Текст книги "Вторжение"
Автор книги: Станислав Гагарин
Жанр:
Детективная фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 39 страниц)
Каждый раз, когда приходилось идти с Власихи к Одинцову пешком, его не оставляло ощущение, будто переместился в некое фантастическое время.
В давнишние годы доводилось Станиславу Гагарину читать, как в некоем грядущем шастают герои-потомки по разным там джунглям и диким буреломам, населенным свирепыми хищниками, пользуясь гравитационными дорожками, проложенными сквозь дебри. Под ногами надежное силовое покрытие, идешь себе, понимаешь, не спеша, в полной надежде на безопасность, а вокруг знатная, не тронутая безнравственной деятельностью человека природа.
Это чувство всегда приходило, едва наш сочинитель вступал на бетонированную широкую дорожку в четыре километра длиной, идти по ней – сплошное удовольствие. И ведая от аборигенов, что проложили ее по указанию маршала Толубко, которого он хорошо знал лично, Станислав Гагарин каждый раз мысленно благодарил Владимира Федоровича, от него писатель ничего не знал, кроме добра, с грустью желал ему царства небесного, хотя никогда не был христианином, предпочитая исконно славянскую веру в Перуна, Ярилу и Даждь-бога.
Утро было теплым и спокойным.
Станислав Гагарин миновал калитку-проходную, традиционно для себя пожелав доброго здоровья солдатику-часовому. Он всегда приветствовал их, ребят из батальона охраны военного городка, в котором жил без малого вот уже десять лет, считая, что лучшего бытия для творческого человека и придумать трудно. Конечно, неплохо бы иметь литфондовскую дачу в Переделкине и жить там среди писательских бонз, но сие было Станиславу Гагарину заказано. Не тот чин в иерархии Союза писателей. Хотя о проживанье в собственном домике он мечтал с первых дней его супружеской жизни с Верой Васильевной, коя началась давным-давно, в тьмутараканском Анадыре, где и родился их первенец Анатолий.
Часть бетонной дорожки проходила краем выгнутого горбинкой поля, оно чередовало на себе различные культуры ежегодно и сейчас зеленело травяной порослью, ожидающей второго укоса. Справа шел лес, потом он возникал и по левую руку, чтобы вскоре раздвинуться большой поляной, украшенной глубоким прудом, с темной, всегда казавшейся Станиславу Гагарину таинственной, водой.
Именно здесь он и встретил Тамерлана Ходова, моздокского земляка. Тот шел навстречу, из Одинцова на Власиху, как и многие другие из тех, кто работал в городке и предпочитал часовую прогулку среди милых русскому сердцу пейзажей тесноте рейсового автобуса.
Они встретились, пожали друг другу руки, и председатель «Отечества» спросил, чем будет заниматься Тамерлан завтра – в свободное от основной работы время Ходов помогал творческому объединению в его трудно предсказуемых заботах.
Как раз непосредственно перед встречей писатель размышлял о соратниках, о тех его поручениях, которые они с большим или меньшим успехом выполняли. Вот уже четыре месяца, как в третий раз созданная им организация получила юридический статус, счет в банке, сумели они выпустить и распространить новый сборник «Ратные приключения».
Были готовы и матрицы четвертой книги, но типография Профиздата забастовала, требовала прислать обещанных ей строителей на отделку нового полиграфкомбината. Обещавшие помочь «Отечеству» военные разводили беспомощно руками: их строительные войска оказались в существенном недоборе. Антиармейская кампания, развязанная ломехузам и, ловко инсценируемая ими, давала горькие плоды.
Николай Юсов искал альтернативу – стройкооперативы. Но те, едва узнав, что генеральный подрядчик схарчил основные деньги, а на отделку осталась непрестижная мелочевка, воротили нос, оставляя Профиздат, а вместе с ним и «Отечество», каламбурно выражаясь, с носом.
Нужно было искать иных полиграфистов, но все будто осатанели, требуя едва ли не половину стоимости тиража за услуги.
