Текст книги "Вторжение"

Автор книги: Станислав Гагарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 39 страниц)

– Лежи спокойно, – легонько хлопнул он по упругому бедру, – не виртухайся! Чего не увидишь – расскажу после сеанса.

Писатель повернулся вправо, и увидел, что Сталин вытянул голову, чтоб не мешала высокая грудь Ларисы, и с веселым любопытством, видимо, такое было ему в диковину, наблюдает за развертыванием событий.

– Стреляйте же, товарищ Сталин! – прошептал ему писатель. – Где же ваши молнии-стрелы?

– Не могу стрелять, – ответил вождь. – Это живые, понимаешь, люди, а не монстры. Живых стрелять не имею права.

– Права, права! – чертыхнулся его спутник. – Прежде надо было об этом думать…

Между тем, из дверей показались еще двое с автоматами. Они тащили по проходу человека в авиационной форме, руки его были схвачены металлическими кольцами.

– Наш радист, – сказала Лариса, изловчившаяся развернуться так, что аккуратная и крепкая задница ее приходилась теперь на уровень писательской груди.

«Значит, у них и собственный маркони есть, – подумал Станислав Гагарин. – Серьезные ребята».

Лариса попыталась сесть, но посторонившись, чтобы пропустить радиста, затаскиваемого в хвост самолета, белокурый парень толкнул девушку.

– Лежать смирно! – крикнул он.

– Будь повежливее с дамой, кретин, – посоветовал ему Станислав Гагарин и получил ощутимый удар по шее.

– Сидеть смирно, дедушка! – крикнул прибалт. – Буду немного стрелять…

«А у него-то патроны боевые? – подумал писатель и обозлился. – Какой я ему дедушка? Ишь ты, внучонок… Вот ежели Иосиф Виссарионович сойдет за деда. Ему за сотню перевалило».

– Товарищ Сталин старше вас на немного, – отозвался вождь. – Сейчас рядом с вами товарищ Сталин тридцать пятого года, в котором вы родились. Поэтому…

– Кончать шептаться! – вновь приказал им страж с автоматом.

Тип, что наблюдал за ними в ЦДЛ, начал приближаться, сопровождаемый одним из пиратов.

За пять рядов он протянул руку, ткнул ею в полузакрытых телом Ларисы писателя с вождем и торжественным тоном, с нескрываемой радостью произнес:

– Это они!

Заложив крутой вираж, самолет ложился на другой курс.

XII. ИЗ СТАТЬИ «ПРАВОВОЕ ЛИ У НАС ГОСУДАРСТВО?»

Не заглянуть ли нам в ближайшую историю? Опыт прошлого полезно анализировать. Он помогает избегать ошибок, особенно если владеешь при этом диалектическим методом.

Но для начала посмотрим, как были организованы нападки на органы государственной власти с целью заставить выпустить из рук бразды правления, впасть в смятение и преступную растерянность.

Соло на трубе, как сигнал к выступлению, исполнил литератор Анатолий Наумович Рыбаков, выбросив на книжный рынок пресловутых «Детей Арбата». Хорошо сыгравший в застойное, а может быть и раньше, время оркестр оглушительно грянул еще до того, как роман появился в журнале. Никто и строчки из романа не прочитал, а фанфары уже гремели вовсю.

Это был сигнал атаки на Сталина и все, что было с ним связано. Новые левые задались целью создать в массовом сознании стойкое неприятие всего, что было связано с именем вождя. Характерно, что страсти кипели только вокруг тридцатых годов.

Оперативно созданное общество «Мемориал», что в переводе на русский язык означает, между прочим, «Память», принялось нагнетать страсти вокруг жертв репрессий этих самых годов, не словом ни обмолвившись о тех жертвах, каковые появились едва ли не с 25 октября Семнадцатого года.

Это был первый этап. Во втором развернулась критика – по примитивной, нарочитой аналогии! – нынешних правоохранительных учреждений, хотя какое отношение МВД и КГБ наших дней имеют к Органам времен Ягоды-Берии?

Расчет был прост. Запугаем их всех, будем милость к павшим призывать, сострадать преступникам, и сразу попадутся под один выстрел несколько зайцев.

