Текст книги "Повести. Рассказы"

Автор книги: Станислав Говорухин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

Спичкин снова нажал спусковой крючок и стрелял до тех пор, пока не кончились патроны. Немец уже лежал на снегу, а он стрелял и стрелял…

– Вадим, жив? – Вера трясла Баранова за плечи и всматривалась в его глаза, будто боялась обнаружить в этом взгляде ту страшную тоску, какая бывает только у смертельно раненного человека.

– Ноги… – поморщившись, выдавил из себя Баранов.

Пока Вера вспарывала ножом штанины, он лежал, закрыв глаза, словно боялся смотреть на свои ноги.

– Ну что? – спросил он через минуту.

– Не страшно, Вадим, – дрожащим голосом ответила она. – Задеты обе ноги, правда…

– Кость?

– Что?

– Я спрашиваю, кость задета? – зло процедил Баранов.

– Да, – Вера виновато посмотрела на него.

Баранов застонал, приподнялся и сел, прислонившись спиной к скале.

– Сейчас, родной, сейчас, – шептала Вера, разрывая трясущимися руками пакет с бинтами.

– Не надо, – Баранов отвел ее руки. – Незачем теперь.

– Ты что, Вадим! А ну, не валяй дурака!

Баранов тяжело вздохнул и посмотрел вверх, где виднелся краешек ледовой шапки.

– Ты же все понимаешь… – он взял Веру за руку, слабо стиснул ее и попытался придать лицу ласковое выражение. – Ты же умная женщина… – Он усмехнулся.

Вера упала ему на грудь и разрыдалась.

– Ладно, ладно, хватит… – Баранов гладил ее по спине. – Перестань… Не повезло, бывает… Достань-ка у меня тут… закурить спрятано…

Спичкин стоял над телом Семена Иваныча. Подошла Вера и молча обняла его за плечи. Они долго стояли и смотрели на погибшего товарища.

– Трое нас осталось, – тихо сказал Спичкин.

– Двое, Спичкин, – Вера смотрела на него полными слез глазами. – Дальше пойдем вдвоем…

– Ничего, – обнадеживающе улыбался Баранову Спичкин. – Лежи себе и отдыхай. А мы там мигом управимся. Еще в госпитале на теплой койке поваляешься. Заслуженный отпуск…

Баранов вдруг так дико взглянул на него, что Спичкин осекся.

– Чо, чо такое? – недоуменно захлопал он ресницами. – Что вы в самом деле?! Перевал-то свободен будет! Через пару часов с той стороны помощь вызовем. Сами же говорили, что с той стороны подняться проще простого…

– Помолчи, – тихо сказала Вера.

Спичкин ничего не понимал. Он переводил взгляд с Баранова на Веру.

– Взрывчатку нашу надо вам взять, – сказал Баранов. – Донесете. Тут немного. Старайтесь опустить как можно глубже в трещину.

Спичкин пошел перекладывать рюкзаки. Он осторожно приподнял голову Семена Иваныча, будто боясь разбудить его. Снял с него рюкзак со взрывчаткой. Сложил ему руки на груди.

Баранов разговаривал с Верой.

– А ведь зарок давал: в горы больше не ходить… И жена моя почти так же… погибла… Знаешь?

– Знаю, – прошептала Вера.

Он стал сворачивать самокрутку, и руки у него тряслись так, что подошедший Спичкин попросил:

– Давай я…

– Сам! – мотнул головой Баранов.

Они встретились с Верой глазами и молча отвели взгляды в стороны.

– Обидно, бастион прошел… Самое сволочное место… – вздохнул Баранов. – И фрицев укокали… Спичкин, замотай ногу… Мерзнет…

Спичкин принялся исполнять просьбу.

– Может, успеешь, Вадим, а? – вдруг спросила Вера. – Ползком, а?

– Может, успею, – глухо ответил Баранов.

– Не донесем мы тебя… – голос Веры дрогнул. – Сил не хватит… И… внизу ждут…

– Понимаю, – как эхо, ответил Баранов. – Ждут… Неподвижным взглядом он уставился в искрящийся, вспыхивающий снег, размеренно курил, и руки у него перестали дрожать.

Спичкин все время хотел спросить, зачем Баранова нужно нести, если он может ждать здесь, но спрашивать боялся.

– Видишь как… Только ты меня от контузии вылечила и… опять…

– Попробуй, Вадим, – Вера умоляюще смотрела на него.