Типографистов развратили обильно размножившиеся кооперативы. Они успели хапнуть энное количество бумаги, давали налево и направо взятки, выпускали «Приключения космической проститутки» и «Сексуальные анекдоты». При малых расходах имели баснословные барыши, щедро делились ими с полиграфистами, которым, увы, было до лампочки что выпускать, лишь бы в их карманах осело.
Повсюду шло отмывание грязных денег, наворованных прежде и в золотые для мафии годы перестройки. Паханы теневой экономики вкладывали деньги в независимое кино, в издательскую деятельность, не говоря уже о явном грабеже Отечества через совместные предприятия. Через них гнали за рубеж скупленный на корню лес, а деревянные во всех смыслах рубли перевертывали в свободно обращающиеся грины, то бишь, доллары.
Нескончаемым потоком возникали перманентные нехватки то соли, то мыла, то спичек, а в августе, пока вновь избранные вроде как народом отцы города катались по заграницам, ахнул в столице хлебный дефицит. Его снял министр обороны Язов, бросив на прорыв военных пекарей, но факт этот газетами расписан не был, как постоянно помалкивали они и о том, что основную часть небывалого урожая убирала армия.
Словом, бордель надвигался вселенский, центральная власть занималась уговорами, на местах ее никто не слушал. В тех советах, где победили так называемые демократы, продолжали митинговать, по-прежнему искали виновников, будто забыли, что теперь они сами власть, и необходимо на самих себя поворотиться.
Главный Россиянин в состоянии популистской эйфории реактивно рванул встречь солнца, купаясь в лучах неисчерпанного им пока кредита доверия, а умные люди сокрушенно качали головами, искренне удивляясь ослепленности соотечественников, коим застило глаза, недоумевая, как уральцы, сибиряки, сахалинцы и честные камчадалы не разглядят, что король-то голый…
А на Украине погибал хлеб, зерно загоралось и заражалось картофельным грибком на заваленных токах, и не было бензина чтобы вывезти его с поля: российское правительство демократов перекрыло поток горючего братьям-малороссам. Для спасения урожая Великороссии не сделали эти люди тоже ничего…
Конечно, масштаб иной, но все это отражалось и на делах творческого объединения. Читатель требовал новые книги, ему ведь не объяснить, что за деньги никто не дает ни бумаги, ни картона, ни бумвинила, ни фольги. Над прежними экономическими отношениями возобладал бартерный закон: ты мне одно – тебе другое. Как у папуасов: я тебе раковину – ты мне банан.
И Станислав Гагарин договаривался с военными о праве «Отечества» брать у них технику, передаваемую по конверсии народному хозяйству, без посредничества Госснаба, породившего множество темных кооперативов, отдавать ее бумкомбинатам в обмен на их продукцию.
Он искал стройматериалы, товары нардного потребления, одежду и обувь, чтобы сменять их на полиграфическое сырье, на типографские услуги.
Рождались самые фантастические комбинации, напоминавшие формулы органических соединений, поражавших неожиданностью сочетаний, которые должны были привести к конечному результату – выпуску книги, которую так ждали соотечественники.
Вот и сейчас, повстречав Тамерлана, писатель хотел спросить его по поводу пленки, в нее обертывали посылки с книгами, рассылаемые во все концы России, но сделать этого не успел.
Над тихой гладью пруда, несколько подсвеченном у западного берега приподнявшимся солнцем, вдруг возникло клубящееся облачко. Было оно серебристого цвета, непрозрачное, но чувствовалось, будто вращается в нем нечто.
– Ты видишь, Семеныч? – дрогнувшим голосом спросил Тамерлан.
Станислав Гагарин молча кивнул. Затем он посмотрел на дорогу в сторону Одинцова и никого на ней не увидел. Не шел никто и со стороны Власихи. Такое показалось сочинителю странным, ибо в это время суток на дорожке обязательно кто-нибудь да находился.
Сейчас они были с Тамерланом только вдвоем.
Облачко, тем временем, медленно двинулось с середины пруда к серой ленте бетона, на которой находились земляки-моздокчане. Страха у них не было, хотя некую неуютность испытывали оба, но проистекала она скорее от неожиданного одиночества, оно предвещало событие необычного свойства.