Авторитет завоюем у зэков и проституток, у хозяйственной и торговой мафии – мы же ее от пули уводим! Педерасты тоже нам будут благодарны, возьмем их до кучи. Старый принцип «чем хуже, тем лучше» восторжествует. Милиция, прокуратура, суды растеряются, опустят руки, перестанут, как говорится, мышей ловить. А ежели кто голос поднимет против, мы его тут же и пригвоздим изобретенным Юрием Карякиным, нашим верным янычаром, словом «сталинщина».

Таков механизм. И остается лишь диву даваться, что граждане наши этот механизм тут же не разоблачили. Хотя вот, например, как создавался другой уже кроваво испытанный нашим Отечеством вариант.

…Отец народов, товарищ Сталин любил говорить членам Политбюро, уже отсепарированным после 1937 года, о том, что они находятся с ним в одной упряжке. Да, именно эти люди помогали вместе с теми, кого Сталин убрал до того, помогали ему укрепить режим личной власти. Его ближайшее окружение, уцелевшее ценой утраты собственных нравственных принципов в тридцатые годы, несет полную ответственность за те преступления, которые совершали под кощунственно провозглашенными лозунгами защиты интересов народов.

К слову сказать, по Конституции СССР 1936 года, написанной умником Бухариным, Иисусом Христом, как назвала его недавно «Советская культура», считавшим, что этим актом он перехитрил Сталина, в стране было создано самое настоящее правовое государство. Все свободы и права были гарантированы гражданам Основным законом Советского Союза.

Другое дело, что фактически это была филькина грамота, и острова архипелага ГУЛАГ исправно заселялись соотечественниками. Поэтому сейчас надо не за новые законы ратовать, а старые научиться исполнять.

Пойдем дальше. Каждый член Политбюро, и это правило годится в любую эпоху, был в той или иной степени виноват в кровавой вакханалии, которая воцарилась в стране. Так бывает всегда, и наивно думать, что нет вины за нынешние беспорядки на тех, кто сегодня стоит у горнила власти.

Вместе с тем, было бы несправедливо считать, что те, кто был со Сталиным, только одни и виноваты в произошедшем. Они, которые первыми начали собственные политические игры, те, кто подписал циркуляр для низовых партийных функционеров о том, что к предсмертным словам Ленина не стоит прислушиваться, ибо они продиктованы не вождем, а его болезнью, кто предлагал последние статьи Ленина печатать в «Правде» в единственном экземпляре, чтоб успокоить, а по сути дела обмануть сдавшего в немощи диктатора, все эти люди – Троцкий, Каменев, Зиновьев, Дзержинский, Бухарин, Куйбышев и другие – были мертвы или отстранены от власти.

Иные функционеры пришли на смену старым партийным гвардейцам и сумели выжить, отказавшись от каких-либо сомнений. Но сама возможность подобного исторического расклада зиждилась не только на личности Сталина и тех, кто поставил на него.

Виновата была и эпоха, разгадать которую не дано было этим людям.

Историки еще долго будут ломать головы над ответом на вопрос: почему вдруг Сталин выступает на XV партконференции против авантюризма «сверхчеловеческих» и «героических» вторжений в область объективного хода вещей, повторяет эти мысли на XV съезде партии в декабре 1927 года, а через две недели, приехав в Сибирь, требует от местных властей применить чрезвычайные меры против кулаков, заставляет судебные власти применять 107-ю статью Уголовного кодекса, что является юридическим анархизмом. Одновременно Сталин в категорической форме поставил вопрос о немедленном развертывании строительства колхозов и совхозов в разрез решениям только что завершившего работу партийного съезда.

Кто подгонял Сталина?

Можно предположить, что метафизически осмысливая экономические законы развития нового общества, но считая себя правоверным мерксистом, догматик Сталин решил утвердить личную власть через экономический переворот в стране. Прием известный и старый, как мир.

– Похоже, что ты вроде как напророчил, папа Стив, – вслух произнес Станислав Гагарин утром 30 августа 1992 года, в который раз редактируя роман для нового издания. – Именно такое сотворяется ныне с Россией…

Вождь сыграл на желании партийной массы семимильными шагами двигаться к коммунизму, на революционном нетерпении, которое мы вновь обнаруживаем в сегодняшних ура-перестройщиках, снова возжелавших обустроить Россию, на убожестве теоретического интеллекта партийных функционеров, которые искренне верили в мировую революцию и даже учили европейские языки по разговорникам, чтобы общаться с немецкими, французскими и английскими коммунистами. Ведь те забугорные партайгеноссе вот-вот возьмут верх и установят повсеместно Советскую власть!