Она опустилась на колени перед ним, взяла его за руки:

– Есть шанс, Вадим… Попробуй…

– Попробую… – через силу улыбнулся Вадим.

Он докурил до конца самокрутку, отшвырнул ее.

Вера молчала. Спичкин ничего не понимал.

– Мы успеем, Баранов, ей-ей успеем! – снова заговорил он.

– Хорошо будет, – Баранов взглянул на него. – Везучий ты, Спичкин… Долго жить будешь… Ну, прощай…

– Да что он себя живого хоронит, Вера! – крикнул Спичкин.

Руки, протянутой Барановым, он так и не взял.

– Ну, дай хоть тебя обниму… – сказал Баранов.

Вера прильнула к нему, и Баранов обнял ее своими крепкими длинными руками. Она уткнулась в заснеженную куртку, заговорила быстро и горячо:

– А я тебе завидовала, Вадим…

– Чему?

– Что ты один на Шах-Тау поднялся. Твою фотографию из газеты вырезала… Влюбилась в тебя заочно…

Баранов поцеловал ее в висок, проговорил глухо:

– Дай пистолет.

Вера отшатнулась, в глазах ее мелькнул ужас.

– Ну? – повторил Баранов.

Вера молча вынула пистолет, подала Баранову.

– Прощай… Идите! – скомандовал Баранов.

Вера нерешительно поднялась, медленно взяла автомат, рюкзак. Она все еще медлила, все еще на что-то надеялась. Вот остановилась, оглянулась на Баранова.

– Быстрее! – крикнул Баранов.

– Мы вернемся, Баранов, вернемся, – потерянно бормотал Спичкин.

Баранов не отвечал, даже не смотрел на него. Спичкин бросился догонять Веру.

Две фигуры медленно удалялись.

Баранов молча смотрел на снег и поглаживал пистолет.

Он медленно оглядывал горные вершины, снежные шапки, сверкающие под солнцем, причудливые нагромождения скал.

Красивые горы. Страшные. Сколько раз этот человек побеждал их и стоял гордый и счастливый на самых недоступных вершинах. А сейчас? Нет, и сейчас он выйдет победителем…

Одинокий выстрел гулко прозвучал в горах.

Спичкин вздрогнул, оглянулся.

– Не оглядывайся! – закричала Вера, и в ее голосе послышались слезы.

– Зачем он, Вера, а? – жалобным голосом спросил Спичкин. – Зачем?

Только сейчас до него полностью дошел страшный смысл происходящего. Их осталось двое, и вершина была совсем рядом.

Беженцы и солдаты выступили из долины. Длинной, извилистой колонной они нескончаемо тянулись к перевалу по горной дороге. Женщины несли на руках детей. С трудом передвигали ноги старики.

Солнце было уже высоко, а вершина молчала.

На нее смотрели все, женщины и подростки, старики и солдаты. Смотрели со страхом, надеждой и грустью.

Смотрел комполка Федорцов и нервно покусывал пересохшие, потрескавшиеся губы. Поглядывал на вершину и комиссар.

Но вершина молчала.

А в долине уже гремел бой…

Монотонно, однообразно шаркали по пыльной дороге сапоги и ботинки. Пыль скрипела на зубах, оседала на почерневших, осунувшихся лицах, одежде.

Пожалуй, только раненые не смотрели на вершину. Они были, казалось, ко всему равнодушны. Они думали о болевших ранах, о пережитом бое.

Вера и Спичкин сидели на снегу.

– Ну вот, дошли, – без всякого энтузиазма сказала Вера.

Спичкин робко улыбнулся. Только теперь стало заметно, какое у него изможденное лицо.

– А я думала, не дойду…

– Да… – согласился Спичкин.

Вера поднялась, начала выгружать из обоих рюкзаков взрывчатку, достала моток бикфордова шнура.

– Сиди. Я посмотрю пока, – сказала она и пошла, проваливаясь глубоко в снег, опираясь на ледоруб.

Худая, высокая женщина.

Она шла, то и дело оглядываясь назад. Фигура сидящего Спичкина удалялась, становилась все меньше. А Вера шла и шла, и конца этой снежной шапке не было. Снизу, из долины, она казалась такой маленькой.

А горы были теперь внизу. Их вершины, окутанные туманом, выглядывали снизу и уже не казались такими недоступными.

Вера шла, проваливаясь в снег.