Станислав Гагарин, еще недавно обдумывающий житье-бытье «Отечества», непроизвольно помыслил, каким боком то, что они сейчас увидят, придется делам объединения, которые несколько застопорились, хотя он и смотался недавно в Питер, договорился с Яскевичем, директором «Технической книги», о заказе на шеститомный «Русский детектив», этот типографщик взялся тиражировать издание за двадцать процентов номинала.
В последнее время писатель все чаще и чаще с грустью убеждался, что Николай Юсов, получивший полную самостоятельность, употребляет ее на коммерческие операции, отдаленные – и весьма! – от добывания полиграфических материалов. Теперь Станислава Гагарина не раздражало сие так, как прежде, ибо он понял, что толку от бесконечных уговоров сосредоточиться на одной цели не будет. Коммерсанты-помощники, которых подобрал Николай, были явно не теми людьми, не фурычили они на уровне, который требовался «Отечеству».
И теперь, когда таинственное облако направлялось к дорожке, на которой они с Тамерланом стояли, Станислав Гагарин загадал: если сейчас он увидит то, что предположил сразу, пути их с Юсовым разойдутся навсегда.
Между тем, облачко опустилось на бетонную ленту, вращение внутри прекратилось, сквозь неестественную белесость стало проступать нечто похожее на телефонную будку, только не прямоугольной формы, а цилиндрической. И размеры странного сооружения были побольше. Станиславу Гагарину сия конструкция напоминала нечто, он посилился вспомнить, не вспоминалось, и сочинитель сделал шаг вперед, потом еще, обошел явно обалдевшего Тамерлана, который, тем не менее, держался как подобает джигиту, двинулся к сооружению, успев отметить его непрозрачную стеклянность, окольцованную крепкими обручами металлического свойства.
Он прошел треть пути до «летающего стакана», когда в нем оплыл овальной формы вход-выход, и в нем показался товарищ Сталин.
Хотя сочинитель и ожидал увидеть нечто в этом роде, теплое чувство возникло в нем, и Станислав Гагарин едва ли не физически ощутил, как лицо расплывается в приветливой, если не сказать радостной, улыбке.
Все эти недели и месяцы: май, июнь, июль и август, в долгом полете в Южную Америку, в Байресе и Санта-Фе, Монте-видео и Ла-Плате Станислав Гагарин не переставал думать о товарище Сталине и встречах с ним, о коротком, но так много значащем в его жизни знакомстве с вождем. Собственно говоря, и встреч-то было лишь две. Утром, 7 апреля, едва вождь прибыл со Звезды Барнарда, тогда не прошло и суток как их разлучили. И после пробуждения писателя в собственной квартире, после фантастических явей, пережитых им по злой воле ломехузов, пытавшихся заместить его личность с помощью Метафора.
Порою он перебирал записи на листках, которые набрасывал в дороге, в них Станислав Гагарин обозначал детали, их сочинитель надеялся вставить в будущий роман, который обязательно напишет, не имеет права не написать.
На листке с датой 19 мая 1990 года, с указанием времени – восемнадцать часов сорок четыре минуты – и места – Hotel «Republica» в городе Росарио – значилось:
«Сталин не одобрял, когда Берия искал компромат чересчур беззастенчиво.
– Опасный ты человек, Лаврентий, – говорил ему вождь. – Не хотел бы, чтоб именно ты занимался, понимаешь, моей биографией».
А ниже, уже 20 мая, было записано: «Трагедия Сталина – править необходимо было через посредников, а нравственные качества последних были далеки, увы, от совершенства. Неразрешимая проблема зависимости лидера от тех, кто стоит между ним и теми, кем он управляет. Управляет ли? Тема посредничества в политике».
И днем позже, у родительского дома неистового аргентинца Че Гевары в Росарио: «Встречается ли этот борец за справедливость с Отцом народов в Том Мире? Спросить бы Сталина, что думает он о кубинской революции… Судьба Че Гевары».
