейчас. – Помполит грузно поднялся, усмехнулся у двери: – Ловкий из меня сыщик…

– Мэ… эта неважьможьно!.. – прогудел в коридоре знакомый голос. Дверь открылась, капитан пропустил впереди себя Катарикоса. Тот увидел Звонарева, повел мимо него холодным, неузнающим взглядом. Капитан указал рукой на кресло, но Катарикос не сел.

– Двьенадцать ноль я должен быть Фамагуста! Ви эта не понять. Русские привыкли тяп-ляп… мэ я как эта… имьею обязательств перед фирма… Бизнес… Эта большие деньги!..

– Боюсь, вы не поймете другое. – Капитан устало потер виски. – То, что жизнь человека, которого мы сейчас ищем, стоит гораздо больше денег. И до тех пор, пока он не будет на борту, наше государство, доверенным лицом которого я являюсь, готово нести любые убытки.

Звонарев с любопытством смотрел на Катарикоса. Маленький добродушный толстяк исчез. Его место занял совершенно другой человек – холодный самоуверенный барин, со злыми и ненавидящими глазами.

– Ви обьязан собльюдать срок! – с трудом сдерживая ярость, сказал Катарикос.

– Я обязан соблюдать многое. Например, морские традиции… Честь русского флага…

– Я радиографирую страховая компания Ллойда…

– Честь имею.

Катарикос хлопнул дверью и Звонарев сказал:

– По-русски-то как шпарит, собака! Днем совсем не умел.

Вошел помполит с наволочкой.

– Его, – сообщил он убито. – Радиста нашего.

Звонарев взял наволочку, внимательно рассмотрел ее на свету лампы.

– Марина Киселева – кто это?

– Сервизница. Хотите поговорить?

Болгарский сухогруз «Бургас», войдя в предполагаемый район поисков, снизил скорость до самой малой и медленно, галсами стал бороздить воды Эгейского моря. Два длинных луча прожектора ощупывали поверхность воды. Одна задругой взлетали в небо осветительные ракеты, все члены экипажа дежурили на палубе.

Капитан переходил с одного крыла мостика на другой, время от времени отдавая короткие команды:

– Тихо! Говорите тихо!

По левому борту судна висела на талях приспущенная шлюпка, готовая по первому сигналу соскользнуть в воду.

Вдруг впередсмотрящий крикнул:

– Виждам!

– Стоп машина! – скомандовал капитан.