– Не хватит… Господи, неужели не хватит, – шептала она и снова оглядывалась.

Спичкина теперь не было видно.

Наконец Вера добралась до края снежника, обессиленно упала в снег. Внизу были немцы. Туда крутым уступом обрывался ледник. Хаотично разрезанный трещинами, весь вздутый – морщинистый лоб горы.

Вера сидела в снегу, ела этот снег пригоршнями, потом встала и спустилась на несколько шагов к висячему леднику. Она мысленно прикинула расстояние до последней трещины, пошла обратно, считая шаги.

– Лавина! – чуть не плача проговорила Вера. – Он на пути лавины и не успел бы уползти! Понимаешь?

– Понимаю… – прошептал Спичкин.

Лицо ее все больше мрачнело. Наконец она вернулась к сидящему Спичкину. Тот выжидающе смотрел на нее.

– Ну вот… – сказала Вера. – А я об этом и не подумала… И Баранова не спросила… Ах, дура, дура…

– О чем, Вера? – спросил Спичкин.

– Шапка… Она такая большая, что нашей взрывчатки не хватит.

– Как? – Спичкин даже привстал. – Не может быть!

Вера не отвечала.

– Неужели мы зря шли, Вера?

– Выход, кажется, есть, – помолчав, ответила она. – Есть выход…

– К-какой?

– Взорвать самый козырек. Отвалить только одну глыбу… Для лавины достаточно…

У Спичкина просветлело лицо.

– Ну вот, только зря пугаете… Ч-черт, дышать здесь трудно! Комполка, небось, думает, что не поднялись, не сделали. А мы сейчас ка-ак рванем! Ух, запляшут, сволочи!

Спичкин улыбался почерневшими губами. Вера подняла лицо, посмотрела на него:

– Но тогда не хватит шнура, Спичкин… Не успеешь убежать. Там круто и сил совсем нету, Спичкин…

– Как это? – смертельный страх медленно заливал душу Спичкина.

Вера молча смотрела на него.

– Вера, ну скажи что-нибудь!

– Говорить здесь нечего, Коля… Так не хватит и так не хватит… Тришкин кафтан…

Спичкин глотнул ртом воздух, замолчал. Вера потрогала смерзшиеся, запорошенные снегом волосы, заговорила тихо:

– Там, внизу, уже, наверное, подходят к перевалу… Шота, Артем, Семен Иваныч… Баранов… Я его никогда не видела до этого, а всегда мечтала быть такой, как он… Вот и моя очередь…

Спичкин огляделся вокруг, потом откинул в сторону ледоруб, плюхнулся в снег.

– Боишься, Спичкин? – спросила Вера.

– Боюсь… – потухшим голосом ответил Спичкин. – Раньше я деда своего боялся. Параличный, не ходит. Палка у него была с набалдашником, по спине лупил, – Спичкин ел твердый, обжигающий снег. – И еще нырять глубоко боялся… Нырнешь и думаешь, сейчас схватит кто-нибудь за ноги и на дно утащит…

– А в горах не боялся? – спросила Вера.

– И в горах боялся…

Они надолго замолчали.

– Ну что ж, – наконец сказала Вера, – Через полчаса перевал будет свободен. Пойдешь вниз, вон по тому снежному склону. Потом будет небольшой участок скал, потом скальный гребешок, осыпь – и ты на перевале, – Вера говорила медленно, указывала рукой, куда надо идти и часто, глубоко вздыхала. – У тебя девушка была, Спичкин?

– Была, – Спичкин еще ниже опустил голову.

– А сейчас она где?

– Не знаю… Я в армию ушел…

– Баранов сказал, что ты везучий… – Вера посмотрела на Спичкина, слабо улыбнулась. – И верно, везучий… Долго жить будешь.

– Не знаю… – вздохнул Спичкин.

Они помолчали. Последние минуты они оставались вдвоем. Они словно гнали друг друга всю жизнь, а не какие-нибудь сутки.

А под ними лежали горные вершины. Люди были теперь выше гор.

– Ну ладно… – сказала Вера и встала на ноги. – Командиру полка доложишь по форме… Задание выполнили. И смотри, сам себе шею не сломай. Этого мы уж тебе не простим.

Вера стала поднимать рюкзаки с взрывчаткой. Спичкин медленно поднялся, глухо проговорил:

– Я пойду… Очередь моя…

– Не дури, – улыбнулась Вера.