Он часто думал о версии Слепухина, выдвинутой в «Пантократоре», и даже взял рукопись с собою на край света, чтоб перечитать ее снова. Поднимаясь вверх по великой реке Паране и зная, что где-то к северу лежит Парагвай с его социалистическим государством иезуитов, созданным Диего де Торресом в Семнадцатом веке, с горькой усмешкой соглашался: размах эксперимента, задуманного вождем, был воистину планетарным. Ну кто, например, помнит о колхозах-редукциях иезуитского толка в Парагвае? Разве что узкие специалисты… А вот про опыт страны победившего социализма человечество не забудет.
Был записан здесь же и злой каламбур: жители города Параны – параноики. Далее следовала фраза – «Никогда не верил в вашу якобы психическую ненормальность, товарищ Сталин». Потом утверждение – «Сталин не был жестоким. Страница 85-я». Это в рукописи Слепухина, ее читал он, видимо, в этот момент.
Теперь, идя навстречу вождю, Станислав Гагарин немного удивлялся тому, неожиданно – хотя он и догадывался что так будет, верил в грядущее возвращение вождя – радостному чувству, охватившему писателя при виде Иосифа Виссарионовича.
Сейчас он открыто улыбался Великому Пришельцу, задним зрением ощущая, что Тамерлан нерешительно потоптался и двинулся за председателем.
В эти мгновения ему вдруг вспомнился фрагмент из разговора на кухне, незадолго до того, как Вера позвонила в дверь.
– Вы, конечно, считаете меня жестоким человеком, – не то спрашивая, не то утверждая сказал тогда Сталин. При этом он сощурился, прикрыв смуглыми веками желто-коричневые, умеющие метать стрелы-молнии, глаза.
– Прежде – да. Разумеется, считал именно таковым, – тщательно подбирая слова, вопрос не из легких, заговорил писатель. – А потом как-то задумался, сравнивая вас с предшественниками, Иваном Грозным, например, или Романовым Петром. Ведь те удовольствие получали, причиняя физическую боль несчастным, сами любили руки приложить, лично головы резали тем, кого считали противниками, собственноручно. За вами этого не водилось, это уж точно. Ломехузы бы такой факт расписали за милую душу, а их нет, порочащих товарища Сталина фактиков.
– Нету, – согласился Иосиф Виссарионович.
– Жестокостью можно назвать ваше безразличие к судьбам тех людей, которых так или иначе задевали задуманные и претворяемые в жизнь социальные эксперименты. Это да, тут не прибавить, не убавить. Тогда необходимо уточнить выражение. Не жестокий человек, а жестокий правитель.
– Добрые правители бывают только в сказках, – расслабленно вздохнул, но тут же посуровел товарищ Сталин. – Лес, понимаешь, рубят – щепки летят.
«Да, – подумал писатель, идя к вождю, – щепок было слишком много… А что дальше? Учение ведь такое. Расточительное… У якобинцев и их приятелей – до них и после – четыре миллиона отрубленных голов».
Они сблизились, и Станислав Гагарин с достоинством, несильно пожал небольшую, как и у него самого, кисть Иосифа Виссарионовича.
– С прибытием, – просто сказал он, убирая с лица улыбку. – Необычный транспорт у вас. Мы тут больше к тарелкам привыкли.
– Нуль – транспортировка, понимаешь, – усмехнулся Сталин. – Торопился сюда, обстановка заставляет. Вот и пришлось на виду у всех швартоваться к Земле.
Он полуобернулся, махнул рукой, и «летающий подстаканник» исчез.
Писатель подумал о людях, которые идут сейчас по дороге на Власиху, видели, небось, явление вождя народу, но Сталин успокоил его:
– Я остановил для вас время, поместил в вакуум. Потому меня никто не замечает. Пройдемтесь, провожу немного.
Тамерлан, тем временем, поравнялся с писателем, но выступить вперед не решался, ждал, когда вождь обратит внимание на него.
– Знаю, знаю, – сказал Сталин, протягивая моздокчанину руку. – Земляк моего друга, хороший человек, верящий в его идеи. Не предашь «Отечество», Тамерлан? Ну, здравствуй.