Всем казалось, и Сталину тоже, что еще скачок, рывок покрепче, и под команду «Ухнем!» развернувшаяся индустриализация страны позволит резво устремиться к светлому будущему.

Внешне наши позиции укрепились, внутренних врагов мы устранили, старую промышленность восстановили, а новую немедленно построим. Надо только размахнуться помасштабнее, побольше вложить рублей в тяжелую промышленность, в орудия и средства производства.

Навалимся миром – и дело пойдет… Тут и крылась главная методологическая ошибка Сталина, неважно, искренне он заблуждался или хотел ошибиться. Вождь всегда находился в плену метафизической иллюзии, так и не мог избавиться от нее, будто количество, в его случае огромное число вновь затеваемых предприятий, будет перерастать в качество за счет волевого руководства людьми, мобилизации всех сил, энтузиазма и тому подобных категорий, которыми так часто бывают ослеплены ура-революционеры.

При этом Сталин сбрасывал со счетов и другой субъективный фактор – материальную стимуляцию труда, должную его оплату. Но даже при соблюдении этого принципа дело всегда обречено на провал, ибо есть еще и объективные обстоятельства – способы ведения хозяйства, экономические рычаги, пропорции между отраслями, рост производительности труда.

Сталину казалось, что последнее вырастет за счет лозунгового призыва, административного нажима. «Не умеешь – научим, не хочешь – заставим». На первых порах командный стиль, административные методы, энтузиазм масс, выразившиеся в субботниках, стахановском движении, ударничестве приносят успехи. Но энтузиазм нельзя эксплуатировать беспредельно. И когда он снижается, переходят к бескомпромиссному принуждению…

Сталин постоянно скрывал от партии и народа падение производительности труда, развал экономики, резкое сокращение производства продуктов на селе, что повлекло страшный голод 1933 года и введение карточной системы.

Сталин не захотел перейти от командных методов к экономическим, от кратковременного периода экстенсивности, годящейся для эпохи восстановления народного хозяйства, к режиму интенсивности, единственно верному пути для индустриализации. Ведь второй путь не дает сиюминутного успеха, а Сталину такой успех был необходим любой ценой, чтобы доказать всем, и самому себе тоже, какой он толковый лидер, умный руководитель, достойный преемник.

Он пренебрег единственно верной возможностью, о которой безальтернативно говорил, видимо, прозревший к концу жизни, Ленин. Сталин отбросил метод балансировки оптимума и минимума, отказался от истинной, не на словах, смычки рабочих и крестьян. А коль так, то у Сталина оставался один путь – вернуть русского мужика, а с ним и всех остальных крестьян страны, в состояние жесткого прикрепления к земле, восстановить в деревне государственно-феодальные отношения. Затем перенести эту модель на город, а в конечном итоге – на все государство и, разумеется, на остальной мир.

Трагизм ситуации состоял в том, что большинство коммунистов безоговорочно приняло эту модель. Сначала потому, что предлагалось таким образом расправиться не с каждым из них лично, а с крестьянством. А всем было хорошо известно, что деревня суть сплошная «мелкобуржуазная среда», там кулаки, «там леший бродит…» Выходцев из крестьян в партии было немного. Разумеется, кто-то из коммунистов-рабочих сумел понять пагубность этого пути, они справедливо возмущались и пали первыми, едва началась физическая расправа с инакомыслящими.

Объединяясь в блоки то с одной группировкой, то с другой, маневрируя между ветеранами партии, а порой и сталкивая их лбами, бывший тифлисский семинарист чудовищным образом раскроил правду на «истину для народа» и «истину для партийного руководства».

На теории двух истин пышным цветом расцвели и двойная, а порой и тройная мораль, нравственность для трибуны и нравственность для функционерской обиходности.

Культивировалась легенда о «хорошем и добром вожде», «отце народов», который не ведает, что творят его ретивые исполнители, которые время от времени, по принципу «мавр сделал свое дело», объявлялись врагами народа. Эта идея обманутого вредными помощниками вовсе невинного товарища Сталина намного пережила самого ее автора, хотя ежели по справедливости, то вождь, разумеется, не мог знать всего, что творилось за его спиной.