– Пойду я! – упрямо повторил Спичкин.

– Не надо, Коля…

– Пойду я! – крикнул Спичкин. Голос его дрожал, на глазах выступили слезы. Видно было, как жалко Спичкину самого себя.

Вера прижала его к себе. Обняла голову, зашептала в ухо:

– Милый ты мой, дурачок… Для этого нужна холодная голова. А на нас рассчитывают… Представляешь, кто мы для них сейчас?

Спичкин оторвался от нее, поднял рюкзак.

– Вы женщина, а я мужчина. Понятно?

Вера взвалила свой рюкзак и пошла следом за Спичкиным.

– Я попробую… Может, успею убежать, – говорил на ходу Спичкин.

Наконец, они дошли до края пропасти, бросили рюкзаки в снег. Отдышались.

– Попрощаемся, Вера… – негромко предложил Спичкин.

Вера припала к груди Спичкина, тихо, по-бабьи охнула, спина и плечи у нее затряслись.

– Ну, Вера… Ну что вы… – Спичкин медленно шевелил почерневшими губами. – Я попробую…

Он осторожно поцеловал ее в губы, легко оттолкнул от себя.

Вдвоем они вогнали ледоруб по самую рукоять в твердый фирн. Вера обернула вокруг древка веревку. По этой веревке стал спускаться Спичкин с рюкзаком на спине.

Он дошел до самой крайней трещины, спустился в нее. Выгрузил взрывчатку. Потом, пыхтя, сделал второй рейс.

Он устал, но спускался теперь увереннее, в движениях его чувствовалась внутренняя собранность. Он работал быстро и точно.

Наконец, он присоединил к детонатору конец бикфордова шнура и стал подниматься с ним вверх. Когда шнур кончился, Спичкин оказался метрах в десяти под Верой, стоявшей на краю снежника. Туда, к ней, круто поднимался разорванный трещинами склон.

– Слышишь, Коля! – крикнула сверху Вера. – Подожжешь и лезь по веревке, я буду держать!

– Нет, уходите! – закричал Спичкин. – Закрепите конец намертво за ледоруб и уходите! Снег может поползти!

– Я готов! – через минуту крикнул он. – Уходите!!

Вера отошла метров на двадцать и остановилась.

Теперь Спичкин не был ей виден, только чернел клюв ледоруба, к которому привязана веревка. Дальше белый склон обрывался в пустоту. И в этой пустоте плавали далекие гряды облаков. Вера напряженно всматривалась туда и считала секунды.

– Вы ушли?! – снова крикнул Спичкин и прислушался.

Ответа не было.

Тогда он поджег шнур. Закраснелся тлеющий конец, зашипел, дернулся, как змея, и побежал огонек, с мгновенной скоростью пожирая вытянутый шнур.

Спичкин некоторое время наблюдал, исправно ли горит, потом тяжело, устало полез по веревке вверх. Ноги его скользили по льду, он срывался и снова лез.

Но огонек бежал к смерти быстрее, чем уставший, обессиленный человек – от нее.

Он лез, вытянув худую шею, хватая ртом воздух. Вдруг оглянулся, глаза его расширились от ужаса, и он закричал пронзительным мальчишеским голосом:

– Ма-а-мочка-а!!

И раздался взрыв. Вернее, могло показаться, что присели и охнули перепуганные горы, и взметнулся белый фонтан снега, и повисло в воздухе искрящееся облако, пронизанное солнечными иглами, и кромка ледяной шапки рухнула вниз, увлекая за собой глыбы камней, срывая толщи снега, сравнивая выступы скал.

Лавина росла и множилась, словно в ней кипели и бушевали сердца погибших альпинистов.

Этот взрыв услышали на площадке немцы. Услышали, как вздрогнули горы, и только тогда увидели клубящийся поток, двигавшийся на них.

– Лавина-а!!! – закричал кто-то истошно, и егеря заметались по площадке.

Но было поздно.

Еще не накрыло площадку белое облако, еще не смешалось все в водовороте из льда, камней и снега, как с врагом было кончено. Широкий фронт тяжелой взрывной волны, шедший впереди лавины, смел фашистское укрепление.

Беженцы плакали. Обнимались. Женщины целовали детей. И светлели лица, и через силу улыбались раненые, и кто-то выстрелил в воздух из автомата.

Казалось, стало легче дышать.