– Здравствуйте, товарищ Сталин! – громче, нежели требовала обстановка, поздоровался Ходов. – Мы, осетины, верный народ. И без русских людей, без дружбы с ними себя не мыслим.
– Это верно, – согласился вождь. – Во всех Рюриковичах, после князя Всеволода Юрьевича, есть осетинская кровь. И у нашего друга-писателя тоже. Потому его и уважают в Осетии. Не покидай Станислава Гагарина, Тамерлан. Это тебе мой наказ, понимаешь…
– Никак нет! Не покину, товарищ Сталин… – Служу Отечеству! – по-строевому ответил Ходов.
– Молодец, – похвалил его вождь. – Иди работай… Мне с твоим председателем поговорить надо. Царя Российского твои деды-прадеды охраняли достойно. И не оставь они его, распропагандированные, понимаешь, ломехузами в последнюю минуту – глядишь и сложилось бы все в Державе по-иному. Ну ладно, Тамерлан, двигай на Власиху.
Часть шестая
ВСТРЕЧА С ЗОДЧИМИ МИРА
XXXVI. «ЛЕТИМ ВМЕСТЕ!»
В дверь заглянула Татьяна Щекина.
– К вам просится Бут, Станислав Семенович, – сообщила она. – Так и рвется… Хоть у порога ложись…
«До чего ж он настырный, этот Бут! – прочитал в голове у Татьяны продолжение ее мысли председатель. – Куда угодно без мыла заберется!»
В последнее время писатель стал вдруг ловить себя на том, что без особого усилия проникает в сознание работников «Отечества», да и других людей, с кем сталкивала Станислава Гагарина неоднозначная его деятельность. Усилилась эта способность после недавней встречи на бетонной дорожке с вождем.
Но Бута надо было впустить, председатель ждал от него рассказа о том, чем закончились его переговоры с моряками. Станислав Гагарин собирался лететь в Севастополь и поручил Владимиру Алексеевичу связаться с Главным штабом Военно-Морского флота и политическим управлением, попросить товарищей обеспечить их пребывание на Черноморском флоте.
Теперь он понимал, что с Бутом дал промашку. Когда тот пришел в июне с рукописью неплохого в общем-то романа, Станислав Гагарин вдруг подумал, что журналистский опыт старого приятеля, его умение общаться с сильными мира сего может «Отечеству» пригодиться. Он предложил Буту коммерческую деятельность, весьма приличное денежное содержание и поначалу тот неплохо взялся за дело. Так, по крайней мере, казалось, увы…
Теперь уже было ясно: Бут – его очередная кадровая ошибка. Нельзя брать на работу человека, который считался прежде твоим приятелем. Вы оба находились вовсе в иных отношениях, которые немыслимы в структуре «начальник – подчиненный». Да и человеческие возможности того же Бута в те времена рассматривались Станиславом Семеновичем под другим углом зрения, оценка их непроизвольно завышалась. Сейчас же, когда дошло до конкретного дела, довольно скоро выяснилось: не тянет Бут, не тот он работник, каким представлял его себе председатель.
Впрочем, свое он уже, Владимир Алексеевич, отработал и честно пребывал на пенсии, куда и следовало его возвратить. Но упрямый Станислав Гагарин все еще надеялся на чудо преображения, вот и решил взять Бута в Севастополь, там он хоть стихи матросикам почитает.
– Давайте его сюда, – сказал он Татьяне Щекиной, с которой у него тоже было не без горбушек, женщиной мнительной и, как говорится, легко возбудимой, ранимой, одним словом. С первого дня пребывания писателя в Подмосковье они жили на Власихе по соседству, самому что ни на есть – через стенку. Станислав Гагарин высоко ценил ее мужа, Вадима Щекина, полковника, офицера высокой эрудиции, надежного человека. И это уважение рикошетом обнимало Татьяну, попавшую в прежней конторе под сокращение. Выручил, так сказать, в трудную минуту, надеясь на притирку в будущем.