Тем не менее, Сталин не укреплял, а планомерно разрушал смычку города и деревни, резонно полагая, что тоталитарному обществу смычка не нужна, ведь она объединяет народ и может привести к восстанию против диктатуры высших функционеров.

И вовсе не случайно Максим Горький в письме к Ромену Роллану от 25 января 1922 года настоятельно подчеркнул:

«Необходимость этики в борьбе я пропагандировал с первых дней революции в России. Мне говорили, что это наивно, несущественно, даже – вредно. Иногда это говорили люди, которым иезуитизм органически противен, но они все-таки сознательно приняли его, приняли, насилуя себя. Это – фанатики. Честные люди, они грешили ради спасения других. Я не видел, чтобы это кого-либо или что-либо спасало… А фанатики уже погибли, обессилев сами болью возмущенной совести, страданиями нравственного раздвоения…

…Нет, еретики не бесполезны, они всегда являлись борцами против тиранов ортодоксии, и только поэтому – еретики. Да здравствуют они во веки веков!

…Обманутый народ – легенда, полезная только для тех, кто хочет обмануть его. Я не верю, что в XX веке существует «обманутый народ», я думаю, что его нет уже и в Африке, стране черных. Существует только народ неорганизованный и потому – бессильный пока…»

– Вот-вот! – воскликнул товарищ Сталин, читая статью. – Алексей Максимович – умный человек… И тут пролетарский писатель совершенно прав. Сила народа – в его организованности и в политической, понимаешь, культуре.

«Я заключаю, – продолжал Горький. – Истинных социалистов нет и не может быть до той поры, пока не врастет в сознание этика, сильная, как религия на заре возникновения. Эти мысли возникли у меня не сегодня. Они дорого стоят мне. Они обязывают меня к той резкости, с которой я их выражаю».

Увы, этика, о которой говорилось выше, не отличает ныне и новоявленных социалистов-демократов, радикалов и либералов.

Не стоит удивляться тому, что раскол рабочего класса с крестьянством не привел к гибели Советское государство. Ведь к середине 30-х годов такового государства уже не существовало. Контрреволюционный переворот, осуществленный Сталиным и его сообщниками, закончившийся почти поголовным физическим уничтожением членов Центрального комитета, избранного на XVII съезде партии, двух третей делегатов съезда, привел к тому, что на шестой части света образовалось вовсе другое государство, которое только по названию продолжало оставаться советским и социалистическим…»

Замечание Иосифа Виссарионовича на полях:

«Подход автора не есть строго научный. Социализм – это главенство общего над честным, верховенство коллективного над индивидуальным. Только при таком подходе можно утверждать, что социалистическим был и Советский Союз в тридцатые годы, и Третий рейх Адольфа Гитлера в тот же период. Формы правления при социализме могут быть и тоталитарными. Суть вопроса в примате общего над частным. Советую автору перечитать историю Спартанского государства. Социализма там было хоть отбавляй».

Далее в статье написано: «…Возродив методы «военного коммунизма», товарищ Сталин превратил первое в мире государство рабочих и крестьян в гигантский полигон для собственных социальных экспериментов весьма сомнительного свойства, создавая антиутопию, до которой не додумались мрачные прогнозисты прошлого.

Вместе с тем, большинство коммунистов, включая и ближайших соратников Сталина, не испытывали в этих условиях духовного дискомфорта. Сложившиеся стереотипы существования, как это не парадоксально на современный взгляд, рассматривались как норма. «Сознательные исторические деятели» воспринимали собственную несвободу как естественное состояние.

Здесь надо говорить об особых способах преодоления страха физической смерти, о том смысле жизни, который был главным ориентиром для этих людей. Проще простого было бы отнести их к заурядным преступникам и вывести однозначный приговор. Ведь по-своему они были даже честны, ибо отрицали примат житейского над политическим, а последнее казалось им истинно возвышенным, истинно революционным.

До собственного перерождения, а оно при осуществлении принципов сталинизма непременно должно было рано или поздно наступить, этим людям было свойственно отношение к социализму, за который они дрались на фронтах гражданской войны, а затем строили его, поелику разумению своему, как к «общему памятнику». Ради этого будущего вмуровывания в памятник, они готовы были принести и личную жертву, отдать молодцам Лаврентия Павловича собственных жен, осудить на смерть невиновных товарищей, а затем и самим перед последним выстрелом в застенке Бутырской тюрьмы выкрикнуть: «Да здравствует товарищ Сталин!»