И комиссар, увидев, как взметнулась кромка снежной шапки, и услышав гул, обернулся и закричал так, что на шее вздулись вены:

– Перевал свободен! По порядку! Быстрее!

Потом он подошел к командиру полка Федорцову, проговорил:

– Значит, надо так: первыми беженцы, потом – раненые…

– Да, да, – рассеянно кивал головой Федорцов и смотрел на вершину. – Где нас будут ждать альпинисты?

– За перевалом…

А лавина все росла, грохотала, сметая все на своем пути. Она уже вырвалась в зеленую долину, потемнела от земли и пыли, но росла и множилась…

Закрыв лицо руками, плакала на снегу Вера. Здесь было тихо, и грохот лавины уже не доносился наверх.

Вдруг из-за снежного склона выползла черная точка.

Вера открыла глаза и встала. Она даже не могла изумиться, настолько это было неожиданно и невероятно.

Черная точка на глазах росла, потом превратилась в странное существо, двигавшееся на четвереньках.

Существо неуклюже поднялось и пошло, прихрамывая, навстречу Вере.

Это был Спичкин. Живой, грязный и оборванный, с обожженным лицом и ободранными в кровь руками, и совершенно дурацкая, неуместная улыбка блуждала на израненном лице солдата.

Вера тихо застонала и обессилено повалилась в снег.

А Спичкин шел и с трудом шевелил черными, обожженными губами и пытался улыбаться:

– Ну что вы, Вера… Я ж говорил, что успею… А вы не верили. Баранов правильно сказал, я везучий… Долго жить буду…

Ноги не держали его, и он сел рядом с Верой, обнял ее за плечо. Она рыдала так, что Спичкин тоже не выдержал и заплакал тихо, по-мужски скупо. Это были очищающие слезы, слезы великой радости от сознания выполненного долга, от великого счастья, которое приходит к людям, совершившим вот такой подвиг.

А вокруг них и внизу плыли облака, плыли вершины гор, освещенные закатным солнцем. И небо было холодное и голубое.

1967 год

Часть третья

Рассказы о животных

Лев

Одесская киностудия стоит на Французском бульваре, в самом, пожалуй, милом уголке Одессы. Раскинулась на тридцати гектарах в чудесном парке над морем. Вековые платаны, акации, высоченные каштаны. Осенью все дорожки усыпаны шоколадными плодами, непременно нагнешься, поднимешь парочку, положишь в карман, и весь день рука натыкается на них и перекатывает в ладони, ощущая гладкость и упругость их кожи.

В такой вот вечерок теплой непоздней осенью сидим мы на опустевшей студии в каморке начальника гаража Вани Мунтяна. Играем в шахматы. Вдруг дверь с треском распахивается, и в комнату входит огромный лев.

Когда я рассказываю эту историю, собеседник в этом месте обязательно перебьет вопросом:

– Ну и сколько вы выпили к этому времени?

В том-то и дело, что ни капли.

Представляете картину! Тишина, вымершая киностудия, мы, по сути, одни, чуть отвлечены от действительности, поскольку находимся в мире шахмат, и тут царь зверей! Абсолютно настоящий, из живой плоти, с желтыми глазами и огромными клыками – лев.

Лев развернулся в тесном пространстве, кончиком тугого хвоста задел стол, на котором стояли шахматы, фигуры посыпались с доски, сердце мое спрыгнуло со своего места и покатилось куда-то вниз живота.

А через секунду в проеме двери показалась хитрая морда нашего дрессировщика Витьки. Собственно, дрессировщиком он не был, но очень хотел им быть. Подрабатывал на съемках с кошками, собаками, попугаями; где-то купил львенка, вырастил, воспитал его. Содержался царь зверей в высоком, из проволочной сетки, вольере на задворках киностудии.

Витька был парнишка хороший, немножко дурачок по-молодости, и шутки у него были дурацкие.

Впрочем, никто из нас на эту шутку не обиделся.

Потом этот лев повесился. Жил он, как я уже сказал, в вольере на цепи. А посередине вольера Витька выстроил ему высокую площадку с лесенкой. Там, наверху, он и сидел чаще всего; смотрел вдаль. Гордое и удивительно красивое животное.

Что он видел там, за кромкой моря?

Родную свою Африку, где он никогда не был? Саванну? Однажды она позвала его.

Он взял и прыгнул через сетку. И повис на цепи с обратной стороны ограждения.

Пришли утром, а он висит.

А под ним сидит Витька и плачет.