А как же иначе! Без веры в людей невозможно совпадение усилий для общего дела.
Ох как хотелось Станиславу Гагарину создать даже не коллектив – семью единомышленников! И как можно скорее, хотя он и понимал – архитрудное дело воздвигать на пустом, ничем и никем не подготовленном месте содружество людей.
Но лишь бы верилось, что подобное так или иначе произойдет…
Вошел Бут с неизменным мундштуком, в который была вставлена дымящаяся сигарета.
Станислав Гагарин поморщился. Он запрещал кому-либо курить в кабинете, запрет этот касался и Бута, но сейчас председатель непонятно промолчал.
– Я что хотел сказать, Слава, – бесцеремонно заговорил Владимир Алексеевич, усаживаясь на ближайший стул.
Нечто в его тоне, напомнившее о Вадиме Казакове, пребывавшем на даче в отпуске без содержания, о Вадиме тоже болела у председателя голова, заставило сочинителя насторожиться.
Он рылся в это время в ящике тумбочки, на которой стоял телефон, бросил искать необходимую бумагу, повернулся и увидел, что вместо Бута сидит перед ним усмехающийся в усы Иосиф Виссарионович Сталин.
– Усыпил, понимаешь, бдительность вашего Поскребышева в юбке, – заговорил, вовсе не пряча улыбку, вождь. – Здравствуйте, товарищ председатель! Когда я смогу получить от вас третий том «Ратных приключений»? Вторую книгу с большим интересом прочитал в Том Мире, особенно вашу статью «Правда и легенды о войне». Партайгеноссе Гитлер три раза хмыкнул, пока знакомился с текстом, понимаешь… Потом говорил мне: «Не слишком ли много знает сей товарищ?»
– А вы как считаете? – спросил, улыбаясь, Станислав Гагарин.
Он поднялся из старого, принесенного с Власихи кресла, Вера уговорила поделиться с «Отечеством» домашним скарбом, и пошел к Иосифу Виссарионовичу, который уже стоял, протягивая хозяину кабинета руку.
– Я тоже полагаю: многовато, понимаешь, осведомлен сей муж, – проговорил, здороваясь, Сталин. – Правда, пока не слишком, и потому опасности не представляет. Впрочем, товарищ Станислав Гагарин никогда не читал документов, имеющих секретный гриф. Потому и юридической ответственности за собственные знания не подлежит. У него эрудиция общего характера, из книг да от интуиции, умения сопоставлять разрозненные факты. Разве не так?
– Похоже, – согласился председатель.
– А потому и спите пока спокойно, – помахал в воздухе рукою Сталин. – По крайней мере, пока…
– Намек принял, – усмехнулся Станислав Гагарин и деловито осведомился: – Чай будем пить или кофе?
На этот раз сочинитель не удивился, хотя его и покоробило несколько, от того что Иосиф Виссарионович прибыл к нему в обличье Бута. Он усмотрел в данном обстоятельстве некий намек, существование фактора, ему еще неизвестного.
– Никакого намека, понимаешь, – заговорил вождь, и Станислав Гагарин вновь подосадовал, что запамятовал о способности Иосифа Виссарионовича читать, вернее, слышать мысли собеседника. К этому, действительно, трудно было привыкнуть. – И выпью я с вами, товарищ председатель, чаю. Буту ведь вы в этой малости наверняка бы не отказали. Тем более, он по вашему приказу готовит через Главный штаб ВМФ наш с вами общий визит в Севастополь.
«Ага, – отметил писатель, – визит наш уже общий…»
– Находясь рядом с вами, – продолжал Отец народов, – поневоле становишься водохлебом. Спиртного вы на дух не приемлете, к табаку равнодушны, и потому индийский чай в обиходе Станислава Гагарина суть единственный адаптоген.
– Иного развлечения не держим, – ответил председатель «Отечества», направляясь к двери и прикидывая, как попросить Татьяну подать им чай и не дать ей сообразить, кто на самом деле сидит у него в кабинете.