Именно Сталин был их персонифицированным памятником. Они и служили ему, живому, за право значиться на нем, как значились на урнах с прахом у Кремлевской стены имена их более удачливых, сумевших умереть своей, белой смертью товарищей.

Каждый из них инстинктивно выстраивал психологический барьер для себя и отгораживался им от реальной действительности, изобретал нравственные лазейки индивидуального пользования.

Пойти на сговор против тирана? Нет, на это их не хватало… И даже не только потому, что страх перед вождем, слившийся с искренним его обожествлением, парализовал их волю. Выступить против Сталина означало подняться против Идеи, служение которой они считали делом всей жизни.

Потому-то, к слову сказать, и сейчас разговоры о грядущем военном или правом, консервативном перевороте абсолютно беспочвенны, ибо и наши генералы, и партийные функционеры слишком законопослушны, слишком идейны, чтобы насильственно покуситься на государственные институты власти.

Одновременно у соратников вождя вырастала надежда, что неумолимый меч, уничтоживший многих, не тронет тебя лично. Ведь ты-то сам абсолютно уверен в собственной преданности революции и товарищу Сталину.

А вождь все пугал и пугал их жупелом «историческая необходимость». Эти два слова, которыми он пользовался во всех случаях жизни, стали оправданием любых совершаемых Сталиным деяний.

Но была ли альтернатива тому, что произошло в двадцатых и тридцатых годах?

Была, и еще какая… Об этом надо говорить прямо и откровенно.

Да, в конце двадцатых годов в советском обществе образовался некий вакуум эмоциональных чувств, сенсорная пустота.

Нетерпеливые коммунисты все еще спрашивали себя и друг друга: где же он, немедленный социализм? Почему так долго не приходит? За что мы кровь проливали, надсаживались, ликвидируя разруху? Долго и упорно трудиться в условиях нэпа, который всерьез и надолго? Хватит! Даешь светлое будущее уже сегодня!

Сопротивляется деревня? Не хочет продавать хлеб за бесценок, себе в убыток? Ликвидировать как класс! Куда проще уничтожить плохих, чтобы хорошие жить стали лучше… Только так!

И тут партия должна была устами мудрого руководства разъяснить нетерпеливым диалектику строительства нового общества, незыблемость экономических законов, по которым живет человечество, остудить горячие головы ура-революционеров, призвать тех, кто называл себя марксистами и ленинцами, творчески осмыслить духовное наследие старых авторов, подумать об особенном, русском пути для державы.

Этого, как известно, не произошло.

Возобладал лозунг «Даешь!», теоретически подкрепленный принципом исторической необходимости.

Победил авантюрист-метафизик Сталин. А когда обнаружились его просчеты, ответственность, как и в старые времена, была отнесена на счет происков дьявола, то бишь, вредителей, диверсантов, агентов международного империализма, внутренних врагов. Образ их был психологически понятен народу, только что избавившемуся от груза суеверий, и началась по всей Стране Советов инспирируемая НКВД «охота на ведьм».

Да, со всей ответственностью надо признать, что массовая общественность, социальная база для построения сталинского казарменного социализма в стране сложилась, это бесспорный факт. Но это вовсе не означает, что пресловутая историческая необходимость требовала идти именно таким, преступным путем.

Когда капитан и его штурманы прокладывают курс через опасные рифы, пусть при этом, как им кажется, путь корабля станет короче, морской устав возлагает ответственность только на них, обрекших экипаж на возможную гибель.

Всем им, соратникам Сталина, суд народа обязан вынести обвинительный приговор. Всем, подчеркиваю, а не одному Сталину, порою, как это ни парадоксально звучит, виноватому куда в меньшей степени, нежели другие. Но по высшему счету история обязана осудить и то Кровавое Время, которое сбило их с верных ориентиров, отвернуло от реальных альтернатив.

Понять, значит, простить… В этом беспрецендентном случае мы обязаны все понять, но простить не имеем права.

Ведь о том, что прощено, быстро забывают.

Надо помнить об этом и оставаться бдительными диалектиками.