Кобра

Кирилл, муж актрисы Веры Глаголевой, пригласил нас с Галей в путешествие по Южной Африке.

Первая страна – Зимбабве. Старинный, викторианской эпохи отель. В холле большой парадный портрет… Батюшки! Неужто Николай II?! Потом сообразил: Георг V, английский король. Они с Николаем Романовым двоюродные братья. Очень похожи, просто одно лицо.

Река Замбези. Широкая, как Волга в нижнем течении. В заводях плавают крокодилы, стада слонов выламываются из джунглей – на водопой. Огромные морды бегемотов торчат тут и там из воды. Смотрят на нас своими глазищами.

Далее полноводная Замбези, все эти кубокилометры воды рушатся с гигантской высоты вниз – водопад Виктория. Шум стоит на всю округу. В воздухе водяная пыль, мелкий дождик сыплет на голову.

Под водопадом Виктория мы втроем (Кирилл, Саша и я) сели в резиновую лодку, надев шлемы и спасательные жилеты, и помчались вниз по Замбези. Впервые в жизни я познакомился с рафтингом, причем на самом сложном маршруте. Река Замбези здесь узкая, скорость воды сумасшедшая и огромные перепады высоты. Не прошло и минуты, как меня выкинуло из лодки. Я тут же вынырнул, ткнулся головой в днище лодки, поднырнул под нее, и ко мне протянулась рука товарища. Меня втащили в лодку. Ну, а дальше началось… Поочередно каждого из нас выкидывало из нашего суденышка; благо скорость лодки и человека в воде одинаковые – нам удавалось схватить товарища за руку и втащить в лодку. Длился весь этот цирк около часа – какое же редкое, ни с чем не сравнимое удовольствие мы получили!

Дальше началось самое неприятное – подъем на высокую гору, где нас должна ждать машина. Я недавно перенес операцию, поэтому я поднимаюсь первым – чтобы задавать пригодный для меня медленный темп.

Тропа круто забирает вверх. Нога, зараза, болит нестерпимо; я стараюсь переносить тяжесть тела на здоровую правую ногу, а левую подволакиваю к ней. И вдруг застываю. Перед моим лицом – голова змеи. Тропа, повторюсь, крутая – поэтому ее голова на уровне моего лица. Мы смотрим глаза в глаза. Кобра! Идентифицировать змею со страшной рептилией-убийцей не составляет труда: мне приходилось встречаться с кобрами в заповеднике Тигровая Балка на границе с Афганистаном.

Кобра вытянулась для боевого прыжка – голова поднята над землей, капюшон раздут. «Сейчас ударит, – пронеслось в мозгу. – Клюнет прямо в лицо – это смерть! Пока меня довезут до госпиталя в Виктория-Холлз… будет уже слишком поздно…»

Я медленно отклоняюсь назад, не отводя глаз от убийцы. Кобра чуть шевельнулась – заняла удобное положение для прыжка, я сделал шаг назад. Потом еще шаг, еще… Теперь шаг влево, на взгорок. И вот я уже не на пути у нее. Тут только нашел в себе силы крикнуть:

– Кобра! Стоять!

Товарищи мои замерли. Между ними и коброй шагов десять. Негр-проводник, замыкавший группу, вышел вперед, наклонился, чтобы поднять камень.

– Не кидай! – ору я. – Не кидай! Она уйдет.

Но негр не понимает по-русски. Вот он кинул в змею камень – промазал. Поднял еще один – и опять промахнулся.

И тогда кобра пошла на них. Стремительно извиваясь, с поднятой головой, с раздутым капюшоном… «Сейчас кто-то из нас погибнет! – я еще, грешным делом, подумал: – Ладно, если это будет придурок-проводник…» Но тут случилось чудо. Третий камень попал в цель. Он просто отсек змее голову. И вот ее тело извивается на земле в смертных судорогах…

Да, смерть была рядом. А ведь стоило постоять неподвижно две-три минуты и змея бы ушла. Сама страшная из ядовитых змей никогда не нападет на человека, если он ей не угрожает.

А вообще – как она оказалась на нашем пути? Наверняка защищала своих детей; они были где-то рядом.

О друзьях и предателях

Жили мы тогда у моря. И дача у нас была на морском берегу, на узкой песчаной полосе между соленым морем и пресным Днестровским лиманом. В сентябре дачники разъезжались. Юг, солнце, но все-таки уже холодно, особенно на продуваемой всеми ветрами песчаной полосе без леса.