Потом он сообразил, что Сталин наверняка позаботился: окружающие будут видеть в нем Бута. И спокойно распорядился, заметив одобрительную – догадался письменник! – усмешку на лице вождя.
– Готовы лететь в Севастополь? – спросил он гостя.
– Полечу с вами, – утвердительно кивнул Сталин. – Имеются и смысл, и повод.
Писатель вспомнил их апрельский незаконченный полет в Тбилиси, и ему стало вдруг неуютно.
– Собирался Веру захватить с собой, – с сожалением произнес он. – Надо бы ей суставы подлечить…
– Ради Бога! – воскликнул Иосиф Виссарионович. – Нет, нет! Никакой опасности, полное отсутствие для нее приключений. На этот раз приняты меры. Вас ждут в Севастополе и примут как подобает. Разве что потом… Это, относится только к вам. Кое-какие поручения от меня лично, разные мелочи. Не откажетесь помочь?
– Какой может быть разговор?! Обижаете, начальник…
– Ну-ну… это приятно слышать. Поначалу я останусь подле вас в качестве Бута, пусть все так считают, и в первую очередь ломехузы, они пристально следят за вашей деятельностью, товарищ. Но Владимир Алексеевич ломехузам не опасен, скорее, наоборот, его присутствие возле председателя усыпляет их бдительность. Теперь ломехузы не подозревают о наших с вами встречах, несколько успокоились, сняли контроль, понимаешь…
«А нельзя ли ему «летающим стаканом»? – подумал Станислав Гагарин.
Он вдруг вспомнил, что спросил Веру недавно, как прореагировала бы она на появлении в их квартире товарища Сталина.
«Попрошу его взять власть в собственные руки!» – ответила крайне сердитая на московских и российских демократов супруга. Она, мягко говоря, недолюбливала их лидеров.
– Передайте Вере Васильевне привет, – сказал Иосиф Виссарионович. – Я благодарю ее за доверие, но власть вы обязаны взять сами… А что касается «стакана»… Можно, Конечно, отправиться и в нем, но есть, понимаешь, нюансы. Приходится их учитывать. Разумеется, я располагаю сверхвозможностями, но при общении с вами, землянами, приходится соразмерять возможности с местными масштабами. Вы догадываетесь?
– Из пушки по воробьям… Понимаю, – ответил Гагарин, хотя, признаться, ни хрена не понял.
– Постараюсь объяснить, – мягко, обрекаясь на терпеливый тон, сказал Иосиф Виссарионович. – Для меня не составляет особого труда исполнить миссию Зодчих Мира собственными средствами. Но высший долг служителей галактического Добра предписывает помогать людям исключительно через ими же самими осознанные возможности. Помогать советом, порой уничтожить дюжину монстров, которых не берут ваши пули, вовремя поделиться информацией – дело другое. Но в главном, в вашей осмысленной борьбе с ломехузами, вы просто обязаны действовать самостоятельно.
Сталин аккуратно поднес бутовский мундштук ко рту, осторожно затянулся, выпустил колечко дыма.
– В противном случае не сумеете по достоинству оценить содеянное вами… Впрочем, земляне сами придумали запрет на вмешательство в земные дела высших сил Космического Разума. Не так ли?
– Верно, – согласился председатель. – Что касается меня, например, то не потерпел бы в делах «Отечества» помощи от галактического дяди…
Сталин мелко-мелко закашлял.
– Спасибо, – сказал он, отсмеявшись. – Я выиграл спор с Франциском Скориной! Он утверждал, что вы не откажетесь от двух или трех вагонов типографской бумаги, организованных для «Отечества» мною лично. Он, кстати, благоволит к вам, Франциск, потому и просил меня помочь. Равно как и Сытин с Гутенбергом. Вас уважают на Том Свете, молодой человек, одобряют затеянное «Отечеством» дело.
– Признателен и польщен одобрением великих издателей, но бумагу мы уж как-нибудь достанем сами, – проворчал недовольный собою писатель. Про себя он старался не ругаться по поводу снобистской с его стороны фразы о галактическом дяде, пусть бы сей дядя помогал, если он в состоянии обуздать аппетиты оборзевших и развращенных кооператорами бумажников.