Пляжи опустели, берег был завален сухими водорослями, скелетами рыб и крабов, выбеленными от соли ветками – следы недавних предосенних штормов. Из дворов тянуло сладким запахом дыма. Жгли костры – сухую траву, листья, валежник, виноградную лозу. Тихо, не слышен даже голос прибоя. Иногда только стучал, как дятел, молоток. Это последние дачники готовили дома к противной южной зиме, забивали окна и двери – от воров и от ветров.

По дворам ходили кот и собака. Останавливались за штакетником, смотрели, что делают хозяева. Если калитка была открыта, робко входили в нее и ждали на отдалении.

Кот и собака! Всегда вдвоем.

Видимо, какие-то жестокие люди предали их: приручили, заставили полюбить, а потом уехали.

Странную пару охотно прикармливали. Они деликатно брали пищу прямо из рук, съедали и смотрели в глаза, как бы спрашивая: «Не нужны ли вам верные и преданные друзья? Не нужны. Жаль. Тогда мы пойдем дальше».

Собаку взяли соседи, кота – мы.

Так у нас в доме появился Кузя.

Мы переехали в город. Кузя быстро привык к новой семье. Днем Кузя жил дома, отсыпался, а вечером уходил на всю ночь. Рано утром первый, кто просыпался из нас, открывал по дороге в туалет входную дверь – Кузя уже сидел у двери. Жадно съедал свой завтрак и дрых весь день у батареи. Вечером опять уходил. Судя по всему, ночные приключения у него были довольно бурными.

Однажды он не явился к завтраку. Все утро я бегал, искал его, пока не услышал слабое мяуканье, доносившееся сверху, с крыши. Обнаружил я его на крыше, на дне глубокого каменного колодца – дом был старый, причудливых форм, в нем когда-то жил Александр Иванович Куприн.

Выбраться из этой каменной могилы Кузе никогда бы не удалось, я сам-то еле спустился туда, да и то предварительно сбегав домой за альпинистским снаряжением – за веревкой, за карабином…

Кому суждено быть повешенным – тот не утонет. Кому суждено утонуть на дне колодца, того собаки не разорвут. Но об этом – после.

Однажды я привез из Москвы крохотного щеночка – бассета. Галя, жена моя, увидела где-то фотографию бассета и потеряла покой – «хочу такого же!». Этого щенка, с кулак величиной, я вез в поезде, в коробке из-под обуви. По дороге он сожрал большую банку консервированного молока, а оставшиеся три часа пути грыз мой палец. Изгрыз до крови. Тут я понял, что везу неслыханного обжору. И не ошибся.

Назвали мы своего бассета Антипом.

День появления Антипа в нашем доме был для Кузи большим потрясением. Весь день он пролежал на диване, глядя сверху на копошившийся в коробке комочек. И впервые не вышел на ночную вылазку, остался дома… Кузя все реже уходил на ночные свидания – дома стало интереснее. Он сразу признал в Антипе маленького братика. Как трогательно он вылизывал его, позволял кусать себя, играть со своим хвостом.

Спустя две недели мы стали выводить Антипа гулять. Как правило, вечером, когда так сладко пахнет акация – стоял май месяц, Одесса, как в подвенечное платье оделась в белые цветы акации. Откуда ни возьмись, появлялся Кузя. Бросал своих поклонниц и летел в парк. Трусоватый от натуры, он храбро шествовал впереди Антипа, готовый грудью защитить его от дворовых собак и кошек.

Антип быстро рос. Рос в длину. Бассетов тогда в Одессе еще не было. Остроумные одесситы, увидев мою жену со странным существом на поводке, спрашивали:

– Девушка, вы собаку под шкафом выращивали? Как я и предположил (еще тогда в поезде), обжорой он оказался неслыханным. Кормили мы его так. Галя ставила в угол миску с кашей, чтобы он не перевернул ее, а я держал дрожащего от возбуждения Антипа. Потом осторожно подносил его к миске, он плюхался в нее мордой и начинал жрать. С невероятной скоростью, не разжевывая, поглощал содержимое, потом долго облизывал миску и гонял ее по квартире.

Однажды я не удержал его, он крепко плюхнулся мордой в миску, и одна жирная капля вырвалась и упала метрах в трех от нее. Антип жадно глотал еду, и одним глазом все время поглядывал на эту каплю – вдруг кто-то слизнет ее. Все-таки не выдержал, подбежал, слизнул эту каплю и вернулся к миске.

Беда, когда приходили гости. Тогда он слизывал со стола все, что попадется. Из-за малого роста он не видел, что на столе. Но воровал виртуозно. Прокрадется между гостями, поставит лапы на чье-нибудь колено, выгнет голову и, ничего не видя, хватает своей огромной пастью все, что попадется. Это мог быть кусок масла, куриная нога или даже рюмка. А что? У Ирины Понаровской был бассет, так он сожрал однажды рюмку. И ничего, не сдох.

Однажды он перестал жрать, перестал выходить на прогулку. Лежит, помирает. Приходили врачи, пичкали его лекарствами, делали уколы. Ничего не помогало, пес умирал. Галя ходила черная от горя, да и я мрачнел день ото дня. Шел как раз кинофестиваль «Золотой Дюк».

Отвлекусь немного. Это был первый негосударственный фестиваль. Не хвастаясь, скажу, что это был самый остроумный, самый веселый кинопраздник за всю историю отечественного кинематографа.

Из этого фестиваля, как из яйца, вылупились потом все остальные. Сначала «Созвездие», актерский фестиваль, потом «Кинотавр», потом уже десятки других.

Но вернемся к нашим баранам, вернее, к собакам. Антип умирал, уже не двигался, не ел, не пил, и только смотрел на хозяев печальным взглядом, словно спрашивая: ну, что же вы? сделайте что-нибудь? Галя продолжала вызывать врачей, профессоров, которые только разводили руками, Президент фестиваля мрачнел день ото дня, общий психоз распространился на гостей и участников фестиваля, утро начиналось у всех с вопроса: как здоровье Антипа?

А я уже мысленно попрощался с ним. Но жена моя не собиралась сдаваться, за эту неделю она проштудировала десятки медицинских книг, и сама уже, по сути, стала собачьим доктором. Она мучительно искала причину. И нашла ее – стала делать Антипу масляные клизмы. Все гениальное просто. Причина болезни обжоры оказалась до смешного проста. После третьей клизмы Антип благополучно разрешился этой самой «причиной». Ею оказалась пробка от шампанского. Она закупорила кишку, оказалась точно по размеру, не оставив даже щелочки, даже для воздуха.

И вот тут начался настоящий ужас. Из него лилось, а он жрал. Был вечер и как раз были гости. Антип буйствовал, хватал куски со стола, заглатывал в себя пищу, а из него лилась какая-то вонючая грязь. Боже, какой это был стыд. К счастью, гости оказались настоящими людьми – все любили животных.

Спустя два года мы играли с моим товарищем Вахтангом Микеладзе в шахматы, и упала пешка с доски. Антип тут же ее проглотил. Но уже паники не было, Галя знала, что делать. Через пару дней – мы снова играли в шахматы – до меня донесся с кухни Галин вскрик, а потом стук деревяшки о кафель…

Пешку мы отмыли, – с нее только чуть-чуть слезла краска, – и продолжаем ею играть по сей день.

Однажды Антип спас своего собрата.

Рано утром мы выехали из Киева в Одессу. Часа через два остановились – позавтракать. Въехали по грунтовой дороге в лес и заглушили мотор. Антип выскочил из машины и, не успев поднять ногу, бросился куда-то. Я побежал за ним. Вскоре его низкий басовый лай разбудил весь лес.

Он стоял на краю большой, похожей на воронку от фугаса, ямы. На дне ее была желтая дождевая вода, а в ней – мешок. Мешок шевелился. Я спустился на дно, достал из кармана нож, перерезал веревку… И оттуда выскочил рыжий, похожий на лисенка, щенок… Ему было месяца два от рода…

Я посмотрел на жену, она была в полуобморочном состоянии. Такого мы оба никогда не видели, только читали у Тургенева…

Какая же сволочь сделала это? Нет. Это был не человек – нелюдь! Он бросил живое – мыслящее! – существо в яму, полную воды. И уехал. Но вода была дождевая, она быстро впитывалась в почву, а щенок боролся за жизнь. Боролся из последних сил до тех пор, пока лапы его не коснулись земли и он смог дышать сквозь поры мешковины.

Мы с трудом усадили нашего «лисенка» в машину и покинули это страшное место. Он скулил, повизгивал, бился головой о стекло, наверное, думал: его опять везут убивать.