Вошла Татьяна, и Станиславу Гагарину ее появление помогло отделаться от предыдущих мыслей. Теперь он следил, как Щекина расставляет чашки, подчеркнуто вежливо сервируя место, за которым сидел Отец народов, казавшийся ей Бутом. Татьяна однозначно воспринимала Владимира Алексеевича. Бывший журналист из «Советской культуры» не вызывал у нее симпатии, она относилась к нему как к ханыге, с которым неизвестно по какой причине так долго валандается, плохо, по ее мнению, разбирающийся в людях наивный их председатель.
Чай пили молча. Станислав Гагарин думал об «Отечестве», о подписке на шеститомный «Современный русский детектив», про который сообщила 18 августа «Советская Россия», о бумаге на него, а главное о том, где найти ему опытного полиграфиста на постоянную работу. Это было вовсе не простым делом, найти постоянного специалиста-типографщика, а временные и договорные жуки типа Косарева и Нины Владимировны ему до тошноты омерзели.
Усилием воли Станислав Гагарин отодвинул производственные заботы-тяготы в дальний уголок сознания, вспомнил о том, что роман «Вторжение», который он пишет, относится к категории «сайенс фикшн», научно-фантастический роман, то бишь, и потому заинтересованно спросил вождя:
– Мне бы хотелось понять техническую сторону этих ваших возможностей с путешествием во времени… Словом, как мне научно объяснить происходящее со мной. Хотя я и понимаю, что научного здесь, прямо скажем, маловато.
Иосиф Виссарионович улыбнулся.
– Как вы думаете, куда проще отправиться, в прошлое или в будущее? – спросил он.
Станислав Гагарин равнодушно пожал плечами.
– Знаете, я побывал уже в мезозое…
– Теперь, значит, хотите рвануть в будущее? – лукаво посмотрел на него Сталин.
– Нет, – честно признался писатель. – Будущее волнует меня только через настоящее, в котором я обязан работать, не покладая рук. Иначе будущее попросту не состоится.
– Хорошо сказано, понимаешь! – воскликнул вождь. – Хотя подобный принцип отношения к бытию для нынешних замороченных демократами людей не типичен. Ведь народ на все лады призывают поклониться Маммоне, божеству вещевого изобилия, Его Препохабию Капиталу. Да… Настали, времена, понимаешь… Поневоле воскликнешь: «O tempora! O mores!»
А в будущее мы проникаем, используя «черные дыры» Вселенной. Они ведь существуют в Галактике не в одиночку, а парами, соединены между собой особым каналом.
Когда в 1687 году Исаак Ньютон открыл гравитацию, он определил ее следующим образом: два тела, имеющие определенную массу, испытывают взаимное притяжение. Согласно закону всемирного тяготения сила притяжения зависит от расстояния между телами и распространяется…
– Мгновенно, – досказал за приостановившегося Сталина писатель.
– Именно! – воскликнул вождь. – Эрго: Альберт Эйнштейн не прав, утверждая, что большей скорости, нежели скорость света, в Природе не существует. Но создатель теории относительности верно полагал Вселенную кочаном капусты. Можно путешествовать, имея под собой верхний лист, а можно проколоть кочан, пронизав, тем самым, все листки сразу, выйти на обратную сторону или задержаться в любом пространстве и в любой эпохе. Так мы, кстати говоря, и поступаем.
– Окружающее нас пространство изогнуто, – заметил Станислав Гагарин. – Вы, как я понял, прокалываете его и оказываетесь в запредельной части Вселенной.
– Совершенно верно! Возможностями для прокола Галактика просто кишит, понимаешь…
– Но я где-то читал, что размеры подобных туннелей весьма незначительны, – усомнился Станислав Гагарин.
– Верно, – согласился вождь. – Но Зодчие Мира умеют либо увеличивать диаметр прокола во времени и прогонять сквозь них материальные тела, либо уменьшать последние так, что в частицу размером с электрон умещаются целые миры.
